Вячеслав Бакулин
КОРОЧЕ, ВСЕ УМЕРЛИ
«Четыреста пятидесятый» — так зовут это место дозорные. Четыреста пятьдесят долгих, как память о прошлом, метров до дома. Света. Жизни. Всего четыреста пятьдесят. Целых четыреста пятьдесят. Еще полсотни метров на север во мраке туннеля — и покажется облезлый пограничный столб, отмечающий конец владений ВДНХ. А дальше... дальше не отваживаются ездить даже патрули на мотодрезинах с тяжелыми пулеметами.
Здесь всегда темно и тихо, но эта тишина коварна и обманчива. А еще любой звук в ней кажется куда громче и тревожнее тем, для кого Вселенная сузилась до бетонных сводов Московского метро.
Стук капель воды...
Неясный шорох...
Далекий лязг металла...
Шаги...
Артём сидит на ящике, поставив автомат между коленей, и, не мигая, смотрит в костер. В промозглой темноте, окружающей «четыреста пятидесятый», этот единственный источник света кажется таким слабым и ненадежным. Будто не он разгоняет окружающий дозорных мрак туннеля, а наоборот, тьма лениво облизывает невысокие язычки огня тяжелым, холодным, влажным языком. Безжалостно вытягивает тепло из углей и человеческих тел.
Бррр!
Против воли поёжившись и плотнее запахнув ворот куртки, паренек смотрит на второго дозорного, сидящего напротив — голова склонена, локоть правой руки стоит на колене, кулак подпирает плохо выбритую щеку. Как видно, напарник задремал, что и немудрено — «собачья» вахта в самом разгаре. Хотя здесь, в туннелях, никогда нельзя с уверенностью сказать, день сейчас или ночь. Особенно когда такая тишина, как сейчас. Тишина...
Внезапно Артём осознает, что не слышит обычного тихого посвистывания, сопровождающего сон товарища.
— Пётр Андреииич! — шепчет он, подавшись вперед и напрягая слух.
Тишина. Кроме гулкого буханья крови в ушах и шипения, с которым огонь выдавливает влагу из сырых досок в костре, не слышно ни-че-го. Кажется, старший не дышит.
Паренек холодеет.
— Пётр Андреич! — он вскакивает с места, совсем позабыв об автомате. «Калаш» падает, громко лязгнув о бетон.
— А? Что? Стоять!
От облегчения Артёму хочется рассмеяться.
— Да я это, Пётр Андреевич. Я! Задремали вы...
Со щелчком переведя предохранитель автомата обратно в верхнее положение, старший откладывает оружие, трет кулаками глаза, потом с хрустом потягивается и смачно зевает.
— Ох, разморило! Молодец, что разбудил. Ну как проверка? За сон на посту у нас сам знаешь... Ты, это... плескани-ка чайку.
Обрадованный Артём проверяет помятый закопченный чайник — еще не остыл! — и наполняет эмалированную кружку знаменитым на все Метро грибным чаем. Потом, подумав, наливает и себе.
Несколько минут оба молча прихлебывают горячий отвар, грея пальцы о теплый металл, а потом младший просит:
— Пётр Андреевич, расскажите что-нибудь.
— Что-нибудь! — передразнивает его напарник. — Сказку, что ль? Про деда, бабу и Курочку Рябу?
— Почему сразу сказку? — обижается паренек. — Скажете тоже!
Он отставляет в сторону недопитый чай, достает из кармана грязноватую тряпку и принимается с преувеличенной тщательностью протирать свой старенький «калаш», поворачивая его то так, то эдак. Весь вид Артёма выражает неподдельное возмущение тем фактом, что кто-то усомнился в его взрослости. А ведь ему третий десяток пошел! Он еще до Катастрофы рожден, и даже на поверхности был однажды — уже после. Совсем недолго, правда, но все-таки...
Вид паренька такой комичный, что Пётр Андреевич не может сдержать добродушной усмешки:
— Не кипятись, воин! Того и гляди шапка на голове начнет подпрыгивать, как крышка на чайнике.
Артём бурчит что-то неразборчивое, но вязаную шапочку все же натягивает пониже, чем вызывает еще большее веселье старшего. Тот смеется настолько заразительно, что суровая мина паренька против воли тоже сменяется улыбкой.
— Зря ты так со сказками, Тёмка, — отсмеявшись и вытерев с глаз набежавшие слезы, качает головой дозорный. — Ведь сказки, они что?
— Что? — заинтересованно переспрашивает Артём.
— В них мудрость человеческая! — торжественно поднимает палец старший. — Недаром говорится: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Чьи слова, знаешь? То-то! Пушкина, брат. Великий человек был.
— Нацист, что ли? — хмурится Артём. Дескать, и мы кое-что знаем. В курсе, кто на Пушкинской обитает. И великих там — с фонарем не сыщешь!
— Нет, блин. Негр! — фыркает Пётр Андреевич и укоризненно качает головой: — Вот ты ж, дитя подземелья! Чему тебя только Сухой учит...
— Чему надо, тому и учит! — паренек тут же встает на защиту отчима. — А вам бы только издеваться!
— Ладно, не петушись... Так о чем я? Да, о сказках. Здорово за последние двадцать лет мир изменился, друг Артём. И сказки в нем теперь другие. Ты таких, поди, и не слышал. Вот, например, про деда, у которого не было бабки, зато много бабок, а еще внучка. От того дед и умер. Хотя умерли в этой сказке... короче, все умерли. Ну как, интересно?
Артём, глаза которого горят от предвкушения новой истории, кивает, весь обратившись в слух, и Пётр Андреевич, откашлявшись, начинает свой рассказ.
* * *
Правда или нет — не знаю, но челноки говорят, что жил на Кузнецком мосту один торговец. Не сказать, чтоб совсем старик, но и немолодой уже мужик — солидный, основательный, авторитетный. А уж о его лавке под названием «Универсам» на все Метро слава шла. Чего там только не было! А если чего и не было, для клиента, обеспеченного и нежадного, Макарыч — так торговца звали — готов был расстараться: у челноков или сталкеров заказать.
Жил Макарыч не один, с внучкой Алёнкой. Неродной ему девчонка была, приемной. В первые-то годы после Катастрофы много детишек без родителей остались. Вот одинокий мужик и пожалел одну такую, пригрел. Не от большой любви или из доброты душевной, конечно, по чистому расчету: несмотря на достаток, женщины в его жизни надолго не задерживались — суховат, грубоват, жадноват. А тут: и кухарка, и домработница, и помощник в магазине — да все бесплатно. Не перечит, опять же — знает, кому всем обязана.
А уж как подросла Алёнка, понял Макарыч (его к тому времени на станции все чаще просто Дедом звали): вот и еще один долгосрочный вклад нежданно дивиденды принес. Красавицей девка стала, а на красоту покупатель всегда сыщется, хоть до Катастрофы, хоть после. Если так подумать, то «после», оно даже актуальнее — с красотой-то сейчас, сам знаешь, тяжеловато... Опять же, родных детей Макарыч не прижил (по крайней мере, не знал о таковых доподлинно), вот и выходит — быть Алёнкиному мужу наследником всему немалому богатству Дедову. Так что к выбору мужа для внучки Макарыч подходил со всей серьезностью: не спеша, будто особо ценный товар торговал. Да вот беда: не было ни на Кузнецком мосту, ни на соседних станциях подходящей кандидатуры. Разве что Жучка с Китай-города.
То есть, разумеется, Жучкой он лет двадцать лет назад был, когда трудным подростком из подмосковной Малаховки, в день Удара на метро ехал. И некоторое время потом, когда уже к китайгородским прибился. А теперь за старую кличку иному может и в рыло прописать. Ведь Иван Жуков — хоть и не пахан, но и совсем не рядовой «браток». Заматерел, оброс полезными связями, жирком оброс... Жирка, если честно, можно бы и поменьше, а совести — побольше, но совесть не патрон, товар не шибко ходовой. Зато хитрости да сметки деловой Ивану не занимать. Одним словом, типичный бригадир или «бугор», как говорят в Треугольнике. И Алёнка ему очень по душе.
