Глава 20
Кровавая свадьба
Стук катков дрезины. Тарахтение мотора. Через мгновение из тумана выступил серый город.
Питер.
Земля холодной воды.
И холодной земли.
Холодной земли.
Холодной земли.
* * *
– Вы продолжаете утверждать, что были на Ленинградской атомной станции?
Слепящий свет бил в заклеенные прозрачной пленкой веки. Иван замотал головой, но уйти от этого света было некуда.
– Да.
– Вы утверждаете, что на поверхности возможна жизнь? – продолжал тот же голос. Свет бил и бил. Иван задергался. Веревки не пускали. Нет, не веревки. Тоже скотч.
Иван дернулся. Мокрые руки скользили. Бесполезно, скотч растянуть нельзя, это не веревка.
Какая прекрасная вещь эта клейкая лента, да?
– Нет.
– Но на ЛАЭС есть люди?
«Но все-таки он мой сын». Федор Бахметьев.
– Да.
Через несколько дней Иван на вопрос: «Вы были на ЛАЭС?» – ответил «нет», и его выпустили.
Даже выдали документы, одежду и патронов на первое время.
Иван стоял на платформе и не знал, что делать дальше. Вокруг стучали механизмы и ходили люди. Пахло горячим металлом. Техноложка, понял он.
– Ваня? – окликнули его сзади. – Как вы?
Иван повернулся. Перед ним был профессор Водяник – собственной персоной.
* * *
Проф отвел его к себе в каморку и накормил.
– Теперь рассказывайте, – велел он.
Иван пожал плечами и рассказал ему все. Просто факты. Как, кто, когда и за что.
– Время такое, – сказал Проф задумчиво, услышав про смерть Красина. – Мы сами себя делаем. Только в метро аспирант-недоучка может назваться профессором, доктором наук, светилом науки – и ему верят.
– Это вы о чем, профессор? – насторожился Иван. – Что вы имеете в виду?
– …только здесь, в метро, курсант-неудачник, вылетевший с первого курса мореходки за пьянство и неуды, может командовать подводной лодкой, – и хорошо командовать. И погибнуть на посту, как настоящий командир корабля.
Метро – это земля неудачников.
Героических неудачников.
Иван помолчал.
– Может, вы и правы, Проф, – сказал он. – Может быть.
Он посмотрел на Водяника. Тот словно постарел за прошедшее со дня их отъезда на ЛАЭС время. В черной густой бороде отчетливая седина, над висками белые вихры. Лицо словно осунулось и похудело.
– Вы вернетесь со мной на Василеостровскую? – спросил Иван.
– Э-э… нет, пожалуй. Мне предлагают здесь место, – сказал профессор. Выглядел он виноватым. – Здесь, то есть на Техноложке. Вы понимаете, Ваня… Я… я всегда об этом мечтал…
– Понимаю, – сказал Иван.
– Вечная память… – начал Водяник и замолчал.
Глаза мокрые. В изрядно поседевшей черной бороде блестят капли.
– Да, – сказал Иван, протянул руку. – Прощайте, профессор. Может, еще свидимся.
* * *
Мемориальная стена была закрыта табличками с именами умерших и погибших.
На полу под стеной стояли стаканы и кружки с сивухой, накрытые галетами. Горели несколько свечей. Теплый свет и запах горящего парафина.
– Она выходит замуж, – сказал Зонис.
Они с Иваном стояли по отдельности, на расстоянии, словно незнакомые люди. Здесь, на территории Альянса, ему было не с руки оказаться узнанным.
За прошедшее с их последней встречи время Зонис совсем не изменился. Как был мелким, наглым и болтливым, так и остался. Но внутренняя жесткость в нем была и раньше, – иначе бы он вообще не стал диггером.
Невский гудел вокруг. Иван дернул щекой. Этого и следовало ожидать.
– Что еще мне нужно знать?
Зонис пожал плечами. Все-таки совершенно семитская у него внешность. Нос, брови, профиль, покажи по отдельности, все равно поймут, что еврей. Рыжеватые вьющиеся волосы. И снайперский прищур глаз.
– Маяковская осталась под контролем Альянса, а Площадь Восстания, похоже, получит независимость. Буквально на днях. Кажется, даже собираются пригласить обратно на трон Ахмета. Правда, уже конституционным монархом. Тебя это удивляет? Меня нет. Нет и нет, если спросишь меня. Не удивляет.
– Что еще? – прервал Иван.
– На Василеостровскую провели свет. Постоянный. Без лимита и прочего. Такая фишка. Говорят, это все благодаря новому коменданту. Не знаю точно.
– А кто он? – спросил Иван. – Новый комендант?
– Твой старый друг Сазонов. Молодец парень, верно?
Иван внимательно посмотрел на Зониса.
– Что-то не слышу искренности в твоем голосе.
– А он мне никогда не нравился, – сказал Зонис. – Не знаю почему. И до сих пор не нравится.
Иван кивком показал на стену.
– А ему?
– А ему уже все равно, – сказал Зонис и пошел прочь. Шелест ткани.
Когда диггер ушел, Иван поднял взгляд.
На стене была маленькая белая табличка с надписью «Александр Шакилов». Вечная память, друг.
* * *
Иван вышел прогуляться по станции.
– Мультики посмотреть хочешь? – тихо предложил мужичок.
– Что? – Иван сначала не понял.
– Мультики. Есть новая штука – только для особых клиентов. «Фиолетовая пыль», дорогая, но того стоит. Ее с Васьки везут. Лучшего прихода ты в жизни не видел, гарантирую.
С Васьки. Иван помертвел, кулаки сжались сами собой.
Фиолетовая пыль. Вот оно, значит, как обернулось?
– Откуда, говоришь? – глухо спросил он и шагнул вперед.
Увидел в глазах мужичка страх, размахнулся…
Иван! Да остановись ты!
От торговца дурью его оттаскивали втроем. Потом били. Иван почувствовал, как треснули ребра с правой стороны. Когда его привели в комнату, бросили на койку, он лег и отвернулся к стене.
Я умер, подумал Иван.
* * *
Скинхед взял в руки коробку, повертел, разглядывая надпись на экране.
– Том Вэйтс, – прочитал Убер вслух. – Я и забыл, что такой существует.
