Глава 4
Кто добровольно падает в ад
Башкортостан, Новая Уфа (координаты: 54°41'49,2''с. ш., 55°50'03''в. д.), 2033 г. от РХ
Пуля смотрел на стенку. Краска, по-уставному зеленая, шла только под самым потолком. Красили давно, и она успела облупиться, кое-где выпала забавными кусками мозаики. Из верхнего левого угла на Азамата строго смотрел профиль прямо-таки исторического деятеля Ахмет-Заки Валиди, увиденного пару раз на старых барельефах в брошенном городе за рекой. Пониже, у самой границы кафельной, аккуратно наклеенной плитки, как будто извивался странный мутант, похожий на большущую сороконожку.
Он постарался расслабить мышцы. Сколько предстоит сидеть, молчать и ждать, Пуля не знал. Саднил распаханный ударом приклада затылок, ныла щека, ударившаяся об землю.
В себя он пришел на холодном металле мотодрезины, резво несущейся по недавно уложенному полотну. Зачем его везли в город, Азамат себе не представлял – никаких проступков, указанных в декретах Новоуфимского исполнительного комитета компартии, он не совершал. Вроде как. Официально, во всяком случае.
Спрашивать у санитаров, сидевших рядом на лавках, не стоило: если уж спеленали по рукам-ногам да шваркнули прямо на пол, то церемониться с ним точно не станут. А там время покажет, что да как. Беспокоило отсутствие Леночки. Но скоро малышка пискнула откуда-то спереди, и Пуля расслабился. Раз жива, то вряд ли ей сделают что-то плохое сразу по прибытии. Хотели бы, так убили прямо в Чишмах. Кто-то из санитаров, скорее всего, знающий его по войне с Стерлитамаком, даже сжалился. Набросил сверху его же, Пули, собственный плащ, да подложил под голову жилет. А уж спать на нем, наплевав на жесткую и твердую подкладку, Азамат научился давно. Тревожили мысли о Саблезубе, но усталость взяла свое.
Ночь пришлось провести в приемнике, спрятанном в глубине одного из бункеров администрации, а сейчас он сидел и смотрел на стену кабинета, куда его привели с десяток минут назад. Стена и пол Азамату не нравились.
Кафель скалывали где-то, а потом тащили сюда. И здесь, с освещением в виде тусклой лампочки под потолком, кусок за куском, ровняя и убирая сколы, облепляли стены и пол. Чем хорош кафель, если не покрыт мельчайшими выщербинками, когда он гладкий? Его очень удобно отмывать.
От чего угодно, без разницы. От пролитого супа, от грязи, от соплей, мозгов или крови. Особенно если руки, трущие грязно-бирюзовую поверхность, стремятся загладить самую мельчайшую вину перед партией и народом Новоуфимской Коммунистической Республики.
Азамат почему-то не сомневался в принадлежности комнаты. Почему-то сразу думалось о СБ. А сосед только утверждал в этой мысли. Хотя, если быть точным, то все же соседка – в некоторые дни не перепутаешь. Если обладать нюхом и знать, что чуять. Хотя хрен редьки не слаще. Мужчина и женщина, молодая или не очень, да хоть бабка.
Пуля старался быть честным с девочками, девушками и женщинами. Обманывать их в некоторых вопросах считал просто невозможным и заведомо глупым, в частности, в определениях их возрастного статуса. Моложе пятнадцати? Девочка. Нет двадцати пяти? Пусть и с натяжкой, но все же девушка. А уж дальше, пусть многие из них и обижались, шли исключительно женщины.
Вот соседку, спокойно сидящую в затемненном углу позади, даже не видя, Пуля отнес к женщинам. Но молодым. Вряд ли она сидела здесь просто так, и, соответственно, имела прямое отношение к СБ. А в СБ, как он знал не понаслышке, редко служили женщины старше сорока. Причину Азамат ведать не ведал, но так и было.
Она молчала, шелестя перелистываемыми страницами. Азамату разговаривать первому не хотелось. Заговорил – значит, взял и показал собственную слабость со страхом. Ждать пришлось недолго: увидев мужчину, резко вошедшего и севшего за стол, Пуля поскучнел. Встреча с Петром Ильичем Дармовым, заместителем председателя СБ, да еще если сидишь напротив него в наручниках, ничего хорошего не предвещала. Даже если он, Азамат, ничего вроде бы и не совершал.
– И чего это у нас товарищ Абдульманов в наручниках? – поинтересовался Дармов. – Уколова?
– Вы не говорили о каких-то особенных мерах для задержанного, Петр Ильич. Снять?
– Мм-м, да пока подождем. Посмотрим на поведение нашего гостя. Дай-ка сюда, тоже полистаю.
Она встала, пройдя мимо Азамата. Да, он не ошибся – молодая женщина. Высокая, поджарая, с длиннющими ногами и такими же волосами, собранными в хвост. Редкая роскошь по нынешним временам – иметь такую гриву. В возрасте Азамат не ошибся, ей, на первый взгляд, оказалось не менее тридцати. Дармов открыл папку, желтую, старую, из пластика. Посмотрел на Пулю.
– Здравствуй, Азамат.
– И вам не хворать. – Пуля кивнул головой. – За что меня так жестко?
– Переборщили сотрудники санитарного управления, бывает. Я-то им поручил просто тебя найти, как услышал про какого-то бродягу, решившего повоевать с мутантами. Да еще и с котищем величиной с собаку. Так, понимаешь, мне и показалось, что это ты и никто иной. Попросил пригласить в гости, организовать доставку, ну вот, а вышло так, как вышло. Сам понимаешь, работа у них нервная, животина эта твоя ненормальная… а тут раз – и ты, весь такой с девочкой, имеющей явные признаки мутации. Да с оружием, да еще весь в состоянии аффекта.
– Я на ногах еле держался… Петр Ильич?
– Да, Азамат?
– Может, перейдем к делу?
Дармов, пожалуй, самый страшный человек Новой Уфы, улыбнулся. Прямо так и засиял доброй отеческой улыбкой, ласково глядя на бывшего бойца республики, сидящего напротив него в наручниках. Довольные морщинки так и разбежались от прищуренных глаз, пухловатые щеки забавно поднялись.
– Полагаешь?
– Уверен.
Дармов хрустнул пальцами. Азамат поморщился, и вовсе не от звука. Зампреда СБ назвать симпатичным не смог бы даже слабовидящий – ну, что поделать, если в облике Петра Ильича отсутствовали черты, хотя бы как-то приятные глазу? И не страшный, и просто обычный, но… что-то заставляло нервничать. А уж руки у Петра Ильича…
Азамат повидал немало рук. Понятно, что ухоженных, белых и гладких, красивых и ладных, встречать приходилось не так уж много. То ли дело, если говорить про цыпки, мельчайшую сетку порезов, въевшиеся пятнышки и точки грязи, коросты болячек, вздувшиеся вены и мозоли от лопат или топоров – этого хватало в избытке, жизнь после великой Срани только способствовала. Тонкие пальцы с прозрачно-синеватой кожей, пальцы, похожие на жирных гусениц, пальцы-сучки, узловатые и сильные. Маникюр, настоящий, с удаленными кутикулами и нанесенным лаком он сподобился видеть целых два раза. Сейчас, спустя всего двадцать лет после всемирной жаркой бойни, руки могли выдать своих хозяев с головой.
Обрати внимание на синие точки на пальцах и поймешь, что перед тобой не свинарь, а слесарь, с навсегда оставшимися отметками стружки. Заметь уродливо выпирающие мозоли от карандаша или ручки на первых фалангах указательного и среднего пальцев, и узнай писаря или счетовода. Оцени темноту кожу, шершавую от постоянного ветра, и поздоровайся с таким же вольной бродягой, как ты сам. Азамат не любил и боялся только крепких, постоянно чистых и пахнущих мылом или карболкой ладоней врачей.
Огромные кисти Дармова заставляли Азамата нервничать. Сильные, с выбитыми костяшками, белые и гладкие. Из-под рукавов темно-зеленой рубашки, жестко топорщась, выглядывала густая рыжеватая поросль, а на кистях и пальцах ее не было. А уж глядя на сами пальцы, с расплющенными и тупыми овалами ногтей, Азамат радовался, потому что Петр Ильич не работал в единственном лазарете города урологом. А у него, Пули, никогда не возникало желания проверить простату.
– Ну, к делу, так к делу… – Петр Ильич нажал на кнопку звонка, утопленного в стол. Дверь скрипнула, пропуская дневального. – А принеси-ка, братец, нам чайку. Азамат, ты же не откажешься от травничка? Да еще с медком? Вот и я так же сразу подумал, что не откажешься. Та-а-а-к, бывший боец бывшего отряда ОСНАЗ, поведай мне, каким же хитрым путем догадался о деле, имеющем к твоей персоне самое непосредственное отношение?
Азамат чуть подвигал затекшими плечами. Запястья потихоньку наливались тяжестью, перемешенной с зудом, огнем пробегавшим по сосудам.
– Тоже мне, секрет Полишинеля… – Пуля поерзал на стуле. Твердые края врезались в ляжки очень ощутимо. – Обязательно поделюсь, но вот только мне очень интересны две вещи.
– Это какие?
– Где девочка? И где мой кот?
Дармов снова расплылся в улыбке. Азамату хотелось сплюнуть от злости, а этому хоть бы что – так бы и сидел дальше, улыбчивый да довольный.
– Девочка твоя, дочка Михаила Сосновцева, сейчас находится в здании СБ. Пока, во всяком случае. А вот где мутант, что повсюду таскается за тобой, я не знаю. Мало того, что кошак жив, и не пристрелен тобой лично из-за явно нарушенного генома и опасности для жителей республики, так он еще и удрал, как доложили санитары.
Азамат скрипнул от злости зубами. Плохо дело, что сказать. Раз Леночка здесь, значит у Дармова к нему явно нечистое дело. Идти в отказ, заявлять, мол, нет, она мне никто, глупо – была бы никем, так не полез бы за ней единолично к навье.
– Так ты, отставник, поведаешь нам с Евгенией свои предположения по поводу причины твоего визита в СБ?
