Глава 1
Из объятий ночного кошмара
Башкортостан, Новоуфимская Коммунистическая Республика, присоединенное село Чишмы (координаты: 54°35'38''с. ш., 55°23'42''в. д.), 2033 г. от РХ
– Ты ошибся.
– Э? Что ты сказал?
Солнце, выглянувшее утром, спряталось. Осень, только-только наступившая по календарю, решила наступить и в жизни. Зелень, оставшаяся в округе, разом перецвела, решив стать золотисто-желтой охрой, паутинно-блеклой серостью и редкими всполохами алого бархата. Даже стало жаль лета, убегавшего торопливо, как конокрад. И пусть маска с зеркальными очками уже успела натереть кожу за теплые месяцы, но ведь жаль…
– Я тебя спрашиваю, малай.
Азамат вздохнул. Все, как всегда.
Если ты выше, шире в плечах и явно тяжелее, то, само собой, прямо-таки должен оказаться сильнее. Особенно когда напротив тебя стоит не крепкий мужичина, а так себе, почти мальчишка. А мальчишка этот выглядит и впрямь как малай: невысокий, худощавый, даже усы с бородой нормально не растут. Как себя вести, если ты сам не особо добрый, зато большой и крепкий? То-то и оно, что как обычно.
– Ты ошибся, – он повторил это спокойно и ровно, как для дебила. – Малай у тебя в штанах. Меня зовут Азамат. Для друзей. Для остальных – просто Пуля.
Здоровяк крякнул, начав медленно и картинно отводить правую руку. Двое его друзей, стоявших по бокам, гыгыкнули и чуть отодвинулись. Их явно ожидала для начала потеха, а потом еще и легкая пожива в виде барахла вот этого самого малорослого дурачка. Не вышло. Пока, во всяком случае.
Дом, срубленный из ставших серыми бревен, выглядел крепким, наверное, когда солнце стояло высоко, даже красивым. Не так давно кто-то выкрасил наличники, ставни и дверь зеленой краской, не успевшей выцвести, обтереться и взбухнуть пузырями. Сейчас краска, как ни странно, тоже казалась блеклой, как и все вокруг. Осенняя пора, одним словом, чего-то там очарованье.
Мало ли, вдруг вот эти трое, всего-навсего, встав с утра, неожиданно затосковали именно из-за нее: впереди зима, с ее морозами, снегом по пояс, холодом в домах, постоянной нехваткой дров и зверьем, прущим к жилью. И, не приведи всевышний, голодом. А тут Азамат, со своими лошаденками и каким-никаким, а скарбом. Так что в чем-то он их понимал. Вот только соглашаться не спешил. Уж тем более, если в качестве аргумента хотят использовать кулаки: и так хватает вокруг чего угодно, что успешно испортит настроение.
Тук-тук-тук. По ржавому ведру, смятому в середине, с дырками, с оставшейся третью кругляша донышка, начала барабанить дробь начавшегося дождя. Стало влажно, разом на куртку и брюки осела мелкая морось. Где-то в леске, неподалеку, тоскливо каркала ворона. Трава, из радостно изумрудной утром, превратилась во что-то враждебное, шелестящее отяжелевшими перьями, что-то, казалось, щепчущими друг другу. Хотя нет, звук и правда был, и шел он, зло урчащий, именно из травы.
Из нее, высоченной, по колено даже драчуну, зашипело и фыркнуло. Чуть позже на растерявшегося здоровяка вылетело что-то большое, мохнатое и дико завывающее. Приземлилось серое в полоску ядро прямо на синюю фуфайку, туго обтягивающую выпуклую грудь. Здоровяк тонко, по-девчоночьи закричал и замахал ручищами, полетела рыжая вата, куски шерстяной рубахи, кровь.
Друзья синефуфаечного изменились в лице и собрались задать деру. Азамат им этого не разрешил, прыжком оказавшись рядом. Камча, пусть и короткая, свистнула, рубанув первого по ногам, мужик заорал, повалился головой вперед. Второго, явно решившегося все же побороться, приголубила рукоять плети, украшенная солидным металлическим шаром. Череп гулко отозвался, войдя в контакт с камчой, глаза у деревенского ухаря сошлись к переносице, и он провалился куда-то внутрь себя, глубоко и надолго. Бежавший первым вскочил, развернувшись к Азамату, пальцы судорожно зашарили у пояса, стараясь достать нож. Чуть позже ошалевшие глаза повернулись в сторону уже затихшего шипения и рева, и мужик замер, уставившись на Саблезуба.
Кот сидел на задире и явно не верил в жизнь вокруг и себя в ней. Закатившиеся глаза уставились куда-то в глубь низкого серого неба, руки чуть заметно подрагивали. В целом же здоровяк старательно не шевелился. И немудрено – Саблезуб весил почти как годовалый алабай, но казался куда страшнее, особенно вблизи, нагло развалившись прямо на разодранной фуфайке и облизывая лапу. Заднюю, у самого ее начала и все остальное, находящееся рядом. Красный язык так и мелькал меж длиннющих верхних клыков.
– Никуда не уходи. – Азамат пнул друга драчуна в голень. Мужик зашипел и сел, свернувшись клубком. – Удирать вздумаешь, дурья голова, кота на тебя спущу.
Третий так и валялся в траве, лишь начал чуть шевелиться. На макушке, поближе ко лбу, взбух немалый желвак. Грудь чуть заметно приподнималась – живой, и ладно. Азамат хмыкнул, повернулся к лошадям. Те мирно стояли, стреноженные и даже не думали попытаться распутаться. Серая, как мышь, кобылка так вообще тихо и мирно хрустела сушеной рыбой в торбе. Жеребчик, весь путь горячившийся, нервничал: косился на Азамата покрасневшим глазом, переминался с ноги на ногу, рыхлил острыми копытами землю, скалил подпиленные зубищи. Хвост, короткий, жесткий, так и мелькал, монотонно ударяясь по буланым бокам. Ших-шлеп, ши-и-их – шлеп.
– Но, но, тсс-с-с, голуба, тиха-тиха. – Азамат подошел, крепко взял за уздечку, потрепал коня, погладил. – Успокойся.
Со стороны тына, огораживающего село, торопливо катились две таратайки. Подпрыгивала на разнокалиберных толстых колесах от какой-то серьезной легковушки, латаных-перелатаных, двуколка-эгоистка. Дядьки в ней, одетые в пыльники, само собой тоже подпрыгивали, осторожно держа в руках ружья. В телеге, сколоченной кривовато и неумело, гуртом сидело человек семь с кольями, вилами и прочим нехитрым инвентарем. Азамат справедливо заподозрил, что все это сельскохозяйственное железо направлено явно в его сторону, а не прихвачено для какой-нибудь неожиданной работы в поле. Да и не сезон уже, осень вступила в свои права.
Но если чутье его не подвело, куда важнее казалась троица верховых, опередивших группу товарищей-колхозников и уж совершенно явно направляющаяся в сторону небольшого побоища. Вот эти беспокоили.
Двое походили друг на друга, как яйца одной вороны: удобные короткие куртки, серые, с капюшонами, кустарные, хотя и удобные разгрузки, что-то вроде «семьдесят четвертых» АК за спиной. Знакомые типажи, косточка войны, наемные солдаты. Интереснее выглядел первый, явно главный, до него-то уже практически рукой подать.
Коняга у него оказался хороший, справный такой жеребец – высокий, сильный, без заметных глазу изменений. Азамат был готов поспорить на патрон, что порода тут есть, как и относительная чистота. У его же кобылки на голове пялились на мир, прячась под жесткой щеткой гривы, по два дополнительных глазка с каждой стороны, недоразвитых и слепых. Жеребчик порой не просто екал изнутри, нет – буланый явно родился с дополнительным комплектом каких-то там органов, недаром такой живчик, да и выносливости не занимать. Ну а то, что зубы у коняшек, как у собак стали, так жизнь такая: не ты кого-то сожрешь, так тебя съедят.