– Блюз, – сказал Косолапый. Это был его аудиоплеер.
– Ага, блюз.
Убер с Косолапым переглянулись. С пониманием. Я знал, что они друг другу понравятся, подумал Иван отстраненно. Жаль, что они так никогда и не встретились… Косолапый взял белую коробочку и нажал кнопку. Заиграла музыка, потом знакомый ужасный голос негромко запел о вечере субботы и теплом свете придорожной кафешки. И об официантке в белом передничке, ради которой только и стоило остаться в этом чертовом городишке. Прощай и пора на автобус.
– Жить в Питере и не слушать блюз – это все равно, что жить в Туле и не есть пряники. Или, скажем… – Косолапый задумался на мгновение. – Жить в Туле и не иметь самовара…
– Угу. Или жить в Иваново и не быть девственницей. Твои сравнения… прямо скажем…
– Вот еще: жить в Туле и не иметь автомата Калашникова.
– Пряники – попса! – сказал Убер.
– АКэ – говнорок! – Косолапый подумал и щелкнул пальцами. – Путин – президент!
– Банально, – поморщился Убер. – И вообще, он в Питере уже выступал.
– Не пойдем?
– Не пойдем.
– Слушайте, друзья-товарищи, вы задолбали, – сказал Иван. – Дайте по спать.
Побил кулаками подушку и уткнулся в нее лицом. Внезапно его накрыл холодный озноб. Вдруг я сейчас проснусь, а их нет? – подумал Иван, но упрямо продолжал лежать лицом в шершавую душную ткань, пахнущую застарелым потом.
– Что это с ним? – спросил голос Убера.
– А он всегда такой был, – Косолапый громко зевнул. – Не обращай внимания. А вот эту слышал?
– Отличная песня, – сказал голос Убера.
– Вот. Ты следующую послушай… ага, вот.
Меломаны, твою мать, подумал Иван, против воли улыбаясь. Подушка почему-то стала мокрой. Пахла сыростью и уютом.
* * *
– Можешь достать мне оружие? – спросил Иван.
Зонис усмехнулся.
– Не вопрос. Какое надо?
* * *
На служебной платформе стояла все та же сырая темень, раздвигаемая желтым огоньком карбидки. Так же реял белый флажок на ржавом флагштоке. Но кое-что все-таки изменилось.
Иван изменился.
Дядя Евпат услышал его шаги, поднял голову от книжки. Блеснули очки.
– Вернулся? – спросил он буднично, словно Иван выходил на пару минут прогуляться.
Морщинистое его лицо выглядело совсем старым, осунувшимся.
– Ага. Привет, дядя. Как дела?
Иван сел.
– Я слышал про твою Таню. Думаешь, тебя предали? – спросил Евпат.
– Никто никого не предавал, – сказал Иван. – Просто я поздно вернулся.
* * *
Никто никого не предавал, думает Таня.
Так случилось. Мужчины ушли.
Морсвин посвистывает, когда хочет есть. Или просто требует внимания. Мужчины такие примитивные создания. Зато у них есть руки, – и это мужские руки. Удивительно. Тане хочется сесть и насладиться этим парадоксом, что у мужчин, оказывается, мужские руки: она даже их видит, крепкие, покрытые темным волосом, не гладкие, а словно отлитые из серого шершавого металла, с выступившими на запястье жилами, – у Ивана были такие.
Никогда не поймешь, насколько он сильный, пока он тебя не обнимет. Очень сильный. Что-то в обмене веществ. Женщина ненамного меньше мужчины размером, а о такой силе ей остается только мечтать…
Особенно когда сила так нужна.
Таню передергивает. Только что ушел Сазонов – Сазон, как его называл Иван. Каждый охотник желает знать, где сидит…
Два друга были у Ивана – лучших друга. Один теперь калека, другой вор.
Пашка всегда был в нее влюблен, это Таня безошибочно чувствовала, но никогда не обдумывала. Мысль об этом обитала где-то на чердаке, в чуланчике для общинных вещей, на служебной платформе – куда никто никогда не заглядывает. Пашка был влюблен, но и только. Он был другом Ивана, – пока тот был жив. Пока Иван оставался ее Иваном.
А не этим полулегендарным героем-убийцей-психопатом.
Она поворачивает голову и смотрит туда, где начинается железная решетка.
Скоро раздастся стук – резкий, металлический, – и скрипнет несмазанным металлом дверь. Это идет Пашка. Вжи-и, вжи, вжи-и-и. Крутятся колеса.
Когда он вернулся после Восстания, она его не узнала. Пашка изменился. Стал желчный, злой, замкнулся, говорил теперь резко и порой грубо, – словно хотел обидеть. Словно это она была виновата в том, что Ивана больше нет, а Пашка есть, – но теперь он не может ходить. Его ранили в тот день, теперь Пашка передвигается на коляске. И казнит себя (и ее!) за то, что его не было рядом с Иваном.
Как бы Тане хотелось, чтобы он снова стал ей другом.
Поговорить просто. Посидеть. Но он снова будет грубить или молчать. Таня вздыхает. И они снова поругаются.
«Какого черта этот… – Пашка никогда не называет Сазонова по имени, – этот сюда ходит?» Таня пожимает плечами, – разве я могу ему запретить? Особенно теперь, когда до свадьбы осталось всего ничего.
На самом деле она не знает, как избавиться от Сазонова – даже на время. Потому что он ее пугает.
Потому что из льдисто-серых глаза Сазона на нее теперь смотрит голодная тварь.
* * *
В стеклянном шарике кружились обрезки блестящей фольги. Снег продолжал падать – медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Сазонов покрутил шарик, поболтал. Бульк. Снег снова начал падать. Когда-то этот шарик должен был стать свадебным подарком Ивана своей невесте. Но не стал.
«Потому что я вмешался.
Это было просто, – думает Сазонов. –
Я забрал его команду.
Его жизнь, его станцию…
Даже этот дурацкий шарик я у него забрал.
Теперь заберу его женщину. Как тебе, Иван?!
Все, что было твоим – стало моим.
Или – станет».