– Мне надо сделать что-то для вас. Тихо и незаметно.
– Каков молодец, а! – Дармов хлопнул ручищей по столу. Вошедший дневальный чуть не уронил с испуга чайник. Петр Ильич неодобрительно покосился на него и отрубил короткими фразами: – Поставь сюда. Кружки у меня есть. Выйди.
– Трубочка есть, чтобы чаек пить? – поинтересовался Азамат.
Дармов нахмурился и вновь расплылся в улыбке. Доброй она не казалась, скорее ненастоящей.
– Уколова, а расстегни-ка Азамату наручники. Ты ж не будешь от нас сбегать, в драку лезть?
– Не буду. – Пуля подождал щелчка, и с удовольствием начал растирать запястья. Закололо, кровь побежала быстрее. – Вкусно пахнет. Мята?
– И она, родимая, но немного. Вредно же, ты чего? – Петр Ильич набулькал по кружкам травяного взвара. Смородиновые листы, дорогущая земляника, душица, чуть зверобоя, и мята, куда ж без нее. Нормального чая Азамат и не пробовал, лишь слышал. Порой доводилось хлебнуть не взвара из местной зелени, а чего-то другого. Вкус настоя, темного и почему-то отдающего грибами, Пуле нравился. А вот пил он его у водников, да-да.
Делиться своими ощущениями от неплохого горячего напитка с кем-то здесь, в месте, называемом «домом», Азамат не спешил.
Во-первых, откуда он попал к водникам, Пуля знать не знал, но предполагал, что родина сухой смеси лежит далековато от течения Большого Кинеля, не говоря уж про Самарку или саму Волгу. А раз так, то география относительно пригодных и заселенных земель здесь, в Приуралье, в оренбургской степи, да и в Заволжье, расширялась. А такие сведения суть информация важная, подлежащая срочному донесению кому следует. Вот только кому следует, Азамат доносить не хотел. Совершенно. Абсолютно. Полностью.
А во-вторых… а вот во-вторых основной причиной становились водники. Прав сейчас Петр Ильич насчет кота. Саблезуб не лошадка, пусть и зубастая, но быстро стреноживаемая и дрессируемая. Саблезуб – хищник, для человека очень опасный. А он, Азамат, шатаясь с ним повсюду, плевать хотел на установленные Новоуфимской республикой санитарные нормы. Если же кто-то из СБ или санитаров узнал бы про его шашни с водниками… Нет-нет, Азамат и думать про такое не хотел.
– Смотри-ка, Уколова, наш гость что-то задумался. – Дармов усмехнулся. – А?! Нет, ты с нами? Ладно, Абдульманов, хорош ходить вокруг да около.
Дармов ударил рукой по столу, откинулся на спинку своего немаленького кресла. Вот теперь он точно стал самим собой – без маски, без притворного добродушия. Короткие волосы жестко торчали вверх, рыжея в тусклом свете. Глазки, светлые, рыбьи, ожили, блеснув зло и умно. Щеки, в легких оспинках, перестали прятать ямочки от улыбок.
– Слушай меня внимательно, сталкер. Словечко-то какое кто-то подобрал… сталкер. Эх, прошлое, да грехи наши тяжкие и дети глупые. Как оно там было, Азамат, не знаешь, откуда такое название-то пошло? Не? А я знаю… помню-помню, как жопку твою обосранную на фонтанчике в Баден-Бадене мыл, засранец. Это идиома, Абдульманов. Сталкерами величали малолетних ребятишек, переигравших в игры и обчитавшихся книг о приключениях в краю неведомых мутантов, монстроуродов и страшных опасностей. Сюда бы их, к нам, хоть ненадолго. Так вот, сталкер, дело к тебе сложное, но исполнимое. Уколова, проясни своему будущему напарнику причину нашего с тобой выбора именно его.
Азамат хотел покоситься назад, но передумал. Она не вставала со стула, и тут повернешься немного – проиграешь психологически. Как в игре в «гляделки»: моргнул раньше, о-о-оп, ты продул, лошара.
Голос у офицера СБ, Евгении Уколовой, о которой Азамат ничего раньше не слышал, стал резким:
– Азамат Абдульманов, двадцать пять лет. Уроженец Октябрьского района города Уфа. Воспитывался в интернате имени Юлаева. По окончанию заведения призван на военную службу. После прохождения курса молодого бойца в составе учебного батальона номер три, распределен в учебный отряд ОСНАЗ Службы Безопасности Новоуфимской Коммунистической Республики. Обучение прошло в сокращенный срок в связи с началом боев против бандформирований сепаратистов. Участвовал в боях на направлении Чишмов и Давлеканово, представлен к награждению в виде отпуска на десять сток. Участвовал в боях в районе…
Азамат Пуля слушал ровный и сухой отчет о своем прошлом, смотря на трещины в виде профиля Ахмет-Заки Валиди. Про бои за куски земли, не так сильно выжженной кислотой, льющейся с неба, не опаленной до полного опустошения смертельным жаром радионуклидов. Слушал, и, сам того не желая, старался увидеть за невозмутимым голосом прошлое…
Далеко на востоке небо начало светлеть, выдавая скорый восход узкой розовой полоской. Небо, очистившись от туч, сверкало мириадами уже гаснущих звезд, казавшихся такими близкими.
За пролеском, справа, сухо протрещало прерывистыми выстрелами, но красной ракеты, безмолвно вопящей о нападении, не появилось.
– Эт чего это там? – Мишка Сосновцев с хрустом стянул противогаз, игнорируя устав гарнизонной и караульной службы, потер переносицу и широко зевнул. – Опять наш Дикий развлекается?
– Ага. – Рамиль, покосившись на него, с трудом сдержал зевок. – Он предупреждал, что войну сегодня устроит. Скучно, говорит, просто так сидеть.
– Ну, он и монстр. – Сергей Саныч, все ковыряющийся в старом «ночнике», осуждающе покачал головой. – Адреналина не хватает, что ли? Ну его в баню, воевать-то. Надоело уже.
– Слышь, Саныч. – Пуля толкнул его дульником автомата, спрятанным в картонный цилиндрик из-под «осветилки». – А тебе-то чего мотаться взад-вперед? Сидел бы себе в своей радиорубке на колесах и дрых благополучно.
– Поспишь здесь. – Сергей Саныч уже привычно заворчал. – Я прогуляться решил, проверить, как батарейки зарядились…
– У тебя зарядка появилась? – Мишка уставился на связиста. – А я все думаю, чего он шляется с этой неработающей шайтан-машинкой… И давно?
– Да не-е. Вчера привезли, с Уфы. Попросил своих, они скоммуниздили в штабе и прислали. Так что давайте ко мне, если что, заряжать буду.
– Эх… – Азамат снял картонку. – Сейчас тоже постреляю. Попугаю кэпа, а, Рамиль?
Все четверо, дружно ухмыльнулись. Красные точки трассеров с шуршаньем полетели вперед, через дорогу, через овраг с узенькой речушкой, пропадая в густых, шелестящих зарослях по той, «чужой» стороне. Это не разрешалось командованием, это не экономия боеприпасов, а бесцельная трата. Но командование сидело в Новой Уфе, а ОСНАЗ торчал в наспех вырытых окопах по дороге на Стерлитамак, поэтому – предупредительный огонь, отпугивающий и мутантов, и диверсантов. А напорется на него бродяга, которому взбредет в голову дурь пробираться по ночам этими дикими местами, так не надо шляться где ни попадя.
– Ух! Хорошо-то как, Настенька!!! – Рамиль довольно улыбнулся. – Чуток встряхнулись.
Минутой позже огонь открыл тот самый пулеметчик, со стороны которого недавно они с Санычем и пришли.
– О, девиант, не спит больше, надо же. – Сергей Саныч выглянул за бруствер, заорал. – Кузя, хорош там уже палить, мы тебе верим!!!
– Так чего там было-то? – Пуле давно стало скучно, и хотелось услышать что-то интересное.
– Ну, че… – Рамиль почесался. – Достали вши, мать их… Вышел я, значит, со своей землянки. Прошелся по задним постам, смотрю, у молодых там все в порядке. Ну, думаю, пойду по часовой стрелке, глядишь, и наткнусь на какое-нибудь злостное нарушение Устава гарнизонной и караульной службы. И, представьте себе, только значит, в траншейку то я спустился, и тут… опа-на!!!
Рамиль выдержал паузу, явно подражая кому-то из инструкторов отряда, матерых бывших военных Второй армии.
– Ой, да хорош, Рамиль, не тяни, а?!! – Сергей Саныч повернулся к нему. – Мы чего тут, в кино играем что ли, Уилл Смит, блин. Рассказывай, давай уже, только, чур, не сильно ври.
– Кто, какой вилсмит?! А, ладно. – Рамиль сел удобнее и начал с явным удовольствием врать про свое единоличное героическое спасение спящего отряда. – Я, значит, смотрю, а наш Кузя как-то так интересно лежит на спине. Думаю, ну мало ли, вдруг он звездами любуется. Пойду, вместе с ним посмотрю… Всегда любил на звезды смотреть, когда их видно. Вы ж поняли?
– Да, да… – все дружно закивали, показывая, что поняли.
– И тут как раз Сергей Саныч из окопа вылез, да, Саныч? Ну, пошли мы с ним вдвоем смотреть, чего этот как его там? Да, точно, астроном там углядел, ну, на небе-то. Подходим – а он, значит, лежит, и смотрит открытыми глазами прям на нас… И молчит.
– Точно. – Саныч усмехнулся, завертел, вроде как самому себе не веря, головой. – Я ну очень сильно удивился, как это увидел. Смотрит на нас, и молчит, натурально. Ну, Рамиль, подошел и…
– Как дал ему с ноги в грудак, он же в бронежилете был. Тут Кузя и очухался, а я ему – ты чего? А он мне – я, грит, вас видел, но так испугался, что прям ни слова сказать не могу…
– Вот клоун. – Азамат хмыкнул. – Это ты его за это так отмудохал?
