Глава 8
ДОПРОС
Широкоплечий высокий мужик средних лет, с наголо обритой башкой, остановился напротив. На мускулистом торсе — лишь черная майка, на ногах — серые камуфляжные штаны и крепкие ботинки. Изучающий взгляд маленьких серых глаз, глубоко утопленных в глазницах, казалось, пытается заглянуть Димке прямо в душу. Тяжелые надбровные дуги, низкий череп, массивные угловатые скулы и челюсть, словно лопата. Серая землистая кожа. Вид этого человека пугал уже сам по себе, и Димка в первые же секунды, как только разлепил глаза после кошмара и увидел этого человека, сразу окрестил его Палачом. Ну а кем еще может быть человек с такой внешностью? Да еще при таких-то обстоятельствах?
Димка дрожал от пробирающего тело озноба — мало того, что он замерз от неподвижной позы, еще и одежда на нем была влажной. Глаза приходилось непрерывно щурить — с потолка подсобки, оборудованной под камеру допроса, бил слепящий безжалостный свет, от которого хотелось спрятаться. Но куда тут спрячешься, когда сидишь в массивном металлическом кресле, а твои руки, связанные за спинкой, выкручены назад с такой силой, что плечевые суставы просто вопят от боли, моля о пощаде? С ногами полегче — они тоже намертво прикручены кожаными ремнями к ножкам металлического чудовища, но их хотя бы не пришлось выворачивать для этой процедуры, как руки.
Словно оставшись недовольным результатом осмотра, Палач коротко размахнулся и отвесил Димке оплеуху. Обманчиво вялое движение таило в себе сумасшедшую силу. Удар по лицу отбросил парня назад, и тяжеленное кресло, протестующе заскрипев, опасно накренилось вместе с ним, грозя рухнуть назад. Впрочем, усилие было точно рассчитанным: кресло не упало, металлические ножки с грохотом встали обратно на пол, заставив бетон брызнуть мелкой крошкой.
В который раз.
Судя по всему, у Палача был богатый опыт допроса.
Только он не допрашивал — с того момента, когда Димка очнулся в камере и осознал, где находится, бритоголовый лишь бил. Бил, не задав ни одного вопроса и вообще не произнеся ни единого слова. Словно этот страшный человек проводил некий эксперимент, а камера была лабораторией по изучению поведенческих реакций крыс, но по какой-то фатальной ошибке вместо крыс этому садисту доставили подопытных человеческой породы. Экспериментатора подобная ошибка ничуть не смутила — он неторопливо ходил между пленниками и поочередно «тестировал» то одного, то другого.
Федор, прикрученный к такому же жуткому металлическому креслу в метре от Димки, тоскливо выругался, когда Палач снова направился к нему. Все лицо Кротова багровело свежими ссадинами, левый глаз заплыл, на губах и подбородке запеклась кровь. Без вечно сползающих очков напарник выглядел как-то непривычно и беспомощно. Щуриться его заставлял не только безжалостный свет в допросной, но и сильная близорукость.
Когда Палач замахнулся, Димка невольно зажмурился, нервно облизав распухшие, разбитые в кровь губы. Он знал, что выглядел не лучше Федора. Хлесткий звук пощечины. Кротов охнул. Сколько они тут уже находились? Час? Два? Похоже — вечность. Димка давно потерял всякое представление о времени, он думал только о своей боли. Болело все — отбитая грудная клетка, руки и ноги, которые наверняка превратились под одеждой в сплошные синяки, болело лицо — Димка и не подозревал, сколько на нем может быть болезненных мест, а теперь чувствовал каждую ноющую косточку, каждую истерзанную мышцу. Палач пока не добрался только до паха, словно все, что он делал до этого, было лишь многообещающей прелюдией.
За любой вопрос, обращенный к Палачу, следовало наказание — удар более сильный, чем те, которые этот жуткий тип раздавал в своем неторопливом, каком-то дежурном путешествии от кресла к креслу. Не помогли ни просьбы, ни угрозы. Этого человека совершенно не взволновал тот факт, что оба пленника являются людьми Бауманского Альянса, весьма влиятельного в метро станционного государства. Не беспокоило его и то, что один из пленников приходился главе Альянса сыном. Его вообще ничего не беспокоило. Кроме работы.
Такая у него работа, да.
«Если бы только понять, что этой паскуде нужно?» — в черном отчаянии думал Димка, закрыв слезящиеся глаза. Он уже знал, что закрывать глаза нельзя — за это следует наказание. Можно только жмуриться на миг. Но свет становился таким нестерпимым, что все чаще приходилось использовать паузу между ударами для отдыха измученных глаз.
Тот кошмар — ночное путешествие к Боровицкой — уже казался не столь жутким, как то, что творилось сейчас. Да, всего лишь новый кошмар… Но как это было ярко… Все казалось таким настоящим… Если так пойдет и дальше, то он просто спятит, разучившись отличать сон от яви. Может, и эта камера для пыток — тоже кошмар?
