Книга: Путевые знаки
Назад: XIII Перевод стрелки на себя
Дальше: XV Великая свиная битва

XIV
Бараны совхоза «Солнечный»

Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит. Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что, мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, – говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша»…
Иван Тургенев. Бежин луг
Теперь я ехал один. И для пущей уверенности надел китель Владимира Павловича и даже нацепил его фуражку. И мне всегда казалось, если надел форму, то жизнь твоя изменилась. Ничего просто так в жизни надеть нельзя. Вот мне рассказывали про человека, что нашёл форму почтальона, стал носить, и его заставили разносить письма. Или вот получил шубу с барского плеча, и привет. Ты уже среди слуг и, дрожа от ужаса, боишься опалы. А уж если на тебе фуражка со звездой, то от судьбы тебе не отвертеться, поведёт тебя этот головной убор по жизни как миленького. Но в фуражке было жарко, и я сразу кинул её на правое кресло, где я обычно сидел, когда состав вёл мой товарищ.
Теперь я ехал, руководствуясь лишь путевыми знаками: где мог – подтормаживал, благоразумно минуя стрелки на малом ходу, и внимательно смотрел вдаль, не маячит ли на моём пути мёртвый встречный поезд. Смотреть в карты, оставшиеся от Математика, мне было лень.
Вокруг меня бушевала весна – я такого не видел с детства. Вся эта зелень, цветы и запахи сводили меня с ума, и я открыл окно в кабине, только изредка скашивая глаза на узкий экранчик дозиметра. Дозиметр вёл себя тихо, изредка попискивал, но только изредка.
Однажды я остановился у речки Истры и, померив уровень радиации (он оказался фоновым), зашёл в воду. Это было совершенно удивительное ощущение, тёплая вода на мелководье, обтекающая тело.
Внутренний паникёр говорил мне, что, не ровен час, ко мне приплывёт какая-нибудь змея, но тут уже мне было всё равно. Я потерял всех и был один. Предсказание, кажется, сбылось, и если на меня нападёт сейчас какая-нибудь лягушка с дельта-мутацией, то это будет закономерно и совершенно не удивительно.
Вернувшись к составу, я вдруг услышал странное шебуршание в крайнем вагоне. Сдёрнув с плеча автомат, я осторожно отворил дверь. Вот так штука, здесь сидели трое маленьких буддистов, судя по всему, питавшиеся всё это время одними таблетками с лотосом. Они жили тут в спальных мешках и пережили зиму. Удивительно, как они не перемёрли. Но, заглянув внутрь вагона, я понял, в чём дело. Втроём они уничтожили почти весь спрятанный внутри запас продовольствия, рассчитанный на экипаж поезда. Хорошенькое дело, каково было бы моё удивление, если бы я на него рассчитывал. То есть я на него и рассчитывал, но пока ещё не наступила жуткая нужда.
Можно было искать утешения в том, что уж лучше неприятность случится теперь, чтобы потом не быть последней каплей в море, как говорил начальник станции «Сокол», когда у нас началась эпидемия и передохли почти все свиньи.
Я выгнал их вон и, немного поколебавшись, не пощадил райского места на речном берегу, заявив своим подопечным:
– Вот что, мои оранжевые друзья, пока вы не отмоетесь и не постираетесь, вы никуда не поедете.
Оранжевые друзья не возражали. Они смотали с себя свои пелёнки и полезли в реку. Про лягушек-мутантов, судя по всему, никто из них не думал. Когда они вылезли, я вдруг растрогался. Все трое были почти дети, они годились мне в сыновья – маленькие, щуплые, с серой питерской кожей. Голые они казались ещё моложе.
«Вот можно поступить так, как говорил Владимир Павлович, – подумал я. – Можно основать свою секту: я буду пророк, у меня будут три апостола. Этого маловато, но лучше, чем ничего. Потом мы разживёмся мадоннами и поставим дом у реки. Будем выращивать что-нибудь и есть лягушек…»
Но тут же я отогнал эту мысль. Какой из меня гуру? Да и что я могу дать этим таблеточникам? Ради чего они вылезут из своих лотосовых джунглей? А вылезут, так будут совершенно недееспособны.
Одно хорошо, я был теперь не один. Через день, продвинувшись совсем немного, я увидел рядом с путями, как раз напротив знака о подаче свистка, свежий колёсный след. Кто-то проехал здесь на тракторе, и проехал недавно, после дождей. Я вооружил буддистов автоматами, хотя понимал, что толку от них мало, но пусть они просто держат оружие, и отправился с ними на разведку.
Мы миновали лесозащитную полосу, которая за это время разрослась и стала напоминать просто лес, и тут же уткнулись в ржавый, но крепкий забор и ворота в нём. На воротах была вывеска «Совхоз “Солнечный”».
Над названием было прикреплено жестяное солнце, которое выглядело довольно страшновато. Примерно так же, как должен выглядеть ёжик-мутант. Или цветок кактуса Царица ночи, про который я почти забыл.
Я внимательно осмотрел ворота: ни замка, ни запора на них не было, только короткая проволочка держала их половинки, чтобы они зря не распахивались.
Но именно туда вели две колеи. Мы зашли в ворота и осторожно и воровато продвинулись вперёд по гигантскому полю. Ни одной постройки не было видно до горизонта, и мы уже притомились идти, как вдруг поле оборвалось заросшей густым орешником балкой. Тут тоже журчал ручей, и тоже фон был в норме.
Мы сделали ещё несколько радиальных выходов, ничего достойного поблизости не обнаружилось: только старый трактор без стёкол, ушедший в пашню по самую кабину, и какая-то сельскохозяйственная постройка без крыши, похожая на бывший амбар.
А вот на дальнем пригорке стояла высокая церковь с шатровой колокольней и сияла на солнце золотым полушарием купола. Если купол был золотым и не облетел за эти годы, то значит, там живут люди. И более того, если они заботятся о храме, то это не просто место жилья, а целая структура, хозяйство.
Структура… И я вспомнил наш спор с Владимиром Павловичем. Смущало меня только то, что вместо креста и на церкви, и на колокольне горело всё то же солнце с золотыми редкими лучами, которое мы видели над воротами. Итак, мы со спокойной совестью устроились у его стены на ночлег, чтобы завтра изучить вопрос.
Я разжёг костёр, и через час буддисты насовали в золу дикую картошку величиной с грецкий орех, горькую, но всё же сытную.
После еды я начал понемногу проваливаться в сон.