– Ну, да. – Рамиль снова почесался. – А чего он врет то? Заснул, так заснул, а то – увидел, испугался… Пургу какую-то прочесал по ушам.
– Понятно. – Мишка поднял рукав, посмотрев на часы. – Еще час с небольшим, и все, у-а-ха-х-а…
Все согласно закивали. Да уж, самое лучшее, что могло произойти каждый день, – это утренний уход с постов, когда можно на какое-то время просто отключиться, погрузившись в сон. И порой сон приносил кусочек той небывалой, несбыточной, далекой и желанной жизни, сгоревшей не так давно. Цветной, красивой, полной, и, несмотря на сложность, кажущейся легкой и беззаботной, хотя из всех четырех хорошо знала про нее ровно половина, Мишка да Саныч.
– Ну ладно. – Рамиль встал, позевывая. – Пойду я дальше. У меня вон там, справа, трое молодых. Саныч, ты со мной?
– Да-а-а. Пойдем пройдемся…
Ночь из густого черного бархата превращалась в серую с небольшими темными кусками наполовину прозрачную плотную кисею. Хмарь накатывала вместе с солнцем, где-то там, в высоте, упорно лезущем через низкие плотные тучи. Проявились мохнатые горбы холмов, заалела полоса на востоке, чиркнула и скрылась в глубине серой мглы неба. Светлое пятно горы Шихан, вроде бы показавшееся вдалеке, снова пропало.
– Да… – Мишка положил локти на бруствер, вздохнул. – И чего оно нам надо?
– И не говори. – Азамат встал рядом. – Мне все-таки дома больше нравится.
– Дом… Я иногда думаю, вот вернуться бы на самом деле домой. А так и не помню практически, что да как там было. Я ж в армию только пошел, на год. Девушка была, только… взяла да прекратила писать через месяц.
– Письма?
– Ага, трактаты… эсэмэски.
– Чего?
– Ай, какая разница-то! Эх, женщины… У меня подружка есть, в Деме, такая г-о-о-о-р-я-ч-а-а-а-я… А здесь даже за патроны не найдешь никого. Если бы не медсанчасть, то вообще хоть волком вой. И то одна Марина, а она женщина серьезная.
– И не говори, брат. Только вот достала она, писать в траншею ходить. Да?
Стук аккуратно прикрываемой двери донесся из-за спины. Чуть позже, как и всегда в это время, зажурчало.
Мишка подмигнул:
– Слышь чего, братишка?
– А? – Азамат ухмыльнулся.
– Плохо без бабы, говорю. Вот еще как-нибудь Маринка ссать выйдет в окопы, прямо там ее и приголублю. Не все ж капитану личную жизнь устраивать.
Журчать перестало, как отрезало. Почти тут же бухнула отсыревшая дверь. Мишка беззвучно засмеялся, снова подмигнув:
– Ну что, еще одна ночь прошла?
– Ага… Есть хочется. Давай я мотанусь до землянки. У меня там каша осталась, пожрем.
– Давай, вроде уже все. Можно сильно и не переживать. Светло уже, вряд ли уже сегодня что-то будет.
– Точно. Я быстро…
Азамат, пригнувшись, чтобы головой не задеть о низкий косяк кое-как слепленной двери, спустился в землянку. Остановился, оглядываясь на всякий случай, и увидел: слева, у поворота на остатки асфальта, ведущего в Ишимбай, разлетелись, одна за другой, красные ракеты. Затрещала, раскатываясь в утреннем тумане, разноголосица очередей…
* * *
– Эй, Абдульманов, ты заснул там? – Дармов, перегнувшись через стол, щелкнул пальцами прямо перед носом Пули.
– Нет. – Пуля отхлебнул порядком остывшего травничка. – Таких, как я, сейчас не так и мало.
– Это мне решать, мало или много. Ты, боец, еще не сполна расплатился перед партией и народом, знаешь ли.
– Куда там… – Пуля смотрел прямо на него. – Небось еще и должным остался? Петр Ильич, мы с Новоуфимкой рассчитались сполна, у Стерлика и здесь, по течению Белой, и в самом городе. Из сотни человек ОСНАЗа, если не секрет, сколько живых осталось?
– Да что ты, прямо-таки голос моей нечистой совести, ну-ну. – Дармов достал «ногтегрызку», отщелкнув пилку. Взялся за левую руку, еле слышно вжикая металлом. Эту привычку Пуля заприметил еще во время службы. Постоянно, чуть выпадала минутка-другая, Дармов брался на собственные ногти. – Сколько вас от пуль полегло, сколько легкие выблевали из-за кислоты, сколько сдохло от гангрены, лучевой или поноса… Ты мне тут правду матку не режь, боец. Тебя комиссовали только для того, чтобы не убивать героического защитника границы. Тебя и твоих упырей дружков, выживших пять лет назад. Хотя, как по мне, стоило бы не отпускать так просто.
– Это верно. Один вред от нас.
– А нет? – Дармов протянул руку, дождавшись папки от Уколовой. – Не вред, что ли? Контрабандист несчастный.
Пуля напрягся. Азамат Абдульманов, хороший и надежный товарищ, отличный боец, комиссованный по совокупности контузии, ранения и отравления ядовитыми испарениями, никак не мог быть контрабандистом. Он, Азамат Абдульманов, оставшись без дела, стал сталкером. И не более.
А вот сталкер Пуля, и на своих двоих, и отбив весь зад на лошадиных спинах, за пять лет исколесивший огромный и доступный кусок Поволжья, контрабандистом являлся. И сюда, в Новую Уфу с окрестностями, порой таскал вещички, за которые Дармов не просто не погладил бы по головке отеческой ладонью. Не-не, Петр Ильич, если что, с него просто спустил бы шкуру. Что-что, а наркоту партия запрещала.
– А, напрягся, хе-хе. – Дармов хищно улыбнулся. Погрозил пальцем. – И правильно сделал. За доставленную тобой в прошлом году партию дури растительного происхождения тебе светит каторга. Или медленная и мучительная смерть через повешение за шею. Сам понимаешь, что оба варианта плохи, да? На работах сдохнешь тоже не особо быстро, но все же поживешь. А когда тебя подвесят, так и того хуже… душа к гуриям не попадет, ибо выйдет на свет божий через задний проход. Вся такая заляпанная нечистотами. Ты ж у нас муслим?
– Я верю в Аллаха единого. – Азамат не поддался на провокацию. Дармов откровенно наслаждался возможностью поиграть в кошки-мышки. – Так что, да, мусульманин.
– Не обижайся, Абдульманов, я пошутил. Ну, теперь понятно, что мне многое известно? Вот и молодец. Но ничего, мы твой позорный опыт обратим на благо и процветание нашей с тобой коммунистической родины. Или как тебе больше нравится, просто родины? А пусть так и будет, уговорил, чертяка языкастый.
Пуля напрягся. Перестав просто трепать языком, Дармов явно подошел к самому делу.
– Ты единственный из всех твоих дружков и товарищей, кто не просто жив. – Дармов перестал улыбаться. – Ты не спился, не переболел всеми возможными болезнями, превратившись в дряхлое убожище, не отрастил непонятно на чем пуза до колен. А еще ты знаешь те места, куда отправишься в ближайшее время, потому что откуда-то оттуда ты и тащишь к нам всю эту дрянь. «Пятерка» и «маслята» не пахнут ничем, кроме смазки, Абдульманов?
Азамат промолчал.
– Тебе дорога та маленькая лохматая замарашка, оно понятно. Жаль, вовремя не узнал про беду Сосновцева. – Дармов отхлебнул, поморщившись. – Ну, и что это такое? Эй, дневальный! Принеси горячего чаю, давай, иди, выполняй.
– Петр Ильич… – Уколова, молчавшая долго и незаметно, кашлянула. – Разрешите?
– Конечно, Женечка, говори.
– Я не совсем уверена в Абдульманове как кандидате.
– Хм… – Дармов потер переносицу. – Я тоже… но выхода-то у нас, Евгения, нет. Время поджимает, наш друг Пуля знает дорогу и места, что остается? Совершенно верно, Уколова. Остается отправить именно его.
– Куда? – Азамат снова уставился на выщербленного Ахмет-Заки.
– Далеко. – Дармов, наконец-то, положил «ногтегрызку» на стол. – В бывшую Самарскую область. А именно в городок с красивым названием Отрадный. Знаешь такой?
– Знаю. – Пуля поежился. – Далеко и опасно. И если все выгорит, то отпустишь меня с Мишиной дочкой?
– Именно. И даже доплачу, так и быть.
– Не надо. Когда выезжать?
– Ишь, какой, выезжать ему… Капитан Глухарев, пят’як, доморощенный. Утром, до Белебея, ветку дотянули именно туда. Там вас встретит наш человек, работающий с торговцами так называемого Золотого, то бишь Шамиля Абдулмазитовича Алтунбаева. Доставит в Абдулино, и дальше вы пойдете с ними.
– Мы – это кто?
– Ты и вот эта милая девушка. Старший лейтенант Уколова!
– Я!
– Умница. У тебя все готово?
– Так точно.
Дармов кивнул.
– Вот так-то, Абдульманов, ты снова на службе. Только служба твоя с этого момента совершенно секретная. Понимаешь? А это что за черт?
Где-то в здании кто-то дико заорал. Хлопнул один выстрел, второй. Дармов даже не успел подняться, как в дверь влетел дневальный.
– Товарищ майор, там зверюга какая-то… мутант, что ли.
– Что за ерунду ты несешь?
– Да зверь внутрь проник. Кот, только огромный.
Дармов покосился на Азамата, плотно сжавшего губы и уставившегося на самого Петра Ильича.
– Не стрелять в животное! – кулак майора грохнул по столу. – Загнать его куда-нибудь и не соваться! Кто пальнет еще в кота – сгною! Исполнять!
За дверью грохнуло из чего-то серьезного. Азамат вскочил со стула, двинувшись к двери. Евгения, шагнув в сторону, целилась в него из матового ТТ.