Димка охнул, но не от этой мысли — из душевых распылителей, расположенных прямо над креслами пленников, полились тонкие струйки вонючей ледяной воды. Едва успев согреться после прошлой процедуры, парень сжался, задрожав всем телом. Собственно, из того кошмара его вывели не первые удары Палача, а именно вода — недаром ему привиделся ледяной дождь. Одежда едва успела подсохнуть, а этот садист снова включил воду. Видимо, на свой манер решил взбодрить пленников.
— Сука! — не выдержав, заорал Федор, яростно уставившись на Палача налитыми кровью глазами и скалясь, точно загнанный в угол зверь. — Ты же ничего не спрашиваешь! Сколько ты еще издеваться над нами будешь, урод недоделанный, чтоб тебя метро сожрало на перегоне?!
Палач невозмутимо закрутил вентиль на трубе, идущей вдоль стены. Ледяной дождь прекратился. И все той же неторопливой, размеренной походкой направился от стены по проторенному маршруту — к пленникам. Подошвы ботинок шлепали по мокрому бетонному полу — вода не торопилась уходить в сливные отверстия.
— Господи, я до сих пор не знаю, из-за чего все это происходит! — простонал Федор. Запнулся. Звонкая, мокрая пощечина. Палач двинулся дальше, но Кротов уже не мог остановиться, ему было плевать на боль:
— Если бы эта скотина хотя бы намекнула, чего ей надо! Давно бы уже рассказал! Эй, урод, у тебя вообще язык-то есть?! Димон, может, ты что натворил, пока я в палатке дрых?
— Ничего я… не творил, — стуча зубами от неконтролируемого озноба, с трудом ответил Димка.
Он старался не смотреть на низкую массивную фигуру Палача, остановившуюся напротив. Невольно зажмурился в ожидании неизбежной боли. «Ну, бей же уже, сволочь, и убирайся…»
Но тот почему-то медлил.
Димка медленно разомкнул веки. Глубоко утопленные глазки бритоголового смотрели на него так, словно разговор ему наконец показался стоящим внимания.
— Скажи ему что-нибудь, Димон! — реакцию мучителя заметил и Федор. — Только не молчи!
— Я не знаю… что сказать…
— Да все что угодно! Не все же мне тут распинаться!
— Отвяжись, Федор, — с трудом сдерживаясь, чтобы не послать Кротова матом, огрызнулся Димка. — Я ничего противозаконного не делал. Откуда мне знать, что ему нужно?
— А на станции ты что делал, пока я находился в палатке?
— Да ничего, я же тебе говорю! В очереди стоял! За чаем!
— За чаем? А почему я тогда чая не дождался? Где ты шлялся, мать твою?! Ах ты… Ты что, за Каданцевым поперся на Кольцевую? Тебя кто просил, вообще? И кого ты там убил?
— Никого… Просто проводил Наташку и вернулся… То есть не проводил… опоздал я, мотовоз укатил раньше, чем я их догнал…
Палач одобрительно хрюкнул, заложил руки за спину. Видимо, давал понять, что бить не станет, пока разговор идет в нужном русле.
— Ты посмотри на этого перемерка! — Федор сплюнул на пол кровью. — Ему интересно…
— Не напрашивайся, Федь, — опасливо предостерег Димка.
— Да ему плевать на оскорбления, лишь бы ты говорил то, что его интересует. Эй, урод, я правильно понял?
Палач благосклонно кивнул.
— А спросить по-человечески ты не мог? Давно бы уже рассказали все, что знаем. И что не знаем, тоже бы рассказали. Эй, мы на территории Ганзы еще или где?
Палач направился к Федору.
— Понял, понял уже, не по теме, молчу, да все уже, не буду… — голова Федора мотнулась от пощечины, словно тряпичная. — Димон, дебил малолетний, скажи ему что-нибудь! Убери этого монстра от меня, видеть эту рожу уже сил нет!
— Ну да… а то мне его видеть приятнее, чем тебе! — пробормотал Димка. Щеки и губы онемели от холода и слушались с трудом. Да еще зубы стучат. Речь получалась невнятной.
Недовольно хрюкнув, мужик с пудовыми кулаками направился к парню.
— А, блин! — Димка зачастил. — Ничего я на той станции не делал, просто сходил, посмотрел. Убедился, что Наташка уехала без проблем, и вернулся обрат…
Димка зажмурился, но это не спасло. Увесистый шлепок тяжелой ладонью. Челюсти лязгнули друг о друга, в глазах поплыли багровые пятна.
— Да не знаю я, что ему еще сказать! Что это за дурацкий допрос, если я сам должен угадывать вопросы!