Кожанка старая и потертая, но очень хорошо пошитая. Вместо обычных, хрен пойми из каких загашников камуфлированных штанов, на дядьке красовались настоящие брюки для езды, сшитые прямо по фигуре и все такое. Азамат, много времени проводивший в седле, даже издалека оценил и кожаные шлеи, и добротное сукно оливкового оттенка. Ремни портупеи оттягивались с обеих сторон, и если кобура с чем-то заводским сразу бросалась в глаза, то вот с левой стороны вполне могло болтаться что-то из серьезного холодного оружия.
Голову первый ничем не прикрывал, лишь подтвердив и показания дозиметра, и слухи: в Чишмах оказалось по-настоящему чисто. То-то дядька так вольно подставлял сильное, чеканной рубки лицо свежему ветру, трепавшему заодно и черные, с еле заметной проседью, густые непокорные кудри. И к этому времени Азамату стало ясно – кто так уверенно скачет в его сторону.
Стальной Ильяс, один из лидеров южных сепаратистов республики, бывший лидер и бывший комендант Мелеуза и Кумертау, разом решивший исход войны пятилетней давности, ударив по совершенно озверевшему основному крылу врагов Новоуфимки. Азамат слышал о нем, сейчас обретавшимся именно здесь, но не думал увидеть легенду так запросто, особенно в складывающейся прямо на глазах ситуации, не особо положительной. Хотя переживать пока еще не стоило.
– Салам. – Ильяс остановился, прыжком оказавшись на земле и придерживая самую настоящую шашку, висевшую слева. Тем временем оба его бойца проехались чуть дальше, взяв под присмотр открытый участок. На валяющихся односельчан и Саблезуба, немедленно вздыбившего шерсть, ни один не обратил внимания. – Я Ильяс.
– Салам. – Азамат дождался протянутой руки от старшего, пожал. Силы в ладони у немолодого человека, стоявшего напротив, хватало. – Я Азамат. К другу приехал.
– К другу, говоришь? – Ильяс кивнул на жертв драки. – С этими-то ухарями что не поделил?
– Ну… вещи.
– Свои, да? – хозяин села неодобрительно поцокал. – И ведь просил тебя Степа, так?
Говорил он, кроме приветствия, полностью на русском. Здесь этому придавали большое значение – народ стекался со всех сторон, разный, что по крови, что по характеру, язык, общий для всех и знакомый, как и родные татарский, башкирский или чувашский, с детства, объединял. Стальной Ильяс, видно, очень крепко уважал всех, живущих в Чишмах. Иначе разве стал бы при односельчанах, пусть пойманных на грабеже, говорить с чужаком не по-татарски или башкирски?
– Сволочи. – Ильяс сплюнул, ударил по голенищу сапога плетью, такой же камчой, как и у Азамата. – Ответите.
Единственный из троих, что мог шевелиться, торопливо закивал головой.
– Я так и понял, что ты не просто проездом, – повторил Ильяс. – Как там его… к Мише приехал?
– К Мише. – Азамат показал в сторону домика, где успел побывать перед тем, как встретился со Степой и его товарищами. – Недавно?
– Да. Позавчера ночью. Хороший друг был?
– Единственный. – Азамат пожал плечами. Внутри стало разом больнее. Поправил сам себя. – Последний. А семья?
– Всех. – Ильяс покачал головой. – На отшибе же жили, ночью никто не решился выйти. Меня не было, санитары…
– Санитары чистили коровник, как же еще? – Азамат скрипнул зубами. Когда Мишку, помогавшего ему с самого малолетства в учебке, убивали, когда убивали его жену с дочкой… санитары, вооруженные до зубов, не спешили помочь. – Мутанты напали?
– Да. – Ильяс сплюнул. – Да и не только на них.
– Не только? – Азамат удивился.
Ильяс снова сплюнул, под смуглой кожей выступили желваки. Все немного прояснялось на глазах, если Азамат думал верно: таких домов в округе явно хватало и про приходящих ночью в селе знали. Но не говорили вновь прибывшим поселенцам, молчали, отдавая людей в жертву.
– У меня две трети отряда стоят вдоль железки. – Ильяс смотрел в сторону. Камча нервно била по голенищу. – Еле хватает, чтобы вон тех вывозить в поля, за скотиной следить и по лескам вокруг хотя бы какие секреты выставлять.
«Вон те», загруженные в телегу и двуколку, уже скрылись за поворотом. Азамат снова пожал плечами. Это не его дело, уважать правила местных, где бы он ни оказывался, приучила жизнь.
– Но их не особо много, как понимаю?
– Нет. – Ильяс поиграл желваками. – Раз-два в месяц появляются, не чаще. Санитарам сказали, а они…
– А они давай мутантов среди жителей искать, да? – Азамат хмыкнул. Картина оказалась знакомой. – Ладно. Я убью этих тварей.
– Один?
– Справлюсь. Кое-какая помощь потребуется, но попробую сам.
– Отдохнуть, поесть, в баню сходить?
– Сперва дело. Мне надо еще раз зайти в дом. Тела сожгли?
– Да. Это… – Ильяс не стал мяться и ходить вокруг да около. – Много заплатить не смогу. Чем возьмешь? Есть кожа, мех, шерсть, патроны тоже есть. Могу новой одеждой и обувью отдать.
– Мне за друга рассчитаться надо… не стоит про это. Пойду в дом, огляжусь, потом скажу, что да как.
– Мутант твой, он вообще как? И кто?
– Драться не станет, спокойный он у меня. Лошадок посторожит. А кто? Да кот… просто большой.
Когда Пуля вышел из дома, драчунов уже не было. Ильяс, оседлавший не особо трухлявый пень, ждал у костерка, разожженного из наломанных досок невысокого заборчика. Один из охранников торчал тут же, засев в кроне кривого карагача, заверченного безжалостной природой в штопор. Где шлялся его напарник, Азамата не интересовало. Саблезуб, спящий на земле возле лошадей, встрепенулся, глянул ленивым желтым глазом с двумя зрачками.
– Ребенку-то года четыре, не меньше? Я ее и не видел, да и жену Мишину плохо знал.
Ильяс убрал струганую палочку, сплюнул чем-то, вытащенным из зубов:
– Пять, девочка. Мутант.
– Это не имеет никакого значения. – Азамат сел рядом, сняв с кобылки седло и бросив на землю. – То, в смысле, что она мутант. Возраст играет роль. Дема недалеко течет?
– Напрямки, вон через тот лесок, минут двадцать хода. А что?
– Так… – Азамат глянул на часы, свой драгоценный «Полет». – Время уже обед, часов через пять стемнеет?
– Чуть больше.
– Лошадей моих отведите в село. Я прогуляюсь, огляжусь. Тела погрызли, подрали, выпотрошили, но вы их нашли почти целыми?
Ильяс кивнул. К чему клонил парень с замашками хорошего бойца, он пока не понимал.
– Ну да. У женщины… ее, в общем, сильнее всего разделали. А причем тут девчонкин возраст?
– Она живая. Пока еще, возможно, живая.
– Пят’як! – Ильяс сплюнул. – Откуда знаешь?
Откуда…
Азамат не ответил. Снял с кобылки рюкзак-«эрдэшку», повесил за спину. Противогаз на левом боку, обрез на правом и патронташ между ними. Дозиметр, отлаженный умельцами в Деме, упрятал в чехол за спиной. Ильяс молчал, не дожидаясь ответа, смотрел на приготовления. Небольшой топорик тоже на пояс, нож за голенище сапога, большой – в ножны у противогаза. Парень собирался споро, выверенными движениями. Пуля не смотрел в сторону хозяина села, прокачивал в голове увиденное внутри домика.
Тела сожгли, не дождавшись его, это понятно. Единственное, на что хватило санитаров, приехавших сразу же по присоединении села к республике. Нет, где-то эти парни поступали очень умело и верно, но чем больше подминала окрестности Новая Уфа, тем меньше становилось профессионалов: многие погибали быстро, кто-то оставался калекой. Ему, Азамату, как и Мишке, предлагали вступить несколько раз. Отказались. А вот и результат, ни Мишки, ни его жены Ани, ни… дочки. Хотя кто знает, что было бы, стань друг санитаром и родись потом такая вот девочка.