* * *
Оренбуржье, где-то рядом с н.п. Бузулук (координаты: 52°46'00''с. ш., 52°16'00''в. д.), 2033 г. от РХ
Третий и Пятый залегли на верхушке холма. Под ними, темнея выж-женными коробками домов, торчал небольшой поселок.
Приземистая и низкая постройка, с прямоугольником «гнезда» на самом верху крыши, стены из бетонных плит, затянутые поверху спиралями «егозы», горбящиеся покрытия переходов, ведущих от постов к основным зданиям. И выпачканные темными липкими потеками цистерны, много цистерн, наполовину врытых в землю. А еще… еще Третий и Пятый, разглядывающие поселение в бинокль и прицел на винтовке, видели еще кое-что очень важное.
Качалки, самые настоящие и работающие нефтяные качалки. С десяток таких, похожих на странных головастых птиц, равномерно поднимались и опускались. Третий толкнул Пятого, показал – наблюдай, и тихо исчез с верхушки холма. Начало похода казалось очень неплохим.
Мазутчики, первая цель отряда Инги Войновской, крошечное поселение бывших нефтяников, переживших удар по Тоцкому полигону именно здесь. От Бузулука до форпоста Ордена – шестьдесят километров по прямой. Команда проехала ее за десять часов, быстрее не вышло.
Третий, упакованный в ОЗК, добрался до стоянки отряда за пятнадцать минут. Иначе не получалось – Войновская не знала точного расположения крепостцы мазутчиков и рисковать не хотела. Солдат бежал, стараясь уложиться в минимальное потраченное время.
Раз-два! Бежать в ОЗК не просто неудобно. Левой, левой! Снимая комплект – выжимаешь нательное белье. Раз-два, раз-два! Главное, поймать ритм. Не сбить дыхания, не пытаться стащить с лица маску противогаза и вдохнуть воздуха. Левой, левой!
По Тоцкому ударили сильно, как и по Донгузу – шандарахнули сразу несколькими тактическими, превратив полигон в выжженную пустыню. И для уверенности запулили вслед еще несколько зарядов чего-то мерзкого. Система ПРО смогла отбить лишь две ракеты из трех. Последняя вмазала куда и требовалось.
Третий бежал вперед, ориентируясь на хорошо заметные уродливые кусты. Раз-два, раз-два! Ноги разъезжались по хлюпающей грязи. ОЗК Третий намеревался выбросить, этого добра в машине обеспечения навалом, бери – не хочу. Глина, жадно цепляющаяся в рубчатую резину чулок, отдавала смертью. Не быстрой и милосердной, нет – чавкающая бурая жижа разила медленным и мучительным подыханием, тем самым, очень болезненным и невыносимо долгим.
Раз-два, раз-два! Третий вполне четко осознавал опасность этого места, майор не скрывала от подчиненных ничего, связанного с боевыми операциями. Левой, левой, вперед, солдат.
Третий помнил прошлого Седьмого – тот провалился в небольшую каверну, наполненную красноватой жидкой взвесью. Его вытащили, на ходу сдирая амуницию и одежду. Майор всегда брала медика, и медик всегда был хорошим: Седьмого, с ног до головы, обработали раствором через пульверизатор, ему вкатили лошадиную дозу из ампулы с золотистой жидкостью и еще одну из ампулы с прозрачной. Майор никогда не бросала своих.
Раз-два, раз-два! Нетренированный глаз не заметил бы Девятого и Шестнадцатую, снайпера и его номера, даже проходя мимо. Третий увидел их за два десятка метров.
Седьмому стало плохо еще до приезда на базу. Он умер на руках товарищей, но не мучился – майор подарила ему быструю смерть. Она же чуть позже отправила в мир без боли Пятнадцатого.
Майор ждала разведку, стоя на броне «Выдры».
– Докладывай. – Войновская не снимала респиратора, голос шел глухо, но понятно. Давно понятно всем ее бойцам.
Инга слушала Третьего, уже расписывая необходимую партию. Поселок «мазутчиков» был обречен давно, сразу же после его обнаружения первыми рейдерами Ордена. Сами жители, добывавшие из-под земли драгоценное черное топливо, про свою участь не подозревали или игнорировали подозрения. И зря.
– Двигатели запустить. – Инга нажала тангетку переговорного устройства, прижав старый шлемофон к уху. Посмотрела на уже ушедшие вперед боевые тройки. – По ракете все вперед.
Ракета, взмыв вверх яркой белой вспышкой, быстро поднялась над тощим леском.
Поселок практически не сопротивлялся, и это стало благословением для его жителей – пощады в случае сопротивления ждать не приходилось.
– Дурак ты, Вася. – Инга остановилась прямо перед носом одного из «мазутчиков». Мыском сапога чуть приподняла вверх голову. – А должен быть умным, ты же здесь за главного. Корчишь из себя героя зачем-то. Посмотри на товарища, на своего бывшего и проштрафившегося коллегу.
Героями жители поселка не были – сдали самого задиристого из трех собственных «командиров» сразу же, не сопротивляясь. Хотя они и так не очень сильно пытались возражать доводам людей Войновской.
Часовые на постах кто сдался, кто умер, а кто даже и не проснулся, пока не получил несколько сантиметров заточенного металла в горло. А так… а так, в частностях и в целом, поселок этих самых нефтяников оказался к бою не готов. Возможно, окажись на месте бойцов Ордена очередная банда, жители повели бы себя по-другому. Наверное, были бы и жертвы среди напавших, и затяжной бой, и прочие милые радости, сопутствующие насилию.
А вышло так, как вышло – и сдались сразу, и старших и ответственных товарищей сдали тоже незамедлительно. Войновская смотрела на солдат, занимающих низенькие вышки, солдат, наполняющих баки горючим, солдат, охраняющих согнанных на небольшой пятак земли жителей. И про себя радовалась собственному упорству, заставившему ее настоять на отправке с ее группой еще и трех грузовиков с бойцами оставленного позади учебного центра и одновременно форпоста Ордена. Мысль оказалась верной, стоящей и замечательной.
Дело за малым – осталось убедить вот этого самого упрямца, упорно сверлящего ее взглядом снизу, потешно шевеля усами, испачканными в грязи. Двое других, скорее всего, уже согласны на все, но они Войновской были без надобности.
Краснорожий, явно с больным сердцем крепыш оказался не кем иным, как местным каптером. Интендантом называть его было глупо, людей в поселке жило чуть меньше одной роты по численности, и это с детьми. А каптер, пусть и считавший себя невозможно важным и нужным, Войновской сразу же стал неинтересен.
Третьего из местных отцов-командиров, сейчас спокойно и незамысловато вздергивали непосредственно на воротах перед его собственным домом. Почему?
Потому что человек, ответственный за оборону поселка, а именно таковым и оказался седой мосластый мужик в вытертом камуфляже, экзамен просрал. И кто, как не он, лучше других подходил на роль козла отпущения и живого примера для устрашения? Пока еще живого – судя по энтузиазму Десятого и Двадцатой, оформлявших ему путевку в небытие, ждать встречи с потусторонним ему оставалось недолго.
А вот измазанный грязью усач… вот он оказался очень важным человеком. Потому что… Потому что не будь его, этого вот Василия Анатольевича с тонкими тараканьими усиками, не двигались бы мерно, вверх-вниз, металлические клювы качалок. Инженер поиска, разработки и добычи нефтяных месторождений, не больше и не меньше. Сейчас с разбитым ртом, делавшим его похожим на только-только полакомившегося свежатинкой кровопийцу, он молчал и не хотел принимать условия Войновской. Вернее, условия Ордена, диктуемые тонкими и твердыми губами майора Войновской.
– Повторюсь, Василий… ты дурак, – майор присела, взяв инженера за волосы. ОЗК и противогазы им не пригодились: экспресс-анализ воздуха и почвы говорил об отсутствии смертоносных химических или радиационных соединений, элементов и включений. Инга поняла это и так, лишь увидев развешанное на веревках белье и колодцы в каждом дворе, но при отсутствии порядка наступает хаос, а Орден придерживался порядка.
Перчатки Инге делали на заказ. Кожа, гладкая и матово черная, мягко облегала сильную кисть, сейчас спокойно задиравшую голову инженера все выше. Тому явно было больно, к бурым подсохшим потекам на подбородке добавился свежий кармин. Инженер молчал, прикусив разбитые губы изнутри.
– Смотри, бестолочь! – Инга рывком развернула того лицом к дергающемуся в петле неудачнику. – Смотри и понимай, что это значит.
Она говорила тихо, так, чтобы слышал ее только усатый. Жители поселка столпились поодаль, согнанные в кучу ее людьми, одинаково безликими под вязаными черными масками «омоновками». Войновская не любила причинять боль, но знала, когда без нее не обойтись.
– Сейчас у тебя все два варианта дальнейшего развития событий, и мне очень хотелось бы услышать от тебя верный. Для нас обоих. Хочешь что-то сказать?
Инженер Василий, по возрасту годящийся майору Войновской в отцы с дядьями, или как минимум в совсем уж старшие братья, покосился на нее дикими от ярости глазами. И это было хорошо. Инга порадовалась именно такой реакции этого наверняка сильного, человека.
– Распусти людей по домам, – просипел инженер. – Или хотя бы загони в хлев для скотины. Скоро пойдет дождь.
Инга довольно кивнула:
– И?
– И мы поговорим. Своих людей ты бы тоже спрятала, или хотя бы прикажи не снимать химзащиту. Дождь придет с Тоцкого.
Майор довольно улыбнулась – Василий Анатольевич не обманул ожиданий. Даже глядя на вытянувшегося, с вываленным и сизым языком повешенного, он не трясся, как интендант. Мыслил логично, думая о людях и о дожде с Тоцкого, ведь оттуда могло принести что угодно, от остатков бактериологических зарядов до содержимого могильников ядерных отходов, вывернутых наизнанку во время Войны.
– Поговорим у тебя?
Инженер не стал снова молчать. Согласился. И это полностью устраивало майора Войновскую.