Увы, совершенно без взаимности. Девятнадцатилетней егозе, конечно, время от времени снится толстый, вечно потный и одышливый Жучка, которому в двери уже вовсю сороковник стучится, но — исключительно в кошмарах. Особенно когда раздевает девчонку не только холодными и немигающими, как у змеи, глазками. И потом, сердце Алёнки давно уже отдано Репке.
Илья Репин — самый удачливый на Кузнецком мосту сталкер. И вообще он самый-пресамый замечательный на свете. Молодой, сильный, красивый, смелый, веселый... В общем, возьми любую черту характера противного Жучки да выверни наоборот, и получится мил-друг Илюша. Одна беда — не задерживаются в Репкиных руках патроны. Любит сталкер гульнуть на широкую ногу (особенно после удачной вылазки), поя-кормя за свой счет чуть не полстанции, никогда не отказывает, если кто в долг попросит, одежду и снарягу берет только самую лучшую и дорогую. А вот хабар, наоборот, часто задешево сдает, не торгуясь. Да и бесшабашен, жизнью не дорожит. То и дело головой рискует не за барыши даже, а просто из чистой любви к риску. Кто перед Новым годом прется на поверхность, разыскивая игрушки для станционной ребятни? Репка. Кто на спор от родной станции до самой Третьяковской с одним пистолетом дошел? Репка. Кого можно с легкостью на самый сумасшедший заказ подписать, банально «на слабо» взяв? Все его же, Репку. Выслушает, почешет в затылке, хмыкнет: «Да проще пареной репы!» и пойдет собираться.
Так что Дед, хоть и пользуется регулярно Илюшкиными услугами, немалые барыши с того имея, о таком зяте и слышать не хочет. Выгоды с него в этом статусе чуть, зато рисков — пальцев не хватит загибать. Во-первых, родственник — не наемник, его с легкой душой на верную смерть не пошлешь, по смешной цене добычу не скупишь и втридорога понравившийся нож не впаришь — люди коситься станут. Во-вторых, это давнего делового партнера в случае чего не уважить нельзя, а деду собственной жены отказать — запросто. В-третьих, ну как и впрямь остепенится Илюшка да забросит опасное ремесло сталкерское? Другого такого добытчика Деду днем с огнем не сыскать. В-четвертых, съедет Алёнка к мужу, и останется Дед на старости лет один. И скучно, и затратно — или сам стирай, готовь да штопай, или чужим за услуги доплачивай. А в-пятых (и в-главных), сталкер никогда не знает наперед, вернется ли он с поверхности. Вот изменит Репке ветреная девка-Фортуна, и сложит парень свою лобастую, коротко стриженную голову, выполняя очередной заказ. Кому нужна будет Алёнка-вдова, да еще, не приведи Хозяин Туннелей, с детишками малыми на руках? Кто их кормить-одевать станет? Дед? Ну уж дудки! Никакой любви...
Вот как-то раз приходит к Деду Жучка ни свет ни заря и объявляет: так мол и так, беда случилась. Один из «смотрящих» на Треугольнике то ли съел не того, то ли веселая девица его одарила тем, что лучше бы при себе оставить, короче, совсем худо пахану. Братва не пожалела патронов, аж из Ганзы привезли самого авторитетного лепилу, врача то есть. Тот два часа пахана ощупывал, языком цокал, перед рожей руками крутил и мудреными словами ругался. Потом нацарапал на бумажке название какого-то лекарства — во, гляди, без пол-литры довоенной хрен выговоришь! — и сказал, что, ежели быстро начать принимать, то шансы есть. Только предупредил, что редкое очень. Не без труда загрузил в дрезину гонорар и сделал ручкой, ссс... ветило! Так что на тебя вся надежда, Макарыч! Братва, не торгуясь, заказ оплатит, но чтоб срочно.
И мешок немалый с авансом на стол — бух!
Дед, понятное дело, тут же к Репке кинулся: выручай, Илюша! Серьезные люди просят, серьезные деньги дают. Как ни крути, отказывать неразумно: и не поймут, и обидятся. Мне-то, старому, что, я пожил, а вот Алёнку жалко...
Знал Дед, на что упор сделать. Услышав любимое имя, сталкер традиционно почесал в затылке, уточнил: «Редкое, значит?» и ненадолго задумался. Пока он думал, Дед аж дышать боялся, чтоб не спугнуть удачу. Пронесло — лицо Ильи озарила шальная улыбка, а глаза загорелись, как у скрадывающего добычу кота Куклачева, не к ночи будь помянуты оба! Проговорив, будто сплюнув, свое коронное: «Да проще пареной репы!», сунул сталкер бумажку с названием лекарства в карман и отправился собираться в рейд.
Как оказалось, проще — да не совсем. Три дня и три ночи пропадал где-то Репка. Дед от волнения ногти чуть не по локоть сгрыз, Алёнка каждый час к «герме» бегала, узнать у дозорных, не слышно ли чего, Жучка — и тот дважды приходил, смотрел на всех многозначительно и сурово.
Наконец, вернулся сталкер — все патроны расстреляны, «химза» порвана да окровавлена, сам от голода и усталости аж шатается, едва ноги переставляет. Где был, что видел — о том молчок, но главное — заветные таблетки при нем. Целая упаковка!
Дед, рад-радешенек, оставил счастливую Алёнку вокруг спасителя хлопотать, а сам к заказчикам кинулся.
Не обманули Китайгородские, расплатились за лекарство честь по чести. Возвращался Дед не хуже знаменитого доктора — на дрезине с сопровождением и с заверением вечной дружбы всего Треугольника. Вот, думал, повезло. Поймал удачу за хвост!
Ошибся...
Через несколько дней заходит к нему в гости оклемавшийся Репка, да под чаек грибной старый разговор заводит: отдай, Макарыч, за меня Алёнку. Дед привычно отвечает: рано еще девке замуж, да и на кого я останусь? Ну и все прочие аргументы про опасную и непредсказуемую сталкерскую долю — прицепом. Только Илья на своем стоит: я, говорит, тебя выручил, чуть голову не сложил, проклятые таблетки добываючи, теперь твоя очередь. Макарыч ему: во-первых, не бесплатно выручил. Вспомни, сталкер, сколько ты с того заказа поимел. Во-вторых, сам ведь согласился, добровольно. И я тебе кроме оговоренной суммы ничего не обещал.
Слово за слово, тон разговора все выше, аргументы все многоэтажнее. В итоге, очень нехорошо расстались Дед с Репкой. Процедил сталкер сквозь зубы на прощание, что, раз такое дело, то отныне хабар, потом и кровью добытый, будет он кому-нибудь другому сдавать. Неужто Дед думает, что в Метро трудно скупщика найти? Да проще пареной репы!
Алёнка, вечером про этот разговор узнав, тоже на Деда накинулась с воем и упреками. Правда, тут уж Макарыч не стерпел, взял ремень солдатский да разъяснил неблагодарной девчонке, на кого можно хвост подымать, а на кого и не стоит. Убежала внучка из дома в слезах, а Дед, неожиданно сам для себя, снял с самой верхней полки в лавке бутылку дорогущего французского коньяка и... В общем, голова у него на следующее утро болела — не передать как. А тут еще Жучка заявился, мрачнее вентшахты заброшенной, и прямо с порога: я к тебе с дурными вестями, Макарыч. «Колеса», что ты нам втюхал, плохими оказались, негодными.
Дед ему: что значит «плохими», что значит «втюхал»? Вы просили, мы достали. Может, и просроченные малёха, но тут уж сам понимаешь, других нет и не предвидится. Зато окаянное название с бумажки на упаковке честь по чести, вплоть до последней буковки, лично сверял.
Да хоть до предпоследней, отвечает Жучка, а все одно не помогло. Помер пахан. Братва все понимает, сталкер в натуре старался, и к нему никаких предъяв. А вот тебе, старый хрыч, бабки придется вернуть.
