Кира Иларионова
СЕТИ

Пожалуй, это была самая идиотская из всех моих затей. И чего мне дома не сиделось? До этого жил ведь как-то без подобной ереси, и ничего, а сейчас-то чего дернулся? Ну, подумаешь, клад там, видите ли, невиданный, патронов море и барахла разного. Мне-то что? Я и так живу, можно сказать, не бедно, не жалуюсь, по крайней мере. И на себя хватает, и на Настеньку, и с друзьями погулять. Так что я здесь, скажите на милость, делаю?

Вот спрашиваю я тебя, занавесочка в цветочек, спрашиваю, а ведь ответ-то мне известен. Осточертенело все, хуже горькой редьки! И родная Савёловская с ее распорядками, и Настенька-ласточка с ее заскоками, и друзья-товарищи с их пьянками. Ну что за жизнь? Утро — завтрак впопыхах, потом смена в оранжереях или свиноферме. Обед, получасовой отдых и опять за работу. Вечером или с пацанами посидеть или с девочкой моей ненаглядной, будь она неладна, истеричка. Выходные — на Ганзу гулять. Благо встретился мне как-то на заставе Петька Перепелка. Друг детства, вместе когда-то беспризорничали. Хотя какой он теперь Петька? Пётр Иванович Перепелкин, офицер доблестных ганзейских войск. Вон, как жизнь повернулась. Он устроился вкуснее некуда, а я так и продолжил по периферийным станциям скитаться. Да чего уж тут говорить, пропуск на Кольцо, в лучший мир практически, он мне выправил, за то и спасибо. Есть хоть где зазнобушку свою гулять, а то так бы точно съела. Пусть, пусть перед подругами обновками хвастается, главное, чтобы меня не пилила.

Ночь. Вот ночь — другое дело. Не лезет никто с расспросами и капризами, не нужно бежать никуда. Лампу маленькую настольную сладил себе — хватило примитивных знаний в электрике, — красота! Сядешь на стул в уголочке, книжку в руки и полетели. Раньше-то по большей части сказки детские читал, про принцесс и бабок Ёжек. Зеленый был, глупый, волшебства хотелось. А какое теперь-то волшебство, не верит в него никто. Да и тяжело верить, когда тебя окружает такое. Не живут принцессы в свинарниках, по колено в навозе. Им банально в своих пышных платьях и хрустальных туфельках там неудобно. Баба-яга — другое, конечно, дело. Одну знаю. В столовой у нас работает поварихой. В простонародье Марьиванна. Ууу, злыдня, порой такое накашеварит, взглянуть страшно. И черт ее знает, что она там наварила, то ли кашу с грибочками, то ли отворотное зелье с мухоморами. И еще фразочка эта ее: «Чую, русским духом пахнет!» Ну проблемы у кого-то с желудком, зачем так акцентировать?

А, черт с ними, со сказками. Проехали, как говорится. Теперь вот на более серьезную литературу перешел. С месяц назад выбил у торгаша толстенную книгу. Патронов, гад, запросил немерено, но ничего, сторговались. И имя у автора такое, не нашенское, новомодное. Как его там... Арту... нет. Чарли... нет. Артур Кларк! О как. «Город и звезды». Запал мне в душу этот опус. И ведь как про нас писано, про метрошников... Вот только никто нас искусственно размножать не будет. Да и за пределы метро, как тараканы, шныряем. Все на свой филей приключения ищем. И вот я вдруг в ту же степь. Но кто ж знал...

Мой доверительный разговор с занавеской прервал непривычный для тишины перегонов грохот. Короткого взгляда через плечо хватило, чтобы обнаружить эпицентр шума, вздохнуть, покачать головой и повернуться обратно к окну. Подельник мой, Митяй по прозвищу Шнырь (гаденький такой позывной, я вам скажу, но что поделаешь), уронил ветхую тумбу. Чем он ее задел, история умалчивает, но эффект грандиозный: древний предмет деревянной мебели, страдальчески крякнув, разлетелся едва ли не в щепки. Неизвестным образом уцелевшая дверца по инерции проскользила по выцветшему ковру и ткнулась в ножку стоящего у окна столика. Пришлось придержать столешницу и вернуть опору в вертикальное положение.

— Отморок, ты мне еще на поверхности так пошуми, ноги-руки вырву и местами поменяю, — угрюмую реплику сопроводил звонкий шлепок и тихое шипение.