Домик у него оказался небольшим. Две кровати, солдатские, недавно выкрашенные серой краской. Печка в углу, уже разогревшаяся и начавшая петь песни в колена трубы. Умывальник, подвесной, с побелевшим цинковым покрытием, стол, три разнокалиберных стула. Фотография в рамке: сам инженер, очень молодой, красивая девушка в платье с красными цветами и запеленатый сверток, мирно спящий у нее на руках.
– Сына зовут Сергей? – Войновская палочкой чистила сапоги. Грязь, черная и густая, мерно падала на выскобленные доски.
– Да, – инженер сел, пока не выказывая своей новой тревоги.
– Хорошо… – Войновская сняла шлем, аккуратно поставила на стол. – Предупреждаю сразу, Василий Анатольевич, дабы у тебя не возникало глупых мыслей – не стоит. Не стоит пытаться дотянуться до автомата вон в том шкафу или достать топор из-за шкафа. Не стоит думать про захват меня, это не получится, и дело вовсе не в том, что три бойца остались за дверью. Я не стану тебя убивать, но зато сделаю больно. И куда больнее придется твоему ребенку, пусть и давно выросшему, но так им для тебя и оставшимся. Мы договорились?
Инженер кивнул.
– Хорошо. Мне не обязательно слышать от тебя ответы на заданные вопросы, достаточно кивнуть или наоборот. Приступим?
Инженер, как игрушка, повторил движение головой.
– Очень хорошо. Ты знаешь про нас? Давно? А ты не дурак, как я и полагала, Василий Анатольевич. Итак, для того, чтобы убрать в сторону нелепые домыслы и байки, расскажу тебе про меня и Орден, представляемый здесь мною. Мы – та сила, что должна повернуть вспять нашу историю. Под нашей историей мы имеем в виду судьбу страны и, в частности, того места, где проживаем. Мы соседи, и это ты знаешь, хотя бы по слухам, постоянно возникающим среди отребья, населяющего Оренбургскую губернию.
– Нам есть, что поворачивать вспять?
Инга постучала пальцами по столу.
– Сарказм вполне обоснован, но меня радует твое отношение в плане «нам». Ты уже понял свою задачу?
– Вы не станете угонять людей к себе? Вы же постоянно набираете рабов, я слышал про это, но не очень хотел верить… – инженер кашлянул в кулак, смотря на нее с видимой надеждой.
– Не глупи и не порть впечатления. – Инга уставилась на него, заставив отвести взгляд. – Мы не людоеды, не сатрапы и не желаем иметь крепостных. Те, кто оказывается на работах у Ордена, заслужили это.
– Чем?
– Упрямством. Бунтом. Нежеланием понимать необходимое. Они не пошли по одной дороге с нами, решив жить только для себя.
– А Орден делает что-то для всех? Надеюсь, что у вас нет лозунга о счастье для всех и даром?
Инга чуть помолчала. Природа людей всегда была ей интересна. Достаточно лишь вытащить его из грязи, дать сесть на стул в собственном доме и вот, получите, он же снова готов стать независимым и гордым. Стоило причинить ему боль. Для урока. Этим она и занялась.
Когда инженер смог открыть рот и ответить, а слепящая и обжигающая раскаленным железом боль от удара стеком отступила, майор уже начала говорить. Голос доносился как сквозь вату, но слушал он теперь очень внимательно. И старался делать это без сарказма даже в повороте головы.
– Даром не бывает ничего и не для кого. Все, имеющееся у каждого из нас, стоит заслужить. Если ты по своему скудоумию полагаешь собственной заслугой вон те работающие качалки, ты ошибаешься. Они качают лишь потому, что когда-то кто-то вовремя нажал на кнопку и перехватил ракету, потому что не так давно я не дала приказ вспороть каждому из вас живот и залить туда нефти-сырца. Это реальность нашего мира, и ты примешь ее, инженер. Ты можешь сказать мне, что требуется от тебя и твоих людей в свете последних изменений?
Инженер ответил сразу, все еще прикрывая ладонью шрам, уродливо набухший и сочащийся кровью на лице. Он ответил ожидаемое, то, что и хотела услышать майор Войновская.
Люди будут работать здесь, прилагая все свои усилия на благо Ордена, нефть будет добываться в нужных объемах и необходимого качества. Он сам, лично постарается произвести необходимую разведку во всех предполагаемых местах залегания углеводородов. Все солдаты Ордена, остающиеся охранять жизни и покой жителей поселка, будут взяты на полное содержание и…
– Смотри сюда. – Инга перебила его, развернув на столе карту. – Что сейчас происходит вот здесь?
Инженер покосился на нее, наклонился к карте. Еле заметно вздохнул. Инга его понимала: тяжело лишаться собственной свободы, особенно в обмен на призрачную защиту. А если в это же время ты берешь и сдаешь еще кого-то, и в этом майор не сомневалась, такого же, как ты сам, то легче не становиться. А именно этим инженеру и было предложено заняться.
– Я тебе подскажу, Василий Анатольевич. – Инга улыбнулась. Когда стоило, хотя такое случалось крайне редко, она улыбалась именно так, очаровательно, душевно, тепло и любя собеседника. Хотя вряд ли ее вполне себе ослепительная улыбка порадовала инженера, тем более что оказалась не очень ровной: с левой стороны Инга старалась не поднимать верхнюю губу. Выбитый месяц назад зуб она так и не успела восстановить хотя бы металлическими коронками.
– Вот здесь, по имеющейся у меня крайне достоверной информации, находится новый пласт Мухановского месторождения. И именно вот тут, совершенно случайно, сохранилась нефтеналивная станция Кротовка. Я ведь права, да, Василий Анатольевич?
– Да.
– А вот здесь, – палец, облитый черной лайкой перчатки, пополз влево, – сами себе хозяева в крепости Кинель. Один из самых больших железнодорожных узлов Куйбышевской железной дороги, я снова права?
– Да.
Майор посмотрела на карту. Двести километров, всего двести километров, когда-то преодолеваемых меньше, чем за три часа. Она верила в это и одновременно не могла такого представить. Да, Инга понимала: такое возможно. Но всего несколько часов?
– Ты знаешь людей оттуда, а они знают про тебя, – она не спрашивала, она утверждала. – Скорее всего, именно в Кротовке у тебя есть кто-то знакомый еще с довоенных времен.
Инженер нахмурился. Странно, но сейчас он не напоминал униженного человека, даже с таким свежим шрамом.
– Так и есть.
– И кто он?
– Это она. Начальник колонии Кинеля, взявшего Кротовку под свою руку. Ее зовут…
– Позже. – Инга позволила себе еще раз улыбнуться. Все, рассказанное Шатуном, недавно побывавшим и здесь, в поселке «мазутчиков», и там, в такой необходимой Кротовке, оказалось правдой. Люди перестали бояться огромных расстояний и налаживали связи. Не ударить сейчас, когда послевоенный мир начал потихоньку узнавать сам себя заново, станет гибелью Ордена. Пока они не поняли, пока не объединились, надо начинать бить. А раз так, то приказ Мастера приобретал еще больший вес – девочка необходима не только ему, нет, пока еще неведомая Дарья стала нужна и Ордену, даже если сам Орден пока ничего такого и не подозревал.
– Твой сын знаком с этой женщиной, командующей гарнизоном в Кротовке?
Инженер дернул щекой.
– Да, но давайте лучше я сам…
– Нет. – Инга не спешила сворачивать карту. – Твой Сергей останется жив, если все сделает как надо. И если ты сам, Василий Анатольевич, не разочаруешь меня и Орден. Твоя голова, твои знания, твой опыт стоят куда дороже жизни одного парня, даже если он и твой сын. Но не переживай, за его безопасностью будут следить лучшие люди моего отряда. А теперь покажи мне, инженер, как ты умудрился добраться туда и обратно, ведь сдается мне, что дорога тут очень небезопасна.
– Я покажу, покажу! – инженер взял предложенный карандаш и начал делать пометки на карте. Потом поднял голову, не побоялся еще раз посмотреть прямо в глаза Войновской.
Что он видел? Или кого? Инга не искала ответов в его глазах. Она давно стала той, кем должна была.
– Почему вы уверены, майор, что я не наплюю на собственного сына, лишь бы избавиться от вас и ваших убийц? С оставшимися солдатами мы сможем справиться. А потом – ищи-свищи ветра в поле.
Инга достала из планшетки, висящей на ремне, блокнот и карандаш. Пройти эти двести километров – непростая задача, ответить инженеру намного проще.
– Потому, Василий Анатольевич, что мы все потеряли чересчур многое и теперь владеем слишком малым. И раз так, то мне не стоит бояться, применяя старый и добрый принцип.
– Какой именно?
– Доверяй, но бери в залог ценности.
* * *
Самарская обл., крепость Кинель (координаты: 53°14'00''с. ш., 50°37'00''в. д.), 2033 г. от РХ
Морхольд придирчиво осмотрел обновки Дарьи. Результат ему понравился. Выходить в сторону Отрадного им предстояло завтра вечером, вернее, ехать по «железке» к Кротовке. Времени для экипировки хватало.
– Так, вот это надо обязательно, – сталкер взял ОЗК и бросил девочке. – Размер стандартный, так что тебе подойдет. А где надо, так подгоним. Сколько? Да ты че, старый, рехнулся? Сколько патронов? А не набросить сверху лопаткой по горбу? Ну надо же, спасибо тебе родной, нашел-таки за что скинуть. Вот и я ж тебе русским по белому говорю, что красная цена твоей «химзе» всего-навсего… пятнадцать патриков. Семеркой тебе? Да, конечно, и болт на воротник положить. На, хрыч, пятерку, и еще пяток «маслят» за беспокойство. Дарья, едрена кочерыжка, ты там чего делаешь? А ну-ка, мамзель, ком цу мир.
Дарья виновато пожала плечами. Да, совершенно ненужные побрякушки, сделанные из синеньких, зеленых и красных стеклышек в поблескивающем металле, красивые. Почему? Этого девушка не смогла бы объяснить даже под дулом пистолета. Ну вот как объяснить практически нанятому сорви-голове и ухорезу странное теплое чувство, возникающее в груди? Про желание взять, и померять во-о-он то колечко?