Дед ну сокрушаться, к совести Жучкиной взывать, ныть, что нельзя так со своими-то, что заказ выполнен в срок и с немалым риском для жизни, но только Жучка ни в какую. Во-первых, говорит, оба мы знаем, что жизнью другой рисковал, а во-вторых, чё ты передо мной распинаешься? Мое дело маленькое, слово братвы передать. Хочешь — иди на сходняк, объясняйся. Только братву смерть пахана ну очень расстроила, и теперь, сам понимаешь, нервные все, аж чешутся. Чуть что не так — за перья да волыны хватаются. Мой тебе совет, Макарыч, как своему: верни бабос.
Постонал Дед еще чуток, но делать нечего. Те, из Треугольника, и впрямь шутить не любят. И поплелся он в свой «Универмаг», к сейфу.
Сказать по правде, такого сейфа, как у Макарыча, ни у кого во всем Метро не было. Не доверяя своим станционным умельцам, Дед в свое время заказал это чудо инженерной мысли у мастеров с Бауманского альянса. Был тот сейф вмазан прямо в стену подсобки станционной, в которой «Универмаг» располагался, и имел два замка — обычный, с ключом, и кодовый. Комбинацию кода владелец, больше всего в жизни боявшийся ограбления и малость поехавший головой на этой почве, менял каждый вечер перед сном, записывал на бумажку, а бумажку ту клал в нагрудный карман.
Провернул Дед ключ в замке, полез за бумажкой с кодом — а в кармане пусто. И в другом. И в третьем. Пропала бумажка!
Запаниковал торговец, стал на память код подбирать, да куда там! Еще больше запутался. Тут Жучка входит, дескать, сколько тебя можно ждать, старый? Дед, хоть сам холодным потом от страха обливается, марку держит, объясняет спокойно: сам видишь, Иван Николаич, форс-мажор нарисовался — замок проклятый что-то засбоил. Да еще для пущей наглядности пытается ключ в другую сторону провернуть. Так что рад бы, а ничем помочь не могу. Нужно мастеров звать и замок чинить. Не подумай чего такого, там ведь и мои патроны тоже лежат, и для меня это проблема...
Только Жучку так просто не возьмешь. Сгреб он Деда за грудки, к стенке притиснул и шипит: про свои проблемы кому другому расскажи! Думал я, нормальный ты мужик, Макарыч, а ты вот как? Кинуть нас решил? Лады, так братве и скажу. Но потом не плачь.
Понял Дед, что дело плохо. Даже если умельцы бауманские, что сейф ладили, сумеют замок открыть, это ж надо сначала гонца в Альянс слать, да пока те мастера еще приедут... А если не сумеют? И стал он Жучку умолять придумать, как бы спастись от гнева Китайгородских. Иван же как будто того и ждал: ладно, говорит, как не помочь старому, проверенному партнеру. Сумма, конечно, немаленькая, но ничего — вытрясу все свои заначки, у корешей одолжусь и внесу в общак, сколь положено. Вот спасибо! — радуется Дед. — Вот выручил! Ты не сомневайся, Иван Николаич, как только сейф откроют — все верну, да с процентами. А я и не сомневаюсь, кивает Жучка, конечно вернешь, куда ж ты денешься.
Сказав это, пошел он прочь, да на пороге оглянулся и говорит эдак небрежно: да, Макарыч, совсем забыл. Есть у меня маааленькое условие. Как говорится, все по-чесноку: ты мне, я тебе. Дед кивает торопливо, заранее на все согласный. Тут-то Жучка и выдает: вот и отлично. Значит, через неделю свадьба.
Дед аж заикаться стал. То есть кккак, спрашивает. А вот тттак, передразнивает его Иван. И учти, Макарыч: я на нормальное приданое рассчитываю. Сечешь?
Какое приданое?! Ведь не любит она тебя! — Дед кричит. Жучка в ответ: а нам любовь без особой надобности. Главное, чтоб жена мужа уважала и слушалась беспрекословно. А уж это я как-нибудь своими силами обеспечу. И кулак свой внушительный показывает.
А Репке я что скажу? — выдвигает новый аргумент Дед. А что ты ему говорить должен? — удивляется Жучка. Он тебе кто, чтоб перед ним отчитываться? Ничего не говори, ни ему, ни Алёнке. Вот через неделю приеду с корешами, увезу девку, и останется твой хваленый сталкер с носом — на Китай-городе ему меня не достать, руки коротки!
Дед скулит: да, тебя-то не достать, а я как же? Что говоришь? Побоится Репка с тобой из-за меня ссориться? Ох, Жученька... то есть, Ванюша, конечно, прости старика... Илюшка, он же бешеный! Да и сильно мне на том свете поможет, если ты моего убийцу следом отправишь?
Задумался Жучка. Как ни крути, а в чем-то прав Дед выходит. Да и сталкера известного во врагах иметь совсем не фонтан. Он же идейный, а такие хуже всего. Не сидеть же теперь из-за него на Китае безвылазно. И потом, отчаянный парень, которому терять нечего, и там дотянуться может... Ладно, говорит, уболтал, речистый. Сперва мы с тобой Репку уберем, а уж потом...
Замахал Дед руками: что ты, что ты, Ванюша! Не помощник я в таком деле! Стар, слаб, и потом, у нас тут Илюшку разве что на руках не носят. Если хоть малейшая ниточка ко мне потянется — пиши пропало. Убить, может, не убьют, а со станции точно погонят и «Универмаг» отберут. Куда я пойду? Кому нищий старик нужен?
Жучка его успокаивает: не ссы, Макарыч, не потянется. Я тоже не дурак, подставляться не хочу. Есть у нас на Китае пара отмороженных, братья Огородниковы. Им что человека прибить, что крысу... Ты только устрой так, чтоб Репка в ближайшие день-два на поверхность вышел, да мне весточку передай, и спи спокойно. Ну кто удивится, если сталкер из рейда не вернется?
Сказал так Жучка, хлопнул покровительственно по плечу Деда, да и пошел себе, насвистывая, по своим делам. А Дед пригорюнился. Вот ведь судьба-злодейка! Еще с утра был он сам себе хозяин и, почитай, на Кузнецком центральный человек, с которым начстанции при встрече первым здоровается, а теперь? Ни патронов, ни внучки, ни Репки, а сам до конца жизни от непредсказуемого зятька зависишь... Рассказать все Илье да люду станционному? А толку? Репин, конечно, парень хоть куда, но ведь таких деньжищ у сталкера отродясь не водилось. А если и набрать всем миром, то не станет же Репка безвылазно сидеть на станции и тестя караулить. Сталкера поверхность кормит. Уйдет — а Жучка со своими... как их, дьяволов... обмороженными, в общем, тут как тут. А уж если погибнет Илья...
Вышел Макарыч в расстройстве из «Универмага», глядь — а навстречу Репка топает, легок на помине. Как увидел Деда, заулыбался по привычке, шагнул было навстречу. Да потом вспомнил, видно, вчерашнюю ссору, нахмурился и отвернулся. И кольнула тогда сердце старого торговца черная обида. Вспомнил и он, как сталкер накануне его на всю станцию по матушке величал, как обещал другого скупщика для хабара найти. А вспомнив, решился.
Окликнул Дед Репку, а когда подошел тот, все так же хмурясь, повинился перед ним. Дескать, был неправ вчера, понял и осознал. Не держи зла, мил-друг Илюша. Так и быть, отдам тебе внучку-кровиночку. Хочу только, чтоб свадьба ваша была всем свадьбам свадьба. Чтобы на всю станцию пир горой! Чтобы люди о нем еще долго вспоминали! Закусок, дескать, я обеспечу, а ты бы со своей стороны расстарался, добыл несколько бутылок алкоголя довоенного? Да не водки какой-нибудь, а чего поинтереснее — виски там, коньяка или рома. На худой конец, текилы. Тебе ж оно проще пареной репы. Ну, договорились?
Счастливый Репка кивает, издает нечленораздельные звуки и обниматься лезет.
К тому времени народ уже вокруг собираться стал, все интересуются, что за шум, а драки нет. Деду только того и надо. Хорошо слышали?! — кричит. Будете свидетелями! Через три дня свадьбу играем! Приходите, друзья и соседи, милости просим!