Эх, Митя, Митя. Разбудил-таки Кабана. Вот сиди теперь и три покрасневшее ухо. И ведь за дело получил. Как и всегда, в общем. Не любит метро лишнего шума. Чревато. Хоть перегон этот и считается спокойным, да все же не стоит лишний раз гневить Путевого Обходчика. Ой, чур меня. Накличу еще.

Попутчики-подельники достались мне весьма колоритные. Шнырь — тощий, верткий задохлик. Не телосложение, а теловычитание, как говорил дед, приютивший меня в детстве. Ростом он не вышел, метр в прыжке с кепкой. Жиденькие волосы мышиного цвета, висящие немытой паклей. Мелкие глазки, острый длинный нос. Тонкие пальцы хилых рук никогда не находятся в покое. Взгляд всегда пристыженный, прислуживающий. Самая типичная внешность для щипача. Хотя есть у него одна черта, заставляющая все же беречь от него спину. Из-за особенностей мускулатуры (а точнее, из-за ее полного отсутствия), с огнестрелом парень не слишком дружит. Мне даже рассказывали, как это чудо из «Макарова» выстрелить пыталось. Итог упражнения: пуля улетела в потолок, у Митяя вывих кисти и колоритнейший синяк под правым глазом. Но смешно наблюдателям было ровно до момента, как в психе пацан жестом фокусника выудил из-под замызганных обносков ремень с метательными ножами. И положил их все ровно в центр мишени. Тут-то шуточки и закончились...

С Кабаном дело другое. Огромный шкаф два на два с антресолью. Короткий ёжик смолянисто-черных волос, шея красная бычья, черты лица, к слову, не слишком обремененные мыслью, соответствующие. Поведение тоже. Из отличительных черт — непропорционально большие клыки на нижней челюсти. В сочетании с жестким квадратным, чуть выдающимся вперед подбородком эффект они производят просто аховый. Впечатление, будто перед тобой то ли тролль, как у Толкиена в «Хоббите» (жаль не удалось полностью книжку прочитать, постовые, идиоты, половину на розжиг костра пустили... Непонятно, им видите ли. Ценители, чтоб их), то ли неандерталец. Дубины только не хватает, огромной такой, килограмм на десять. Хотя ее при случае заменяют кулаки. С мою голову, наверное.

При всей внешней бестолковости, граничащей с даунизмом, Кабан, а в простонародье Олег Игнатьевич, — человек вполне себе сознательный. С головой. Он только на вид дурак дураком, а как говорить начнет, так сразу понимаешь — обманулся. Собственно, он-то в этой паре «тощий и толстый» всем заправляет. Хоть и отвешивает иногда тумаков Митяю, но за какие-то качества (пока мне не известные) его уважает.

Так или иначе, со стороны эта парочка виду далеко не интеллигентного, я бы даже сказал — криминального. И что меня дернуло с ними пойти? Рассказывали красиво, наверное. Уговорили, уломали. Да черт знает, как наваждение какое-то нашло. Просто бросил все, даже Настеньке ничего не сказал, собрался и ушел. Вот теперь сижу, пялюсь в занавеску и думаю, на кой я им сдался-то? Я не военный, не стратег, важными знаниями местности не обременен. Да, не дохляк, за себя постоять смогу, да, знаю с какой стороны за «калаш» взяться, но все же. Таких половина мужского населения метро! Другие здесь не выживают... Не знаю... НЕ-ЗНА-Ю...

— Мужики, а вы в курсе, где мы на ночевку остались-то? — пробубнил со своего места Кабан. Вот не спится ему отчего-то. Не только же в Митяе дело. Тот уже давно сопит в обе дырочки.

— В каком-то особенном месте? — отозвался я, оторвавшись наконец от окна и приняв удобную полулежачую позу, уперевшись локтем в пол. Хочется человеку выговориться, пускай вещает. А то еще настроение испортится. Олег в гневе — не самое лицеприятное зрелище, с его-то габаритами. — Ну, дом всамделишный под землей, и что?

— А то! — губы мужчины растянулись в довольной улыбке, явив миру клыки —переростки.

Бр-р-р, зрелище. Как динозавр улыбается, ей-богу.