Морхольд вздохнул, проследив взгляд подопечной, невольно возвратившийся к золотым цацкам.
– Нравится?
– Угу… – Дарья нахмурилась и отвернулась.
– Ну, ты, прям фамфаталь, блин… – Морхольд почесался в затылке. – На дворе ад, живем, черт пойми как, сама говорит, мол, кранты нам могут быть, а все туда же. Висюльки, побрякушки, браслетики и сережки. Одно слово, ба… женщина.
Дарья рассердилась и отошла, намертво застыв у лотка торговца ножами. Морхольд догнал ее чуть позже, встал рядом, рассматривая товар, выложенный суетливым торговцем. Поглядел на синие от холода руки торговца, снова покосился на разложенные изделия.
– Нож хочешь?
– Нет, топор. – Дарья взяла один из клинков. Длинное узкое лезвие, плавно изогнувшееся к концу щучьей мордой, неглубокий дол, наборная, из пластиковых цветных пластинок, рукоять. – Топором мне сподручнее. Я ножом если и умею работать, так только на кухне. Я ж баба, чего с меня взять.
– Понятливая у тебя телка, землячок, – торговец расплылся, показав черные пеньки вместо зубов и три пока еще державшиеся коронки сероватой стали. – Своя, иль купил у кого?
Дарья дернула плечом, глядя на него. Морхольд положил руку ей на плечо, наклонился к торговцу, аккуратно забрав у девушки нож. Заточенный треугольник качнулся, точка света, прокатившись по стали, замерла на острие. Дядька чуть отодвинулся, скрипнув колесиками – стало заметно увечье, сделавшее немалого мужика короче самой Дарьи.
Ноги заканчивались на середине бедер, старые ватники, перехваченные ремешками, стягивали их, не давали распускаться. Однако торгаш вовсе не казался из-за этого слабаком.
– Это моя… племянница, земеля. – Морхольд подкинул нож, перехватил за лезвие и вернул хозяину вперед рукоятью. – Из чего ножик-то?
– Из рельса. Хорошая финка, браток. Хош, картошку чисти, хош кровушку пускай.
– Ну да. – Морхольд кивнул. – Не, благодарю, но товар нам твой без надобности.
– Так, а чего тогда свет заслоняешь, земляк, а?! – фиксатый нахмурился. – Ты это, давай, иди…
И зашелся в глубоком, харкающем, перекатывающемся внутри кашле. Согнулся пополам, держась за горло и грудь, заперхал, сплевывая шматки соплей, слизь, черную смоляную слюну, и красные ошметки.
– Однако, – Морхольд торопливо дернул Дарью и зашагал в сторону, – нам с тобой еще много чего сделать надо.
Повернулся, еще раз глянув на девушку. Странноватый оттенок у глаз, ничего не скажешь. Стоит поменяться освещению, в ту или другую сторону, так они сразу или темнеют, или наоборот. Или старость брала свое, и зрение садилось, медленно, но верно.
Рынок размещался в одном из пока пустовавших зданий депо. Старое, но крепкое, построенное давным-давно из красноватого кирпича, с двускатной крышей из прочных листов металла. Понятное дело, окна, когда-то высокие и широкие, пропускающие солнечный свет, сейчас оказались полностью закрытыми. Сваренные из вагонных дверей щиты, надежно притянутые толстенными анкерными болтами, посаженные на цемент и вдобавок, скрепленные толстыми полосами железа, закрывали проемы полностью. В самом начале сюда, не боясь беспорядков, сгоняли всех, оказавшихся рядом со станцией – мест в бомбоубежище, располагающемся под станцией, хватало далеко не на всех желающих, но, как ни странно, выжили многие.
Теперь, спустя двадцать лет, удачно встретивший атаку Кинель отдал кусок депо для торгашей и поступил правильно. Жители окрестных поселков, хуторков и деревенек шли сюда постоянно. Тащили на собственном горбу, катили на тележках и тачках свой товар. Привозили еду и другие вещи, без которых не проживешь. Немного доплачивали в нескольких километрах, остававшихся до крепости, и дальше путешествовали с относительным комфортом, набившись в скотовозки и открытые платформы.
– Перестань вести себя как маленькая обиженная девочка, – буркнул Морхольд. – Я не виноват, что сейчас тебе куда важнее купить хорошие сапоги и куртку, чем какие-то бесполезные цацки.
– Да. – Дарья шмыгнула носом. – У мамы сережки были, такие, знаешь, голубенькие.
– Бирюза, скорее всего, – автоматически сказал сталкер. – Красивые?
– Очень.
Морхольд больше не задавал вопросов.
– Люблю цивилизацию.
– А?
– Дашенька, несмотря на твой юный возраст и полученное воспитание, ты точно не тупа или глупа, так что не корчи из себя деревенскую простушку.
– Хм. Не буду. Только это…
– Чего?
– Какая ж тут цивилизация?
Морхольд ухмыльнулся, остановившись.
– Рынок?
– Рынок.
– Торгуют?
– Да. И что?
– Никто никому горло не режет, если что? Цивилизация.
– Открыто не режут. – Даша пожала плечами. – Ночью, если не заплатят…
– Вот что ты за человек, а? – Морхольд вздохнул. – Нудишь, как бабка старая. А то я не знаю, что ночью почикать могут, если дань не заплатишь, ага. Я не о том. Один хрен – торгуют открыто, не боятся, не прячут товар. Ты посмотри вон, сколько всего лежит, а?
Лежало, стояло, висело и переминалось с ноги на ногу действительно немало, и это несмотря на то, что базарный день выпадал только через двое суток.
– Вон, видишь, торжество генетики еще чуть ли не советских времен! – Морхольд ткнул пальцем на красивую, черную с белыми пятнами, лобастую буренку, мирно жующую жвачку. – Сейчас каких только тварей из них не выводится, а эта, поди ж ты, нормальная.
– Вряд ли… – протянула Даша. – Хозяин у нее Яшка Цыган.
Морхольду явно захотелось возмутиться, но ушлая малолетка оказалась права: буйно-кудряво-черноволосый тип, в кожанке, с золотой цепью поверх где-то найденной рубахи, видать, тот самый Цыган, решил покормить свою красавицу. И бросил прямо перед ее мордой еще живую крысу, ловко выхватив ее из корзины. Буренка чуть дернула головой, крыса пискнула, и клычищи скотины тут же начали превращать ее в новую порцию жвачки.
– Цыган, одно слово, – виновато развела руки Даша. – Ну, ты просто его плохо знаешь.
– Ну да. – Морхольд сплюнул. – Но в целом-то…
– В целом – да.
– Не, ну, смотри, вон… точильщик, опять же.
Даша кивнула. Ну, точильщик, сидит себе, ногой на педаль жмет, диск крутит ременным приводом, и что? Куда ж без точильщика? Конечно, можно самой иглы да ножи точить и бритвы править, только у него же всяко лучше получится.
– Их до войны не было разве?
Морхольд покосился на нее, но не ответил.
Рядом с жужжащим точильным станком, весело переругиваясь с его хозяином, колошматил киянкой по старой кастрюле слесарь, он же лудильщик и он же, судя по огромному аккумулятору, паяльщик. Посуды, ведер и прочего хозинвентаря рядом с ним хватало.
– Это… – Даша запнулась. – Ну, мне бы…
– Чего? – Морхольд покосился на нее. – Че эт мы такие скромные и даже испуганные, а?
Он проследил ее взгляд в сторону аптеки, красовавшейся свежевыкрашенной вывеской, пригляделся к густо-малиновому лицу и зло цыкнул слюной через зубы.
– Етишкин ты свет… месячные, что ли?
Даша практически побагровела и торопливо закивала. Морхольд положил ей руку на плечо.
– Молодец, что сказала. Живот сильно болит в это время? Нет? Уже хорошо. Пошли, купим все необходимое.
Из просторного внутри помещения, заполненного запахами камфары, спирта, валерианы, воска и еще как минимум сотни других веществ, они вышли со «всем необходимым». Внутри свертка тонко выделанной кожи с завязками лежали десять чистых и пахнущих чем-то приятным плотных марлевых прокладок.
– Спасибо. – Даша вздохнула. – Ну…
– Не ну. – Морхольд усмехнулся. Как-то горько, безрадостно. – Это правильно. Ладно, пошли. Нам с тобой еще много чего купить надо.
Торговали на рынке чем угодно. Разложившись на сколоченных из чего попало лотках, продавали нужное и совершенно необходимое, полную ерунду и законченные глупости. Некоторые глупости вызывали желание пристрелить для начала сам товар, потом владельца. Кому и для чего может потребоваться клушка, выросшая до размеров хорошего бобика, выкрашенная в красный цвет и отличающаяся от беспокойно клохчущих товарок не только ростом, но и длинными шпорами и клювом с зубами?
– Тут начали бои устраивать. – Дарья кивнула на чудо-юдо, искореженное ненаправленной мутацией в черт знает каком поколении. – Петушиные.
– М-да, давно в Кинеле долго не жил, ага… – Морхольд покачал головой. – Век живи – век учись. Пошли обувь искать.
Найти искомое вышло не просто и не сразу. Взаимный обмен ядерными ударами прошелся не только по военным объектам, искалечив мир и жизни. Найденные сталкерами на хотя бы как-то законсервированных складах одежда и обувь росли в цене год от года. Если везло, то можно было стать обладателем настоящих яловых сапог. Ну, в случае, если бродяга отыскал клад, хранящий в своих закромах добро годов так с семидесятых. Если везло больше, можно было отхватить практичные комбинированные ботинки из синтетики и кожаных вставок, с литой подошвой, служившие свой срок с достоинством и ответственностью.
Сапожники, редкие и ценные, жили кум королю, если не попадали под «накат» кого-то из авторитетов. А авторитетов в крепости Кинель хватало.
– Доброго дня, – поздоровался Морхольд с пожилым мастером, сидевшим за окошком небольшой конуры, заставленной колодками, рваными и относительно целыми ботинками, башмаками, сапогами и прочими их коллегами. На видном месте, подвешенный за шнурок, болтался самый натуральный кед с большой звездой. – Нам бы девушку обуть.