Радость, шум, поздравления. Какой-то доброхот, конечно, не удержался, вякнул, сволочь: неужто, дескать, попроще нельзя? Зачем жениху из-за такой ерунды лишний раз жизнью рисковать? Ведь и в «Универмаге», чай, полки не пустые стоят, а все прочее и прикупить не грех в честь такого дела. Все-таки свадьба единственной внучки не каждый день случается... Дед в ответ руками разводит: да разве ж кто против? Я-то как лучше хотел. Чтоб людям праздник средь серых будней устроить, чтоб... Но если Илюша против, если опасается...
Кто? Я?! — взрыкнул раненой вичухой оскорбленный в лучших чувствах сталкер. Чтобы потом говорили, будто Илья Репин собственную свадьбу нормально отпраздновать не смог?! Да я... Да мы... Всех приглашаю! Не только наших — всех! Кто ни придет ко мне на свадьбу — всем рад буду! Для каждого угощение сыщется по первому разряду!
Вот и чудно, вот и славно, кивает Дед, вовремя приметивший одного из Жучкиных корешей, Веньку Верца. Эй, уважаемый! Да, ты. Слыхал, что мой зять говорил? Передай всем, особенно Иван-Николаичу Жукову: этой ночью лучший сталкер Метро Иван Репин в последний раз на поверхность поднимается. Холостым. А через три дня всех на свадьбу ждем!
В общем все рады, все довольны. Только Алёнка словно почувствовала неладное. Напустилась на Деда: не посылай Илюшку в рейд! Отмени свое условие! Тот под дурачка косит, брови лохматые вверх тянет: да о чем ты, милая? Какие условия? Я ж просто предложил. Ну, может, и поспешил на радостях-то, не подумал, как следует. Только ты сама прикинь: как Илья людям-то в глаза смотреть будет, если сперва согласился, а потом на попятный пойдет? Все-таки не свинарь какой-нибудь твой ненаглядный, сталкер. Человек героической профессии. И слово его — кремень!
Поняла девушка, что ничего она тут не добьется, и к палатке любимого кинулась. Уж она и так, и эдак старалась его отговорить от выхода на поверхность — умоляла, плакала, ругалась. В сердцах пригрозила даже, что вместо него выйдет замуж за самого противного в округе мужика — за Жучку с Китай-города. «Переволновалась», — заключил счастливо улыбающийся Илья. Обнял невесту нежно, поцеловал раз сто и велел не тревожиться понапрасну, а лучше вещи собирать и к переезду в новый дом готовиться. Потом поправил на плече автомат и пошагал к герме, не оглядываясь.
С тех пор его больше в Метро не видели.
Жучка рад и счастлив. Ну до чего ж он хитрый и ловкий! Вон какую аферу провернул! Самого Деда Макарыча кинул, как лоха последнего. Ведь хоть и помер пахан, а ни о каком возврате средств, за лекарство заплаченных, базара не было. Если кто и жалел о патронах, ни за крысий хвост пропавших, то дальше перечисления, сколько ништяков на них прикупить можно бы было, дело не дошло. Только Жучка как рассудил: это для него, Ивана Жукова, и прочих нормальных пацанов наглость — второе счастье, а Дед ни в жисть не пойдет к братве права качать. Кишка у него тонка. Стало быть, дело верное. Но о таком фарте, чтоб и бабос нехилый поднять, и Алёнку заполучить, Иван даже мечтать не мог. Бабос, правда, выбить только предстоит, а за Репку пришлось Огородникам уже сейчас отбашлять, но оно того все равно стоит. Полюбасу конкурента мочить надо было. А Дед... да никуда он не денется, особенно теперь, когда с будущим зятем кровью повязан: братья-отморозки свое дело туго знают. И часа не прошло, как притопал к Жучке их старшой, Митяй, и отчитался: мол, все в ажуре, босс, задание выполнено. Репку мы твоего приняли грамотно, и пикнуть не успел. Там, метрах в ста от входа на Кузнецкий мост, на углу Пушечной и Рождественки, когда-то тошниловка была. На ее-то развалинах и получил сталкер Репин последнюю прописку. Прикинь, ржака: от самой тошниловки только груда кирпичей осталась, а с краю щит рекламный торчит, почти целый, только погнутый малёха. Аккурат под ним мы болезного и прикопали. Как ты и велел, забрали у него только стволы и патроны — ни шмот, ни снарягу не тронули, чтоб не засветиться ненароком. Хотя и жаль, снаряга у парня мировая была. Ну да что уж теперь. Да, чтоб ты не сомневался — вот! И с этими словами кладет Митяй перед Жучкой зажигалку. Репка покойный, хоть и не курил, эту хрень приметную — черненого металла, с накладкой в виде двух перекрещенных серебряных ножей на боку — всегда с собой таскал. За все Метро не скажу, но на пять станций в обе стороны от Кузнецкого моста зажигалку ту хорошо знали, а почему, отчего — о том речь еще впереди.
Хотел было Жучка зажигалку от греха в станционном сортире утопить, да передумал. Дед, небось, тоже доказательств захочет. Кстати, не пора ли навестить дорогого, хе-хе, тестя? Да и с Алёнкой самое время объясниться, пусть привыкает к скорой смене статуса. Башка, правда, второй день ноет, проклятая, а как резко двинешься, еще и кружится. Да и перед глазами будто мошки красненькие роятся. Как там батя покойный любил говорить? Пить надо меньше. Надо меньше пить...
С этими мыслями сунул Иван трофей в карман и вышел из палатки. Боец сопровождения, что с ним обычно таскался, вскочил привычно, но «бугор» махнул рукой: не нужен, мол, отдыхай. А если кто меня спрашивать будет, скажи, на Кузнецкий пошел, усек?
Усек, босс, кивает боец. Тока... не лучше ли того — отложить? Или хоть дрезину подожди. А то видок у тебя нынче исключительно... небоевой. Рожа, вон, красная, хоть прикуривай, и пот по ней течет. Не заболел ли?
Ничё, отвечает Жучка, шибко умным лосям, которые за базаром не следят, табло подправить силы найдутся. И не только на это. Так что сначала я на Кузнецкий, а потом... потом... на Третьяковку, во! Давно собирался кой с кем перетереть.
С тем он и отбыл. Но только в туннель углубился, как понял: прав был боец. Руки-ноги тяжелые, еле поднимаются, мышцы ломит, одежда от пота промокла, а в голове проклятущей кроме боли такие «вертолеты», что хоть за стены хватайся. По уму бы вернуться, пока отошел недалеко, но это ж по уму. Заела Ивана гордость. Мужик я, думает, или мокрица? Ведь нашим волкам только покажи слабину, враз обратно в Жучки разжалуют. Насчет Третьяковки, положим, я загнул, но уж до соседней-то станции сдохну, а дойду. Сам. Там у Деда дух переведу, а если не пройдет слабость, обратно и впрямь с последней дрезиной вернусь.
Долго ли, коротко ли шел Жучка, но рано или поздно заканчивается даже самый длинный и темный туннель. Вот и Кузнецкий мост, знакомые арки между грязно-рыжими колоннами, запах машинного масла и металла, лязг из мастерских... Дотопал Иван кое-как до «Универмага», глядь — на двери табличка: «Закрыто! Не беспокоить!». Жучка, понятное дело, на Дедовы запрещения чихать хотел. Тем более, раз на двери замка навесного нет, стало быть, хозяева внутри.
Вошел он в лавку и с порога услышал, что из глубин подсобки, где жилые апартаменты Дедовы, голоса доносятся, громкие да возбужденные. Судя по всему, ругаются Дед с Алёнкой, и ругаются не на шутку. Хотел было Жучка вмешаться, но как раз в этот момент...
ЧЕГО-ООО ты сделала?!! — рычит Дед, судя по голосу, успевший еще и за воротник залить.
Что слышал! — заходится Алёнка. — Да, это я, я у тебя из кармана бумажку с паролем от сейфа вытащила! Когда ты, пьяная скотина, избив меня, в отключке валялся!
Ах ты, дрянь! Тварь неблагодарная! А ну давай ее сюда! Слышишь? Немедленно давай сюда шифр, а то...
А то что?! — звенит торжествующий голосок девчонки. — Ну-ка руки! Руки, сказала, при себе держи! Не указ ты мне теперь! Вот Илья вернется, все ему расскажу! Он тебе...