— Давно, еще до Войны, о нем легенды ходили. Мне братан-метростроевец рассказывал. А ему дед, вроде бы... Не суть важно. В общем, когда станцию Боровицкую копали — ту самую, что сейчас под Полисом, — метрах в шести под землей наткнулись на постройку. Покатая крыша, стены из красного кирпича — самый обычный дом. Стекла в окошках целы, а внутри как будто время застыло. Даже пыли не было. Занавески эти самые на окнах, ковры везде, мебель антикварная, светильники... Вот почти как сейчас видите, так оно и было. Его не демонтировали, даже в музей превратили. Только в таком виде просуществовал дом недолго. Начали люди замечать, что как внутрь заходишь, так сразу тоска на тебя накатывает. Неспокойно становится, и в груди холодеет все, сжимается. Будто этот дом пропитан одиночеством. Будто до сих пор ждет, когда вернется его хозяйка. Почему именно баба, люди объяснить не могли. Говорили что-то вроде: «Дом сказал». Власти решили, что «музей» плохо влияет на психику посетителей. И вскоре его разобрали.

Олег замолчал, рассматривая ничуть не пожелтевший от времени и сырости потолок. А мне... Мне вдруг стало жутковато. История-то далеко не светлая, и чего это он так довольно улыбается тогда? Вопросов, что ли, ждет? Ладно, так и быть.

— Хм... ты сказал, что дом на Боровицкой нашли. Но мы-то сейчас далеко за пределами Ганзы. — Так, главное — стараться, чтоб голос не дрожал. — В техническом туннеле...

— А вот тут начинается самое интересное, — Кабан растянул губы шире. — Когда грянула Война и в метро народ набился по самые яйца, вылезли все страшилки подземки. Гуляющие туннели царских времен, коридоры из человеческих костей, поезда-призраки, Черные машинисты и тому подобная хрень. И Дом Хозяйки исключением не стал. Путники начали натыкаться на него то тут, то там. Но всегда в пределах серой ветки. Сначала его стороной обходили... Но как-то один из первых сталкеров перед вылазкой зашел внутрь. Отдохнуть пару часов. А потом рассказывал, как на поверхности чудом от смерти спасся. Будто что-то увело его прям из-под носа мутов. Сами знаете, сталкеры — народ суеверный. Решили, что появление Дома — добрый знак. И если его встретил, надо зайти и что-нибудь оставить. Цветочков там или цацку какую. Мол, не вернувшаяся Хозяйка в благодарность за тобой ходить будет, беды отведет и удачу приманит. Так-то, — Олег ненадолго замолчал, а потом недовольно добавил: — А этот, дурака кусок, тумбу сломал. Чего б оставить, Хозяйку задобрить...

Вот тебе и быдло, как говорится. Хозяйку чем задобрить, тю... Мои вот мысли занимал совершенно другой вопрос, более низменный. В этой хибарке и вправду много чего осталось. Некоторые вещи вполне еще служить могли. Но до сих пор никто их не тронул. Все на своих местах, разве что пыли тут теперь стало гораздо больше. Нанесли на сапогах странники...

Как уснул, я, конечно же, не заметил. Но пробуждение добавило, пожалуй, пару-тройку седых волосков в мою рыжую шевелюру. Сами посудите: открываю я глаза от странного шума, сильно напоминающего хныканье. И вижу в мутном стекле окна женский силуэт. Незнакомка стояла у двери дома с той стороны и робко тянула к ней руку, будто не в силах дотронуться. Щипок в чувство не привел, наваждение не рассеялось. До крови прокушенная губа тоже пользы не принесла. Не считаю себя трусом, но общая картина была довольно жуткой. И тем не менее, вместо того, чтобы разбудить товарищей, я встал, подошел к двери и распахнул ее. Возможно, мной двигало любопытство... или нетерпимость к женским слезам. Факт остается фактом: я как последний дурак распахнул дверь, только потом подумав, что метро не прощает беспечности. И множество жутковатых историй, рассказываемых стариками у костров, — лишнее тому подтверждение.

К моей радости девушка — а за дверью стояла именно девушка, — бросаться на меня явно не собиралась. Слабо верилось, что это хрупкое существо вообще в состоянии обидеть кого-то страшнее комара. Стройную невысокую фигурку окутывала тонкая ткань легкого цветастого платьица, столь неестественно смотрящегося на фоне сырых стен туннеля. Хрупкие покатые плечи обнимал прозрачный платок из белоснежной шерсти. Кажется, подобные называли раньше «паутинками». Длинные каштановые волосы некрепко связанной косой обхватывали шею и, прикрывая правую ключицу, спадали почти до коленок. На вид девушке было лет шестнадцать-восемнадцать, и, хотя чуть покрасневшие от слез серые глаза немного портили впечатление, она была не просто прекрасна. Она была слишком божественно красива, чтобы быть живой.