— Ты мне лучше скажи, какого черта ты все-таки туда поперся? — с неожиданной злобой рявкнул Федор. — Каданцев нам что сказал? Отдохнуть и валить обратно! А его дела нас совсем не касались. И что теперь? Эта неразговорчивая скотина будет лупить нас по морде, пока не сдохнем, вот что!
— Отвяжись, Федор!
— Если нельзя, но очень хочется, то можно, так, что ли, Димон? Такой у тебя принцип? Ты ведь не первый раз идешь на поводу у своего характера. Что у тебя вышло в Полисе, мы уже знаем оба, да?
— Я же сказал, отвяжись! Вот уж от кого, а от тебя не ожидал услышать!
— Да сколько с тобой можно нянькаться, парень? Сколько ты еще в жилетку будешь плакаться по поводу своей несостоявшейся жизни? Ты думаешь, что один на все метро такой, с испоганенной судьбой? Да что ты хотя бы обо мне знаешь, а?
Димка невольно напрягся, чувствуя, как веревки врезаются в кожу на руках, а кровь приливает к лицу. По телу прокатилась теплая волна — ярость помогла хоть немного согреться. Палач медленно переводил взгляд с одного узника на другого, наверное, никак не мог решить, кому отвесить оплеуху первому. Затем слегка нагнулся и саданул Димку пудовым кулаком в живот. Лишь спинка кресла, к которой парень был крепко привязан, помешала ему согнуться пополам от вспышки невыносимой боли, раздирающей нутро. Он захрипел и закашлялся. Перед глазами поплыли черные пятна.
— Ёханый бабай, и откуда только такие уроды берутся? — заорал Федор. — Почему вас в детстве не убивают? Сразу же видно — если родился лысый, косноязычный и тупой, значит, надо сразу под нож! Как только твоя мать не удавилась, когда увидела, кого на свет божий явила?!
Федору удалось перевести на себя внимание Палача. Тот отправился к нему, заставив напарника обреченно простонать.
Но бритоголовый не дошел, замер на полпути, оборачиваясь к входу в камеру.
Загремела железная дверь, и в стылом, влажном помещении с голыми бетонными стенами возникли новые действующие лица — двое рослых охранников в серой с разводами форме.
«Все-таки Ганза», — вяло подумал Димка, все еще пытаясь справиться с тошнотой и головокружением после последней «ласки» бритоголового. Значит, они с Федором в исповедальне — такая комната для допроса, наделенная в народе метким прозвищем, имеется почти на любой станции Кольца.
Один из охранников внес и поставил в шаге напротив Федора небольшой металлический столик и сразу торопливо вышел с таким видом, словно ему было крайне тягостно находиться в этом помещении. У второго — жгучего брюнета с роскошными усами — нервы были определенно покрепче. Изуродованное лицо охранника покрывало такое количество безобразных шрамов, словно его когда-то сшивали по кускам, и теперь при каждом движении лицевых мышц по бледной коже змеились, пересекаясь, пиявки рубцов. Он аккуратно положил на столик увесистый брезентовый сверток, окинул пленников деланно сочувственным взглядом.
— Ангел, ты опять перестарался. Панкратову может не понравиться, как ты их разукрасил.
Палач равнодушно хрюкнул в ответ.
Димка пораженно уставился на охранника, затем снова перевел взгляд на Палача. Вот эта образина — Ангел? Ну и прозвище… Какой он, в задницу, ангел?! Скорее уж — сущий дьявол.
— Вот-вот, скажи ему, чтобы прекратил, — оживился Федор. — Мы же не знаем что ему надо! Зачем просто так лупить по морде, она у меня не казенная, а своя, родная! Я, ёханый бабай, к ней привык!
— Веселые у тебя пленники нынче, Ангел, — хмыкнул охранник.
— Посмотрю я, как ты веселиться начнешь, когда окажешься на моем месте! — буркнул Федор, окинув мужчину злым взглядом.
— В любом деле есть интересные нюансы, Кротов, — насмешливо подмигнул тот. — Особенность Ангела в том, что он не задает вопросов. Он лишь готовит таких, как ты, для ответов, уяснил?
— Яснее ясного, гражданин начальник… Знать бы еще, какого черта мы вообще тут делаем, за какие грехи, на душе было бы спокой…
Звук увесистой оплеухи.
— Заканчивай, Ангел. Очень уж ты любишь развлекаться до допроса.
— А это что было, вечерние посиделки на семейном чаепитии? — подавленно пробормотал Федор, заранее вжимая голову в плечи.
«Господи, да заткнись же ты наконец, Федь!» — мысленно взмолился про себя Димка.
— Ангел не любит молчунов — ему скучно, когда подследственные неразговорчивы, — охотно пояснил охранник. — Вот и коротает время, как умеет. А вот с капитаном Панкратовым, который займется вами сейчас, — все наоборот. Любой треп не по делу будет немедленно наказан. Это понятно?