* * *
Конечно, она всегда знала, что однажды он может не вернуться. Он диггер. Его любовница – пустой город наверху. Смешно, но Таня практически ревновала его к этим замерзшим пустым набережным, к этим каменным парапетам, этим гранитным львам, – которых она видела только на картинке. Опасность наверху всегда была ее, Танина, соперница – старше и мудрее, она не заманивала Ивана, не звала, но он всегда возвращался к ней.
Ива-ива-ива-ван.
Он больше не встанет в дверях, прислонившись плечом к клеткам, в которых копошатся и посвистывают морские свинки. Он больше не будет спрашивать у Бориса: «Что, не сдох еще, оглоед?»
Потому что оглоед сдох.
Она посмотрела на белую коробку с красной надписью Quartz grill. Борис сопел и возился в опилках. Когда началась блокада, его собирались съесть, но она его отстояла…
Отстояла его право быть последним.
Все у меня забрали, хотя бы его не забирайте.
Татьяна идет по проходу, несет кастрюлю с намешанными остатками – очистки, грибы, стебли, водоросли, одно парящее варево. С началом блокады все стало намного сложнее.
Иван кончился.
Оглоед сдох.
Кажется, ей даже удалось к этой мысли привыкнуть. Почему нет, ведь она железная. Она – стальная.
А Хозяин Туннелей все так же молчит в темноте перегонов, держит свое трубное дерево с заржавленной кроной готовым к новым жертвам.
И ветер теребит шелестящие цветные ленточки.
«Он не вернется. Никогда».
А потом она слышит, что Иван живой. Что он на Невском кого-то за что-то там убивает. Что он убийца и маньяк, которого только из уважения к памяти павших не называли убийцей и маньяком, – а теперь он воскрес и получит за свои преступления по полной.
Славно, да?
Ей кажется, что она сейчас обернется, а он стоит в проходе между клетками, прислонившись к ним плечом, и насмешливо улыбается.
Треснувшие губы. Крепкие руки.
И покой. Сейчас она обернется и увидит…
«Почему ты не пришел? – думает Таня.
Что тебе помешало?
Ты меня больше не любишь?
А у твоей любовницы наверху – у мертвой, пустой каменной земли, продутой всеми ветрами – разве нет больше дел, чем снова забирать тебе к себе?
Снежная королева, вот кто она».
Сырая невская земля.
Холодная завистливая сука.
* * *
Сазонов повертел шарик в ладонях. Пламя электрического фонаря отражалось в стеклянных боках. На стекле оставались жирные следы пальцев.
Что Иванядзе находил в этой игрушке?
Сазонов размахнулся и швырнул шарик в угол каморки. Хрясь! Разлетелись осколки. Брызги. Серебряные блестки плавают в лужице.
То же будет и с ней. С твоей Таней, Иван.
Он встал. Пора одеваться. Церемония скоро начнется. Не хотелось бы пропустить приезд генерала. Сазонов скривил губы. Старого кретина.
* * *
– Кто мой отец? – спросил Иван. – Я никогда не спрашивал, но…
Евпат поднял голову и внимательно посмотрел на него.
– Так и не рассказали тебе, значит? Генерал Мемов.
«Ты убьешь собственного отца». Иван кивнул: понятно. Вместо ожидаемого взрыва эмоций он почувствовал только пустоту.
– Когда вы с матерью от него сбежали, он тебя искал, – сказал Евпат. – Но не нашел – потому что так хотела твоя мать. А я ей помог. Я был вашим телохранителем, но ты всегда называл меня дядей.
– Но теперь? – спросил Иван. – Почему ты со мной?
– Вполне возможно, что меня на самом деле нет, – дядя Евпат посмотрел на Ивана. – Вполне возможно, что с тобой разговариваю не я, а твоя опухоль головного мозга. Или, скажем, застарелая гематома. Помнишь, тебя ударили в детстве? Сгусток крови так и не рассосался, если тебе интересно… Да и вообще ты частенько получал по голове, надо сказать.
– Что мне делать? – спросил Иван.
– Помнишь, ты пришел ко мне и спросил: жениться тебе или нет?
– Да. И ты мне сказал: женись.
– Правильно, – дядя Евпат смотрел на Ивана с грустью. – А если бы я сказал: нет? Что бы ты сделал?
– Я бы все равно женился.
– Почему? – словно бы удивился дядя Евпат. – Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы?
– Хорошие, – сказал Иван.
– Тогда почему?
Иван прикрыл глаза. Снова открыл.
– Это решение я хотел принять самостоятельно. Оно мое.
Дядя Евпат смотрел на него строго и жестко.
– И ты готов нести за него ответственность?
Иван помолчал.
– Да.
– Всю ответственность?
Пауза. Долгая-долгая пауза.
– Да.
– Ты вырос, – дядя Евпат внезапно улыбнулся. – Как ты вырос с тех пор, как я тебя видел в последний раз. Теперь ты мужчина. Воин. Я обещал твоей матери заботиться о тебе, но я погиб. Возможно, это был не лучший способ… вот так вернуться. Наверняка не лучший. Но я все равно был с тобой все эти годы. Я видел, как ты превращался из мальчика в юношу, видел твои слезы и обиды, видел твои успехи и поражения. Теперь ты понял, что такое свобода. Возможно, это последний урок, что я тебе дал, а ты усвоил.
– Ответственность за жизнь другого человека – это и есть свобода? – Иван смотрел на дядю в упор.
– Верно, – сказал Евпат. – Свобода – это не выбор между калашом и винтовкой. Свобода – это не выбор между тем, взять автомат левой рукой или правой… Это все ерунда, мелочи, не стоящие внимания. Настоящая свобода – это когда ты держишь на прицеле человека и решаешь, жить ему или умереть.
Дядя Евпат помолчал.
– Иногда свобода – это право выстрелить себе в висок.
* * *
Иван поднялся на платформу Василеостровской. Прошел мимо столов, заставленных едой и выпивкой. Мимо веселых лиц, которые – по мере того, как он шел – становились совсем не веселыми. Мертвая, напряженная тишина разливалась в воздухе.
– Иван, – тихо охнули сзади. – Меркулов вернулся.
Поднялся шум. И тут же стих, когда Иван снял с плеча ружье…
Он оглядел стол. Жених с невестой сидели в центре – как и полагается. По правую руку от невесты Пашка, по левую Катя, – свидетели.