Впрочем, живой-то девушка однозначно не была. Крохотные ступни ее зависли сантиметрах в двадцати над полом, а кожа лица, шеи, рук была до прозрачности бледной. Увидев, что дверь перед ней распахнулась, это неземное создание уставилось на меня немигающими глазами. Признаться, я так же стоял истуканом на пороге, обалдев от собственной смелости. Но, через пару мгновений осознав, что веду себя не как джентльмен, я отодвинулся от прохода и галантным жестом (если таковым можно обозвать судорожный мах дрожащей рукой) пригласил ее войти. Уж не знаю, какое поведение должно быть у всех приличных призраков — к сожалению, ранее не было опыта в общении, — но эта милая девушка пробралась мимо меня как-то боком, ежесекундно одаривая обеспокоенным взглядом.

Как только она оказалась в доме и дверь за ее спиной закрылась (не без моей помощи, естественно... и как только попутчики мои от такого грохота не проснулись?), все посторонние эмоции схлынули с лица красавицы, уступив место радости, облегчению и... затаенной светлой грусти, что ли. Взгляд широко распахнутых глаз, обрамленных невесомыми, как ветер, ресницами, опустился на руины, оставшиеся от антикварной тумбочки. Привидение коротко вздохнуло, коснулось ступнями пола, присело на коленки и ласково провело пальчиками по щепкам. А потом подняла на меня непонимающий, с легким укором, взор.

— Эм... ну, как бы так... — замямлил я, краснея до ушей, как нашкодивший мальчишка. — Так получилось... Случайно получилось, вы не подумайте... Это Шнырь, то есть Митюшка, то есть Митяй. Он вон там спит. Задел, и она как-то... Вот.

На мгновение мне показалось, что она сейчас опять заплачет. Ой, ну вот любят бабы сырость разводить! Ну что за...

— Простите, — тем не менее едва слышно проговорил я. — Я... Сейчас!

Порывшись в карманах (фактически достав из широких штанин, так сказать!), выудил на свет крохотную коробочку темно-синего бархата. Эх, хотел же Настеньке подарить, предложение по-старообрядному сделать. Столько местного сталкера пришлось упрашивать до ювелирки идти. Хотя... Эта побрякушка у меня уже пару месяцев. До сих пор не отдал, да и не отдам уже.

Тогда я вернулся из смены на дальней заставе чуть раньше, чем обычно. В туннеле, ведущем к Ганзе, был какой-то шум, и старшой решил вызвать вояк из быстрого реагирования на усиление. Мне, как «салаге» в искусстве ведения войны, дали добро на отход домой. Откровенно говоря, было у меня подозрение, что я старшому просто надоел, и он решил скоротать дежурство с друганами. Так или иначе, но на пороге своего гнездышка я оказался несколько нежданно. Доказательством этого утверждения послужила веселая возня, доносившаяся изнутри. Как-то слишком ритмично поскрипывал, судя по звуку, мой старенький стул, слышалось чье-то тяжелое дыхание и прерывистые женские хохотки. Я потоптался на пороге, соображая, не ошибся ли квартирой, то есть палаткой. К несчастью, мое жилище стояло на самом краю платформы, чуть вдали от основного «жилого комплекса» (ну что поделаешь, люблю уединение), потому промахнуться было проблематично. Придя к такому неутешительному выводу, я все же решился и тихонечко отодвинул самый краешек брезента, одним глазом заглянув внутрь. Моему обалдевшему взору предстала картина «красоты неописуемой»: прямо напротив двери полубоком на коленях стояла обнаженная волосатая фигура нашего начальника станции Васюрькова, совершая поступательные движения, а перед ним, возложив шикарную грудь на сиденье моего многострадального стула, в колено-локтевой расположилась Настенька. Странно, но в этот момент больше всего меня волновал именно тот предмет мебели, что натужно скрипел под ее пышным «достоинством». Я отпустил брезент и так же тихо и незаметно ушел обратно к посту, сжимая в кармане бархатную коробочку...

Наутро... Впрочем, это я помню смутно. Вроде бы мою слабо трепыхающуюся тушку к палатке притащили солдатики. Настя громко кричала.

В наших отношениях толком ничего не изменилось. Вела она себя как обычно, из чего я сделал вывод, что подобное «общение» с Васюрьковым случилось не в первый раз и, возможно, длится уже довольно давно. Уйти — не хватило... сил ли, смелости ли, гордости ли, черт его знает. Но коробочку я ей так и не подарил.