Слышится звук смачной оплеухи, падения чего-то тяжелого и крик: Дура!!! Не вернется твой Илья! Его, поди, уже падальщики доедают!.. Куда?!
Звуки борьбы, сопение, а потом слышит Жучка, у которого от возмущения пополам с волнением дух захватило, как идиот Макарыч, явно севший на Алёнку верхом и зажавший ей рот, выдает... да практически все как было и выдает. То ли испугать строптивую внучку решил, то ли убедить, что ей теперь только одна дорога — смириться, а может, просто у старого козла от злости пополам с алкоголем мозг замкнуло. Да только эффект вышел прямо обратный.
Когда Алёнка вновь говорить смогла, выдала она, давясь слезами, что, если правда все это, то не видать Деду своих патронов вовеки. Сам же сказал — мастер с «Бауманки» только руками развел: не вскрыть сейф без шифра. Бумажку же, на которой тот шифр записан, она как раз на сохранение Репке передала. Лично видела, как тот ее в кармашек разгрузки убирал. А замуж за Жучку Алёнка все равно не пойдет. Сегодня же уйдет со станции... к красным, на Лубянку. Но сначала людям тут, на Кузнецком мосту, все расскажет. Конечно, вряд ли поверят девчонке без доказательств, а даже если поверят, то Жучка, гад, наверняка выкрутится. Но уж нервы обоим подлецам, молодому и старому, все равно помотают изрядно, будьте покойны. Да и безупречной репутации Дедовой конец придет. Так что еще неизвестно, кто последним посмеё...
Тут слова Алёнки сменились хрипом, а потом и тишиной.
Хана! Придушил старый девку, думает Жучка, выпуская рукоятку пистолета, которую все это время в кармане ледяными от волнения пальцами стискивал. Поначалу-то хотел он в комнатку ворваться, да самолично обоих на месте и положить, но вовремя остановился: ствол-то без глушака, а на дворе вечер. Скоро работяги со смен потянутся, вдруг кто услышит? А если и обойдется, то могут просто увидеть его, Жучку, из магазина выходящим, в котором рано или поздно двух жмуров найдут с огнестрелами. Тут уж не отмоешься. Лучше делать отсюда ноги, да поживее.
Только повернулся благоразумный Иван к выходу, как слышит за стеной сперва какую-то возню, а потом Дедово бормотание: Убил бы дрянь, да нельзя — все-таки я тебя Жучке обещал, а мне с ним сейчас ругаться никак нельзя. Так что полежи-ка ты тут, голубушка, подумай о своем поведении, покуда я до Китай-города сбегаю. Ты у нас без пяти минут мадам Жукова, вот пусть жених и решает, что с тобой, стерва малолетняя, делать. Захочет — пусть сам додушит, лишь бы подальше отсюда. Разве что роток я тебе на всякий случай заткну... вот так... да еще...
Но дальше Жучка слушать не стал — на цыпочках, не дыша из магазина выскользнул и дверь за собой прикрыл, как была. Сам же неподалеку замер, носом к стенке, чувствуя, как бешено сердце колотится, вот-вот из груди выпрыгнет, а к горлу тошнота подступает. Вовремя успел — вылетел из «Универмага» Дед. Потоптался немного на пороге, коротко выматерился, поправил на двери табличку и потрусил в сторону туннеля к Китай-городу.
Выждав еще немного, Жучка повернулся обратно к лавке и, невзирая на всю серьезность момента, не смог сдержать усмешки: судя по всему, Деда крепко пробрало. Никогда раньше, уходя со станции, не оставлял он свой драгоценный магазин незапертым, и вот вам пожалуйста! Видно, не захотел старый терять время на поиски замка снятого, да на возню с ключами. Оно, конечно, риск минимален: все местные знают, что означает табличка на двери, поэтому беспокоить раздражительного и злопамятного Макарыча не станут. В лучшем случае постучат и, не получив ответа, отправятся восвояси.
А потом Жучка машинально сунул руку в карман, но не в тот, где пистолет лежал, в другой, и тут его озарило!
Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии посторонних глаз, Иван приоткрыл дверь магазина только чтобы протиснуться внутрь и тут же захлопнул ее за собой. И не просто захлопнул, а даже шпингалет с той стороны задвинул. После чего, привалившись к двери спиной, сполз по ней, усевшись на пол, тяжело дыша и обливаясь потом. В голове «бугра» со щелчками вставали на места элементы мозаики.
Дед будет искать его, Жучку, на Китай-городе. Пока он доберется до станции, пока выяснит, что с «бугром» разминулся. Опять же, до чего удачно Жучка обмолвился, будто с Китая на Третьяковскую собрался! В идеале, Макарыч или туда рванет, или на Китае будет дожидаться. Но даже если с ходу в обратку намылится, времени пройдет уйма. Тем паче, что ночь на носу, и дрезин до утра не будет. А тело Репки лежит совсем рядом от входа на Кузнецкий мост. Даже повод выйти через местную герму есть, лучше не придумаешь. Только бы успеть! Только бы...
Щелкнул Иван выключателем, засветилась тусклая лампочка, и начал «бугор» торопливо подбирать снаряжение для выхода на поверхность.
Примерно через полчаса, уже облаченный в «химзу» и противогаз с панорамной маской, вооруженный самым мощным фонарем и противопехотной гранатой в пару к своему пистолету, Жучка на минутку заглянул в жилой отсек. Алёнка лежала на раскладушке, лицом к стене, укрытая по самые уши. Посмотришь со стороны — спит девчонка, умаявшись за день. А то, что во рту плотный кляп из какой-то тряпки, руки за спиной наручниками скованы, а ноги ремнем связаны, под одеялом не видно. Особенно если его вернуть на место и даже подоткнуть заботливо... вот так.
Обнаружили Алёнку только через несколько дней, когда та уже стала ощутимо попахивать...
У «гермы», закрывающей станционный эскалатор, конечно, была охрана. Один из постовых, сопливый совсем пацан, даже ствол на подходящего Ивана наставил. Стой, мол, кто идет! За какой надобностью? А вот второй, мужик постарше, Жукова сразу признал. Ой, блажит, кто же это к нам пришел? Такой важный, такой грозный! Уж не сам ли Мельник пожаловал? Или Хантер? Или даже... да нет, быть того не может! Неужто сама Нюта, Победительница Зверя?!
Привет, Зуев, скрипнув зубами, кивает Жучка. Мне бы на поверхность. И патроны заранее приготовленные постовому протягивает — стандартная плата за проход.
Только Зуев, язык без костей, тех патронов в упор не видит. Явно скучно балаболу у «гермы» куковать, вот и отводит душеньку, форсит перед сопляком своим. Вот теперь признал, лыбится. Никакая то не Победительница. Наше вам с кисточкой, Жученька, сосед дорогой! Квалификацию сменили? В сталкеры подались? Чую, скоро всем добытчикам окрестным туго придется! За рейд-другой весь хабар в пригоршне вынесете, ничего не оставите. Гля, покраснел, покраснел-то как! Угадал я, значит! Гы-гы-гы!
У Жучки и впрямь от ярости к лицу и шее кровь прихлынула. Так бы и приласкал сейчас говорливого постового фонариком по темени, да нельзя. И время уходит. Собрал Иван всю волю в кулак и отвечает ровным голосом: очень смешно. Садись, Зуев, «пять». А теперь, может, возьмешь патроны и пропустишь меня? Я, в отличие от тебя, бездельника, тороплюсь. Или мне к твоему старшому сходить, поинтересоваться, с какого ты, юморист, человека зря на пороге в «химзе» паришь?
Только и Зуев не лыком шит. Сходи, сходи, Жученька, отвечает, сделай милость. Старшой-то ведь тебя о том же спросит, что и мне сугубо интересно.
Это о чем же? — цедит Иван.
А о том, с чего ты, товарищ дорогой, на поверхность через нашу «герму» намылился? Аль на вашем Китае штурвал заклинило или петли проржавели? Может, послать малого в мастерскую за масленкой? Или лучше сразу за начальником безопасности, как считаешь?