Генерал Мемов как почетный гость. Лицо хмурое и сосредоточенное.
Таня сидела с мертвым лицом. Сазонов напоминал белую статую в черном костюме.
Сазонов поднялся. Открыл рот, словно хотел что-то сказать…
Иван поднял двустволку, взвел курки. Телохранители Мемова рванулись было, но генерал остановил их движением руки.
– Какого черта?
– Я обвиняю этого человека, – сказал Иван громко, так, чтобы слышали все.
– В чем именно? – Мемов поднялся со своего места.
– В краже генератора и убийстве, – сказал Иван. – Хватит?
– Кого он убил?
– Ефиминюка. И, насколько понимаю, Орлова.
Мемов изменился в лице, начал поворачиваться…
Сазонов вдруг встал на стол, прямо на белую скатерть, прошел и спрыгнул перед Иваном. Звон разбитой посуды. Даже на свадьбе он был в бежевом плаще. Перевязь с кобурой через плечо.
Пауза.
– Знаешь, чего мне не хватало без тебя? – спросил Сазонов.
Иван внимательно смотрел на него, – не дрогнет ли рука. Нет, лежит спокойно. Главное, не пропустить момент, когда Сазон потянется к револьверу…
– Нет, – сказал Иван.
– Мне не хватало спокойствия. Думаешь, я в тебя стрелял?
– А разве нет? – Иван поднял брови.
Двустволка направлена бывшему другу в грудную клетку.
– Я тоже так думал. Нет, Ванядзе… – Сазонов помолчал. Ну же, чего ты ждешь, думал Иван, потянись к револьверу. – Ты был прав насчет совести…
– Правда? – когда он, блин, потянется к оружию? Сил уже никаких нет.
– Не веришь, значит, – Сазонов медленно покачал головой. – Это ничего. Это уже не так важно – веришь ты или нет. Я должен был сказать. Прости меня.
Иван молчал. Он видел краем глаза сидящих за центральным столом Пашку с Таней, – но ему было уже все равно.
– Я бы хотел… понимаешь… – Сазонов замолчал, глядя на Ивана странным, вопрошающим взглядом. – Как положено.
«Свобода – это не выбор между калашом и винтовкой…»
– Честная дуэль? – спросил Иван, опуская дробовик.
– Да, – Сазонов вдруг улыбнулся своей знаменитой кривоватой улыбкой и снова стал похож на себя того, прежнего – уверенного и спокойного. – Честная дуэль.
– На Приморской?
– Совершенно верно, – Сазонов запахнул плащ, поправил перевязь с револьвером. Выпрямился. – Там, где я раздолбал этот чертов генератор.
Это будет по-настоящему. Ты даже сможешь сказать свое знаменитое «бато-о»… – Рука его метнулась к револьверу.
Иван вскинул ружье и выстрелил, почти не целясь. Бам-м. Отдача долбанула в плечо. Сазонова ударом откинуло назад, на праздничный стол. С грохотом полетела посуда. Закричали люди. Бум-м! – со второго ствола. Кровь. Сазонов медленно падал, заваливая стол, глаза в недоумении раскрывались… красивое лицо. Очень красивое. И удивленное.
Сазонов выплюнул кровь.
– К-как же?.. – он закашлялся. – Я… быстрый…
На бежевом плаще медленно расплывалось красное пятно.
Иван опустил ружье. Стволы дымились. Оглядел собравшихся (народ безмолвствует) и подошел к мертвому другу. Бывшему другу.
– Каждый охотник желает знать… – сказал Иван и пальцами закрыл мертвецу глаза. – Где сидит… Эх, ты, Сазан.
* * *
Тогда, на Сенной, после драки с торговцем пылью, после того, как он увидел во сне Косолапого и Уберфюрера, он несколько часов неподвижно лежал, глядя в стену. Прошла ночь. Утром Иван встал, умылся, побрился и даже постирал одежду. Пока вещи сушились, он обкатывал дальнейший план действий. Еще через несколько часов, натянув слегка влажные тельняшку, штаны и куртку, Иван решил, что готов.
Он расплатился за койку (три патрона), попросил завтрак. Съел до крошки безвкусную кашу, выскоблил тарелку дочиста. Отправился бродить по платформе. Ему нужны были определенные люди. Или, скажем так, очень определенные.
Узел Садовая-Сенная-Спасская словно создан для встреч разных языков и наций. Метрошный Вавилон.
Увидев цыганенка, он дал ему патрон и попросил отвести к барону.
– Почему мы должны тебе помогать? – спросил тот, выслушав Ивана.
«Потому что Ангелы просят помочь». Барон вздрогнул.
«Марио Ланца», – назвал имя Иван. Цыганский барон посмотрел на диггера внимательно, погладил седые усы. «Скажете ему, что это был Иван Горелов. Он знает».
Через несколько часов он был уже на Гостинке. В ярком цыганском одеянии диггера было трудно узнать.
Там он и переговорил с Зонисом. Узнал про свадьбу и смерть Шакилова. Потом отправился дальше.
Выбрав время, Иван спустился в коллектор, ведущий из люка в переходе между станциями. Оставив молодых цыган сторожить лаз, Иван по длинной бетонной кишке спустился к серой металлической двери. Секретный объект, говорите? Ага, ага. За прошедшее время здесь ничего не изменилось. Даже камни, что кидал Иван, лежали на прежних местах. Пулемет в потолке смотрел на Ивана круглым черным глазом. Иван вздохнул. Теперь основное. Карточку ему чудом удалось сберечь – каким-то шестым чувством он догадался спрятать ее по пути с Балтийской. Прежде чем его взяли люди с Техноложки и начали допрашивать.
Как затылком чувствовал.
Какой-то частью рассудка Иван понимал, почему они так поступают. Звездочет мертв, его безумная теория о ЛАЭС никому не нужна. Зачем, – когда свет есть и его можно использовать?
Техноложке не нужны перемены.
Если подумать, перемены вообще никому не нужны.
Что теперь? Иван выпрямился, вздохнул и пошел вперед. Ствол пулемета начал поворачиваться… Иван поднял карточку, как щит, над головой. Он понятия не имел, как устроена система охраны таких объектов.