— Вот, — я протянул Хозяйке «подношение», запоздало подумав, что она вряд ли сможет взять его. Призраки же бесплотны, правильно?

К моему удивлению, девушке удался не только маневр «принятия подношения», но и более сложный уровень — его открытие. Золотое кольцо с бирюзой тускло блеснуло желтым боком, зародив восхищенные искорки в глазах Хозяйки. Она вновь подняла на меня взгляд, из которого пропали тени зарождающихся слез (и слава богу, успокаивать психующих призраков я не обучен!).

— Еще раз извините за тумбу...

— Ничто не вечно... — вдруг отозвалась барышня грудным нежным голосом.

Глаза мои начали вылезать из орбит. Кто ж знал, что она еще и разговаривать умеет?!

Быстрым движением девушка надела кольцо на палец и звонко засмеялась, закружившись на месте. Цветастая юбка едва ли не крыльями вспорхнула, обнажив коленки. Остановившись так же резко, призрак подошла ко мне вплотную и легонько ткнула меня указательным пальцем в лоб. Странно, но кожа ее не была холодной...

Последнее, что запомнил — шепот:

— Это моя тебе благодарность...

И...

...И я проснулся от неслабого пинка под дых.

— Эй, Шмель, поднимай уже зад с лежанки. Солнце высоко и негры пашут! — Кабан грубо заржал над собственной шуткой и потопал к своим вещам. Ему вторил повизгивающий смех Шныря.

— А где Хозяйка? — невпопад поинтересовался я.

— Какая Хозяйка? — удивился Митяй, с кряхтением взваливая на плечи вещмешок. Отчего страдальческое выражение лица, интересно? Тара-то у него еще почти пустая...

— Как это — какая? Призрак этого дома. Я ночью ее впустил... — ох, что-то здесь не так...

— О-о, брат... Тебя вчера точно дверцей от тумбы в черепушку не задело? А то приходы-то, смотрю, не детские, — вновь противно заржав, Кабан распахнул дверь домика. — На выход! Топать не то чтобы слишком далеко, но попотеть придется.

Попотеть не просто пришлось. Пришлось скинуть пару килограммов. Уж не знаю, чья это была извращенная фантазия, но до точки выхода из подземелий метро мы добирались по запутанной сети коммуникационных туннелей. Точнее, по их жалким подобиям, непередаваемо напоминающим крысиные ходы. Уютно себя чувствовал только Митяй, мы же с Олегом, обладая телосложением от среднего до объемного, цеплялись за все, что только можно, пару раз даже едва не застряли. А в одном из переходов из-за громкого чиха на меня что-то свалилось. Это «что-то» обладало резким запахом, довольно острыми когтями, мерзким хвостом, но, к счастью, крайне трусливым нравом.

В общем, когда над головой наконец-таки раздвинулся потолок, являя нашим засыпанным бетонной крошкой и пылью глазам неглубокий колодец с вбитыми в стенки ступенями, радости нашей не было предела (особенно моей, слишком уж экстремальное времяпрепровождение для, в общем-то, типичного мирного жителя метро).

— Слушайте сюда, — полушепотом начал Кабан. Из речи его сразу пропали все реплики из «фени» и прочие атрибуты бандитского говора. Тон предельно серьезный, глазища вон как сверкают. — Сейчас намордники надеваем и поднимаемся. Люк мы еще в прошлый раз проверили. Как выйдем, строимся в классическую цепочку: я — ведущий, Шнырь в центре, Федя, ты замыкающий. Внимание на максимум, по рельсам идем аккуратно, но не тормозим. После торгового центра спустимся на дорогу, повернем направо, на Тимирязевскую. На центр улицы не лезьте, но и под окна домов не жмитесь, мало ли какая тварь в пустующих квартирах засесть могла. Потом нырнем во дворы. Там до «Артемиды» недалеко. Как подойдем, я становлюсь на фишку, Митяй проверяет схорон, Шмель, ты чуть вперед между домами топаешь. Смотришь, не завалило ли проход. В принципе, территория довольно безопасная, сталкерами исхоженная и чищенная, но будьте наготове. По первому сигналу отход. Стрелять только в крайнем случае. Все, с Богом.

Подъем не занял и десяти минут. С непривычки в противогазе дышать было трудновато, да и «калаш» постоянно цеплялся за стенки колодца. Но виду я не подавал, ведь даже Митя впереди меня полз бодренько, что я, хуже этой крысы, что ли?