– И вам… – шевельнув седыми густющими бровями и основательным длинным носом, сапожник оглядел сталкера с ног до головы, – …уважаемый, не хворать.
– Мне сказали, что вы тут совсем недавно, но в своем деле хороши, и у вас можно приобрести что-то готовое, без предварительного заказа. – Морхольд улыбнулся честнейшей улыбкой. Старика он и в самом деле раньше не видел, хотя на рынок наведывался не так уж и часто.
– Да чтоб им подавиться крысятиной, таким благожелателям! – сплюнул сапожник. – Это кто один из лучших, я? Один из лучших?! Коля!
Проходящий мимо детина в серой униформе безопасности Кинеля развернулся, мрачно просканировав тусклым своим взглядом Морхольда и Дарью.
– Да, дядя Изя?
– Вот скажи, Коля, я один из лучших сапожников, или как?
– Лучший, дядя Изя, – здоровяк улыбнулся. – Сам вот ваши сапоги уже второй месяц ношу, не нарадуюсь.
– А, что я говорил! – сапожник махнул молоточком. – Я Исаак Абрамович Вайсман, я делаю обувь с семи лет, а до этого ее делал мой отец, и дед, и…
Морхольд поднял руки, мол, признаю ошибку, был молод, неуравновешен и слегка глуп, искуплю и исправлю. Причем прямо сейчас, патронами.
– Девушку обуть? – Исаак выглянул из окошка, примерился к растоптанным и просящим каши ботинкам Дарьи. – Тридцать седьмой размер, ой-вэй, как у моей сестры, такая маленькая аккуратная ножка. Заходите, красавица!
Морхольд заходить не стал, развернуться внутри будки казалось делом нереальным. Встал за дверью, поправив тесак под курткой, и задымил, слушая говорящего и говорящего без остановки лучшего сапожника Кинеля.
– Снимайте-ка, красавица свои опорки. Разве же это обувь для такой интересной девушки? Мне стыдно за того, кто вам такие говнода… уродцы раньше купил. Выдали? И за того, кто выдал, тоже стыдно. Ай-ай, как же так можно? Знаете, раньше, до войны, были такие магазины, обувь в них покупали? Ой-вэй, милая моя девочка, поверьте мне, старому еврею, что это неправильно. Ну как можно идти и покупать обувь, сшитую не по ножке? Ай, что вы мне такое говорите, красивая моя, неправильно вы говорите, совершенно неверно. Не бывает одинаковых ног, вы же вот не владеете носом, как у вашего… спутника, да?
Морхольд хмыкнул, стараясь прислушиваться как можно меньше. Пусть рынок и охраняется людьми администрации, и вроде бы нет врагов, но…
Не то время, чтобы доверять людям. Не то место, чтобы расслабляться. Не та ситуация, чтобы ощущать себя в безопасности. Если, конечно, верить сказанному Дарьей, хотя и неделю назад Морхольд согласился бы с кем угодно, ведь рассказ куда больше походил на выдумку. Но в том и цимес ситуации, что семь дней назад он ее и увидел, в собственном сне, так что верить ее словам приходилось. Итак, что выходило? Получается, что следующее: в наличии есть девушка со странными способностями и в непонятной ситуации. Убедиться в ее возможностях Морхольд смог лично – не смог бы, так не притопал бы в Кинель так быстро.
Девушка настаивает на его участии и своей плате за помощь. А плата, стоит признаться, может оказаться царской. Плата за его услуги, не самые вроде бы обременительные, хотя, тут тоже, как сказать. Но то, что он получит от нее, перевешивало все прочее: если Дарья не врет (а интуиция подсказывала, что это именно так), то есть шанс. Тот самый шанс, что искал все эти двадцать лет с первого удара раскаленным мечом по мирной земле. Тот шанс, что нельзя упускать. Морхольд очень сильно хотел найти своих.
– А, вот и наш должничок! – гнусавый нагловатый говорок, прошепелявивший откуда-то сзади, не узнать оказалось тяжело. – Поп…
Трепать языком можно бесконечно долго. Порой именно разговор решает многие конфликты. Частенько слово, сказанное вовремя, спасает жизнь.
Ненужная и глупая тирада, сказанная товарищем вчерашнего гнилозубого, спасла жизнь Морхольда и, скорее всего, Дарьи Дармовой. В последние два десятка лет Кинель не был спокойным городом, предписания и указы администрации порой обходили. Но во всяком случае, старались делать все аккуратно, когда это требовалось.
Один из напавших не вовремя ляпнул глупость, лишь выщелкнув нож– «выкидуху» солидного размера. Другой, вместо удара в это время, только приготовился бить. Третий просто замешкался. Немолодому сталкеру хватило этой пары секунд.
Когда ты рождаешься левшой, в этом есть плюсы и минусы. В безоблачном прекрасном прошлом Морхольда даже хотели переучивать держать ложку не в левой руке, а в правой, потом карандаш, потом еще что-то. Он не хотел делать привычные вещи по-другому, но и уроки принимал как должное, а потому обе руки могли многое, и каждая сама по себе, не надеясь только на товарку.
Левой ладонью ударил в нос шепелявого, с силой перенеся вес на нужную ногу. Кость хрустнула, ломая хрящи, и вошла внутрь, парняга отлетел назад, умирая и разбрызгивая кровь. Он же сам сбил третьего, подарив Морхольду еще парочку секунд. Мачете, давным-давно найденное среди обломков «Меги» у въезда в Самару, перед самым Рубежом, врубилось второму точно в горло, пошло вверх, разваливая на ходу мышцы, гортань, нижнюю челюсть. Тоскливо ударила об бетон тяжелая колотушка со свинцовым билом на конце.
Морхольд шагнул вперед, правой ногой, тяжелой набойкой на мыске сапога попал в голень последнему. Тот пискнул, так и не встав. Ему досталось лезвием поперек горла.
– Надо не пиз…ть, а бить. – Морхольд оторвал кусок рукава от бушлата ближайшего мертвеца, смахнул несколько капель с куртки, протер лезвие. – А я ведь просил не трогать меня.
– Отец небесный… – дядя Изя, выглянув в свое окошко, поправил на носу очки, перемотанные грубыми тонкими нитками. – С вас тридцать штук «семерки», уважаемый. А-я-я-й, какой беспорядок. Коля, они драку начали сами, первыми напали на этого молодого человека, чтоб мне пусто было.
Охранник опустил «Кипарис», нацеленный на сталкера.
– Ты их знаешь? Не поделили что?
Морхольд поднял трубку, отряхнул от грязи.
– Нет. Может, перепутали с кем? Хотя какая теперь разница?
Охранник Николай подождал напарника, разрезавшего мигом собравшуюся толпу. Драки не в диковинку, но смерть в самом Кинеле встречалась не так уж и часто.
– Кто еще видел, как все началось? – Глаза внимательно прошлись по кругу. – Ну?
– Это Клеща люди, – инвалид, продававший ножи, выдвинулся вперед, отталкиваясь от земли и катя вперед тележку. – Точно говорю, его «шестерки», командир. А я все видел.
Морхольд заново набил трубку, косясь на него. Интересный поворот. Что тот скажет, памятуя о непонятной и неприятной стычке из-за девушки?
– В Кинеле все просто, сам знаешь, – охранник повернулся к Морхольду. – Ты убил трех человек, и если два свидетеля подтвердят твою правоту, считай, повезло. Один сказал свое слово, теперь второй.
Дарья встала рядом, покосилась на лежащие тела, на толпу. Ей-то что, с нее спрос невелик.
– Вот этот самый небритый, командир, ждал вот эту свою девку. Стоял, смолил, никого не трогал. Потом это бычье на него и накинулось, сразу. Вон тот, в фуфайке, нож первый потянул, а небритый-то взял и своим тесаком их и нашинковал, как поросят. Видать, не на того напали, так-то.
– Я знаю, – буркнул Николай. – Ты, Морхольд, шел бы своей дорогой, всегда от тебя одни проблемы. Расшугал весь рынок, а люди ехали, рисковали.
– Угу. – Морхольд кивнул. – Так я пойду?
– Давай, иди. Че встали, концерт что ль? – охранник повернулся к толпе. – Расходитесь.
Морхольд запустил руку в подсумок, отсчитал плату и зашагал в сторону «дома». Дарья, поскрипывая новехонькими ботинками, отправилась следом. «Выкидуху», валявшуюся рядом с телом хозяина, девушка убрала к себе в карман.
– Слушай, Даша. – Морхольд приостановился.
– Да?
– Ты вот, к примеру, опасность не можешь предсказывать?
Дарья пожала плечами.
– Понятно. А жаль.
Печурка раскалилась до малинового цвета стенок. В комнатенке ощутимо воняло клопами и потными портянками. С последним запахом Морхольд себя связывать не мог. Его портянки, выстиранные еще утром, сохли на веревке. Ну, а клопы… а что клопы? Хорошо, вошь вроде бы не проживала на тощем солдатском одеяле, и то хлеб.
Сам он стоял перед неровным осколком зеркала, поставленным на подоконник, и старательно скреб шею стареньким «Жиллет». Смеркалось, скоро предстояло идти к составу. Дарья, чистая, пахнущая местным, жирным, недавно сваренным мылом, сидела в своих обновках на лежанке и смотрела на него.
– Что-то не так? – результат бритья его никак не устраивал. Найти хотя бы одну кассету к станку казалось уже нереальным. А вот опасные бритвы сталкер не жаловал. – Ты меня сейчас насквозь проткнешь глазами.
– Мы идем в пустошь. Зачем мыться? Запах же свежий, зверье набежит?
– Оно и так прискачет, не переживай… – Морхольд намылил шею и принялся скоблить кожу еще раз. Лицо брить не стал, мошки хватало, отросшая щетина лишь в помощь от ненасытных мелких кровопийц. – А помылась ты и оделась во все чистое, как и было тебе сказано, из-за гигиены. Понимаешь, ма филь?
– Э?