Микроволновая пушка, говорите?
Интересно, в какой момент она выстрелила, превратив Энигму из крутого диггера в слепого полусумасшедшего старика? За три шага до двери? За два?
Иван дошел и встал перед дверью. Серая краска на двери была покрыта слоем пыли, едва различимая надпись «Посторонним вход воспр.». Иван стоял, чувствуя, как на затылке собираются мурашки. «Пулемет» смотрел на диггера сверху. Иван ждал. Ничего не происходило.
Иван оглядел дверь. Сердце билось так, что слышно на поверхности. Ничего. Стоп… В очередной раз оглядывая, он наткнулся взглядом на маленький металлический кружок практически одного цвета с дверью. Иван помедлил, потом приложил карточку к кружку…
Бух, бух, сердце.
За долгое мгновение до того, как за дверью что-то пискнуло, и в центре двери загорелся крошечный зеленый светодиод, Иван успел вспомнить, – сколько всего произошло за это время. Война, похищение генератора, штурм Маяка, газовая атака. Предательство, смерть, долгое возвращение, ЛАЭС. Атака тварей.
Успел вспомнить лица. Уберфюрера с исцарапанной рожей и бешеным светом голубых глаз, Мишу – ставшего все-таки диггером, Манделу, который не боялся дышать наверху, Звездочета, Шакилова, Седого, Лали, Марио. Всех…
Таня, подумал Иван. Вот и все кончено. Сейчас я изжарюсь.
И вдруг загорелся зеленый огонек.
В двери пискнуло, затем щелкнуло. И она начала медленно открываться…
* * *
Иван закрыл мертвецу глаза и выпрямился. Мертвая тишина. Иван оглядел присутствующих. Таня вскочила, лицо белое.
На Ивана смотрел генерал.
– Ты все-таки поразительный человек. Почему ты не со мной, Иван? – Мемов покачал головой. – Теперь уже поздно, к сожалению. Арестуйте его! – приказал он охранникам.
Серые двинулись к Ивану с двух сторон, поднимая автоматы. Ну-ну, подумал диггер. Иван опустил ружье в расслабленных руках. Перезарядить его он просто не успеет.
Генерал посмотрел на Ивана:
– Ты же знал, что прийти сюда – это самоубийство? Знал?
– Да, – сказал Иван. – Конечно.
– Тогда почему пришел?
«Иногда свобода – это право выстрелить себе в висок».
– Надоело бегать. Зло должно быть наказано, генерал. Я так думаю.
Иван выпрямился. Адмиральцы подошли к нему с двух сторон. Один из них был бородавчатый, тот, что с Восстания. Иван усмехнулся. Какая приятная встреча.
– Бросай оружие, козел, – приказал бородавчатый резко.
В руках у него был калаш.
– А надо? – спросил Иван.
Краем глаза он видел, как двигается Пашка на своем кресле-каталке. Вжи-и, вжи-и.
– Бросай, кому сказано!
Иван пожал плечами – надо, так надо. Отпустил правую руку, ружье прикладом стукнулось о гранитный пол. Плавно отпустил левую руку. Стук. Ружье ударилось и лежало теперь на полу. Жаль, хорошая штука.
Адмиральцы подошли вплотную.
– Мои любимые конфеты, – сказал Иван медленно, поднимая голову. – Слышишь, урод? Бато…
– Нет! – крикнул генерал. – Не…
* * *
Зеленцев пригнулся и ступил в туннель. Плечи касались обшарпанных бетонных стен. Луч фонаря высвечивал из темноты длинный проход, ведущий… Куда? Зеленцев не знал. Хотя и злился, что не знает. Пока он изучил только свой маршрут и пару ответвлений.
Его только недавно перевели из технической обслуги объекта 30 в охранную службу ГУСП, в подземники, и он еще не привык. Хотя он и прошел все тесты на психологическую устойчивость, выдержку и прочее, ему явно чего-то не хватало в этих бетонных подвалах, когда от стен тянет холодом, а свет электрический, процеженный, безвкусный, Зеленцеву не хватало воздуха. Какой под землей воздух? Какая-то кислородосодержащая смесь, а не воздух.
Зеленцев продолжал идти. В одном месте на стене он увидел надпись «Enigma хороший человек TM», покачал головой. Юмор прежних подземных обитателей ему пока был недоступен, казался даже не юмором, а атавистическим проявлением – когда обезьяна, ставшая из человека снова обезьяной, берет пульт и щелкает перед мертвым телевизором. Словно каналы однажды могут переключиться, и обезьяна увидит движущиеся, имеющие смысл картинки.
Под землей все не так.
Зеленцеву под землей не спалось. Вернее, во время дежурства трудно было не зевать и держать себя в норме, глаза смыкались, – но стоило добраться до койки… все. Часы мучений. Долгие часы мучений.
Под землей – Зеленцев хмыкнул. Забавно, что само основное убежище находилось глубже, а здесь был как раз верхний ярус, примыкающий к остальному метро. Но внизу были сады, теплицы, даже зверинец, уютные многоярусные помещения для хозяина и остальных, бассейны и спортивные залы. Было все, что пожелаешь, – в том числе для обслуги убежища. Хозяева проводили время в удовольствиях, а такие, как Зеленцев, их обслуживали.
Зеленцев был потомственным слугой.
В пультовой ему предстояло сидеть перед рядами мониторов. Зеленцеву доставляло своеобразное удовольствие наблюдать, как дикари возятся там, во внешнем периметре. Огромная разница между жизнью здесь, где их было немного и все избранные, и там, где дикари теснились и убивали друг друга за кусок крысятины или за патрон, была отчетливо видна на экране монитора. «Мы эолы, – сказал один из хозяев, – они – морлоки. Подземные твари. Людоеды».
Услышав сигнал – сработал датчик движения у переходного тамбура, – Зеленцев ускорил шаг.
Зеленцев попятился. Он должен был завершить обход и вернуться к пульту управления метро. Это теперь была его работа – пока хозяин не вздумает его повысить или, наоборот, понизить в должности.
Перед ним стоял один из этих дикарей.
Грязный, злой и опасный.