Это был не первый мой выход на поверхность. Как все пацаны, в детстве я хотел стать «могучим сталкером», и потому не раз и не два порывался посмотреть, что там наверху. Отлавливали нас с завидной регулярностью, и дальше вестибюлей станций мы не уходили. Но все же вид разрушенного войной города каждый раз впечатлял. Серые, чуть оплывшие от времени, дождей и ветров бетонные коробки, подпирающие низкое тяжелое небо. Улицы, захламленные ржавеющими остовами машин и прочей трухой неизвестного происхождения. Тоска и обреченность, поселившаяся в разбитых окнах. Старики рассказывали, что раньше входы на станции напоминали склепы. Или массовые захоронения, чем они, по сути, и являлись. Горы человеческих костей.

Сейчас подобного уже не увидишь, потому как останки (неважно чьи) не остаются без присмотра. Искаженное атомом зверье, занявшее место человека на земле, прибирает к лапам любой источник пищи. И падальщики среди них не редкость. Хотя хищники — более частое явление. Что удручает.

Руины домов проплывали мимо, следя за нами черными проемами разбитых окон. Мне, ребенку подземелий, хоть и рожденному ДО, они казались невероятно огромными. А дед, помнится, мне говорил, что в этом районе в основном девятиэтажки, а вот в центре не редкость дома и повыше. Слабо себе представляю, как подобные конструкции могли стоять, не шатаясь от ветра. Загадка.

Вот наша группа повернула во дворы. Кабан «встал на фишку» (видимо, это военный термин, обозначающий остановку и внимательную оценку местности, надо будет запомнить), Митя начал рыться в груде какого-то хлама у стены, а я, как мне и объяснили, пошел чуть дальше. Беспокойство отчего-то никак не отпускало меня, и в пространстве, цепляемом краем глаза, постоянно чудилось мельтешение. Я завернул за угол. Обвалившиеся стены домов метров через пятьдесят образовывали небольшой тупичок. Странно, и зачем меня сюда отправили? Я решил уже вернуться к группе, как вдруг споткнулся. Точнее, моя нога будто прилипла к чему-то. Я согнул колени и хотел проверить, в чем дело, но как только мои пальцы коснулись земли, прорезиненная перчатка защиты также намертво приклеилась. Вначале это было даже немного забавно, но рывки мои становились все сильнее, а конечности так и продолжали пребывать в «исходном положении». Дернувшись в очередной раз, я не удержался и повалился набок. Вот тут-то меня наконец пробрало. Я начал рваться со всей силы, кричать, звать подельников, но лишь сильнее запутывался в какой-то невидимой липкой дряни.

— Чего шумим, Шмель? — раздался у меня над головой голос Олега. — Все зверье с округи сгонишь.

— Кабан, Кабанушка, освободи, я запутался в чем-то...

— Да не в чем-то, умничек ты наш, — он зачем-то включил диодный фонарь и направил его луч мне на плечо. — Присмотрись.

Круглые окуляры противогаза сильно урезали угол обзора, да и капюшон «химзы» уже порядком прилип, но все же мне удалось чуть развернуть голову. Свет преломлялся на полупрозрачных серебристых нитях, опутывающих прорезиненную ткань на плече. Не только на плече! Все мое тело обхватывали эти самые волоски.

— Это паучья ловушка, Федя, — продолжил Кабан, довольно глядя в мои распахнутые в ужасе глаза. — Паутина, хоть и тонкая на нет, но крепкая и липучая, как зараза. Попавший в нее обречен. Хотя можно, конечно, изловчиться и срезать часть основных нитей, но, скорее всего, уже с кожей...

— Так освободи меня! — я перешел на визг. Паника начала охватывать разум.

— А зачем? — хмыкнул он. — Видишь ли, какое дело... Тайничок, что нам с Шнырем нужен, находится как раз в конце этого тупика. Но вот в чем ситуевина: проход этот — вотчина местной матки-паучихи. И если ее не задобрить, то пробраться нереально. Мы пробовали закладывать ей мелкую живность. Крыс там, мышей. Даже пару собак отловили. Но ткани местных животных, видимо, слишком рыхлые и не очень-то питательные. Прошлый раз, полакомившись подношением, она тут же набросилась на Вовчика и чуть не схарчила и нас за компанию. Каюсь, ступили, надо было прорываться, пока она этим полудурком трапезничала. Но мы банально сдрейфили. Пришлось вот искать нового добровольца, у которого мозгов поменьше. Уже отчаяться успели! Люди бывалые сразу неладное чувствовали в наших рассказах о несметных богатствах.