В округе не так много хищных мутантов, как еще недавно, но и этих хватает. Сторожить тела никто бы не взялся, да и зачем? А оставь на ночь, так мало ли кого притянет пролитая недавно кровь. Уж точно мелких хищников вроде ласок или хорьков, хотя ведь уже ясно – дело не только в них. В селе закрывали глаза на многое, молчали, прятали тайну от чужаков, платили жизнями других за свое собственное спокойствие.
Нацепил перчатки из толстой кожи, зубами затянул ремешки на запястьях. Мало ли, пусть на дворе и день, но от ночных хищников много чего следует ожидать, если драться, так лучше бы поменьше царапин. Столбняк, он разницы не знает, убивает всех одинаково быстро.
Азамат покосился на Ильяса, недовольно сопящего рядом, на пеньке. А что Ильяс? Хороший хозяин, держащий в строгости очень редкий островок хотя бы какого-то спокойствия, достатка и тепла. Упрекать его? Глупости.
Хотя… Азамат отогнал глупую мысль, поморщился и достал укладку с патронами. Следовало заменить те, что довольно долго таскал неиспользованными в патронташе. Хотя и в укладке оказались ранее ношенные, чуть не утонувшие в Кутулуке и Кондурче, а значит… А значит, что с боеприпасами еще хуже, чем ожидал, – если годны к стрельбе штук пять, так и то хлеб.
Ильяс встал и отошел в сторону. Нервничает, если не злится. Человек, что говорить, совесть-то гложет изнутри. Мужик да баба, вроде бы и черт с ними, а вот девчонка? Азамат вспомнил затерханную тряпичную куклу, валявшуюся в дальнем от двери углу: если бы не густая корка из крови и прилипших прядей волос, вряд ли кто просто так оставил бы ее с утра. Не то время, чтобы брезговать какой-никакой, а игрушкой для детей. Но не взяли.
Потому что стыдно стало. Потому что запах страха и ужаса погибших едко бил в нос даже сейчас, спустя двое суток, воняло бойней, немытыми кишками и болью. Особенно там, где убили хозяина, судя по одинокому старому сапогу, так никем и не убранному. Перед смертью тот обделался. Пуля знавал многих, кто завертел бы носом от такого утверждения, правду готовы принять не многие. Рассматривая щепки и сколы на размочаленных бревнах, сделанные обычным топориком, Пуля понял немного. Но хватило, особенно после исследования самого топора.
Мишка в последние секунды сражался отчаянно, стараясь спасти не себя, семью, и смог ударом выщербленного временем лезвия проломить кому-то голову. Не струсил, бился до последнего. А обделался? Пуля не хотел бы ощутить когда-нибудь его боль.
И спасибо другу, вколотившему старое железо так глубоко – на металле Азамат нашел, что искал. Щепкой сковырнул воняющий и все еще вязкий сгусток, понюхал, присмотрелся. Ответ пришел сразу, едва дерево коснулось все еще податливого куска мозга, прилипшего к выщерблине на лезвии. Ну, у кого столько жидкости внутри, что за два дня останки так и не высохли? В мутантах ему волей-неволей пришлось научиться разбираться. И все остальное сразу стало простым.
Тела внутри сруба нашлись сразу, почти целые, и следов крови оказалось достаточно. Людей ведь пришли не просто убить и съесть. Хотели бы есть – утащили бы с собой, припрятали до поры до времени и сожрали бы позже. У убитых ночные гости забрали и унесли кое-что нужное, только не им самим. Нападавшим не хватило ума забрать мясо про запас, зато они выполнили приказ хозяина. Или хозяйки. Печень, селезенки, сердца, взятые у двух взрослых людей, и девочка, вероятнее всего мутант – кое-кому этого запаса хватит надолго.
– Река, ты говорил, вон там?
– Нет, я говорил не про нее. Там старица. – Ильяс повернулся к нему. – А что?
– Это не звери.
– Мутанты, кто ж еще-то? – каменное лицо нахмурилось, хозяин начал выплескивать гнев. – У нас сейчас еще кто-то в округе есть?
– Лошади вон, коровы у вас в селе, кролики. – Азамат закончил готовиться. – Это не простое изменившееся из-за мутаций зверье. Сколько раз за последние несколько месяцев люди пропадали?
Ильяс скривил губы, глянул на него зло и растерянно.
– Из наших не так и много.
– Сколько и когда началось?
Тот помолчал, задумавшись, но не долго.
– С весны пропало человек десять, наверное. Трое из новеньких, что приехали и поселились за стеной. Остальные проходили мимо, шли дальше, и не добирались вроде как. Да и так… находили следы, кровь…
– Чего ж вы молчали-то так долго? – Азамат сплюнул. – С весны… надо же.
– Что у нас тут творится?
– Водяные у вас тут творятся. А раз речка рядом, и она соединяется с основным руслом, так навья у вас, самая мерзкая, водяная. Молодая, скорее всего. Была бы старая, давно бы себя показала.
– Кто?!!
– Увидишь, если всевышний позволит. Лошадей моих отведите в село, сам приду часа через три. Если не вернусь до утра, обыщите все вокруг, там, где меня найдете, поставьте вешку. А там пиши письма в Новую Уфу, в СБ, что ли… только сами суйтесь туда не меньше, чем впятером. Пошли, друг, пошли.
Саблезуб лениво встал, очень лениво потянулся и совершенно лениво растянул пасть в дико ленивой, зевающей усмешке-оскале. Клыки у кота желтели, блестя слюной на фоне черного нёба. Ильяс ощутимо вздрогнул.
Пуля не побрезговал взять куколку, не до брезгливости сейчас. Протянул Саблезубу, кот заинтересованно начал нюхать. С ним отыскать след окажется проще, если, конечно, что осталось, все-таки дождь, два дня прошло, куча местных, размесивших землю в грязь на полкилометра вокруг. Но кот не подвел, пошел, мягко подпрыгивая, в сторону леска.
* * *
Оренбуржье, бывш. Донгузский полигон, Орден Возрождения (координаты засекречены), 2033 г. от РХ
Кирилка пришел в себя разом, вот-вот только спал и… И вынырнул из неглубокого кошмара. Утренний холод, смешавшийся с ночной привычной сыростью, пробрал до костей. Зубы выбивали дробь, левую ногу свело судорогой. Рядом тихонько шевелился Костя, скрипел уцелевшей левой стороной рта, судорожно тер грудь и сопел перебитым носом. Грудной и глубокий кашель мучил его дней пять, сосед частенько опасливо косился на слюну, сплевывая в ладонь. В ночь заступил рябой вертухай, имевший привычку злиться с утра по любой причине. Костю невзлюбил давно, сразу же по прибытии, и частенько срывал на рабе злость, цепляясь за любую провинность. За кашель мог запросто огреть дубинкой и добавить сапожищами.
Люди в корпусе просыпались. Замерзли все, но старались не шуметь. Лежали, кряхтели, всхлипывали и шмыгали забитыми носами, почесывались и попердывали. Несмотря на блестевшую замерзшими потеками парашу в углу, воняло знатно. Портянки, носки и чулки никто, ясное дело, не менял, стирали их, как могли, оборачивали на ночь на самих себя или пихали под жесткие тонкие подстилки на нары. Но явно не все.
Кирилка вздохнул. Ему, родившемуся пусть и после Войны, к грязи привыкнуть оказалось тяжелее. Батя не давал ложиться спать не то что с грязными ногами или лицом, куда там, держи карман шире. Не помыл шею с ушами, не выскреб пот из подмышек, так и останешься куковать во дворе, если батюшка не в духе. Если отец оказывался в духе, то, пока тлела самокрутка из сухой и ломаной ненужной травы, следовало исправлять допущенное непотребство.