Федор угрюмо кивнул, решив на этот раз, от греха подальше, обойтись без колкого комментария.
— Вот и хорошо. Через несколько минут у вас будет столько тем для ответов, что вы еще соскучитесь по прежнему обществу вашего молчаливого друга.
Охранник вышел, лязгнула дверь, запираемая снаружи на засов.
Палач с видом человека, которому спешить совершенно некуда, вразвалку приблизился к столику и неторопливыми движениями развернул брезентовый сверток. Звякнул металл. Садист чуть ли не с любовью обвел взглядом открывшееся взору богатство инструментального арсенала — притороченные к брезенту ремешками или покоящиеся в карманчиках всевозможных размеров и жутковатых форм щипцы, кусачки, скальпели, молотки, пилы и пилочки, штопоры и сверла. Даже парочке зловещего вида тесаков, которыми мясники потрошат туши в разделочных цехах возле свиноферм, нашлось заботливо отведенное место.
Димка думал, что хуже, чем есть, уже вряд ли можно сделать. Но сейчас при одном взгляде на пыточные инструменты пустой желудок скрутило в узел от острого болезненного спазма. Федор тоже уставился на всю эту металлическую хрень с недоверием, медленно перерастающим в тихий ужас. На Бауманке, конечно, ходили всякие нехорошие слухи о методах ведения допроса в Ганзе, но чтобы самому стать свидетелем и участником таких методов — этого ни одному из напарников и в дурном сне бы не привиделось.
Снова загремела дверь, впуская нового посетителя.
В исповедальне возник высокий, сухощавый тип в ганзейской военной форме. Деловито кивнув Ангелу вместо приветствия, он подошел и остановился напротив Димки, заложив длинные руки за прямую, как рельс, спину. Темные волосы коротко острижены, надменное лицо с острыми чертами, пронизывающий взгляд серых глаз. Целую минуту он разглядывал Димку с таким отвращением, словно не мог понять, как вместо человека в кресле оказалось непонятное науке животное. Вроде мутанта.
Это и есть капитан Панкратов? Димка зажмурился, не в силах выдерживать взгляд этого человека — столько в нем было темной властной силы, подавляющей всякую волю к сопротивлению. Столько многообещающей угрозы… и бездушной жестокости.
— Господин капитан… — нерешительно заговорил Федор.
— Молчать! — сухой надтреснутый голос Панкратова хлестнул в пустом помещении, словно одиночный автоматный выстрел. Не отреагировав ни одним движением на реплику Федора, он продолжал холодно разглядывать Димку. — Говорить только тогда, когда я разрешу. Итак, суть нашей беседы следующая: я спрашиваю, ты отвечаешь. За любой неверный ответ следует наказание. Начнем с пальцев. Ангел обожает отрезать пальцы, и лично я не вижу в этом ничего дурного. Сначала на руках, потом на ногах. Целых двадцать вопросов с неверными ответами. Не хватит пальцев — есть зубы, уши, глаза. Но так как ты мне нужен для информации, то такую роскошь, как обморок от боли или потери крови, я тебе не позволю. Поэтому Ангел начнет с твоего приятеля, а ты будешь смотреть.
Федор сдавленно охнул.
— Я… — судорожно выдохнул Димка, совершенно растерявшись, не зная, что сказать… — я…
— Молчать! Вопроса еще не было.
Димка торопливо кивнул, глядя на Панкратова расширенными от страха глазами. Как страстно ему хотелось в этот момент превратиться в ту самую подопытную крысу, за которую его тут принимали. Спрыгнуть с кресла и юркнуть в какую-нибудь темную норку, безопасную и недоступную для жутко поблескивающих пыточных инструментов.
— А теперь вопрос, — Панкратов прищурился, недобро играя желваками скул. — И не торопись открывать рот, парень, я дам тебе целую минуту, чтобы как следует подумать над ответом. Целую минуту, прежде чем Ангел начнет избавлять твоего приятеля от лишних деталей организма. Готов?
Димка снова судорожно дернул головой.
— Где находится база твоих сообщников?
Текли секунды, но даже если бы капитан отмерил для пленника не минуту, а целый год, ответа на этот вопрос у него все равно не было.
Сердце билось все быстрее, толчки крови громом отдавались в ушах. На лбу и висках крупными бисеринами выступил пот. Свет больше не резал глаз — во всем мире для Димки не осталось больше ничего, кроме лица Панкратова и его пронизывающего взгляда, выворачивающего душу наизнанку. И взгляд этого человека ясно давал понять, что «не знаю» или «не понимаю, о чем вы говорите» — это не тот ответ, который его устроит. Где-то очень далеко, словно в другой вселенной, захрипел Федор, забился в путах, пытаясь в слепой панике вырваться и сбежать от надвигающейся участи.