 

И в этом сне я стоял на краю точно такого же поля, только вместо трактора в пашню воткнулся самолёт. Это не был самолёт отца или тот, на котором я вылетел в Питер чуть меньше года назад. Это была большая, хищная машина – реактивный штурмовик, и я ещё удивился, что он вошёл в землю только носом.
Я стоял посреди поля и увидел вдали неясную фигуру. Кто-то наискосок через поле шёл ко мне, поднимая сухую пыль ногами. Облачка этой пыли вокруг ботинок идущего напоминали крылышки.
Я понимал, что это идёт ко мне отец, и хотел как-то подготовиться к его приходу. И тут я понял, что на мне – парашютная система. Я скинул лямки и расстегнул молнию на комбинезоне. Сомнений не было, в этом сне я был лётчиком и наверняка – сбитым лётчиком. Только откуда на мне парашют, если я свалился с неба в этом реактивном монстре? Но тут мне уже было не уследить за логикой. Отец подошёл и, обняв за плечи, сказал, что теперь-то самое время смотреть на звёзды.
– Нет ничего важнее звёзд и нравственных законов.
– О чём ты? – спросил я. – Плохо, что мы не встретились и я не знаю, где тебя искать.
– Всё найдётся само, – отвечал отец. – Главное – спокойствие. Главное – спокойствие.
Я с возмущением думал, что эта фраза действительно из моего детства, но произносил её совсем не мой отец. Это говорили в каком-то фильме, названия и сюжета которого я не мог вспомнить.
– Всё найдётся, – повторил он, – главное, не нарушать гармонии. Гармония, сынок, такая штука, что похожа на высоту, теряется быстро, а последствия часто смертельные. Сделаешь что-то не по правилам, а это оставит след на всю жизнь…

 