А здесь? А здесь воняло, именно что воняло, а не пахло, постоянно. Залежавшимся сыром немытых, гниющих от стрептодермии и грибка ног, с толстой и черной кожей подошв, с обломанными, содранными или темнеющими гематомами под ногтями. Несло тяжелой тухлятиной из каждого сапога и ботинка, стоящих, аккуратно лежавших… а то и просто брошенных на разбухших досках пола. Перло подвалом, мышами и мириадами умерших насекомых из-под них самих, растрескавшихся, скрипящих и проседавших под длинными нарами. Сбивало с ног сотнями крошащихся трухлявых зубов, несварением, поносом и газами от стада, лежавшего на необструганных досках, накрытых тощими травяными циновками, густо покрытыми вшами и их гнидами. Разило как в хлеву, но от людей. А еще болезнями, голодом, страхом и отчаянием.
Лязгнул запор, второй. Бормотание и скрипы затихли. Замолк даже уже начавший свою вечную канитель полусумасшедший старик с заплесневевшей бородищей до пупа, спавший у параши. Утро могло начинаться по-разному, но чаще всего оно заявляло о себе плохо, особенно в смену рябого.
– Подъем, выродки! – загудели, разгораясь, лампы у входа. Ввалились сразу трое начальников, сытых, чуть пьяных. Плотные крепыши, обтянутые серыми мундирами, в подкованных сапожищах, до зеркального блеска начищенных ночью кем-то из рабов. День начался, и его секундомеры, тяжелые и твердые, эбонитовые и блестящие, вертели круги в правой руке каждого. – Па-а-ад-й-е-о-ом!!!
Кирилка вскочил, стараясь успеть натянуть сапоги, все еще державшиеся, с подошвами, пока не просящими каши. Забухал, захлебываясь, Костя. Зашумели, застучали пятками, соскакивая на пол и толкаясь, остальные. Серое начальство прохаживалось между суетливо обувающимися рабами, покручивая секундомеры. Изредка мелькало, потом мягко ударялось и приглушенно, со свистом-стоном, ойкало. У дверей стояли еще двое серых, держа наизготовку АКСУ, нагло смотрящие раструбами стволов.
Кирилка все прыгал на одной ноге. Рябой, довольно ухмыляясь, только зашагал к побледневшему Костику. А тот, чуть не запихав в рот кулак, лишь пытался сдержать новый взрыв в груди и хлюпающих мокротой бронхах. Откуда-то из-за тяжелой, тронутой понизу ржавчиной двери прилетел в корпус шелест, тихий и очень аккуратный звук катящихся, мягко подпрыгивающих на не очень ровном полу длиннющего коридора резиновых колесиков. Ших-ших-ших… Кирилка застыл.
Серое начальство не умело слушать так, как раб Кирилл. Оно могло подслушать многое, заставляло шептать и развязывало языки любым молчунам. А вот правильно слышать, так, чтобы понимать до появления – не умело. Кирилку, на его беду, мама с папой и природой одарили куда как более совершенным слухом. Но скоро услышали и увидели все. Рявкнул мгновенно вытянувшийся автоматчик, лихо крутнулись на каблуках хозяева в мышиного цвета униформе. Застыли, стараясь не поднимать глаз, рабы. Кирилка взгляда от двери не отвел, так и стоя на одном месте. Гулко бухало сердце.
Она, как и всегда, была прекрасна. Она казалась ему, пусть и думающему только о сне, еде и побеге, богиней, жесткой, жестокой, ругающей и самой красивой на свете повелительницей.
В богине Кирилки весьма немало сантиметров и килограммов. Но все они нужны и великолепны. Вместо серо-мышиного верха с зеркально-грубым низом – мягкая глубина оливкового и хаки, серебро кожи тонкой выделки. Ремни портупеи мягко обтекали божественную красоту ее сильного и опасного тела. Чуть золотились коротко остриженные волосы и холодно поблескивали прекрасные линзы прицела ее небесно-лазурных глаз.
В корпусе повисла ощутимая, как груз в шахте, тишина. Широко шагнув поскрипывающими высокими, до точеных и видимых под сукном колен, сапогами, внутрь вошла богиня смерти в аду, где Кирилка прожил три месяца. А звали ее, женщину и хищника, несказанно прекрасно для его излишне чутких ушей.
Инга Войновская.
Кирилл смотрел на нее, не косился под ноги, не глядел на выщербленную полосу паутины трещин, покрывающей сизо-зеленую, с белесыми пятнами и выщерблинами, стену напротив. И не хотел замечать ее постоянных спутников.
Ших… и в корпус вкатилась выкрашенная в белое металлическая каталка. Щелк… рядом с ней замерли трое в таком же хаки и с черными масками на лицах. Скрр… как обычно, задев за сталь порожка, вошел худой и бледный человек в синем комбинезоне, стерильно чистом, занес запах дезинфекции, крови и боли, въевшихся в ткань. Чцц… зашуршала бумага, пожелтевшие страницы, прячущиеся за картоном папки, светлым пятном на синем, в его руках. Врач, тот, кто забирает и не возвращает. Пес, верно стоящий у длинной и прекрасной ноги его богини, хозяйки жизней и щедрой дарительницы смерти.
– Госпо… – подскочил и тут же заткнулся, вытянувшись, рябой.
Выгнутые и почему-то (ее волосы же золотые!) темные брови дрогнули, чуть наметилась морщинка.
– Мне нужен…
Кроме чуткого слуха и любви к странной и страшной женщине, у Кирилки, не так давно дожившего до семнадцати лет, имелось немало других скрытых талантов. Например, отличное зрение, наблюдательность и память. Чуть замятый уголок папки, расслоившийся край, пятнышки от раздавленного и не до конца очищенного с картона таракана и пожелтевший шнурок. Он видел это один раз и запомнил навсегда. Сердце забилось быстрее.
– Кирилл…
Бом… бом… б-о-о-о-м. В висках бухало все сильнее. Кирилл Иванов, Кирилл Майкин, Кирилл Сатеев, Кирилл… он сам, Кирилл Замятин.
– Замятин.
Сердце чуть замерло, екнуло, затихло и ударило сильнее. По спине, сырой от сопревшей циновки и пропахшей потом робы, побежала вниз тонкая и ледяная, до мурашек, капля пота. Проскользнула до вставших дыбом волос на крестце, скользнула под резинку совсем прохудившихся трусов, впиталась. Ее сестренки оказались проворнее, поспешая и догоняя опередившую их.
Рябой чему-то радостно улыбнулся и тут же подскочил, вцепился клещом в руку, вытащил из неровного и дрожащего строя. Кирилл не смог не посмотреть на нее, в несколько шагов ставшую такой близкой. Чуть слышно втянул воздух, пахнущий мылом, начищенной и смазанной кожей сапог и амуниции, еле уловимым запахом чего-то острого, пахнущего ею. И поднял глаза, встретившись наконец-то с ней взглядом.
Прицел винтовки бати, старый и надежный, помогавший убивать многих, зверей и не только, был теплее и не так опасен. Иллюзия жизни закончилась, протянув после набега и плена чуть больше трех месяцев. Нет никакой богини, нет никакой живой красоты. Есть лишь немного времени до пустоты. Скрытый талант собственной тощей задницей чувствовать неприятности у Кирилла также имелся.
– Это что такое? – ласково и мягко поинтересовалась Инга. – Что это?
Рябой подскочил, глянул, разом став белым. Не особо гладко выбритый подбородок заплясал, затрясся.
– Михаил!
Подскочил врач, присмотрелся к Кириллу.
– Хм, ну, ничего страшного. На лице недельной давности гематома, явно от удара рукой, кулаком, возможно, локтем. Хотя нет, вряд ли локтем. Им били вот здесь, бровь рассечена и зажила не далее, чем десять дней тому назад. Поднимите робу, Замятин.
Он поднял вверх тяжелую и шершавую ткань, не отрывая взгляда от голубых глаз.
– М-да… – врач покачал головой. – Я говорил, Инга, говорил и неоднократно – отдельное помещение, режим и питание нужно всем, хотя бы отдаленно подходящим по параметрам. Юноше повезло, мог умереть от чуть более точного и сильного удара.