– Тьфу ты… Ладно, не обращай внимания. Говорю тебе, девочка, что если, не приведи Ктулху, тебя ранят, то что? Именно, Дарьюшка, надо, чтобы как можно меньше грязи попало в твою кровь. Ты абсолютно верно подметила, что делает тебе честь, основную особенность планируемого вояжа: пустошь, а именно она ожидает нас впереди, как-то не наполнена аптечными пунктами и лазаретов там нет. И даже доктор Айболит не встречается.
– Я слышала только про Машу-санитарку.
– Маша-санитарка, Дарья… – Морхольд провел ладонью по шее и вздохнул – гладко выбрить так и не вышло. – Маша-санитарка, милая, это байка, сказка, легенда и все прочее. И ладно бы, если бы наша, местная.
– Она есть. – Дарья пожала плечами. – Ее видят, и…
– Согласно поверью, моя девочка, Маша-санитарка, если так можно выразиться, проживает между Кинелем и местом нашего назначения. Говорят про молодую девочку – врача, в Большую Срань после Войны пытавшуюся спасти раненых. А раненые забот не оценили и ее, само собой, огуляли, неоднократно, с огоньком и изюминкой. От этой самой изюминки она наложила на себя руки. Но потом, как говорит контекст данного слуха, вернулась и отомстила. Но так как она такая одна, а ублюдков, именно таким образом показывающих свою силу, много, то… То назад, то есть в небытие, Марья так и не спешит. Так и ходит туда-сюда, мстит и плюет на могилы поганцев. Да?
Дарья кивнула.
– Вот какая штука только вырисовывается, Дарья. Легенда говорит, что мол, – Морхольд оседлал стул, – те, кто ее видят, помирают. Крайне кроваво и жестоко, так?
– Да.
– Кто ж тогда все это рассказывает?
Дарья снова пожала плечами.
– Да какая разница? А что у тебя за татуировки?
Морхольд поиграл желваками. Татуировки, вот ведь.
– Вот это, – палец показал на правое плечо, – прошлое.
– Кобыла?
Девушка хмыкнула. Сталкер вполне понимал ее сарказм. Прошлое, если уж на то пошло, не просто смахивало на лошадь, оно ей и было. Вернее, конем.
Черным жеребцом с белой гривой, вставшим на дыбы на алом фоне языков пламени, крушившим передним ногами острые скалы. Темная вязь змеящегося узора, с тонкими ободками по краям, плавно стекала вниз, к локтю. А по верху картинки, четко чернея на не выцветшей и не расплывшейся за десятки лет туши, выделялись четыре буквы – символы давно канувшей в Лету, реку забвения, империи. Возможно, самой великой за всю историю человечества.
– Ты пас лошадей до Войны? – девушка улыбнулась, не скрывая иронию. – Да?
Морхольд снова поиграл желваками и улыбнулся в ответ.
– Нет, конечно. Это эмблема, ну, моего округа. Где служил, как раз перед Войной.
– Далеко?
– Да, далековато. На юге, и там были горы. И лошади, наверное, были тоже.
– Почему «наверное»?
– Не видел. Бэтэров хватало, вертушек, грузовиков. И даже диких неприрученных коров. Порой на них даже охотились, иногда даже на танках.
– Ерунду какую-то говоришь. – Дарья снова улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая. Открытая такая, добрая улыбка, не закрытая, во все тридцать два целых и белых зуба. Хотя нет, поправил себя Морхольд, вряд ли тридцать два, те, что «зубы мудрости», у нее вряд ли уже вылезли. – Не, коровы-то разные есть. Есть коровы, есть буренки. На буренок, когда они наглеют и рвутся в город, патрули с пулеметами ходят. Но то ж буренки.
– Ну да.
– А надпись?
Буквы, чернели по верху, странные, нерусские: SPQR.
– Это латынь… – Морхольд поскреб щетину. Щетина ответила мелодичным металлическим скрипом. – Сенатус Популюс Квиритиус Романус. Сенат и граждане Рима, девочка. Ты слышала про Рим? М-да, неудивительно. Рим, как говорил герой старого кинофильма, это мечта. И республика, и империя, величайшая империя мира. Или одна из них.
– Я не понимаю.
– Это мечта. У каждого в детстве есть мечта. Сейчас все просто – хочется сладко есть и мягко спать. Так было и раньше, но под словами скрывалось много другого. Сейчас… именно так. Просто поесть и выспаться. Помыться с горячей водой. Живым остаться.
– Твоя мечта?
– А?.. А мне хотелось жить в великой стране. Где люди уважают друг друга, где нет бардака, и есть хотя бы какое-то понятие о справедливости.
Дарья усмехнулась. Обидно, жестко, жестоко, растянув губы в холодной улыбке.
– Мечты, ну-ну. А что, в твоем Риме все было хорошо и прекрасно?
– В Риме? Да нет, вряд ли. Людей там продавали, как и везде в то время, грабили соседей, резали, жгли и убивали, топили села каких-нибудь непокорных фракийских медов в их же крови. Грызли ближних своих из-за ерунды, клеветали, изменяли, бросали детей. Все как всегда.
– Тогда почему?
– Потому что Рим, девочка, это мечта, которой никто из нас никогда не коснется. И даже до Войны, поверь мне, она оставалась недоступной. А это… вряд ли я сделал бы что-то подобное именно сейчас.
Дарья чуть помолчала.
– Но ты все равно гордишься ей. Гордишься этим вот конем и всем остальным.
– Горжусь. – Морхольд осклабился. – Это мое прошлое, и странно было бы думать по-другому.
– Ну, ладно. А вторая?
Дарья показала на другое плечо. Колючая темная ночь, выделяемая мелкими белыми точками звезд. Кругляш луны, сделанный чем-то светлым, еле заметный туман. Серая растрескавшаяся плита и снова надписи, и снова на чужом языке. Девушка пригляделась, пытаясь понять хотя бы что-то.
Dream – Life.
Life – Love.
Love – Pain.
Pain – Blood.
Blood – Death.
No faith.
– А, кое-чего знаю. Смерть, любовь, кровь, морковь… да ты этот, как его?
– Романтик?
– Ну, я бы сказала по-другому, но и это тоже сойдет. Выпендрежник.
Морхольд нахмурился, засопел. Через лоб пролегла глубокая старая морщина, желваки заиграли. А потом сталкер рассмеялся. Легко, спокойно и чуть радостно.
– Да и хрен с ним. Какая разница?
Дарья кивнула.
– Значит, так, милая. Говоришь, что кто-то знает о твоем желании задать деру к Отрадному и дальше в Уфу?
Девушка кивнула. И передернулась.
Ощущение липкого и мерзкого чужого присутствия, цепким щупальцем попавшего в ее мысли, в разговор с умирающей женщиной из Уфы, в ее, Дарьи, голову. Одно только воспоминание скручивало изнутри пружиной, заставляло встать и пойти помыть руки и лицо с мылом, а лучше бы с песком. Отодрать от себя, с болью и покрасневшей кожей, кого-то, кто дотянулся до нее издалека.
– Кто-то. А кто – не знаю.
– Понятно. Ладно, давай собираться. Уговор такой: делаешь все, что говорю, слушаешь постоянно, не отвлекаешься. И помнишь про плату.
– Хорошо.
– Умница. На вот, это тебе. И не надо благодарить.
Морхольд сунул ей в руку что-то холодное и гладкое, а сам начал одеваться.
Дарья разжала ладонь, посмотрела, глотнула слюну. В руке, чуть поблескивая, лежала голубая гладкая бусина, оправленная в серебро, заплетенная в прочную цепочку. Морхольд, надевший выцветшую майку с еле заметным изображением странного мужика в плаще, шлеме и противогазной маске, с прямоугольником на груди, нацеплял бронежилет.
– Чего сидим? – не оборачиваясь к девушке, проворчал он. – Давай, экипируйся, нам с тобой уже надо выходить, если не хотим опоздать на последнюю электричку.
Даша кивнула и начала собираться, хотя на самом-то деле оставалось лишь правильно прицепить связку из ремней и кобуры, а все остальное ждало своего часа в полном порядке: вещмешок, найденный на развале рынка, плотная теплая куртка с капюшоном размазанной раскраски. Нож Морхольд ей дал из своих запасов, не очень длинный, удобный, с прорезиненной рукоятью. «Выкидуху» Даша спрятала в кармане брюк.
– Противогазную сумку не забудь. – Морхольд поправил ремень, переброшенный вокруг бедра Дарьи. – Вот так, чуть подтяни. И закрепи главный к портупее. Смотри, обоймы у тебя здесь, в кармашках. Знаешь ведь, как пользоваться пистолетом?
Девушка пожала плечами. Морхольд дернул щекой.
– Ну да, если стрелять не приходилось… смотри, – пистолет, удерживаемый в правой руке, мягко и удобно лег на раскрытую левую ладонь. – Берешь и вот так, аккуратно, но твердо, держишь. Не вытягивай руки, не напрягай мышцы, просто веди стволом в сторону цели. Вот предохранитель, пулю загоняем прямо сейчас и снова флажок вверх. На, попробуй. Хм, неплохо. Жаль, пострелять не получилось нигде.
Он помог набросить мешок, перетянул ремень по груди. Довольно покачал головой:
– Ну, как-то вот так, сойдет. Противогаз забыла… щас, давай заново. «Химза» где? Я тебе, девушка, о чем говорил только что?
– Слушать и слушаться.
Морхольд дал девушке подзатыльник.
– Поговори мне еще. Берешь вот эту котомку, вешаешь через плечо. На правом боку – противогаз, на левом – ОЗК. Все ясно?!
Дарья кивнула.
– Умница. Практически восстановила доверие.
– Морхольд?
– Да?
– Как тебя зовут на самом деле?
Он помолчал, уже полностью экипированный, угловатый от груза, с длинной сумкой на молнии в руке.
– Это как посмотреть. Я вот тяжелый, неповоротливый и порой опасный. И жру все подряд. А еще жир накапливаю на зиму, как, понимаешь, медведь, Михайло Потапыч… Считай, цитируя неверно, что nomen ist omen.
На улице вновь заморосило.