Понял Жучка, что шутки кончились: услышав последние слова напарника, молокосос весь подобрался, ствол опущенный вновь поднимать начал. Не хватало и впрямь с безопасниками тутошними разбираться. Цапнул Иван Зуева под локоток и говорит: слушай, Вася...
Ну, положим, Витя, поправляет его Зуев.
Витя, покорно соглашается Жучка. Ты, вот что... отойдем-ка на два слова. Нечего твоему малому уши греть. Дело у меня на поверхности конфиденциальное. Интимное, можно сказать.
Интииимное, тянет тот с усмешкой. Никак не успокоишься, что Макарыч внучку не за тебя, а за Илюшку нашего отдает? Наверху решил невестушку сыскать?
Но все же отошел, не стал артачиться. Жучка же, изо всех сил изображая смущение и голос понизив, продолжает: не совсем. Хотя без Репки вашего, будь он неладен, тут и впрямь не обошлось. Черт меня дернул с ним «на интерес» поспорить!
Зуев заржал, ровно конь-людоед, которые, говорят, в районе Беговой водятся, где раньше ипподром был. Зажигалка? — спрашивает, вытирая слезы.
Она, проклятая, отвечает Жучка, старательно тупя глаза.
Была у Репки-покойника омерзительная привычка: спорить, как он выражался, «на интерес». Выиграешь — получай честь по чести патроны или товар какой, уж как вы там договаривались. А проиграешь — не обессудь: в недельный срок обязуешься выйти на поверхность — один, вооруженный только пистолетом («чтоб застрелиться было сподручнее, если что! гы-гы!»). И не просто выйти, а в условленном месте забрать из тайника и принести владельцу зажигалку. Ту самую, что Митяй-Отморозок накануне Жучке приволок.
В общем, сам понимаешь, Зуев, какой из меня сталкер, закончил свою «печальную повесть» Иван. А Репкин тайник к вашему выходу самый ближний. Пропусти, будь человеком! И так боюсь до одури... — а сам снова патроны протягивает.
Оправдался расчет: насмеявшись вволю, Зуев ссыпал мзду в карман и махнул младшему: открывай! Даже на прощание по спине горе-сталкера хлопнул и от души пожелал «ни пуха!». Жучка смиренно поблагодарил, мысленно пообещав проклятому постовому скорой и мучительной смерти, чуть ли не со скрипом протиснулся в приоткрытую дверь и ступил на эскалатор, ведущий наверх.
Пока Жучка, обильно потея под «химзой» и тяжело дыша, карабкался по крутым ступенькам бесконечного эскалатора, стойко игнорируя сначала дурноту и головокружение, а потом и усиливающуюся боль за грудиной, Макарыч очутился на Китай-городе. Торопливо утер рукавом мокрый лоб и кинулся к Иванову жилищу.
У себя? — выдохнул он шагнувшему навстречу охраннику.
He-а, зевнул тот. Давно уж нет.
Как нет? — чувствуя, что у его подкашиваются ноги, переспросил несчастный торговец.
Обыкновенно. Постой, а разве босс не к тебе двинул? Вроде, базарил, сперва на Кузнецкий, а потом... — бугай снова оглушительно зевнул, продемонстрировав отсутствие нескольких зубов и весьма плачевное состояние прочих.
Что потом? Что?! — едва не взвыл Дед.
Дык, на Третьяковку, вроде. Ну да, точняк. Разминулись вы с ним, видать. Бывает. А ты чего хотел-то? Может, передать чего боссу, как вернется? Или подожди вон, в заведении — охранник лениво указал на кабак неподалеку и, со скрипом почесав заросшую щеку, добавил: Хотя он может и на ночь там остаться, факт...
Не слушая дальнейших разглагольствований «быка» на тему того, что «босс, уходя, в натуре, выглядел сильно не айс», Макарыч побрел прочь, сам не зная, куда. Как оказалось, аккурат в сторону того «заведения», что рекомендовал Жучкин телохранитель. Тяжело рухнул на обшарпанный пластиковый стул, жестом попросил принести выпить. Глотнул из кружки, не чувствуя ни вкуса, ни градуса.
Что делать? Что делать?! — мысль била в своды черепа, как муха о стенки перевернутой банки. Вот же не вовремя унесла нелегкая эту жирную сволочь! Раз я его по дороге сюда не встретил, значит, и впрямь на Третьяковку уперся. Небось, сидит сейчас в тепле, сытый и пьяный... может, даже бабенку тискает, а ты ищи его ночью... А ведь сейчас каждая минута на счету: кто знает, где эти отмороженные Репку оставили? Может, сталкера давно уже муты сожрали, вместе с разгрузкой? Что же получается, всё зря, не видать мне теперь своих патронов? Ах, Илюшка, Илюшка! Видно есть на земле справедливость. Даже мертвый ты мне отомстить сумел, с того света дотянулся!
От осознания этой мысли Дед аж застонал и, вцепившись обеими руками в бороду, дернул, что было сил. Резкая боль помогла, отрезвила.
Стоп, Костя! — велел себе торговец, сморгнув выступившие слезы и машинально отряхивая с пальцев вырванные волоски. Не хватало еще от расстройства ласты склеить на радость разной сволоте с Алёнкой-стервою во главе. Не для того ты выжил тогда, во время конца света, и все эти долгие годы в Метро наверх карабкался. Никто о тебе, дорогой ты мой человек, на этом свете не позаботится, кроме тебя самого, никому ты больше не нужен. Стало быть, прекращаем панику, дышим спокойно и думаем.
Еще раз глотнув сивухи и кинув в рот завиток тонко наструганного вяленого мяса, тарелка с которым обнаружилась по соседству с кружкой, Дед обвел глазами «зал» — дюжину разномастных столов под тентом. Как обычно поздним вечером, большая их часть уже была занята обитателями станции и гостями этой подземной Тортуги.
Может статься, как раз Жучка-то мне и без надобности? — размышлял Макарыч. Я ведь его, стервеца, хорошо изучил за эти годы. Где Репкино тело, Ванюша, будь он неладен, за просто так мне не скажет. Не меньше половины того, что в сейфе лежит, себе потребует. А может и вовсе кинуть: скажет, не в курсе, или брякнет что-нибудь от балды — поди, проверь. А сам бумажку добудет, опосля чего или шантажировать меня начнет, или... — Макарыч похолодел и громко сглотнул. — ...или попросту уберет к такой-то маме. Тогда и «Универмаг», и Алёнка, и патроны — все ему останется. Репки теперь нет, бояться ему нечего... Ыыы!!! Так, спокойно, Костя, спокойно. Еще не все потеряно. Понять, в чем ты действительно нуждаешься — наполовину получить желаемое, так ведь? А раз так, то про Жучку временно забываем. Что нам с тобой сейчас действительно нужно, так это найти исполнителей. Этих самых Огородников. Во-первых, их двое, стал-быть, и шансов на удачу вдвое больше. Во-вторых, объяснять им ничего не надо — достаточно сунуть рожок-другой, и они мне бумажку с шифром сами принесут. Без вопросов. Мало ли, какие у заказчика причуды. Главное — понаглее быть, здешняя публика наглость уважает...
Дед почувствовал, как в глазах светлеет, а плечи, с которых словно скинули тяжеленный рюкзак, под горловину забитый товаром, сами собой расправляются. Встретившись взглядом с хозяином заведения, он демонстративно покачал взад-вперед патрон, держа его враспор между большим и указательным пальцем, а потом кивнул на стул рядом с собой.