Мог умереть, как интересно. А сейчас что, накормят, дадут выспаться, отмоют и отправят домой? Кирилка чуть не усмехнулся.
– Согласна. Второй! – из-за двери неслышно и быстро появился еще один оливкового цвета. – Сменить караул, начкара и этих двух – на шомпола, к третьему батальону. У них как раз подготовка к завтрашним стрельбам и чистка оружия. Замятин!
Рябой рухнул на колени. Кто-то из его серых друзей-товарищей решил сопротивляться. Не вышло, треск ломающихся костей был недолгим, но громким. Надзиратель стек по стенке мягким комком тягучего варева из помоев, что давали рабам на завтрак, обед и ужин. А Кирилл Замятин спокойно лег на каталку, даже не подав признака страха. Неправда о жизни закончилась три месяца назад, улетела вместе с горьким и жирным дымом сгоравшего хуторка, его семьи и друзей. И ему оставалось до встречи с ними совсем немного.
Он не крутил головой по сторонам, тихо лежал и спокойно глядел вверх. Хватало и одних потолков, складывающихся в странную и неповторяющуюся мозаику. Каталка шелестела резиной, мягко перекатываясь по неровным, убитым и идеально гладким полам, встряхивая человека на стыках и стяжках, чуть грохоча по металлическим участкам. Кирилка смотрел на мелькающую перед глазами картину, оставаясь все таким же отрешенным.
Густая сеть тоненьких трещин и небольшие куски облупившейся побелки, зеленая краска переходов, украшенная наплывами неровно нанесенной штукатурки, прямые и ровные линии стыков бетонных плит, выпуклые соединения металлических перекрытий, паучьи сочленения швеллеров и уголков, темнеющие пустотой ангары. Менялась мозаика сколов, менялся свет: то падал из редких кровельных фонарей с грязными стеклами, то мягко струился из плафонов, забранных сеткой, то резко, до боли в глазах, бил из длинных панелей почти белого излучения.
Там, в прошлом, электрическому свету Кирилл подивился всего два раза: на большом базаре, где жители разрушенного городка приспособили оживший и бодро бежавший Урал под грубую, но действенную гидростанцию, и в крепком блокгаузе добытчиков земляного масла, нефти, мазутчиков, имевших несколько перегонных кубов и дизельный генератор. Здесь, в подземном убежище Ордена Возрождения, электричество находилось рядом весь остаток его жизни, не такой и длинной.
Каталку чуть тряхнуло на повороте, свет сменился на желтый, показался угловатый прямоугольник лифтовой кабины. Мягко заурчал двигатель, лифт чуть тряхнуло, и он мягко пошел вниз. В шахте подъемники забирали только проржавевшей сеткой-рабицей, здесь же стенки блестели отмытым и целым коричневым пластиком. Показалось прекрасное лицо его богини, обеспокоенно спросившей у тут же появившегося врача:
– С ним все в порядке?
– Так точно, Инга, – врач посветил тоненьким ярким фонариком. – Просто пациент не глуп и что-то понимает. Так? Хм, ясно. Это шоковое состояние, совершенно не опасное для процедуры, так… пульс в норме, дыхание ровное… сердцебиение не учащенное и без аритмии. Не стоит переживать. А на месте…
– Я поняла.
Разговор прекратился. Лифт урчал двигателем, чуть поскрипывал, опускаясь ниже. Кирилка смотрел на решетку, на моргающие за ней лампочки, в голове мерно стучали секунды.
Потолок вновь сменил свой цвет – стал матовым, с легкой желтизной, ярко освещенным. В стороне лязгало и звякало что-то металлическое. Шипело, булькало, переливалось и шелестело.
– Мастер, как вы? – Инга простучала каблуками куда-то вперед.
– Уже лучше. Девочка моя, это тот самый экземпляр?
– Да. Виновные уже несут наказание.
– Правильно… – снова чуть зашипело, голос стал глуше. – Это правильно. Порой рядовые братья забываются. Ты поступила верно, Инга. Господа медики, попросил бы вас поторопиться, установить оборудование и потом оставить нас с госпожой майором наедине.
Каталка дрогнула, мягко защелкал смазанный механизм в районе поясницы Кирилки, он начал подниматься. Верх жестковатой поверхности под спиной пошел вперед, потолок, соответственно, наоборот – вниз.
Таких мест он еще не видел. Чтобы так чисто, со сверкающими стенами и полом, с огромным количеством металла, опасного, переливающегося в холодном свете больших светильников хитрыми гранями, изгибами и острыми кончиками. Сверкало стекло дверок одинаковых белых шкафов, матово отсвечивали бока пластикового оборудования, и несло той самой дезинфекцией и стерильностью, сквозь которую, неуловимо и крадучись, вплетался слабый запах многих литров крови и боли.
Рядом, опутанный хитрым и осмысленным переплетением шлангов, прозрачных гибких трубок и проводов, повиснув на упругом каркасе, висел тот, кто говорил с Ингой, называл ее девочкой.
Худющий, перемотанный бинтами и эластичными лентами, с выпирающими через желтоватую, в частых язвочках кожу, костями. Шипение объяснялось просто: половину лица закрывала маска респиратора, с сетками мембран переговорного устройства. Рядом, сверкая хромом, качалась взад-вперед толстенная резиновая гофрированная кишка, гоняя кислород, если судить по надписи на подключенном баллоне. Глаза, практически черные, уставились на Кирилку, жестко сощурившись под отсутствующими бровями. К стерильной чистоте прибавился новый запах: заживо умирающего тела.
Подвешенный, судя по всему именно Мастер, кивнул и перестал смотреть на парня. Рядом тут же оказались двое в резиновых перчатках, марлевых повязках, укутанные с ног до головы в синее и чистое. Зазвенели, защелкали, запахло резко и одуряюще. Кирилка молчал и смотрел. Сердце перестало колотиться безумным галопом, сбавило темп, пот просох. Сзади лязгнуло, в спину потянуло прохладным воздухом, пощекотало чем-то мокрым и холодным, пахнуло спиртом. Рядом оказался кто-то из синих, протер внутренний сгиб локтя, сноровисто воткнул иглу. Кирилка посмотрел вниз.
Кровь у него забирали уже несколько раз, последний выпал позавчера. Тогда же его и еще нескольких человек осматривали эти самые врачи. Кто-то из них, точно.
– Проверить давление. Проверить…
Суетились, бегали, что-то надевали, прилепляли, сжимали, щупали.
– Состояние хорошее, экспресс-анализ подтвердил данные прошлых заборов. Совместимость…
– Наплевать… – висящий зашипел, повернув голову в их сторону. – Не в первый раз, справлюсь. Приступайте быстрее.
Врачи собрались тесной синей кучкой, пошушукались. Один что-то доказывал, остальные тихо шикали. Подошла Инга, отрывисто и неразборчиво бросила несколько фраз. Головы в масках и шапочках закивали, соглашаясь. Врачи разошлись, готовясь к чему-то. Один остался возле Кирилки, притянул толстыми ремнями руки, ноги, голову, корпус. Кирилл не сопротивлялся, не хотел уйти к своим с болью и кровищей из нескольких лишних дырок в организме.
– Реланиум, внутривенно. Добавьте раствор Красный-пять и реагенты, живее! – синий отошел. – Наблюдаем за общим состоянием. Готовьте систему…
Звонко лопнула растянутая до предела раскаленная зеркальная паутина, растянувшаяся перед глазами. Мир Кирилки неожиданно вырвался наружу, заполнил собой все вокруг, вобрал в себя и эту странную комнату (операционная, да-да, подсказал внутри чей-то голосок), этих людей, этого странного старика с изъеденной кожей и золотоволосую Ингу. Вобрал в себя, раздулся бликами боков мыльного пузыря из живой ртути, брызнул во все стороны, лопаясь и разбрасывая его жизнь. Кирилка улыбнулся.