Я проснулся оттого, что вкусно пахло жареным мясом. Разлепив веки, я обнаружил, что буддисты жарят маленького барашка. Вот оно, вегетарианство в рамках веры! Вот они, дети! Надыбали откуда-то зверя и вот принесли старшему… Стоп! Баран не кабан, не заяц, не белка, откуда они его взяли?..
– Ребята, а откуда ж это богатство? – спросил я, пытаясь отогнать нарастающую тревогу.
– Да тут, невдалеке, километра два, – ответил самый шустрый. – Там они и паслись.
– А хозяин?
– Да какой там хозяин? Нас и не видел никто.
– Так, идиоты, собирайтесь. Собирайтесь. Потом доедите.
Тут бы мне настоять, чтобы они бросили мясо, чтобы бросили всё и стремглав бежали прочь, да я не настоял. Видать, потерял сноровку, распустился. Мы хоть и оставили место ночёвки, но побрели медленно, и скоро я понял, что нас преследуют, за нами погоня. По полю запылил джип, с которого хлестнули пулемётной очередью. Хозяева солнечных баранов были ещё очень далеко и стреляли наугад. Да только с первой попытки они убили одного мальчика. Он умер почти мгновенно, ткнувшись носом в землю.
– Бежим, бежим, уроды! – подгонял я не столько спутников, сколько себя.
Обернувшись, я увидел, что один из них всё ещё тащит на плече истекающую красным соком тушку барана.
– Брось, брось, дурень! – заорал я, да только было поздно.
Снова застучал пулемёт, и фонтаны сухой земли встали между нами. Буддист остановился, нелепо присев. И тут попали и в него. Третий всё же сумел подбежать ко мне, но я понял, что он ранен. Рассуждать было некогда, и я подхватил его, принял вес маленького тельца на плечо и побежал к воротам.
В нас стреляли ещё несколько раз, но, чувствовалось, больше для острастки. С баранами тут шутки плохи, и понятно было, что с непрошеными дураками – тоже. Открытый «уазик» сбавил скорость и развернулся. В этот момент я в первый и последний раз увидел жителей совхоза «Солнечный» – в белых рубахах с вышитыми воротниками, с руническими повязками на лбах – они были похожи на славянских богов, какими их рисовали в сказках. Правда, на богов с крупнокалиберным пулемётом.
Пыхтя, с мычащей ношей на горбу, я бежал прочь от ворот солнечного совхоза.
У железнодорожного полотна я остановился и почувствовал, как паренёк потяжелел. Я снял с него оранжевую хламиду и тёплый свитер, майку просто разорвал и ощупью нашел рану. Пуля вошла маленькому буддисту в левую лопатку, раздробила кость и наискось вышла под правой ключицей. Окровавленными, трясущимися руками я достал из кармана комок чистых салфеток для протирки стёкол и приподнял мальчика. Я подставил ему под спину колено, стал перевязывать рану, пытаясь унять бившую из-под ключицы кровь. Клочья рубашки и салфетки быстро чернели, промокали насквозь. Кровь текла изо рта, и я понял, что ловить тут нечего. Всё ужасно глупо.
Всё бессмысленно, и поправить ничего нельзя. Никаким гуру я не стал, и убили моих дураков-апостолов, а на самом деле заблудившихся между Москвой и Петербургом мальчишек, и вот последний из них лежит у меня на руках, и я слышу, как клокочет и булькает кровь в его горле, как прерывается его дыхание. Мальчик умер, и тёплый летний ветер теперь шевелил его живые пока волосы.
Я никогда не хоронил никого сам и ориентировался только на то, что читал в книгах. Пришлось подняться в поезд за шанцевым инструментом. Прямо на гребне копать оказалось тяжело из-за спрессованных камней, и я даже упал с гребня, больно ударившись головой о камень.
Пришлось отступить в сторону, как раз под путевой знак в форме неправильного круга, призывавший подавать звуковые сигналы. Потом, не поднимаясь с колен, я принялся копать яму сапёрной лопаткой. Тут уже земля была влажной и податливой. Я спешил, но какое-то удушье перехватило мне горло.
Реактивный психоз, как сказал кто-то из моих тоже мёртвых теперь спутников. Наконец я вырыл могилу глубиной в пояс. На это ушло много времени, так что земля приняла моего буддиста уже при ярком утреннем свете. Я закрыл ему лицо краем оранжевой хламиды и завалил маленькое тельце жёлтой влажной глиной.
Теперь торопиться было незачем. Все было кончено, как в старых толстых романах про народную войну, где один русский человек убивает другого. В дымной мгле над путями вставало солнце. Лучи его бежали по серебряным бортам ракетного поезда, в котором я остался уже совершенно точно один.

 

За станцией Снегири я обнаружил, что дальше хода нет. Передо мной пути кончались. Дальше обнаружилось озеро застывшего стекла, как я сначала решил, эпицентр взрыва. Застывшее стекло фонило, но не так чтобы очень сильно. Но дело было не в том, что местность была радиоактивной, а в том, что рельсы кончились.
Рельсы вплавились в ноздреватую поверхность ямы. Ещё сто метров, и они исчезнут в этой застывшей когда-то массе. Полдня я сидел в герметичной кабине, собираясь с духом. Затем я выспался, произвёл учёт всего наличного барахла и набил им рюкзак.
Поутру я вышел на Волоколамское шоссе мимо оплавленного танка на пьедестале и ещё какой-то техники, которая невесть каким образом попала в это место. Рядом я нашёл прислоненный к забору велосипед, но он мне помог несильно. Я успел проехать на ободьях с километр, как велосипед приказал долго жить.
Но у Дедовска я снова вышел к станции. И, к моей радости, там стоял вполне исправный мотовоз. Я, правда, два дня искал соляр для него, да только он оказался таким протухшим, что и чудо-таблетки для топлива едва подействовали. Но благодаря моим усилиям мотовоз всё же закашлял своим мотором, как старичок, и я понял, что долго он не протянет.
Однако мне и не нужно было долго. Мне нужно было доехать до Москвы.

