Ночь в Берилаге тянулась дольше, чем в других местах. Она была бесконечна. Тусклые лампочки гасли, и источником света становились только всполохи костров, разожженных часовыми на огневых точках, да свет фонарей охранников, обходящих клетки на платформе. Не слишком-то шумный и днем, концлагерь погружался в тишину. Поначалу она казалась Елене абсолютной, но постепенно девушка смогла различить множество звуков, которые в обычной ситуации человеческое ухо могло и не уловить.

Конечно, гигантское чудовище по имени Берилаг до конца уснуть не могло. Оно только забывалось в тягостной полудреме. Его дыхание было дыханием спящих узников. Его движения — движениями людей, которые ворочались на своем жестком ложе. Иногда постанывали, чаще — спали беззвучно. Настолько, что сон этот мало чем отличался от смерти. А еще Берилаг имел свой, особый запах: пахло мерзким варевом, которым кормили заключенных. Пахло потом, мочой, испражнениями. Это был запах отчаяния и обреченности.

Елена сидела в углу клетки. Обхватив руками колени и положив на них подбородок, девушка думала о своем ребенке и его отце. В том, что Толя придет на помощь, она не сомневалась. Просто прошло слишком мало времени, и он не успел добраться до конечной станции Красной Линии. Возможно, он появится здесь уже через несколько часов, возможно — завтра. Никак не позже. Он избавит ее от кошмара, разобьет банки сына профессора Корбута о его голову, освободит узников и обнимет ее так, как только он один умеет делать, крепко и нежно. Иначе и быть не может. Чуточку терпения.

Девушка вытерла выступившие на глазах слезы. Мелькнул луч фонарика, послышались шаги охранника. Он остановился у темницы, посветил внутрь. Елена прикрыла глаза рукой. Что ему нужно? К чему такая бдительность? Неужели этот урод думает, что она станет тратить силы на то, чтобы перепилить решетку? Идиот! Ей это не потребуется. Когда придет время, эта чертова решетка…

Охранник наклонился в замочной скважине, воткнул в нее ключ и с трудом повернул. Елена разглядела его нарукавную повязку: на красном фоне через трафарет были отпечатаны белые буквы «ОИТЛаг им. тов. Берия». Сокращенное название лагеря. Замок открылся, и охранник, оставив свой автомат и фонарик снаружи, вошел в клетку. Никаких приказов и сопутствующих им оскорблений. Человек в камуфляже и сером берете улыбался Елене, демонстрируя гнилые черенки зубов во рту. Выражение маленьких поросячьих глаз было красноречивее любых слов. Она встала и сжала кулаки, готовясь защищаться.

— А ты ничего, — охранник сделал шаг вперед. — Совсем не похожа на худосочных стерв, что сидят в соседних клетках. Они тоже предательницы, и любой из нас может делать с ними все, что захочет. Но что толку? Берилаг успел выжать из этих баб все соки. Иметь с ними дело не интересно. Это то же самое, что ощупывать полено. А вот ты — другая. Свеженькая. Все равно скоро сдохнешь, так почему бы не побаловаться напоследок? Хочешь попробовать настоящего мужика? Обещаю, что буду ласковым. Очень ласковым.

— А что скажет Чека, если узнает о твоем предложении? — В ожидании нападения Елена выставила ногу вперед, для большей устойчивости. — Он ведь порвет тебя на куски и разложит по своим банкам!

Да и что оставалось в ее арсенале, кроме блефа?

— Ничего он не скажет и не порвет. Ты, девочка, преувеличиваешь свою значимость. Вечером комендант уехал на Лубянку. Возможно, останется там на пару дней, а когда вернется, ты успеешь стать покладистой и будешь молчать. Молчать и дожидаться ночи, когда я снова к тебе приду.

Он бросился на Елену, но та мигом доказала, что не имеет ничего общего с поленом. Удар, и кулак девушки расплющил подонку губы. Голова у него запрокинулась, серый берет упал на пол. Елена хорошо помнила уроки мужа. «Если уж начала бить, то не останавливайся», — говорил Толик.