– Реакция стандартная… – голоса доносились издалека, тонкими иглами пробивали густой воздушный туман. – Все системы работают в нормальном режиме. Организм объекта полностью готов.
– Приступаем. Готовность ноль-один.
– Вхожу.
– Вхожу.
Кирилл плавал в ласковых волнах солнечного моря, радостно улыбаясь прыгающим по волнам бликующим зайчикам. Что-то коснулось его спины, замерло, чуть провернувшись и пошло дальше, вовнутрь. Кирилке стало интересно… но тут один из зайчиков скакнул прямо ему в руки.
– Все установлено? Как работают аппараты? – Инга брезгливо покосилась на худющего замарашку. Отмыть его не успели, хорошо, что обработали раствором и обычным спиртом. Как его… Кирилл Замятин, один из стада сепаратистов, воняющий хуже свиней, не подозревающий о своей великой роли, пусть даже роль свелась к комплекту запасных частей для Мастера, вернее, для необходимых жидкостей, сейчас перекачивающихся в истощенный долголетней борьбой организм.
Сейчас мальчишка, надежно притянутый к плоскости подъемной части медицинской тележки, улыбался и пускал пузыри. Ей даже стало любопытно, это зрелище довелось наблюдать впервые. Раньше Мастер никогда не звал ее на разговор во время регулярной для него процедуры. Юный дикий засранец радостно давил улыбку, совершенно наплевав на потерю жизненно важных составляющих собственного тела – крови, плазмы, костного мозга. Катетеры, толстые иглы-пробойники, прозрачные трубки, уже начавшие наполняться.
– Да, все работает в штатном режиме, госпожа майор, – старший врач вытянулся. – Никаких непредвиденных осложнений.
– Вышли все вон… – проскрипел Мастер. – Инга, подойди ближе и внимательно слушай меня, девочка.
Кирилка летал на облаках из чего-то пушистого и сладко пахнущего. Вокруг затихало, мелькали пропадающие тени, несколько раз стукнула, закрываясь, дверь операционной. Он улыбнулся, погружаясь в мягкий теплый сон и начал засыпать, совершенно не вслушиваясь в убаюкивающую болтовню, прерываемую ритмичным шипением работающей респираторной маски.
– Инга, моя девочка, слушай внимательно… После окончания этой процедуры ты должна сделать всего одну вещь.
– Да, Мастер?
– Собери свой отряд, возьми лучших людей и технику. Обязательно прихвати с собой Серого Илью и Шатуна. Не прекословь, майор!.. Вот так, да, наклони свою красивую и умную голову, согласись со мной, умирающим никчемным подобием самого себя. Так вот, майор Войновская, слушай мой приказ. Ты отправишься в сторону гребаного Кинеля, рассадника муравьев, не желающих пока принимать лучшую для себя участь. Там ты найдешь девушку, зовущуюся Дарьей Дармовой, и приведешь ее сюда. Я уже отправил человека, и он предупредит наших агентов в Кинеле. Возможно, задача окажется даже проще, и ты просто привезешь ее сюда. Но…
– Что «но», Мастер?
– Вот только мне совершенно не верится в такой исход.
– Зачем нам эта Дарья?
– Зачем… я умираю, девочка. Сколько еще протянет мое тело, не знаешь? Никогда тебе не рассказывал, считал, что это глупо. Когда-то я был настолько самонадеян и глуп, что… что не выбрался из камеры для опыта во время ракетного удара. Одного единственного импульса, уничтожившего аппаратуру за сотню километров отсюда, хватило для скачка напряжения, уничтожившего энергосистему. Автономные цепи сработали не сразу, кто мог предположить такой-то сбой до настоящего, а не тренировочного, удара? Десять секунд внутри саркофага, не спасающего от проникающей радиации и одновременно попавшего под сильное электромагнитное излучение, без защиты. Да, моя сила появилась именно в тот момент, и только благодаря этому появился наш с тобой Орден.
– Вы никогда не рассказывали, верно… – Инга подошла к висящему в своем коконе человеку. Провела рукой по щеке, той ее части, что виднелась между респиратором и металлизированной маской, надеваемой Мастером в последнее время все чаще и чаще. – Столько лет страдать, мучиться от постоянной боли… не слишком ли дорогая цена?
– Нет. Цена даже малая по сравнению с полученным результатом. Чувствовать и читать мысли, узнавать сокровенное, манипулировать и управлять – мечта многих до Войны. Жалею о двух вещах, девочка… Вряд ли увижу возвышение, настоящее возвышение Ордена. И о том, что повстречал тебя уже таким. Но хотя бы смог сделать тебя такой, какая ты есть…
Кирилл уже плохо понимал происходящее с ним. Оставались только два голоса, ясно и четко беседующие о чем-то рядом. Тепло и ласковая мягкость пушистых золотых облаков отступала, превращалась в ало-багряные пугающие стенки, сжимавшиеся вокруг него.
– Мастер… – Инга отступила. – Спасибо тебе. Что мне надо знать о девчонке?
– Да, действительно. Ей около пятнадцати-семнадцати, как мне кажется, хотя, полагаю, даже чуть больше. Она красива, несмотря ни на что, несмотря на серую жизнь вокруг. Один из агентов, живущих в Кинеле, должен будет встретиться с тобой, передать ее портрет либо ее саму. Она сильна, хотя и не подозревает об этом, настолько сильна, что следует взяться за нее сейчас и превратить в наше новое оружие. Я совершил самонадеянную глупость, уже стоившую нам дорого… Нашел ее, залез в голову и наследил.
Инга молчала, прокручивая в голове слова создателя Ордена. Способности Мастера, до Войны бывшего перспективным ученым, работающим над геномом человека, всегда поражали ее. Сам он, говоря о себе и подобных, изредка встреченных солдатами Ордена, использовал странноватый и непонятный термин – сканеры. И улыбался чему-то. Возможности, подаренные ему Войной, поражали.
Мастер умело направлял лучших военных подземной части объекта, ставших первыми командорами Ордена, и подавлял слабоволие рядовых воинов. Читал, нисколько не смущаясь, мысли у тех, кто попадал под его влияние. Инга не была уверена в себе, но считала, что ее воля не дает Мастеру подобной возможности игры с ней самой. Мастер, еще пять лет назад бывший более бодрым и здоровым, постоянно старался тренировать умения. И уж если заговорил о девочке, обладающей схожими качествами… Значит, она действительно ему нужна. А раз так, то не остается ничего другого, как достать ее хоть из-под земли.
– Она почувствовала меня… – Мастер недовольно дернул головой. – Испугалась, ощутила ауру Ордена, нашу силу, наши методы. Да-да, моя девочка, канал связи, скажем так, двусторонний. И пусть я закрыл его насколько мог своим собственным, так сказать, файерволлом, кое-что до нее дошло.
– Чем это грозит?
– Дарья смогла нащупать еще одного сканера, вернее, одну. Оказывается, моя милая, все не так уж и плохо в бывшей Башкирии. Во всяком случае, та сучка, что отозвалась, как раз оттуда. И эта шелудивая тварь посоветовала нашему нежному цветку убираться из Кинеля. Что, с одной стороны, нам на руку, а, с другой, только повредит. Нет худа без добра, конечно. Тупая овца, считающая себя кем-то сильным, совершенно не позаботилась прикрыться и выдала девчонке нужную мне информацию, пусть и не всю.
– Мы знаем, когда и куда точно она уйдет?
– Не совсем так… Но кое-что известно. У нас есть небольшой запас времени, и ты используешь его.
– Что тогда не так? – Инга уловила в голосе Мастера… неуверенность?!!
– Девочка связалась с кем-то, смогла найти маячок в голове какого-то отморозка. И я, Я!!! Я не смог проникнуть в его мысли и совершенно не представляю, что тот выкинет.
Облака, в которых Кирилка уже не плавал, тонул, сгустились пурпуром, сдавили его, выжали все возможное. Вспыхнул на краткий момент свет операционной, падающий на самую прекрасную и опасную женщину его короткой жизни. И пришла тьма.