Дикарь навел на Зеленцева двуствольное ружье. Впрочем, охранник не сомневался, что при желании его разорвали бы голыми руками.
– Как мне включить свет на Василеостровской? – спросил дикарь хрипло. – Ну, соображай.
– Как вы сюда попали?! – спросил Зеленцев.
– Не важно. Давай, веди. Где у тебя управление электричеством?
Какой образованный дикарь. Зеленцеву ничего не оставалось, как привести его в пультовую. Дикарь с интересом оглядел ряды мониторов, потом посмотрел на карту метро – с обозначениями станций и бункеров.
– Похоже на табло управления реактором, – сказал дикарь.
Зеленцев выпучил глаза – какой образованный дикарь, однако. Но тот уже повернулся:
– Василеостровская?
Зеленцев молча показал на тумблер с надписью «Вас.».
– Включай.
– Вы не понимаете. Это подача электричества на распределительный щит…
– Разберемся, – сказал дикарь. – Включай.
Щелк. Лампочка загорелась зеленым.
– Все? – дикарь посмотрел на Зеленцева.
– Все.
– Смотри, – сказал дикарь так, что у охранника побежали мурашки по спине. Усмехнулся. – Если лампочка перестанет гореть, я вернусь… – он оглядел Зеленцева с головы до ног. – И поубиваю вас всех к чертовой матери.
Когда дикарь ушел, Зеленцев долго сидел перед пультом, глядя на ряды светодиодов, обозначающих линии и станции.
Рука потянулась выключить… Иначе хозяин накажет…
Потом он вспомнил глаза дикаря. Нет уж. Отдернул руку, посмотрел на зеленый огонек «Вас.». Зеленцев осел в кресле. Пускай немного погорит. Лучше уж так…
Чем вернется этот дикий и всех поубивает.
* * *
– Нет! – крикнул Мемов. Сделал шаг вперед.
Иван видел, как изменилось лицо генерала. Адмиральцев восемь человек, я в любом случае смертник. Так что – повеселимся.
В следующее мгновение он носком ноги подцепил ружье. Рывок вверх. Ружье подлетело. Время застыло. Иван увидел медленно вытягивающееся лицо бородавчатого. Диггер поймал ружье двумя руками, сжал. Тяжелое. Хорошо.
И сразу рывок вправо. Н-на! Ударом приклада Иван снес бородавчатому пол-лица. Тот отлетел на полшага, начал падать.
Иван дернул ружье в другую сторону. Р-раз. Хруст. Стволы ударили второго адмиральца в лицо. Брызги крови.
Падает. Двоих нет. Осталось шестеро.
В следующее мгновение Иван присел на колено, уходя от выстрелов…
* * *
Самым трудным оказалось с Гостиного двора добраться до Василеостровской. Блокаду сняли, но нормальное сообщение со станцией еще не восстановилось. А цена снятия блокады – уход Постышева и новый комендант. Сазонов оказался как нельзя кстати. Он въехал на Василеостровскую на белом коне, неся с собой свет и покой.
А еще новому коменданту была нужна жена.
Почему она согласилась? – спросил Иван сам себя.
Потому что потому.
Он натянул противогаз, продышал. Норма.
Наверх Иван вышел через туннель, проходящий под Невой, через туннель с заброшенным траволатором – прямо на Васильевский остров. Теперь нужно было дойти до вентшахты рядом с Приморской. Гораздо дальше, чем до Василеостровской, но гораздо безопасней. Конечно, если прогулка по мертвому городу вообще может быть безопасной.
Иван выбрался из заваленного выхода, встал на одно колено и огляделся.
Время белых ночей закончилось. Теперь это была нормальная летняя ночь. Над лютеранским собором высоко в темном небе кружили крылатые твари. Все-таки у них там гнездо, подумал Иван.
До него донесся тоскливый, пробирающий до костей крик.
* * *
Иван присел, уходя от выстрела.
И вдруг вспыхнул свет.
* * *
Это был заброшенный бункер на Приморской. Иван его сразу узнал – хотя не был здесь уже очень давно. Воды здесь было по колено, луч фонаря скользил по обшарпанным стенам. Отсыревшие лохмотья ядовито-зеленой краски свисали до пола. Медленный, застоявшийся воздух. Плюх, плюх – когда переставляешь ноги.
Иван поднял двустволку, к цевью был примотан фонарик.
Он прошел «чистый» тамбур, комнату отдыха и оказался перед дверью в склад. Толкнул ее ногой. Вошел, освещая себе путь. Пятно света плясало на мутной, зеленоватой воде.
Иван остановился.
В первый момент Иван подумал, что ему не хватает воздуха. Потом – что его даже слишком много. Голова кружилась.
Кощунство. Словно у него на глазах творилось нечто чудовищное. А он смотрит, не в силах этому помешать.
Старый дизель-генератор Василеостровской, «похищенный» бордюрщиками, стоял в воде. Ржавый и сгнивший.
А мы за него людей убивали, подумал Иван.
* * *
Это было, как во сне. Иван присел на колено, перехватил ружье за цевье. Сейчас переломить его, вставить патроны…
Он краем глаза видел, как вскидывает калаш адмиралец. Поворачиваем рычаг…
Щелк!
Очередь прошла над головой Ивана.
Переламываем ружье. Донца гильз. Тремя пальцами, обжигаясь, Иван выдернул курящуюся гильзу, зашипел от боли, выдернул вторую.
И вдруг вспыхнул свет.
Ивану на мгновение показалось, что он снова пытается выглянуть из окна корпуса ЛАЭС – днем. На улице пасмурно, сказал Федор. Впрочем, ему лучше знать. Ивану же казалось, что он погрузился в океан обжигающего, яростного света. В следующее мгновение что-то сильно толкнуло его в плечо, опрокинуло на платформу. М-мать. Иван ударился спиной, но двустволку не выпустил.
И тут пришла боль.
В меня попали, понял Иван с удивлением. Надо же.
Это не закончится никогда.
Власть – чудовище с тысячей прозрачных щупальцев и розовым нервным узлом там, где должен быть мозг.
Почему мы должны сражаться и умирать за чьи-то там идеалы?
Над лежащим диггером склонился Мемов.
– Лежи спокойно, Иван. Сейчас мы найдем врача.