 

Так я и добрался до станции Ленинградская Рижского направления. Тут встал вопрос, как забираться под землю. Депо «Сокола» имело гейт с платформой Подмосковная, что была дальше за мостом. Судя по всему, она была справа от меня, но как проехать туда на мотовозе, было непонятно.
Мост был цел, однако на пути рухнул наземный пешеходный переход, а эти огромные куски бетона мотовоз точно не сдвинет с места. Близок был локоть, то есть тоннель, да не укусишь. А можно было сойти и со своим нехитрым скарбом попытаться пройти на «Войковскую», но там могли до сих пор воевать с анархистами. Вот только что там сейчас творится, на «Войковской», было совершенно непонятно. За год всё могло измениться и там, и на «Соколе».
Можно было пройти по улице Царёва до вентшахт или поверху – до НПО «Алмаз», где из гигантских бомбоубежищ под ним были проходы к «Соколу», как раз в консервные цехи свиной фабрики. Но с людьми из «Алмаза» нужно было держать ухо востро, они не жаловали людей с агрокультурных и свиноводческих станций.
Технари, к чужакам они относились неважно. Да и непонятно, действовали ли наши пароли у них. Куда проще шарахнуть очередью по лезущей к тебе фигуре, а то и просто проигнорировать условный стук в малые гермоворота. И тут я решил, что поступлю проще, – ещё один вход в метро был со стороны убежищ авиаторов, он располагался на территории завода имени Микояна.
Туда я и отправился, потея под своим тяжёлым рюкзаком. Я специально сделал две ходки и оборудовал тайник прямо на проходной завода. Там стояли точно такие же турникеты, как и на заводе «Знамя труда». Я снял с одного из них крышку и аккуратно упаковал ящик с чудо-таблетками для дизтоплива, монитор мутаций и прочую точную науку покойного Математика. Мне хотелось верить, что он покойник, хотя я помнил, как начальник станции «Сокол» говорил, что надо отличать покойников от беспокойников. Почему-то мне казалось, что Математик вполне мог стать таким беспокойником. Я оставил себе только его гроссбух и жёсткие диски с фотокамер с информацией о полёте и картами. С ними не жалко было расстаться, выдав за результат нашего путешествия.
Заночевав прямо в пустынном здании завода, я нашёл бомбоубежище и обнаружил, что его дверь открывается стандартным кодом. Давным-давно несколько наших станций договорились, что на механических замках будет выставлен один и тот же код, чтобы застигнутый опасностью человек из экспедиций наверх мог вернуться не через свою станцию, а через дружественную.
Это никому не пригодилось, участники обеих экспедиций сгинули без следа, но код из моей головы случайно не выветрился. А забудь я его, не беда. В гроссбухе Математика, книге тайн нашей подземки, я нашёл и его, этот код, и многие другие любопытные цифры.
И вот я ступил на длинную лестницу, сразу обдавшую меня знакомым запахом подземелья. Это был свой, московский запах, не похожий на запахи питерского метро. Ещё долго я блуждал по коридорам, шёл мимо дверей, за которыми, несомненно, были люди, потому что оттуда слышались шорохи и постукивания. Явно дозорные за ними бежали к глазкам, чтобы посмотреть, кто это там бредёт по зоне отчуждения.

 

В какой-то момент, когда я упёрся в очередную гермодверь, рядом ожил интерком и довольно хамски спросил у меня, что я за чудак. Весьма странный вопрос со стороны маленькой железной решётки в стене. Но я честно ответил:
– Электромонтажные работы, станция «Сокол».
При этом я ни хрена не врал, я даже не назвал себя электриком, потому что электриком я был в прежней жизни. Вовсе я не был уверен, что сейчас являюсь электриком.
За дверью совещались. Сразу было понятно, что там совещаются.
– Позвать лётчика? – спросил кто-то.
«Хе-хе, вот ещё один лётчик, прямо под боком. Только этого мне и не хватало», – подумал я, но за дверью нажали на что-то с ощутимым скрежетом и открыли мне вход в узкий обходной коридор.
Я прошёл по нему, попал в нужный тоннель и двинулся к границе «Сокола».
Назад: XIII Перевод стрелки на себя
Дальше: XV Великая свиная битва