Наверное, в этот момент с Димкой от ужаса что-то случилось. Или кратковременный обморок, или какой-то ступор. Реальность словно щелкнула, и Панкратов вдруг оказался не перед ним, а возле двери. Он уже уходил. Но перед уходом обернулся и бросил на бауманца последний взгляд, царапнувший по лицу, словно лезвие ножа.
— Развязать обоих. Привести в порядок — и ко мне в кабинет.
Грохот, с которым за капитаном захлопнулась дверь, прозвучал для измученной души Димки, словно музыка.
— Это все? — сипло выдохнул Федор, глядя на Ангела после пережитого волнения так, словно у того в самом деле на спине прорезались белые крылышки, аки у спасителя. — Допрос окончен?
— Отдыхайте, братишки, — заплечных дел мастер, заговорив впервые за все время, ответил мальчишеским фальцетом, совершенно не вязавшимся с его жутковатой внешностью перекачанного костолома. Довольный эффектом, который его голос произвел на пленников, насмешливо ухмыльнулся и вышел за Панкратовым.
* * *
Первым делом их отвели в служебную сушильню, обустроенную в тесной подсобке недалеко от исповедальни. По двум стенам помещения в несколько рядов тянулись обтянутые пожелтевшим от времени пластиком алюминиевые штанги на выносных упорах. Когда-то они служили поручнями в электропоездах, а сейчас, снятые из вагонов и переоборудованные для других задач, были обвешаны сушившимся бельем — рубашки, свитера, форменные комбинезоны, носки. Мощный электрический обогреватель в центре комнаты на полу, обставленный обувью, прогревал всю комнату так, что когда озябших после допроса пленников втолкнули в подсобку, то ударившая в лица волна спертого воздуха показалась обжигающе горячей. Запашок стоял характерный для таких помещений — одежку часто подсушивали наскоро, перед выходом в караул или на пост, так что «аромат» застарелого человеческого пота, задубевших от ношения носков и давно не стиранных тряпок стоял знатный, в нос так и шибало.
— Переодевайтесь и пошевеливайтесь, Панкратов ждать не любит, — уже знакомый черноволосый охранник, с обезображенным шрамами лицом, мотнул чубом в сторону развешанной по поручням одежды. — Подберите себе что-нибудь по размеру, все равно это временно, пока ваша просохнет. На все — десять минут. Не успеете — поведу к начальству хоть с голой задницей.
— Да кто он такой, ваш Панкратов?! — сквозь зубы буркнул Димка, когда дверь за охранником закрылась. От пережитого его все еще трясло мелкой дрожью, озябшее, избитое тело молило об отдыхе, но пока о нем можно было только мечтать.
— Я знаю, кто, так что не суетись, — буркнул Федор, придирчиво оглядывая сушилку. Держался после допроса он на удивление бодро, хотя, наверное, просто сказывалось нервное возбуждение. — Вот буржуи, совсем тут зажрались! Электроэнергия у них что, даром вообще или тут прирученные мутанты день и ночь мускульные генераторы крутят?
— Не смешно… И вообще, Федь, выбирай выражения, а то услышит кто, и снова руки ломать потащат… — Спохватившись, парень содрал с себя влажную форменную куртку, затем рубашку, оставшись лишь в майке и штанах.
— И этого черта, что нас привел, мне тоже приходилось видеть, — ворчливо добавил Федор. — У него кликуха на морде лица написана — Шрам, он из свиты Панкратова. Говорят, ему когда-то довелось в туннеле с диким кошаком столкнуться, из тех, что матерых сталкеров на завтрак жрут, и догадайся с трех раз, кто кому горло перегрыз? Но физию ему кошара перед бесславной кончиной расписать успел, прямо художественное граффити! Взглянешь на такое перед выходом на пост — и всю смену будут черти мерещиться. Зато сна — ни в одном глазу.
Подслеповато щурясь, напарник сдернул с поручня чей-то рабочий серый комбинезон, показавшийся ему подходящим, встряхнул перед лицом, примериваясь на глаз. Затем принялся решительно разоблачаться, что-то раздраженно ворча под нос. Мокрые тряпки он тут же развесил на поручнях.
Димка последовал его примеру, подобрал верх и брюки. Натягивать чужую одежду было неприятно: неизвестно, с кого ее сняли. Может, болел чем человек. Но в мокрой ходить не хотелось, назябся уже, хватит! Димка даже зажмурился, отдаваясь ощущению блаженного тепла, которым было пропитано помещение. «Черт, как же это здорово — просто согреться!» Застегнув куртку, он покосился на Федора, который тоже заканчивал с переодеванием и возился с ботинками.
— Федь, а очки ты где потерял?
— Там же, где ты свои мозги, когда отправился без меня по станции шастать! — отбрил Федор.
— Ты все еще думаешь, что это все из-за меня? Но я ведь ничего противозаконного не делал, понимаешь? Ничего!