Значит, теперь ногой в пах. Еще не успевший очухаться от первого удара насильник заскулил, зажал промежность руками и завертелся волчком. Он был выведен из строя по крайней мере секунд на двадцать. Этого вполне хватит на то, чтобы добраться до автомата. У Елены не было определенного плана. Она просто рванулась к выходу и уже протянула руку к оружию…

Охранник пришел в себя мигом раньше, чем ей было нужно для спасения. Схватив девушку за плечо, он рывком отшвырнул ее вглубь клетки. Удар о стальные прутья был таким сильным, что у Елены перехватило дыхание. Теперь она не могла сопротивляться и с ужасом ждала нового нападения. К счастью, его не последовало. Охранник лишь вытер разбитые губы рукавом, вышел из клетки и запер замок, а ключи прицепил к кольцу на поясе.

— Ты пожалеешь о том, что сделала. Я вернусь следующей ночью и уже не буду таким нежным, как собирался. Для начала выбью твои хорошенькие зубки, а потом мы все-таки займемся любовью. Обеща…

Елена увидела, как выражение ярости на лице насильника сменилось удивлением. Охранник поморщился, прижал руку к шее, вцепился в решетку и грузно осел на пол. Выпавший из его руки фонарик не успел удариться о гранит пола: его ловко подхватила маленькая рука. Из темноты вынырнул карлик в черной бейсболке, улыбнулся и прижал палец к губам.

Елена улыбнулась в ответ. Вот оно! А она, глупая, собиралась ждать часы и дни. Карлик бесцеремонно уселся на охранника и сунул в карман обрезок пластиковой трубки, сделанной из изоляции толстого кабеля.

— Молодчина! Так его… — Карлик одобрительно мотнул головой. — Школа Томского в действии. Кстати, он передавал тебе привет.

— Толик здесь?

— Пока нет. Просил передать, чтоб набралась терпения. — Вездеход просунул сквозь прутья решетки обрывок бумажки и карандаш. — Можешь черкнуть Толяну пару слов. Думаю, он будет рад.

Пока Елена собиралась с мыслями и пыталась унять дрожь в руках, Носов не терял времени даром. На другом листке бумаги он старательно вычертил план Берилага и отметил на нем расположение огневых точек.

Девушка, наконец, закончила писать и передала записку Вездеходу. Тот сунул обе бумажки в карман куртки, выдернул из шеи охранника иглу и встал.

— Исчезаю. Взял бы тебя с собой, да тебе там не пройти — шахта слишком узкая.

Носов наклонился, снял с пояса охранника ключи и указал подбородком на неподвижное тело:

— Этот скоро очухается. Давай-ка его в клетку посадим, а то опять возбудится.

В четыре руки они затащили охранника внутрь и закрыли сваренную из стальных прутьев дверь на замок. Елена облегченно рассмеялась, и вдруг у нее подкосились ноги. Девушка без сил опустилась на холодный гранитный пол.

Карлик помахал ей на прощанье рукой и юркнул в щель между клетками.

— Скоро увидимся! — донеслось из темноты.

В тот миг, когда Вездеход выбирался из Берилага, Томский рассматривал своего третьего сокамерника. Безногий оборванец, вещавший о подноготной Рейха, был похож на призрака. Свалявшиеся в грязные сосульки волосы, всклоченная борода, темные круги под горящими, с сумасшедшинкой, глазами, растрескавшиеся, усыпанные ярко-красными язвочками губы. И главное — ампутированные ниже колен ноги. Серые, лоснящиеся от грязи галифе калека для удобства завязал внизу узлом.

— Кто это? — тихо спросил Томский у Аршинова.

— А ты послушай, — ответил прапор, приваливаясь спиной к стене. — Разговоры будем после разговаривать. Вникнешь в байду, которую безногий несет уже вторые сутки, сразу поймешь: как ни крутись, а жопа всегда сзади…