Увы, носатый ресторатор ничем не мог помочь уважаемому гостю. Как и ожидалось, Митяя и Толяна Огородников Давид хорошо знает, потому что кто ж не знает этих шаромыжников. Давид — это я, а я — это Давид, что, в общем, не имеет ни единой разницы, но раз уж вы спросили... Так мы за Огородников. Знаете, сильно между нами, но я бы повесился на собственных подтяжках, будь у меня такие дети и подтяжки. Оба два имелись тут еще часа... ой, что-то с памятью моей ссс... пасибо большое. Так я говорю, еще часа три назад они во всю мозолили мне глаза и норовили покушать в кредит, наивные. Можно подумать, кого-нибудь еще в этом мире интересуют кредиты, когда в любой миг у человека сто четыре возможности отправиться на тот свет, не сказав последнее «алё». А ведь мой покойный папа говорил... Да-да, конечно, ближе к делу. Я вовсе не такой идиёт, как эти два, и понимаю, шо такое, когда у человека мало времени. Хотя, спроси вы мое скромное мнение, я бы вам сказал, шо как раз времени-то у нас теперь... понял, благодарю. Возвращаюсь к теме разговора без задержек, как скорый поезд номер ноль-семьдесят три-я Москва-Бердянск, до которого один неудачник не доехал вовремя двадцать лет назад... Как о чем я? Да! Огородниковы. Они ушли. С концами. Куда ушли? Ох, да что же, в самом деле, я сегодня такой рассе... й-богу, как приятно иметь дело с понятливым и нежадным человеком, гранмерси! На Третьяковскую. По делам, да. Нет, не сказали, увы. Г-дь с вами, вы делаете мне грустно такими подозрениями. Нет, это совсем не амнезия, и еще один патрон нисколько не поможет, хотя было бы неплох... орошо, если вы таки настаиваете, то я бы мог предположить. Говорят, некто Фикса... хоть пытайте меня работающим утюгом, я понятия не имею, кто этот подручный знаменитого Учителя и для чего он собирает людей, способных за деньги чуть больше, чем на всё. Так что если бы эти два были нужны мне немного сильнее, чем совсем нет, то я бы имел основания для некоторой спешки. А нет... о, вы просто князь! И все же я вас покидаю. Увы-увы, зовут дела и мой дорогой друг Плюха, чтоб я был хотя б на треть здоров так, как этот тип с бездонным чревом...
Избавившись, наконец, от носатого, до боли напоминавшего ему комара в темной комнате душной летней ночью, Дед вновь загрустил. По всему видать, от похода на Третьяковскую не отвертеться. Но как же не хочется! Далеко, да и откровенно боязно — одному, ночью, без оружия...
И тут слышит он, словно окликает его кто-то.
Оглянулся Макарыч — никого. Тьфу ты, думает, пропасть, уже мерещиться стало! А повернулся обратно, глядь, на том месте, где только что хозяин кабака сидел, устроился какой-то тип. Ох и странный! Одет в старую, линялую форму путевого обходчика, разве что без фуражки, зато с налобным фонариком светодиодным поверх волос, аккуратно подстриженных, сединой тронутых. Лицо бледное и какое-то болезненно-рыхлое, словно сыр овечий. А глаза — брр! — ну просто сверла алмазные. Смотрит незнакомец на Деда этими своими жутковатыми глазами, не мигая, губами обескровленными шевелит, а слова как будто внутри черепа у Макарыча звучат: вечер добрый, уважаемый. Я тут случайно слышал ваш разговор с Давидом... Не подумайте ничего такого, просто я тоже на Третьяковскую собираюсь. Вот и подумал, что вдвоем нам и веселей будет, и безопаснее. Что скажете? Берете меня в попутчики?
Хочет Дед отказаться, а сам не в силах от глаз незнакомца взгляда отвести. И вот уже он кивает, послушно со стула встает и движется к выходу следом за новоявленным попутчиком. Еще немного — и поглотила обоих непроглядная чернота туннеля, что ведет в сторону Третьяковской. И не то странно, что движения Макарыча были дерганными, как у куклы на шарнирах, и даже не то, что от спутника его пахло тяжелой затхлой сыростью, какая доносится из недр самых глубоких, заброшенных колодцев. Просто никто из людей — ни те три десятка, что пили, ели и балагурили той ночью в баре на Китай-городе, ни какие-либо другие, — не заметил, как, куда и с кем ушел известный торговец с Кузнецкого моста. Словно только что был человек — а вот уже нет его.
Нигде больше нет...
Жучке так плохо, как не было, кажется, еще ни разу в жизни. Он едва переставляет ноги (левая чем дальше, тем хуже подчиняется хозяину), через каждый десяток шагов останавливаясь, чтобы набраться сил. С левой рукой тоже проблемы — пальцы, совсем ослабевшие и какие-то чужие, будто из них разом выдернули все до единой косточки, уже дважды выпускали фонарь, не разбившийся исключительно по счастливой случайности. Окружающий пейзаж в узком, трясущемся круге мутного света крутится и плывет, вызывая в памяти далекие воспоминания детства об аттракционах в парке отдыха. Режущая боль то и дело пронзает грудь Ивана, вырывая из пересохшего горла стоны. Это неправильно, это смертельно опасно, ведь на звуки наверняка сбегутся хищные твари, которыми кишит поверхность Москвы две тысячи тридцать третьего, но Жучка давно уже не способен здраво рассуждать. Он просто тащится вперед, подволакивая ногу, как смертельно раненый пес, стремящийся сдохнуть у хозяйского порога.
Но вот, наконец, и нужное место. Рекламный щит на краю кургана из кирпичей, бетона, прутьев арматуры и битого стекла, о котором говорил Митяй-Отморозок, невозможно перепутать ни с чем. Жучка сгибается пополам, пытаясь найти в себе силы для последнего рывка, и с ужасом понимает, что их нет. Совсем. Он выжат досуха, до последней капельки. Но даже не это самое страшное. Похоже, все муки Ивана Жукова были напрасны. Он опоздал. Что это за человек сидит на корточках рядом с разворошенной могилой, повернув голову в его сторону? Неужели проклятый Дед добрался сюда первым? А может... ну конечно! Это сам Репка! Неупокоенный мертвец вернулся с того света, чтобы отомстить своему убийце!!!
Что делать?! Как остановить то, что уже мертво? Разве что гранатой? Тем более что усики предохранительной чеки «эфки» Иван предусмотрительно разогнул еще в вестибюле. Понимал, что в толстых резиновых перчатках вряд ли получится, да и времени может не хватить. Теперь граната лежит в кармане, достаточно рвануть сначала «липучку», потом кольцо чеки, и... Куда там! В голове не осталось ни одной мысли, кроме: «БЕГИ! Беги назад! К метро. К людям. К жизни».
Развернувшись в последнем, отчаянном рывке, Жучка делает шаг. Внезапно куда-то исчезает воздух. Иван падает на колени, пальцы правой, послушной ему руки тщетно скребут по резине маски, бессильно скользят по ее стеклу. А потом, будто из-под земли, перед ним вырастает, заслоняя весь мир, гигантский черный силуэт. На нем невозможно различить ничего, но он движется и он жуток. Так невыразимо жуток...
Последний разряд жгучей боли, пронзающей его грудь, Жучка встречает почти с облегчением...
Если честно, на Кузнецкий мост Кошка совсем не собиралась. Не было у нее там никаких особенных дел, да и ночь только началась. Самое время для сталкера. Особенно для сталкера-одиночки, который, во-первых, не совсем человек и, во-вторых, не совсем мужчина. Точнее — совсем не мужчина, хотя первое куда критичнее: если бабу-сталкера большинство обитателей Метро терпеть еще может, то о кое-каких мутациях оной лучше помалкивать.
Как всегда при мыслях о подобном жутко зачесался шрам на месте отрезанного пальца. Но не снимать же перчатки посреди улицы. Счетчик Гейгера, конечно, не верещит, и все же береженого бог бережет. Так что Кошка только ругнулась тихонько и поскребла зудящей рукой о бедро, не забывая обшаривать глазами улицу. И правильно сделала! Из подвала метрах в ста от нее показалась какая-то мерзкая чешуйчатая тварь размером с некрупную собаку. А следом — еще и еще. Таких Кошка до сего дня не видела и проверять, на что они способны, ее совершенно не тянуло. Опять же, как сказал кто-то умный: сталкер — это не тот, кто хорошо стреляет, а тот, кто хорошо умеет не доводить дело до стрельбы. И вообще, лучший способ избежать опасности — резвые ноги.
В общем, Кошка свернула на Рождественку и некоторое время кралась по ней, держа автомат наготове, пока не уперлась в завал: дом, в который давным-давно, не иначе как, попал тяжелый снаряд, сложился внутрь и теперь представлял собой груду развалин. Сбоку от нее торчал рекламный щит — Кошка часто видела такие в городе и знала, что до войны люди рисовали на них то, что хотели продать другим. Так вот, этот щит, в отличие от большинства виденных ею раньше, был почти целым, только столб немного погнуло. А у самого основания этого столба пара облезлых собак, негромко рыча, что-то старательно раскапывала.