У диггера забрали ружье. Иван лежал и чувствовал, как жизнь вытекает из него теплым ровным потоком, как из треснувшей фляги. Откуда-то издалека он слышал крики Тани: «Пустите! Пустите меня!» Недовольный гул голосов. Но, похоже, генералу все-таки удалось предотвратить бунт. Старый, но крепкий тиран. Куда мне до него.
– Свет – это твоих рук дело? – спросил Мемов. Оглядел станцию. – Немного поздновато, конечно, но впечатляюще. Я всегда в тебя верил.
– Ты сволочь, генерал, – сказал Иван. Губы пересохли. – Даже хуже. Ты – политик.
Лицо генерала потемнело. Что, не нравится?!
– Сейчас тебя перевяжут, – повторил Мемов. – Мне жаль, Иван. Я надеялся, что ты поймешь меня. Я даже надеялся, когда мы еще сражались на одной стороне, что ты продолжишь мое дело. Объединишь людей. Каждому создателю империи нужен достойный преемник, понимаешь?
– Империя? Это твоя мечта, генерал?
– Да. Объединенное человечество. Ярость, направленная в одну точку. Да перевяжет его кто-нибудь, наконец?!
* * *
Но перевязать Ивана не успели. Басовитый грохот пулемета разорвал тишину станции. Затем резко оборвался. Закричал человек. Второй.
Генерал встал.
– Что за… – он замолчал.
Тишина.
Такая тишина, что Иван слышал, как потрескивают спирали в электрических лампочках. Платформа была залита светом, люди стояли и сидели, еще не понимая, что значат эти звуки. Эти крики.
А это значит, подумал Иван холодно, что кто-то или что-то прорвалось через блокпост. Сюда идут чужие.
Иван рывком, едва не потеряв сознание, перевернулся на бок. В глазах потемнело. Когда, наконец, он смог видеть, то не поверил своим глазам.
К ним с другого конца станции шел «пассажир». Блокадник.
Огромная серая фигура шагала по платформе Василеостровской.
Крики. Грохот перевернутого стола.
На пути «пассажира» оказался один из адмиральцев. Человек вскинул автомат…
Уходи, подумал Иван.
Ударила очередь.
Тварь вдруг двинулась быстро, схватила адмиральца и подняла. Расплющила. Сломанная фигурка в руках твари. Как тряпичная кукла.
Кровь потекла на гранит пола, точно ее выжали.
Тварь отпустила адмиральца, тот упал, сложившись. Пассажир перешагнул через труп, двинулся к людям. Неторопливо и словно бы хромая.
Иван снова поразился, насколько у твари маленькое лицо – по сравнению с огромным, за три метра, ростом. Плоский кружок с двумя дырами вместо глаз. Размером с лицо ребенка. И рта нет. То есть…
Куда он жрет, интересно?
Мемов выпрямился. Огляделся.
– Детей в укрытие! – закричал генерал. – Быстрее! Мужчины, ко мне.
Всеобщее столпотворение. Бегущие люди, вопли.
Наконец к диггеру наклонился Олег Кулагин.
– Ван… ты… что нам делать?!
– Иван, – повернулся к нему генерал. – Нам сейчас не до разборок…
– Делайте, что он говорит, – Иван откинулся. Сил вообще не было.
Кулагин подумал и кивнул.
Красный туман перед глазами. Блин. Ивана подхватили под руки. Диггер с интересом наблюдал, как ботинки подскакивают, когда его волочат по платформе. За ботинками оставался кровавый след.
Его протащили по граниту, прислонили спиной к перевернутому набок столу.
– Стройся, – скомандовал Мемов.
Открыли проходы в южном торце Василеостровской, туда спускали детей и женщин. Крики, плач, причитания.
Быстрее.
Бойцы в своих лучших костюмах, тщательно выбритые, во всем свежем, выстроились перед импровизированной баррикадой. Правильно, в бой нужно идти в чистом, подумал Иван. Огнестрельное оружие было только у нескольких человек, остальные вооружились, чем попало. Ножками стульев, палками, даже кулаками.
Василеостровцы и адмиральцы стояли плечом к плечу.
Вот что объединяет людей, подумал Иван. Не смерть. А ненависть.
Может, ксенофобия – это не так уж плохо?
Генерал встал с краю.
– Готовься, – сказал он хриплым, надсаженным голосом. Зато командирским спокойным тоном. Поднял пистолет и прицелился в тварь. – Стрелять только по моей команде.
«Пассажир» плавно приближался. Казалось, он почти плывет над платформой, настолько бесшумно и плавно он двигался.
Черные дыры глаз смотрели на людей.
– Огонь, – скомандовал генерал.
Загрохотали автоматы и винтовки. Вспышки.
Оружия всего ничего. В основном в оружейке за спиной твари, подумал Иван с горечью. Генерал хотел обезопасить себя от мятежа – и сыграл на стороне твари. Мемов тоже это понял. И пытается исправить ситуацию.
Но, похоже, уже поздно.
Вспышки. Тварь задергалась.
В следующее мгновение Блокадник врезался в строй, разбрасывая людей, как игрушечных солдатиков. Движения его длинных рук-лап, молниеносно-быстрые, казались смазанными от скорости. Крики боли и грохот выстрелов заполнили станцию.
Еще через мгновение Иван увидел, как «пассажир» наклоняет к нему серое круглое лицо.
* * *
«Привет, Иван».
Все, это конец, подумал Иван. Попытался отодвинуться…
– А-афигеть, дружище! – услышал он.
Вж-и-и-и-и!
Разогнавшись, Пашка врезался в «пассажира». Бам. Треск.
Серое лицо изогнулось на толстой шее. Казалось, тварь с удивлением смотрит на человечка, таранящего ее на коляске. Вжи-и-и. Бам! Пашка снова откатился и снова… вжи-и-и… бам!
Молниеносное движение длинной конечности. Пашка отлетел вместе с креслом, опрокинулся на бок, покатился. Скрежет металла.
– Нет, – сказал Иван.
Он перекинул непослушное тело на правый бок. Встать, приказал себе. Надо…
Пашка выпал из коляски, перевернулся на живот и пополз, подтягивая себя на руках. Иван видел его потный, упрямый лоб. За Пашкой волочились резиновые, словно сдувшиеся, ноги.