— Самое интересное, что и я был когда-то одним из них, — продолжал польщенный вниманием рассказчик. — Вообразите: я, бывший учитель русского языка и литературы, как одержимый вопил «Хайль!» и считал факельные шествия лучшими из зрелищ. Так, наверное, попадаются на приманку обещаний сильной власти и повального порядка все развращенные демократией интеллигенты. Наркоз, под которым я находился несколько лет, закончился во время очередной охоты. В тот день мы загнали в тупиковый туннель компанию черных. Они пытались сбежать. Не знали, что у нас потрясающий нюх и все просчитано заранее. Вплоть до тупикового туннеля, который должен быть обрушен после того, как все закончится. Душегубы, независимо от масштаба своих зверств, всегда пытаются скрыть следы кровавых игрищ. Неожиданно эти узбеки… или таджики? Не столь важно. Безобидные и безоружные, они сбились в кучку, сняли обувку и начали молиться. Алла, бесмилла, ильрахман и все такое. А мы с хохотом палили в этих ребят из автоматов. Что за бойня была, господа, что за бойня! Шагу не сделаешь, чтобы сапоги не хлюпали по лужам крови. Можно было ее пить, умываться ею… Я считал себя достаточно стойким, чтобы все это выдержать, но крыша все-таки поехала. Подошел к оставшимся в живых узбекам и плюхнулся на колени рядом с ними. Дружки-фашисты, само собой, пытались оттащить меня, привести в чувство, и тогда я начал стрелять в них. Все плавало в красном тумане. Нажимал на курок и втыкал рожок за рожком до тех пор, пока не положил половину своей зондеркоманды, но и этого мне показалось мало. Чтобы покончить со всем разом, я выстрелил по ящикам с динамитными шашками. Туннель, как и предполагаюсь с самого начала, обрушился, погребая под обломками и охотников, и дичь. А я выжил. Правда, не без потерь. Заплатил за удовольствие ногами.

Калека смолк, растянулся на полу и закрыл глаза.

— С полчасика поспит, а потом за старое примется, — сообщил прапор. — Третьи сутки своими исповедями мне покоя не дает. Достал уже! Ну да черт с ним! Рассказывай, Странник Том, каким ветром тебя сюда занесло.

Толик рассказал о похищении Елены, о сыне Михаила Корбута, Чеславе, и его подручных, а также о своих планах вырвать жену из лап похитителей. Затем свою историю поведал Аршинов.

— Войковская нынче уже не та, что раньше. Нестор бухает с утра до ночи, а когда нажрется, только и вопит, что анархизм — дерьмо. Народцу нашему, сам знаешь, крепкая узда нужна. Раньше Нестор все в своих руках держал, а как у него крыша поехала, начались разброд и шатания. Шмар полна станция, самогон рекой льется. Ну, я и решил напомнить батьке о его обязанностях. Вякнул на свою голову пару ласковых. Что ты думаешь? Чуть было к стенке не поставили! Своей базы у Белорусской лишился. Еле ноги унес. Прихватил с собой противогаз, костюмчик защитный и решил податься в вольные сталкеры. Тут, как на грех, встречаю старого знакомого. Этот урод на Белорусской в больших чинах был. Потом вроде проворовался и к коммунякам сбежал. Поагитировал малость за светлую жизнь, в Рейх подался. Теперь за чистоту расы глотку дерет. Он-то мне заказец и подбросил. Сказал по большому секрету, что фашисты к войне с красными готовятся. Просил отыскать на поверхности бронемашину — танк или что-то в этом роде. Бред, понятное дело. Как в Метро танк затащишь и на кой хрен он здесь нужен? Ни развернуться, ни бабахнуть как следует. Ну, мне-то это все до лампочки. Жрать что-то надо, а заплатить хорошо обещали. Дай, думаю, приложу руку к этой войне. Пусть коммунисты и фашисты друг другу юшку пустят. Всем остальным только лучше будет. Нашел им технику — любо-дорого посмотреть. «Терминатор». Боевая машина поддержки танков. Мощное вооружение, топлива — под завязку. Спрятал свою самоходочку в Гольяново, и шасть в Рейх за вознаграждением. А тут мне — кулаком в рожу. Они с самого начала не собирались платить. Трое суток лупили, все пытались дознаться, где «Терминатор» спрятан. Когда поняли, что сдохну, а не расскажу, приговорили к расстрелу. Завтра поведут. Единственная радость, что напоследок с тобой встретился.

Томский собирался ободрить прапорщика, но передумал. Аршинов был человеком действия и не нуждался в утешениях. Его надо лишь повернуть в нужную сторону и задать начальное ускорение хорошим пинком, тогда прапора уже не остановишь. Рассудив так, молодой человек принялся изучать темницу, которая была устроена в одной из арок станционного зала. На платформе горело всего два факела. Из дощатых будок, беспорядочно разбросанных по станционному залу, доносился богатырский храп. Он почти заглушал стоны пленников, запертых в других камерах-арках.