— Угу. То-то я просыпаюсь, а в лицо сапог летит. Увесистый такой, понимаешь, и этот подарок явно на чьей-то ноге, а не в праздничной коробке с ленточками…
— Так что, очки тебе разбили? Черт…
— Ты что, разбитые очки — это вешалка. Сам прикинь, Димон, ёханый ты бабай, где я новые возьму? Наши оптики от жадности удавятся, но какие-то паршивые очки делать не станут. Им линзы точить для снайперского прицела куда милее. В общем, очки в палатке остались, я их перед сном всегда снимаю.
— Умеешь ты голову заморочить. — С души Димки словно камень свалился. — Так кто этот Панкратов, Федь? Ты вроде сказал, что знаешь.
— Кто, кто… Хрен в пальто! Из этой компании я только Ангела не знаю, наверное, он недавно у Панкратова. А сам капитан начальник службы безопасности Таганского треугольника. Нередко работает следователем по особо важным делам по всему ганзейскому кольцу, когда какие-нибудь авралы случаются. Очень влиятельная… сволочь.
— Федор… — Димка тревожно покосился на дверь.
— Не ссы, глупости, которые мы иногда говорим, — ничто по сравнению с глупостями, которые мы постоянно делаем. Я даже кликуху Панкратова знаю… я вообще много чего знаю, потому что умный, в отличие от некоторых. Неужто не слышал? Капитан из кабинета выбирается так редко, что его свои же окрестили Канцелярской Крысой… Но если уж выбрался и начинает греметь костями снаружи, то значит, случилось действительно нечто неординарное. И весь народ, ясен пень, срочно начинает заранее бздеть. Вот и нас, блин, счастливчиков, угораздило каким-то краем попасть под местные разборки… Слушай, может, с мотовозом, который мы привезли, что-то не так? Как считаешь, наши умельцы с ним не перемудрили?
— Да что они там могли перемудрить? Не взорвался же этот мотовоз, в самом деле!
— А может, и взорвался. Какой-нибудь обдолбавшийся недоумок заложил заряд взрывчатки и рванул, думая, что раскуривает пачку с галлюциногенными грибами. Вот тебе и готовая диверсия. А мы крайние, потому что привезли. Тут у них случилось действительно что-то серьезное, Димон, иначе бы нас, бауманцев, не взяли в оборот настолько грубо…
— Федь, у тебя словесный понос.
— Ага, ты уже говорил. Ёханый бабай, неужто не понимаешь? Нервное у меня! Трудно удержаться после всего, что нам учинили… А знаешь… — закончив завязывать шнурки на ботинках, Федор выпрямился, криво усмехаясь каким-то своим мыслям. Похлопал по карманам прежней форменки, выудил размокшую пачку папирос и раздосадованно шлепнул поверх обогревателя. Затем принялся выгребать личные вещи и переправлять в карман комбеза.
— Так о чем ты там говорил, Федь? — напомнил Димка.
— Да все о том же. Когда на этом железном толчке сидишь, Димон, все что угодно подумать можно, а сейчас понимаю — не собирались они нас пытать. Фуфло это все. Мы с Бауманского Альянса, не бомжи какие-то, не посмели бы они… Просто психологическое давление… обработка… Чтобы раскололись и выболтали все, что знаем. Причем сразу и без лишней суеты. Но когда там сидел, веришь, даже не сомневался, что сейчас эта тварь своими погаными инструментами… — Федор остервенело сплюнул. — Да, Димон, ты уж извини, что напустился на тебя там… Сам видел, пока пургу гнал, Ангел нас трогал реже… Чем его так наша Наташка заинтересовала? И о каких, на хрен, сообщниках он тебя спрашивал?
— Спрашивал — слишком сильно сказано. Один вопрос задал и свалил, не дождавшись ответа. А все эти инструменты… — Димку передернуло при воспоминании о пыточном наборе на столе в исповедальне. — Он точно псих.
— Эх, Димон! Ты просто Панкратова не знаешь. А он тем и славится, что читает так называемый «язык тела» с лету, вот как ты книгу. Так что поверь, ответил ему ты подробно и весьма красноречиво.
— Язык тела? Это еще что?
— Темнота! Мимика, жесты, позы, реакция на обстановку и внешнее воздействие… Особенно много можно узнать по лицу, по глазам. Я в молодости, еще до Катаклизма, как-то попал на весьма интересные психологические курсы. Дурак еще был, конечно, мальчишка, развлекался, а толком ничего не запомнил. Как там это называлось… сейчас… ага, что-то типа «глазные сигналы доступа к внутреннему опыту»… — Федор хмыкнул. — Звучит, как полный бред, да? Но я лично видел, как человека раскладывали по полочкам. Никакое вранье не помогало, как ни пытался извернуться… Слушай, а как у тебя там с рукой? — спохватился Федор.