Кошке стало любопытно. Подобрала она кусок кирпича и швырнула в «искателей». Короткий визг возвестил о том, что прицел был точен. Еще пара снарядов, после чего псы, недовольно рыча и оглядываясь, покинули место раскопок.
Приблизившись, Кошка разглядела торчащую из-под обломков человеческую ногу в «химзе» и тяжелом ботинке. Кажется, коллега-сталкер. Кажется, умер совсем недавно. Кажется, ему кто-то помог, и совсем не зверье, заключила девушка после краткого осмотра. Вздохнула и, стараясь не шуметь, принялась разгребать завал.
Не сказать, чтоб очень скоро, но она все же откопала тело, присела с ним рядом, переводя дух, и задумалась. Честное слово, ерунда какая-то получается: убит молодой и крепкий парень. Судя по всему, сначала ему размозжили затылок, а потом аккуратно перерезали горло. Нет, сам факт убийства человеком человека совсем не удивляет, а вот почему тело не обобрали? «Химза», вон, совсем новая, одежда под ней хорошая, разгрузка явно не пустая, рюкзак за плечами. «Намордник», опять же, куда как получше, чем на ней самой. Спугнул кто-то убийц? Ага, а под кирпичи покойничек сам заполз, или это зверюшки сердобольные его с головой завалили?
Кошка против мародерства ничего не имела, здраво считая, что жмуру от того всяко не холодно и не жарко. Лично она, наверное, даже рада была бы, если после смерти ее вещи кому-то сгодились, а не пропали зря. Но только она принялась расстегивать на покойном разгрузку, как слева, аккурат с той стороны, где находился спуск на Кузнецкий мост, показался человек.
Кошка замерла, погасив фонарик, готовая стрелять на поражение. Первой мыслью было: убийца неизвестного сталкера все-таки решил вернуться и поживиться богатой добычей. Если так, то печально... для него — позиция девушки была куда более удачной, и делиться найденным, потратив на раскопки столько времени, она не собиралась. Но чем дольше Кошка наблюдала за приближающимся человеком, тем больше недоумевала. Уж больно странно тот двигался — рывками, пошатываясь из стороны в сторону, приволакивая левую ногу. Ранен? Да нет, не похоже. Кошка вспомнила, как ее знакомый по кличке Вотан, егерь с Ганзы, напившись, ковылял по кабаку примерно так же, хрипло рыча: «Я зооомби!» и еще, почему-то, «мозгиии!». А из бессвязных объяснений егеря девушка поняла только, что это все из кино довоенного, про живых мертвецов. Это она точно запомнила, потому как удивилась очень: «живых» — и при этом «мертвецов». Подумала тогда еще: похоже, предки были совсем ку-ку, раз сочиняли такой бред...
Но бред, или не бред, а пора было заявить неведомому «зомби» о себе и своих правах на барахло покойника. Кошка медленно встала на одно колено, навела на приближающуюся фигуру — вроде бы совершенно безоружную, кстати! — автомат. Замерла, не снимая пальца со спускового крючка. Окликать не стала: если «зомби» не полный идиот, поймет и сам, что лучше поворачивать подобру-поздорову. Тот, и впрямь, остановился. Потом вдруг согнулся пополам, упершись руками в колени, словно в рвотном спазме. Может, все-таки ранен? Или...
Однако что «или» Кошка додумать не успела: из арки за спиной «зомби» вдруг появился мутант. И не просто мутант — мутантина! Здоровенная, заросшая серовато-бурым мехом мускулистая тварь вот с такими зубами. То ли мишка, то ли мышка, в темноте не понять. Но если даже и мышка, то такая, знакомиться с которой Кошку совершенно не тянуло. Лучше, пока оно охотится на неведомого «зомби», потихонечку делать ноги.
Кошка, стараясь не делать резких движений, развернулась и бочком, бочком стала сползать с насыпи. Конечно, хотелось вскочить и рвануть, что было сил, но ведь так недолго и ноги переломать в темноте, после чего стать для неведомой твари законным десертом. Тварь же, судя по всему, вплотную занялась «первым блюдом»: за спиной Кошки послышалась невнятная возня, шуршание, треск, а потом вдруг — оглушительный грохот, яркая вспышка, что-то бьет девушку в голову, и она кувырком летит с насыпи вниз...
* * *
Пётр Андреевич замолкает, жадно припав к кружке с остывшим за время долгого рассказа чаем. Подождав, пока он смочит пересохшее горло, Артём решает уточнить:
— А что там взорвалось?
— Неужели не догадываешься? — удивляется старший. — По-моему, все совершенно понятно. Жучка ведь, когда из «Универмага» уходил, гранату с собой прихватил. Так сказать, на всякий пожарный. «Ф-1», в простонародье — «эфка». Видел, поди?
Артем кивает.
— Ну вот. А у нее как: сначала усики у предохранительной чеки разогни, потом за колечко дергай. Чека — долой, спусковой рычаг под воздействием пружины ударника поворачивается и отлетает, ударник накалывает капсюль, три-четыре секунды — и бабах! — под три сотни осколков во все стороны! Страшная штука. Так вот, как я тебе уже говорил, Жучка усики чеки заранее отогнул, прежде чем гранату в карман класть. Осталось лишь за кольцо дернуть, что мутант в процессе трапезы благополучно и проделал. В результате мало того, что самому ему башку разворотило, так еще и Кошке осколок в голову прилетел.
— И она умерла? — задает новый вопрос паренек, которому очень хочется, чтобы странная девушка-сталкер («интересно, а такие и правда бывают?») осталась жива. Правда, еще в самом начале рассказчик упомянул, что в его странной сказке умерли все. Значит, и она тоже...
— Кошка-то? — Пётр Андреевич хмыкает. — Вот этого не знаю, брат. Тут вариантов множество. Может, и умерла. Может, осколок по касательной пришелся — она ведь достаточно далеко была, — и лишь оглушил. Но, падая, напоролась девчонка на арматурину торчащую, или все той же головой — да об камень. Может, упала удачно, но, пока в отключке валялась, ее зверь какой нашел и сожрал — не одна же «мышка» в тех краях охотилась. А может, и повезло чертовке: вовремя очухалась, заработав только шишку да пару ссадин, и ушла. Ведь какая-никакая она, но все ж таки кошка. А у кошек, Артём, в отличие от нас, людей, целых девять жизней. Одну-то она в ту ночь всяко потратила, да вдруг не последнюю? Глядишь, еще встретишь ее когда-нибудь, тогда сам и спросишь, чем дело кончилось...
С этими словами он подмигивает пареньку и потягивается, распрямляя затекшую спину, а потом замолкает. Молчит и Артём, по привычке глядя в огонь и слегка поерзывая на месте. Наконец, Пётр Андреевич не выдерживает и со смехом хлопает напарника по колену:
— Ладно уж, спрашивай! Вижу ведь, что у тебя еще какой-то вопрос остался, аж распирает.
Артём смущенно улыбается и пожимает плечами, словно говоря этим: «все верно, мол, раскусил», а потом выдает совершенно неожиданное:
— Мораль сей басни какова?
— Чегооо? — удивляется Пётр Андреевич.
— Так обычно дядя Саша говорит, — поясняет паренек. — Мораль сей басни такова... Вот я и думаю: вы, конечно, сказали, что это сказка, а не басня, но...
— Понял, можешь не продолжать, — кивает старший и задумывается. — Ну, например, как тебе такая мораль: сказка сказкой, но иногда и так бывает, что Дедка — за Репку, Репка — за бабки, бабки — за внучку, внучка — за Жучку, Жучка — за Кошку, Кошка — за мышку... НЕ В ОТВЕТЕ!
И он весело смеется, видя обескураженное лицо напарника, но тут же, посерьезнев, вскидывает голову, прислушиваясь к донесшемуся из туннеля тихому звуку:
— Кто это там? Эй, Артём! Глянь-ка!