Толик перебрался ближе к решетке, чтобы осмотреть замок, разобраться в местоположении часовых и решить, как им с Аршиновым убраться из Рейха. Тут зашевелился и поднял голову калека. Посмотрел на Томского, потерянно покачал головой:

— Облом. Отсюда черта с два убежишь. Я сижу здесь уже год, два месяца и четыре дня, и никто при мне не ушел. Фашисты знают толк в этом деле.

— Значит, мы будем первыми, — буркнул Томский. — А откуда ты знаешь время своей отсидки с такой точностью?

— Вот, календарь у меня на стене. — Калека поднял руку, указывая на испещренный линиями, кружками и буквами мрамор.

— А чем пишешь? — удивился Томский.

— Углем от костра, дружок мой мне приносит.

— Дружок, говоришь? — Толик вспомнил рассказ безногого и поморщился: этот человек вызывал у него отвращение. — А почему дружки тебя не прикончили?

— Не думаю, что из нежности к бывшему коллеге, — вздохнул калека. — Скорее в назидание другим предателям. Мне даже позволяют много лишнего. Могу орать песни, читать стихи и крыть матом всех, кого вздумается. Но очень скоро этому везению придет конец. Вчера ночью смерть предупредила меня о своем приходе.

— Ну-ну, — ухмыльнулся Аршинов. — Это которая безносая старуха с косой на плече? Кончай базар, дураков в другом месте ищи.

— Не старуха, — сурово покачал головой безногий, и Толик увидел, как под слоем грязи белеет его лицо. — Не старуха. Мужчина в пенсне и с бокалом шампанского.

Томский и прапор с удивлением уставились на шутника, который вдруг стал таким серьезным, что даже перешел на трагический полушепот.

— Я узнал его, — продолжал вещать калека. — Ошибиться не мог. Антон Палыч Чехов собственной персоной. Станция Чеховская… Все, все сходится. Он ведь умер в Германии, сделав глоток шампанского, и последние слова произнес по-немецки. Ich sterbe… Я умираю! Ich sterbe! Понимаете? Ко мне, учителю русского языка, смерть могла явиться только в одном обличье… И этой ночью он придет опять. Но я хочу жить. Черт вас обоих подери, я хочу жить! Смотрите, вот погас один факел. Выходцы оттуда не переносят света. Слышишь? Шаги… Он здесь!

Опираясь на руки, калека подполз к Толику и прижался к нему:

— Дружище, ты — моя последняя надежда. Не впускай проклятое привидение сюда. Ich sterbe… Он приближается. Видишь, как поблескивает пенсне и бокал с шампанским в его руке?

Толик оттолкнул безногого, но не смог удержаться и посмотрел туда, куда указывала трясущаяся рука. По платформе, в направлении их клетки, действительно кто-то шел. Крадучись? Нет, скорее медленно. Привидениям ведь некуда спешить. Томский непроизвольно отодвинулся подальше от решетки. Шаги приближались. Вряд ли это будет Чехов. Доводы калеки весьма убедительны, но это будет не Антон Павлович. И пришли не за безногим, а за ним. Факел… А ведь безногий прав: факел погас в самый неподходящий момент. По заказу с того света.

Раздался скрип. Калека вооружился куском угля и лихорадочно выводил на стене немецкие буквы. Два слова. Снова и снова. Ich sterbe. Томский чувствовал, как паника передается ему. Шаги стихли. В метре от решетки кто-то стоял. Там, где темнота сгущалась, можно было различить силуэт. Калека выронил уголь, застыл как изваяние, выпучив глаза и вытянувшись в сторону решетки.

Из темноты вынырнула рука: кто-то обхватил пальцами прут решетки. Безногий завопил, а Томский и Аршинов одновременно расхохотались. Безудержно, от всей души. Чехов не стал бы наряжаться в черный офицерский китель с позолоченными пуговицами на обшлагах.

Вспыхнул фонарик. Фашист, опознавший Томского, провел лучом света по камере.

— Ржете, шутники? Я принес вам новость, которая поубавит веселости. Последнего допроса у коменданта не будет. Сделано исключение. Ваша вина перед Рейхом не требует доказательств. Так что — утром. Утром вас вздернут. Осталось всего пара часов. Подумайте об этом.

Толик рванулся к прутьям, чтобы вцепиться в руку на решетке, но фашист ожидал этого и успел отскочить на безопасное расстояние.