Димка замер, прислушиваясь к ощущениям, потом пощупал сквозь ткань рукава забинтованное место. Под сухой одеждой, в тепле, бинты тоже почти высохли. Он ведь и забыл совсем об укусе, пока переодевался. Но рана и раньше не болела, а та странная дурнота уже прошла. Хотя, может, на общем фоне болезненного состояния после «массажа» Ангела он просто не замечает каких-то нюансов?
— Все нормально, Федь, я в порядке, — Димка досадливо поморщился, не желая касаться этой темы. — Не об этом сейчас голова должна болеть.
— В порядке он! Морда бледная, на ногах еле держится…
Развить мысль Федору не удалось — распахнулась дверь, и кто-то, не заглядывая внутрь, недовольным тоном приказал выметаться наружу. Пришлось подчиниться. К большому удивлению обоих, снаружи их никто не сторожил, кроме пожилого тщедушного вида дядьки Палыча, отвечавшего за сушилку.
— А Шрам куда подевался? — озадаченно поинтересовался Федор.
— Не Шрам, а Виктор Викторович Леденцов, — проворчал охранник, осуждающе покачав головой. — Мало вас, террористов, уму-разуму учат.
Димка с Федором переглянулись.
— Палыч, хочешь верь, хочешь не верь, но мы до сих пор в непонятках мечемся, — проникновенно заговорил Федор, улыбаясь охраннику с самым дружелюбным видом. Хотя с разбитой и насиняченной физиономией да распухшими губами улыбка получилась еще та — как у алкаша после попойки и драки с собутыльниками. — Сам видишь, ни в чем мы не виноваты, ошибочка с нами вышла. Так что случилось, Палыч, не томи ты наши души!
— Мое дело вас к начальству отвести. Пусть оно и просвещает.
Пока несговорчивый старикан вел их из туннеля, где находилось большинство хозяйственных подсобок, к платформе, а затем к кабинету Панкратова, Димка бросал по сторонам внимательные взгляды, но ничего необычного не заметил. Привычная дневная суета. Людей не больше и не меньше, чем обычно. Правда, вот дела на рынке определенно шли вяло: торгашей было больше, чем покупателей, да и те только глазели, а разбирать товар не спешили. «Какой-то ленивый народ на Курской живет», — в который раз подумал про себя Димка с некоторой брезгливостью. Немудрено — из-за того, что станция являлась транзитной, люди в основном жили перепродажей товара из грузопотоков между Бауманским Альянсом и Ганзой. Здесь никогда не было острой необходимости в таких мастерских, как на Бауманской, с их вечной деловой суетой и серьезной работой по производству насущных для жизни метро вещей. Хватало на жратву и нехитрые развлечения вроде общедоступных девочек из особых палаток, и ладно. Димка и раньше не любил курских, каким-то нездоровым душком от них несло, потребительским. И вообще люди, которые ничего не создают своими руками, были для него никчемными паразитами. Нет в них цельности, как у бауманцев, электрозаводчан или семеновцев! Даже троцкисты с Партизанской, сталкеры которых, рискуя жизнью, доставляли в Бауманский Альянс массу полезного сырья с поверхности, и то казались ему более цельными людьми, чем все эти… палаточники.
Димка неожиданно для себя осознал, что соскучился по своей станции. Наверное, на него так подействовал прием, который бауманцам оказали в допросной. И не так уж плохо к нему дома относились на самом деле, больше понапридумывал про себя. Прав Федор — сколько можно себя жалеть. Жизнь продолжается, и нужно как-то двигаться дальше…
Задумчиво топая за Федором, Димка твердо решил, что после возвращения поговорит с отцом и снова попросится в мастерские. Хватит лодырничать, пора заняться серьезной работой. А караваны пусть такие, как Федор, гоняют, он только и умеет, что на станке в слесарке из готовых комплектующих патроны заряжать, больше ни на что руки не годны. А вот у него, Димки, всегда были способности к инструментам, а рука… для нужного дела можно и переучиться, вон же, научился, как приспичило, стрелять левой.
Димка грустно усмехнулся. Если мечты не сбываются, их следует уценить. Это тоже из репертуара Федора. Балабол, а сколько житейской мудрости в башке… А еще Федор — хороший друг и настоящий мужик. Не побоялся Ангела дразнить, хотя ясно было, что просто так с рук ему это не сойдет…
* * *
Вокруг кухонного блока обвивалась очередь еще длиннее, чем утром, — время шло к обеду, по-домашнему тянуло дымком. У Димки остро заныло в пустом желудке. Федор тоже обернулся на ходу, прикипев голодным взглядом к кухне.
— Палыч, нам в гостевую нужно. Вещи у нас там…
— У начальника станции ваши вещи, — отрезал старик, решительно подталкивая замешкавшегося Кротова в спину сухоньким кулачком.