* * *
Самарская обл., крепость Кинель (координаты: 53°14'00''с. ш., 50°37'00''в. д.), 2033 г. от РХ
Сеня переминался с ноги на ногу, стоя под грибком самого мерзкого входа в крепость. Блокпост, вынесенный далеко за пределы первых укреплений, выходил на ржавую ветку, ведущую в Самару. Ни тебе торговцев с мздой для караула, ни поселенцев из окружающих деревень с тележками жратвы, ни путников, ищущих новое место и наверняка желающих что-то да дать героическим постовым. Никого. И, ясен пень, ничего.
А все почему? А все потому, что Рубеж, хренова срань, растянулся вокруг дохлого города. Никто не пройдет, никто не проедет. Разве что набежит порой какая-никакая мерзопакость, мечтающая воткнуть клыки, когти, шипы или чего хуже в замерзшего и продрогшего часового дальнего блокпоста Арсения Рыткина. Этого-то удовольствия, вместе с радостью, сколько угодно, прямо-таки сколько душа попросит. Хотя она-то как раз в таких случаях старалась молчать и не вякать.
Сеня вздохнул, почесав ногу. Свербило немилосердно, а как еще? Да и почесался, куда там… почешись через ОЗК и теплые штаны на вате. А как еще, если льет уже без продыха третий день? Если не четвертый. Вот караульный Рыткин и хлюпал себе по коричневой, чавкающей жиже в чулках защитного комплекта поверх ботинок с опорками. Чертов дождь, сраная и гребаная жизнь, э-э-х…
Автомат, древнее «весло», соскользнул с плеча, Сеня подхватил его, да вот… То ли шагнул неудачно, то ли просто не судьба сегодня, и все тут. Жирный шматок повис на предохранителе и затворе, потек вниз.
– Да чтоб тебя… – Арсений матюгнулся, и, для разрядки, еще раз. – Твою ж за ногу…
Через дождь, пусть и не стоявший стеной, пробился звук. Сеня вздрогнул, смахнул грязной перчаткой воду со лба, перепачкав лицо. Звук повторился. За густой пеленой капель проглянулся вдали странный силуэт. Сеня охнул и ударил обрезком трубы по куску рельса, потом еще, и еще.
Торопливо опустил предохранитель, дернул затвор, молясь про себя. Лишь бы не заклинило, лишь бы грязь внутрь не попала, лишь бы… Не попала. Затвор лязгнул, загоняя патрон. Караульный уже присел за наваленные мешки с песком, прицелился, ловя подрагивающую мушку. Сзади, поскальзываясь и хлюпая, уже бежали свои.
– Чёй-то? Где, Сенька?
– Да вон, тама, зырь!
– Чо за хрень, мужики?!! Не пойму, то ли стоит, то ли нет.
– Ничо, пацаны, ща ближе подойдет и…
– А-а-а-тставить, охуярки! – громыхнуло сзади. – Сдурели что ли, палить по не пойми чему?! Я вас научу, как родину любить и ее патроны не тратить! Обалдуи рукожопые!
Кузьмич возник рядом со своим собственным караулом всей своей невысокой и квадратной фигурой. Первым делом затянул ремень брюк, совершенно наплевав на дождь, и лишь потом поправил плащ и перебросил автомат со спины вперед. Караульные мокли, молчали и даже не думали оправдываться.
– Так… – усы чуть дернулись. – Ну, Рыткин, ради чего ты меня сдернул с относительно теплого сортира, а, щегол?
– Это, старшина… я, ну это, вон же, там, а я…
– Я-я, головка от… кумулятивного снаряда, – старшина присмотрелся. – Хм, однако же… действительно, непонятная хрень.
Непонятная хрень стала чуть ближе, а звук стал легко узнаваемым. Шли в четыре ноги, волоча за собой что-то тяжелое. Что-то ритмично стучало по остаткам почти сгнивших шпал.
– Эй, сволота, а ну-ка, стоять! – гаркнул Кузьмич. – Стрелять буду!
Неведомая сволота обращение начкара проигнорировала самым наглым образом и продолжила тащиться в сторону поста. Старшина крякнул, тихо опустил предохранитель, положил палец на спуск. Остальные замерли, вжались в мокрые, воняющие землей мешки, ловили в прицелы две заметные шагающие и согнутые фигуры.
– Не то что-то… Серый, Колян, а ну-ка за-а мной!
И зачавкал грязью, по-медвежьи переваливаясь в сторону плетущихся. Новички, Серый и Коля, его обогнали, прижимая приклады, старались не упустить ничего по сторонам. Старшина одобрительно хекнул, харкнул тягучей слюной, уставился на маячивших впереди двоих. За десяток шагов до патрульных те, наконец-то, встали, шлепнулись на колени, не отрывая рук от чего-то за спиной.
– Да что за… – Кузьмич приостановился, выждал, пока ушедшие вперед бойцы поравняются с нежданными гостями. Ничего не происходило. Старшина присмотрелся к сидевшим людям, уже подойдя к ним вплотную.
Один худой, с торчащим подбородком, русский, второй вроде как кавказец, что ли, лица пусть и в синяках, и нос у одного набок, а знакомые. Да еще как знакомые-то… Одежда хорошая, но рваная, грязная, прямо тряпка половая. Ага, так вот почему руки назад, надо же. Запястья кто-то не особо заботливый и сердобольный притянул тонким и прочным шнуром к ручке от большой старой тачки. На ней, ржавой и просевшей на грубых деревянных колесах, темнел большой мешок. И несмотря на дождь, чем-то очень не нравились старшине потеки по толстому брезенту.
– Да что за ешкин клеш… – Кузьмич увидел наконец-то причину, из-за которой эти бедолаги шли и шли. За дождем-то, особенно когда глаза в щелку за набухшими кровью свежими синяками, мало чего разглядишь. А услышать?! В ушах у обоих, темнея запекшейся кровью, торчали деревянные чопики, вбитые чьей-то рукой. – Ну не х…
– Стоять! – дико заорал Серый, направив ствол на неожиданно выросшую на насыпи темную фигуру. – Руки в гору задрал, мать твою!
Кузьмич прищурился, смахнул каплю, попавшую в глаз. Перевел взгляд на странно знакомых страдальцев, и еще раз на нового персонажа. И даже угадал его слова.
– Ты мою маму-то не трогай, ушлепок, а то уши отрежу, – плевок. – Здравствуй, Кузьмич.
– Серый, отставить, – старшина выдохнул. Мандраж, все-таки добравшийся до него, отступил. Хотя тревога до конца так и не испарилась. В присутствии этого тревога у начкара появлялась всегда, уже целых десять лет, прошедших с момента его первого появления в Кинеле. – И тебе не хворать.
– Ну не обижайся, не надо. Пошутил слегка, с кем не бывает.
– Шуточки ему, надо же.
– Пошутил? – лицо у обиженного Сергея чуть перекосило. – Да мы б их постреляли, урод!
– Кузьмич, что он у тебя такой невоспитанный, а? – человек, скрывающий лицо под плотным капюшоном, хмыкнул. – Может, для профилактики…
– Хватит, – старшина вздохнул. – Кто они?
– Наконец-то! – мужик под капюшоном довольно хмыкнул. – Рад, что среди стражей этого островка цивилизации есть воистину логично мыслящие люди. Так вот, уважаемый Кузьмич, здесь у меня, ни много ни мало, а ровно две шестых банды Весельчака Гарика, этих долбанутых гумпленов и садистов, сейчас стоящих перед вами, представителями законной власти свободного города Кинель… или сидящих, как думаешь, Кузьмич? Так что, юноша Серж, постреляли бы, так постреляли. Собаке, как известно, собачья смерть.
– А? – караульный непонимающе уставился на старшину. – Чего он мне гонит, старшина? Да и кто он ваще та…
– Рот закрой. – Кузьмич покрутил левый ус. То-то лица показались знакомыми. – И ведь точно, они самые, сукины дети. Ты что, Серый, не помнишь прошлогоднюю историю с челноками с Черкасс? Ну, которым еще рты разрезали, от уха до уха.