— До завтра! — донеслось из глубины станционного зала.

Толик в ярости пнул решетку ногой и присел рядом с прапором. Оставалось сидеть и ждать. Бездействовать в ожидании собственной казни. Безногий успел оправиться от испуга. Вместо того чтобы посочувствовать товарищам по несчастью, он вдруг спросил:

— Как думаете, мне зачтется то, что я отправил на тот свет не меньше двух десятков этих ублюдков? Там… Где кладут на чаши весов добро и зло, сотворенное человеком. А?

Какие весы? При чем тут добро и зло? Почему ему надо утешать других, когда утешение требуется ему самому? Томский не слушал новой исповеди калеки, не старался постигнуть природу отчаяния, а просто сидел, уронив голову на колени. С самого начала его попытка спасти Елену была обречена на провал! Чтобы понять это, вовсе не требовалось тащиться в Рейх. На этот раз удача ему изменила.

Внезапно из глубины станционного зала донесся знакомый голос. Офицер возвращался, причем не один. Он что-то кому-то доказывал. На платформе вспыхнул факел.

— Вы не имеете права! — надрывался фашист. — Какая, мать вашу, экстрадиция? Он приговорен к повешению Рейхом и покинет его пределы только в виде трупа!

— Хлебало заткни, да? Томского нам отдал лично господин комендант. Выполняй приказ, если не хочешь сам покинуть свой Рейх в виде трупа.

Толик понял все и приветствовал негодующего фашиста насмешливой улыбкой. Как любил говаривать полковник Сычев, если гора не идет к Магомету… Он увидел двух своих старых знакомых в серых плащах с капюшонами. На этот раз они решили не прятать лица. Хотя один был блондином, а второй брюнетом, определить, кто из них Гиви, было очень просто — его дружок заметно прихрамывал, что Томского весьма обрадовало. Чеслав прислал за ним своих подручных. Какой же молодец! Возможно, окажись сейчас комендант Берилага здесь, он бы его расцеловал. Прикончил бы, конечно, но потом. А сначала облобызал бы. Экс-тра-диция. Какое славное слово!

Офицер понял, что пререкания ни к чему не приведут, и, надувшись, возился с замком. Белобрысый Гиви, от нечего делать, смотрел на узников. Неожиданно он наморщил лоб и, порывшись в карманах, вытащил измятую бумажку, которую и предъявил товарищу.

— Глянь-ка, Мартин, а второй ведь тоже наш клиент.

— Калека, что ли? — пожал плечами Мартин.

— Это ты калека! — возмутился Гиви. — Смотри на того, с побитой рожей!

Мартин внимательно посмотрел на Аршинова, сверился с листком и хлопнул офицера по спине.

— Второго мы тоже забираем.

— Как? Почему? — Возмущенный тем, что Рейх лишают еще одного приговоренного, фашист замахал руками. — На второго не было приказа коменданта! Я сейчас позову охрану!

Фашист продолжал качать права и остановился лишь после того, как трехгранный клинок заточки уперся ему в живот.

— Кишки выпущу, — тихо сказал грузин. — Будет чем занять руки.

Офицеру пришлось замолчать. Мартин достал из наплечной кобуры пистолет и повел стволом, приказывая Томскому и Аршинову выходить.

— Грабли за спину. Гиви, вторые наручники есть?

— Нет, но можно использовать одни на двоих.

Единственные наручники защелкнулись на запястьях Томского и Аршинова. Ситуация выглядела не слишком оптимистично, но Томский заметил, что прапор словно очнулся от столбняка. В его глазах заплясали знакомые бесовские огоньки. Старый вояка молчал, но Толику казалось, что он читает мысли Аршинова: «Еще поживем, Толян! Нет задач невыполнимых. Выучка дисциплинирует воина. Война — академия солдата!»

Томский и Аршинов уходили под издевательский хохот калеки. Он кричал, показывая пальцем на одураченного офицера:

— Что, съел, урод? Руки у тебя коротки!

— Ма-а-алчать!!!

— И не подумаю! Хуже, чем сейчас, ты мне уже не сделаешь! Руки коротки! — надрывался калека. — Кайне криг! Гитлер капут! Безоговорочная капиту…

Грохнул выстрел. И вслед, сквозь многогранное эхо, долетел еле слышный шелест:

— Ich sterbe…