Кабан невесело хохотнул. Присел рядом со мной на корточки и, выудив десантный нож, провел им в районе моего подбородка.

— И тут, наконец-то, улыбнулась удача. Ты с таким восторгом слушал наши истории. Задавал столько вопросов, что поначалу даже думали, соскочишь. Ан нет. Ты клюнул. Что ж...

Аккуратно, стараясь не задеть липкую паутину, Олег срезал веревку, затягивающую капюшон моей «химзы». Так же ловко просунул мне под подбородок пальцы и одним резким, сильным рывком назад, сорвал с меня противогаз. Намордник вместе с задранным капюшоном повис на нитях где-то за головой. В глаза, привыкшие к сумеркам подземелий, ударил дневной свет. Я зажмурился и застонал. Благо день пасмурный, а то тут бы мне и ослепнуть. Хотя какая теперь разница. Попал ты, Феденька, по самые помидоры попал.

— Рыжик-пыжик, где ты был... — вновь хохотнул Кабан и поднялся. — Подыши свежим воздухом напоследок. А я пойду. Переждем с Митяем, пока она тобой займется, и потом за хабаром.

— Все равно со мной сдохнете на обратном пути, — просипел я. В горле перекатывался горький ком.

— А нам сюда возвращаться и незачем. Из того подвала выход есть свободный, но из-за специфики зайти через него возможности нет. Вот и крутимся, как можем. Ладно, не скучай.

Карикатурно козырнув на прощанье, Олег быстрым шагом исчез из поля моего зрения.

Я рвался на пределе сил. Кричал, рычал, бился, но лишь запутывался сильнее. Паутина уже вцепилась в волосы, больно натянула кожу на лице, склеила ресницы, не позволяя даже просто закрыть глаза. С каждым движением дышать становилось все сложнее. Отравленный воздух проникал в легкие, разнося яд по телу. Что, впрочем, волновало меня меньше всего. Удивительно, но он был действительно свежим, сладким и пах дождем. В сравнении с ним, атмосфера станции напоминала жгучий тяжелый кисель смрада... Интересно, можно ли считать моим достижением, моим превосходством над остальными то, что мне удалось глотнуть этого живительного и одновременно смертельного эликсира?

Паника постепенно начала уступать место апатии, и я замер, в полной мере осознав бессмысленность собственных трепыханий. Тут же уловил близкий шелест. А через мгновение надо мной зависло огромное брюшко, покрытое черной жесткой шерстью. Оно резко дернулось, и я почувствовал слабую боль в животе. Потом из этой пульсирующей точки начало распространяться онемение.

Говорят, на грани смерти перед глазами пролетает вся жизнь. Врут. Перед смертью ты видишь лишь оскаленную морду Костлявой. И сам начинаешь задумываться — о своем прошлом. Если успеваешь, конечно. У меня, к несчастью, времени было навалом. Должно быть яд, впрыснутый паучихой, действует не сразу. В ожидании, когда тело мое превратится в кисель, она отползла и лишь на грани слуха раздражала стрекотом жвал.

Ну, наверное, самый подходящий момент для самокопания. Что успел в жизни? Чего достиг, в чем был не прав? Да во всем я был не прав! Только сейчас, на смертном одре, я начал понимать, что просуществовал, а не прожил! Всегда плыл по течению, предоставляя выбор другим. Сносил все пинки, терпел унижения из-за глупой убежденности, что я «мирный». Да не мирный я, а трус. Безмозглый трус! Даже от бабы уйти не смог — боялся, что другой не будет. И в поход этот увязался только ради того, чтоб вернуться к ней весь такой герой, грудь в орденах. Чтоб она поняла, как ошибалась. Идиот... Да что теперь уж. По-собачьи жил, по-собачьи и умру...

Онемение достигло шеи, и легкие вдруг перестали качать воздух. Я беззвучно открывал рот, пытаясь глотнуть хоть частичку кислорода. Мозг вновь начал посылать панические сигналы телу. Но то уже не отзывалось. Серая муть застилала глаза. Кровь слабой птичкой билась где-то в виске. Но больно не было... И на том спасибо.

Мутнеющее сознание уловило отдаленный шум. Слова. Смысл я уже не понимал, но это определенно были слова...

— Это моя тебе благодарность... — едва слышно пропел ветер...