Кабинет начальника Курской-радиальной располагался в боковой стене южной части станции, сразу за рынком, в помещении, где еще до Катаклизма располагался дежурный персонал. Передав бауманцев охраннику, со скучающим видом подпиравшему дверь плечом снаружи кабинета, старик удалился, продолжая что-то недовольно бормотать.
По любым меркам кабинет выглядел все еще шикарно — первые годы, когда в метро цвел вандализм и имущество разворовывали все, кому не лень, это помещение каким-то чудом пережило благополучно. А потом Ганза, завершив объединение Большого Кольца после затяжной войны с Красной линией, начала негласно присоединять к своей территории кое-какие радиальные станции, отвечавшие их деловым интересам, и разруха кабинету на Курской угрожать перестала. Время оказалось не властно над стенами, отделанными панелями из ПВХ, к тому же помещение содержалось в образцовом порядке. ПВХ — вечный материал: не боится ни холода, ни грязи, ни воды, даже практически не горит. Тем, кому все еще удавалось раскапывать бывшие строймаркеты на поверхности, быстро обогащались за счет самого скромного его количества, но спустя двадцать лет после Катаклизма он давно стал жутким дефицитом.
Итак, кабинет. На стене напротив входа — большая карта метро с обозначением всех существующих группировок, под ней — офисный стол, заваленный деловыми бумагами, и прикорнувший сбоку телефонный аппарат для межстанционной связи. Сзади стола — платяной шкаф, отведенный под хранение личного имущества. Начальник станции, Василий Сергеевич Званцев, полный моложавый мужик лет сорока, в легком кожаном пиджаке поверх тонкого свитера и в камуфлированных брюках обычной для Ганзы серой расцветки, заправленных в новенькие кожаные сапоги, был занят. Откинувшись на мягкую спинку старенького офисного кресла, он с кем-то разговаривал, прижимая к уху телефонную трубку и подобострастно кивая после каждой фразы невидимому собеседнику:
— Да… я все понял. Сделаю в лучшем виде. Нет, патрули еще не вернулись, никаких новостей… Конечно, как только, так сразу… — Положив трубку с таким видом, словно только что собственноручно укротил ядовитого скорпиона, Званцев облегченно вздохнул. Обоих бауманцев начальник Курской знал давно, поэтому без лишних церемоний махнул рукой на деревянную скамейку для посетителей, стоявшую возле стенки справа от входа.
— Проходите, ребята, садитесь. Может, чайку? — Тут же услав охранника за чаем, Званцев озабоченно продолжил: — Зверь наш Панкратов, ничего не скажешь. Но вы должны понимать, дело-то серьезное, некогда церемониться, каждая минута важна… Так что зла на него не держите, не надо, общее дело делаем. Нам еще вместе жить и работать, дел, как говорится, невпроворот, а…
— Василь Сергеич, — перебил Федор начальство, опускаясь на скамью и небрежно закидывая ногу за ногу. Димка, недолго думая, присел рядом, расслабленно привалившись спиной к стенке. — Я уж думал, это у меня обычно повышенная болтливость, но ты открыл мне глаза.
— Ты это о чем, Кротов?
Димке начальник Курской-радиальной никогда не нравился. Была в нем неприятная черта — он почти никогда не смотрел в глаза собеседнику, словно боялся, что его уличат в чем-то неприглядном. Вот и сейчас, задав вопрос Федору, почему-то уставился в стол, делая вид, что читает какую-то важную бумажку под носом, но не читал — Димка это видел. Скользкий он какой-то, этот Званцев. Да еще и психованный. Ходили нехорошие слухи, что на его руках немало крови безвинно убиенных. Не понравится чем-нибудь человек начальнику, психанет, повесит на него какое-нибудь дело под расстрельную статью, и нет человека. Своих, курских, он, конечно, почти не трогал, разве что держал в ежовых рукавицах, не позволяя болтнуть лишнего. А вот залетным гостям лишний раз не стоило попадаться ему на глаза, а уж тем более — ссориться. Бауманцам было проще — от таких, как Званцев, их защищал дипломатический иммунитет. Хотя, как показал допрос, который устроили им с Федором люди Панкратова, и это не всегда помогает.
— Может, для тебя это будет откровением, — хмыкнул Федор, — но мы до сих пор не знаем, за что нам рихтовали фотокарточки. Просвети наконец, иначе я за себя не отвечаю.
Званцев обиженно надул толстые, выбритые до синевы щеки, кивнул круглой, как шар, головой:
— Так я и думал. Все самое неприятное на меня спихнули. Вот вечно так: одни куролесят, как вздумается, а другие отдуваются…
— Василь Сергеич, ёханый бабай!
— Да слышу я, слышу. Значит, дело такое. — Званцев снова вздохнул с таким скорбным видом, словно у него только что кто-то умер, и нехотя выдал: — Девчонку вашу, дочь Сотникова, похитили.