Лицо Пашки горело огнем. Упертый.
Что он собирается делать? Что он вообще может сделать против этой чудовищной машины смерти?
Мы, люди, такие упрямые.
Тварь взмахнула длинной тощей лапой. Удар. Пашку прибило к платформе, практически расплющило. Свет в упрямых глазах погас. Он уронил голову на пол.
«– Думаешь, ей понравится?
– Что? – Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. – Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок».
Где мое оружие? – Иван едва не застонал от бессилия.
Рядом встал генерал. Иван видел его профиль, подсвеченный потолочными лампами.
Тварь остановилась в нерешительности.
Она переводила взгляд темных провалов с Ивана на Мемова. И обратно. И снова на диггера, потом на генерала…
Словно не могла выбрать.
Иван увидел, что твари все-таки изрядно досталось. Серая ровная кожа была местами изрезана глубокими ранами – они чернели, темные точки от попаданий пуль по всему телу. Черная маслянистая жидкость стекала по телу твари из многочисленных ран. Кровь? Одна из конечностей твари была почти странно изогнута – словно по ней били чем-то тяжелым. В ярости.
«Ты со скинами, мля, связался, понял?!»
Тварь смотрела. Ее словно перекосило на один бок.
Черная жидкость медленно растекалась по гранитному полу.
Похоже, подумал Иван, не только я тут держусь из последних сил.
– Ну, чего ты ждешь? – спросил Мемов у твари.
Шагнул вперед.
Между Иваном и «пассажиром». Поднял пистолет, прицелился в круглое маленькое, почти детское лицо.
– Я, может быть, сволочь и урод, Иван, – сказал генерал негромко, не оборачиваясь. – Но я не политик. Между тварью и человеком я все-таки выберу человека.
Выстрел. Вспышка.
Лицо твари дернулось.
– Нет, – сказал Иван беззвучно.
В следующее мгновение чудовищный удар отбросил Мемова. Генерал взлетел под потолок и обрушился вниз, покатился, словно был совсем без костей. Может, так оно теперь и было.
«Ты убьешь собственного отца».
Лицо Блокадника снова приблизилось к Ивану…
Вспышка. Вспышка. Вспышка.
Рядом с глазами твари появлялись новые черные дыры.
Иван поднял взгляд.
Рядом с ним стояла Таня в белом подвенечном платье, забрызганном кровью, и держала в руках револьвер Сазонова.
Из ствола «кольта-питона» поднимался дымок.
* * *
Медленно, словно огромное строение, Блокадник завалился набок и упал. Иван почувствовал телом, как сотряслась платформа. Кончено. Умирающая серая тварь протянула к Ивану длинную лапу… Замерла. Из провалов глазниц – круглых, бездонных – на него смотрела иная экосфера. Резервный вариант, в котором человечеству попросту не было места.
Мы – динозавры, подумал Иван.
Трицератопс, бронтозавр, игуанодон. Человек.
– Да пошли вы, – сказал Иван серому. – Мы вас все равно поубиваем нахрен. Голыми руками передушим, если понадобится. Вы, мля, еще не поняли, с кем связались! Вы с человечеством связались, поняли?!
Серый смотрел.
И тут Иван все понял. Моя «точка сборки».
Старик был прав. Существуют цели другого уровня. Не спасение отдельного человека, а – человечества.
И генерал был прав. Веганцев нужно остановить.
Даже если это люди.
Не природа делает человека человеком, а нечто другое. Сын старика больше человек, чем тот же Сазонов. Чем те же веганцы…
Иван сжал зубы и застонал. Все потеряно.
И никто за мной не посылал эту тварь. Ее послали за Мемовым, когда чужие – веганцы? – почувствовали, что генерал опасен. А тварь приняла меня за него, потому что мы близкие родственники. Не знаю, что у нас общего – запах, кровь? Излучение мозга? Но тварь шла за мной, хотя должна была идти за генералом. Ошибка. Сначала по метро – вот откуда эта тяжесть в затылке. Потом – до ЛАЭС и обратно.
И получается, я сам вывел Блокадника на Мемова.
И никакой надежды у меня не осталось. Я во всем был не прав. Везде ошибался. Я неудачник. Я вывел тварь на собственного отца. Сделал то, чего добивались веганцы. Война все-таки начнется.
Генерал был еще жив. Отец. Быстрее, подумал Иван. Я должен ему сказать… Хоть что-то успеть исправить. Он пополз, подтягивая себя руками и пальцами. Ногти соскальзывали по граниту.
– Генерал!
Светлые глаза Мемова дернулись, с трудом остановились на лице Ивана.
– Иван… ты… у меня есть… слон… – глаза Мемова застыли.
Иван беззвучно зарычал.
«Я твой сын. Слышишь ты, мертвый старый тиран! Я твой чертов сын. У тебя есть преемник» – хотел сказать он.
Но было уже поздно. В мертвых глазах Мемова отражался светлый, в пятнах сырости потолок Василеостровской.
Иван откинулся на спину. Теперь все.
Героический неудачник. Вот ты кто, Иван. Героический, блин…
– Иван, не умирай.
Ничего, у меня еще остались патроны, подумал Иван. Мы еще побарахтаемся… Ноги только мерзнут. А так ничего. Сейчас только немного отдохну и встану.
– Иван! – его тряхнули. Он поморщился, не открывая глаз. Да что такое… даже поспать не дают…
Танин голос:
– Иван, сукин ты сын! Сволочь, придурок, негодяй. Где ты шлялся? Только попробуй мне сдохни, я тебя лично придушу! Слышишь, придурок?!
Белое, подумал Иван. Где я видел ее в этом платье? Тот вечер, когда уходил на войну. Конечно. Иван снова чувствует, как его рука обнимает Таню за талию, чувствует, какие холодные у нее ладони. Чувствует рельеф ткани под пальцами…
– Слышишь?!
Он открыл глаза и увидел ее лицо. Наконец-то.
– Привет, Таня, – он улыбнулся сквозь красные полосы боли. Платформа под ним уплывала вниз и в сторону и в бок. И это было хорошо. – Я дома.