...И я проснулся от основательного пинка под дых.

— Эй, Шмель, поднимай уже зад с лежанки. Солнце высоко и негры пашут!

Я вздрогнул и обвел ошалелым взглядом помещение. Дом в туннеле. Дом Хозяйки. Что за? Резко хлопнул себя ладонью по груди, провел рукой по лицу. Паутины не было, как и раны от удара паучьего жала. Я оторопело уставился на собственную ладонь, силясь понять, что же все-таки происходит. Неужели это тот самый потусторонний мир? Идиотизм.

— Ты никак в гадалки заделался? Судьбу по руке читаешь, — у самого уха разродился ехидной репликой Кабан.

Подпрыгнув от неожиданности, я ударился затылком о стол, стоящий у окна. Больно... Разве мертвые чувствуют боль?

— Да ты никак привидение увидел, — задумчиво выдал стоящий слева Митяй. — Вставай уже, пора топать. Дорога не близкая.

Он кинул на меня странный взгляд. Это вина? Или сожаление?

«Это моя тебе благодарность». Грудной голос, нежная улыбка... Неужели?

— Парни, извините, но я пас, — слова дались нелегко, однако что-то подсказывало мне: так будет правильно. — Вспомнил о непредвиденных делах.

Я поднялся с пола и начал отряхиваться.

— Что?! — взревел Олег, надвинувшись на меня. — Ты в своем уме? Ты на дело подписался. Мы тебе не шавки безмозглые, чтоб нас так кидать!

— Как подписался, так и отписываюсь, — я встретил его бешеный взгляд смело. Впервые в жизни дав отпор превосходящему противнику. И вот что странно, страха не было. Было удовлетворение. Потому как, наконец, я делал все правильно и знал это.

— Ах ты, сучонок!

Удар пришелся ровнехонько в левую щеку, швырнув меня на пол. Я прикусил губу, и горячая солоноватая кровь пролилась на язык. Еще и шишку набил, вновь ударившись о многострадальный стол. В мозгу полыхнула злость, и я дал ей волю. Рванувшись вперед, обеими руками схватил Кабана под колени и повалил его на пол. Пока тот лупал глазками, вскочил, присел на грудак и со всей силы ударил в лицо. Вцепившись в наплечную кобуру бугая, выдернул его пистолет. Обхватив рукоять обеими ладонями и надеясь, что со стороны не заметно, как трясутся мои руки, с силой вжал дуло Кабану в лоб. Точно между кустистыми нависающими бровями. Оскалившись окровавленными зубами, прошипел:

—  Для непонятливых повторю: я пас. Вникаешь?

Не опуская пистолет, я поднялся, изредка кидая осторожные взгляды в сторону обалдевшего Шныря. Изобразив самую хищную из возможных улыбок, сплюнул на пол сукровицу. Быстро подхватив свой вещмешок, я вышел из дома пятясь, спиной. Не забыв громко хлопнуть дверью. В крови гулял адреналин, отчего меня немного потряхивало. Но это было даже приятно. Привычная темень перегона скрыла мою довольную улыбку.

Вернувшись на станцию, я первым же делом вышвырнул Анастасию со всеми манатками из палатки. Она громко плакала и цеплялась мне за штанины, униженно ползая по перрону на коленях и умоляя простить ее. Ага, разбежалась. Допрощался уже, хватит. Я, в конце концов, мужик или тряпка? Ударить ее, правда, так и не смог, хотя руки чесались — слов нет. Ну, ничего, ее еще жизнь ударит.

Уничтожив все следы пребывания этой жрицы любви в своем жилище, я отправился в туннель, ведущий к Ганзе. Решил переговорить с Перепелкиным. Может, по старой дружбе присоветует чего, а то сидеть на захудалой станции уже мочи нет. Надо жизнь как-то устраивать. Пока есть возможность.

На подходе к Менделеевской, в темноте соседнего перегона, я вновь увидел красный кирпичный Дом. Из резного окна на меня смотрела Хозяйка. Она... улыбалась. Так нежно, по-доброму. Будто мать, встретившая своего заплутавшего сына. Я хотел зайти, правда. Но покачав головой, Она остановила меня. А в следующий миг перегон осветил прожектор с ганзейского поста. Яркий слепящий луч будто слизнул силуэт Дома. Я улыбнулся и пошел вперед. Ведь Хозяйка Пути права — я уже выбрал свой поворот. И пока мне подсказки не требуются.