– Ага… – Серый сглотнул, уставившись на бандитов, так и стоявших на коленях.
– Да, лучше бы мы вас постреляли, уроды. – Кузьмич сунул в рот загодя приготовленную «козью ножку», прикурил. Самосад продирал хорошо, чуть не до печенок, самое оно в такую-то погодку. – Погоди. Так, понятно, это вот у нас самолично Гарик Весельчак, он один не русский-то был. А кто второй, не пойму, хотя… ба, Пашок Свобода, етит меня за ногу, точно. Ну-у-у, мил человек, серьезно тебе не повезло, Касьянов тебе многое припомнит из твоих выходок. А где, раз уж пошла такая пьянка, еще четыре шестых банды?
– Да вот же они, все здесь, упакованы и разложены согласно полученным от нарсуда предписаниям, – рука в перчатке с обрезанными пальцами похлопала по мешку. – Дизель, Станислав, Никитос и этот, как его… Дюшес, что ли? Ну, то ли Метелкин, то ли Веников, в общем. Хотя нет, Станислав у нас вот тут, оттопыривается где. Больно уж у него на башке волос много оказалось, прямо грива.
– Ясно. – Кузьмич вздохнул, наклонился. От мешка ощутимо тянуло тухлецой. – Подгнили уже, что ли? Солью хоть присыпал?
– Дожди, чего ты хочешь.
– А?! – Серый начал врубаться. – Что в мешке, старшина?
– Репа, епт… головы, чего еще то?
Караульный чуть позеленел, уставился в темноту под капюшоном.
– О-о-о…
– А?
– Отрубал?
– Нет, юноша, отпиливал. Бензопилой со стразами, от Сваровски, – мужик хохотнул. – Не, Кузьмич, они у тебя совсем дикие. Не знают, что такое бензопила. Или стразы? Вот чем.
Длинная пола резинового плаща ушла в сторону. Рука ласково погладила рукоять длинного, расширяющегося к концу тесака.
– Мачете рулит, шкет, однозначнее однозначного.
Кузьмич затянулся сильнее, отвернувшись в сторону. Коля побледнел, но пока держался. Серого неудержимо рвало в канаву у обочины.
Старшина выделил двух бойцов этому странному и страшному человеку, встал под козырек караулки и засмолил следующую цигарку. Арсений, сменившийся, топтался рядом.
– Чего тебе? – буркнул старшина.
– А кто он такой?
– Этот-то? – Кузьмич сплюнул. – Морхольд это. И все тут. Иди спать, боец, смена не ждет, скоро снова на пост.
Выйдя от судьи, он огляделся. Город прирастал, это бросалось в глаза; о том, чтобы окружить его дополнительной стеной, не приходилось и думать. Но кинельские власти справлялись и так. Хотя… Морхольд прищурился, присматриваясь через дождь, перешедший в монотонную морось. Ба, ну надо же, все-таки начали строить подобия небольших фортов на границе городской территории. Видать, чего-то опасаются. Но его проблемы разросшегося Кинеля совершенно не волновали, сейчас важнее другое. Или другая, это как посмотреть.
Сдать ухарей-ухорезов, несомненно, лучше всего было именно здесь. Пачки «семерки» приятно оттягивали подсумок, слово свое местные держали. Но пришел он сюда не за этим, или, вернее, не только за оплатой.
Когда он в первый раз услышал странный зов во сне? Неделю назад, где-то так, может, и больше. Искать «весельчаков» пришлось на самой Красной Глинке, как вспомнишь, так вздрогнешь. Мало как будто ему банды, пусть и за хорошее вознаграждение. Так нет, потянуло этих утырков к большой воде, б-р-р-р. Не иначе, кто-то слил информацию про него этим поганцам. Вот и бежали сломя голову, совершенно не разбирая пути. Неужели и правда, полагали, что не рискнет идти к месту охоты мэргов? Идиоты.
Тогда, на бывшем заводе «Электрощит», сон пришел в первый раз.
Тоненькая девичья фигурка, разлетающиеся под напором дикого ветра волосы, слезы в глазах, дрожащие мягкие губы. Он не помнил ни слова, как ни старался, не выходило. Память выдавала только ее облик и старое одноэтажное здание из кирпича между путей, которое он знал с самого детства, видел сотни раз в окна электропоездов, возивших студентов и работяг из области в Самару. Огромная железнодорожная станция, ставшая после Войны вольным городом-крепостью Кинелем. Что оставалось делать после пятого подряд сна, точь-в-точь повторяющего предыдущий? Несомненно, спирта, найденного у упырей, любящих поиздеваться над пойманными торгашами, хватило бы на недельный запой. Но смысл?
Да и вообще, человек по природе своей скотина любопытная, а Морхольд себя не причислял ни к какому другому роду, виду или отряду млекопитающих. Оставалось только слегка пошукать и найти юную деву с большими глазами, блестящими, аки у коровы, копной густых волос и желанием познакомиться с Морхольдом. Либо все же обратиться к Михаилу Михайловичу, давешнему знакомцу и одному из светил кинельской медицины, психиатру по основному профильному образованию, полученному в самарском «меде».
Хотя… искать ее на ночь глядя и под дождем? Нет уж, назойливое видение, увольте. Себя и собственное здоровье Морхольд ставил куда выше сноприходящих дев, пусть те даже юны и прекрасны ликом. Ничего страшного, подождет до утра. Поиск, в смысле. Либо поход к Михал Михалычу.
Мужчина далеко не молодой, грузный и с ног до головы изгвазданный грязью, спрыгнул с крыльца суда прямо в жижу под ногами и двинулся в сторону приветливо горевших огней двухэтажки неподалеку. Хотелось ему сейчас немногого: помыться в горячей воде с мылом, сменить насквозь промокшие портянки, съесть чего-то горячего и мясного, чуть выпить. И бабу. От последнего Морхольд не отказался бы и в первую очередь. Разве что вместе с помывкой, так как сам себя считал человеком воспитанным и культурным.
Судя по легкому шелесту и чуть слышной дроби за стеной, дождь и не думал прекращаться. Обидно. Хотя куда обиднее стук в дверь спозаранку. Но деваться ему некуда, придется откликнуться. Но перед этим Морхольд сделал три дела. Вернее, два с половиной.
Взвел курок у револьвера, натянул трусы и подумал прикрыть роскошный, пусть и слегка полноватый задок шлюхи, снятой тут же, в гостинице. Именно в такой последовательности. Прикрывать все же не стал, решив, что такая красота может и отвлечь стрелков. Если за дверью, конечно, именно они.
– Входи!
Дверь скрипнула, впуская незваного утреннего гостя. Морхольд хмыкнул и убрал револьвер. Она оказалась еще моложе и симпатичнее. И не плакала. Да и вообще не походила на ту слабую и расстроенную девчушку из сна.
Ишь, какой взгляд, того и гляди прострелит им насквозь. А так… а так действительно совсем молоденькая и милая девушка. И что дальше по плану? Пока Морхольду совершенно ясно было только одно: с головой у него все в порядке и распить с ветераном битв против зеленого змия спиртяшки, если и выйдет, то не скоро и без профессионального повода.
– Здравствуйте, вы же Морхольд?
Он было открыл рот, чтобы ответить. За спиной что-то пробормотала и зашевелилась «ночная бабочка», почесалась во сне. А ночная гостья уставилась на нее и, совершенно неожиданно густо, по самые уши, покраснела. На всякий случай Морхольд оглянулся. Ну… ну лежит себе и спит голая и относительно молодая баба, ну, синяки есть на заду и прыщик, и что? Эх, молодежь-молодежь, чего тут краснеть-то? Он хмыкнул и развернулся обратно:
– Я-то Морхольд, девушка. А вот вам надо будет мне кое-что объяснить, ферштейн? Для начала, как зовут так талантливо проникающую в мои сны особу?
Неожиданно… но она покраснела еще сильнее.
– Даша. Даша Дармовая.
