Глава -1
О ГЛАВНОМ ГЕРОЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

На Ганзе Кирилл был впервые и чувствовал себя слегка оглушенным бурей впечатлений от новизны, красочности и толкотни. Комсомольскую-кольцевую, под конвоем четырех внимательно-хмурых ганзейцев, он проскочил как во сне. Даже когда молодой коммунист уже сидел на мотоплатформе, двигаясь по туннелю, в котором были развешаны слабые, но все-таки разгоняющие тьму лампочки, перед глазами его все еще проплывали, ослепляя пышностью и блеском, непривычные интерьеры. Роскошные золотые мозаики на потолке (ах, как бы рассмотреть их получше!), богатая лепнина (вот же люди делали!), хрустальные люстры, которые, хотя и не горели в полный накал из-за раннего времени, однако подавляли своими размерами (а что будет, если такая громадина упадет?), как и бесконечная перспектива уходящих в даль арочных пролетов, от которой кружилась голова.

Зорин снова и снова вспоминал невероятный калейдоскоп событий после успешного захвата Комсомольской.

Сомов расставил караулы из свежих сил, прибывших с Красных ворот, но не отпустил никого из своих, сказав, что сначала надо здесь все дела завершить, а потом о доме думать, и приказал… ложиться спать. Красносельцы заняли пустующие палатки, которые еще несколько часов назад принадлежали оккупационному гарнизону ганзейцев. Перекидываясь шуточками, вспоминая боевые эпизоды прошедшего дня, коммунисты дивились на добротный брезент, спальники и прочий скарб, доставшийся им, как трофеи.

Кирилл ничего не мог понять, когда его выдернули из тяжелого сна, больше похожего на обморок, и потащили к эскалатору, ведущему на кольцевую.

— Зорин, соберись! Потом отоспишься, сейчас не время. Ты нужен Партии. Я посылаю тебя на ответственнейшее задание: лично доложишь товарищу Москвину обо всем, что тут у нас произошло. Расскажешь подробно: ты был в гуще событий с самого начала, так что сможешь ответить на любые вопросы, — говорил Федор, подталкивая парня к открытым воротам, где уже дожидались четыре ганзейца. — Никого не бойся, у тебя дипломатический паспорт, поэтому на Ганзе тебя и пальцем не тронут. А ты примечай там, посматривай, какие настроения в народе? Что говорят про наш конфликт, какие сплетни, слухи? Понял? И это, поешь как следует, не экономь, не стесняйся. Можешь вообще на день задержаться — по базару походи, познакомься с кем-нибудь, купи там чего-то, короче, веди себя естественно, но не забывай, что ты еще и разведчик!

— А… почему я? — начал просыпаться Кирилл.

— Ну, а кто же? Сам герой, сын погибшего героя. Кстати, товарищ Москвин твоего отца лично знал, вот и с тобой познакомится, поглядит на подрастающую смену, — усмехнулся секретарь Северной партячейки, вручая новоиспеченному дипломату оружие, документы и тяжелый рюкзак, в котором звякали патроны. — Удачи тебе!

— А как же Ирина? Она ведь… Федор! Предупреди ее, чтобы не волновалась… — сорвалось с губ юноши, но он уже миновал герму и находился на чужой территории.

Курская была освещена ярко, но по декору приближалась к его родной станции, а поэтому не производила такого ошеломляющего впечатления. Однако пестрота толкавшегося тут народа с непривычки утомляла.

Зорин присел за квадратный столик, пристроил рюкзак, обмотав одну лямку вокруг ножки стула, и для надежности еще прижал ее ботинком. Он очень опасался воровства, а если верить слухам, ходившим по Красной ветке, на Ганзе было всего две категории людей — торгаши и воры; впрочем, частенько эти две профессии переплетались. Конечно, будь у него хоть какое-то оружие, ситуация выглядела бы проще, но сейчас оставалось только крутить в пальцах маленькую бирку с выбитым номером. При въезде на станцию автомат и штык-нож пришлось сдать на КПП. Правда, патрульные заверили, что свои игрушки каждый получает назад.

— Ну, смотри, дурья башка, — тыкал пальцем красномордый мужик, заполнявший бумаги. — Вот же пишу: «Вход: перегон Курская-Комсомольская. Выход: перегон Курская-Площадь Революции». А вот тут, в графе оружие, видишь, крестиком помечаю: автомат, штык-нож! Смотри дальше, вот кладу твои сокровища в мешок, на нем цифра десять стоит. И тут вот, на жетоне у тебя тоже — десять! Понял теперь? Уже через час все твое барахло на другой КПП перевезут. Предъявишь жетон, все получишь назад!

— Гони еще два патрона за ликбез, дипломат, да смотри, жетон не потеряй, а то опять скандал выйдет, что краснопузого обворовали! — ухмыляясь, сказал второй патрульный. — Кто только вас, таких бестолковых, на свет рожает?..

В ожидании еды Кирилл с любопытством озирался по сторонам. Из всех заведений общепита он выбрал эту дешевую забегаловку, приткнувшуюся в боковом нефе. Не потому, что было мало патронов, чтобы купить еду — как раз патронами его снабдили даже в чрезмерном количестве. Просто молодой коммунист вдруг растерялся и прошел мимо роскошного ресторана, который манил зеркалами и хрусталем светильников в центре зала.

Наверное, больше всего удивляли толстяки, которые попадались на глаза. У них, на Красной ветке, люди отличались стройностью. Злые языки называли это «скелетной худобой» и утверждали, что из одного костюма «химзы» коммунисты умудряются перешить два, но на то они и злые. Конечно же, все эти наветы о голоде у красных были сплошным враньем, — питались нормально, хотя без разносолов. Где ж недоедание, если дети почти не болели, а старики сохраняли бодрость тела и духа? И, конечно, невозможно было встретить такие пресыщенные лица, с одутловатыми щеками и мутным взглядом, как, например, вон та четверка, занявшая места по соседству…

— …И это, я тебе скажу, совсем другое дело, чем потертые картинки в книжках рассматривать! Совсем не тот эффект. Братан, да ты вот как подойдешь к ней поближе, а она длинная, метра три, почитай… сохранилась прекрасно, ни одного кусочка не утеряно, берегли, видать! Чуть-чуть сощуришься, и вот уж кажется, что ты не на стену смотришь, а на лугу стоишь, а вокруг тебя по-настоящему березки шелестят… — мечтательно жмурился заплывшими жиром глазками самый немолодой и самый толстый из торговцев. — Или еще там одна есть, с речкой. Ну, просто запах воды чувствуешь… Главное, вот так глаза сделать и поближе подойти…

К разговорам этой компании Зорин стал прислушиваться, вспомнив, что он поехал через Ганзу с особым заданием. Начпартии Сомов особенно настаивал, чтобы Кирилл больше обращал внимание на настроения простых жителей.

— И во что эти твои речки-березки нам обойдутся? — циничным тоном спросил «братан», обсасывая пальцы после очередного куска истекающего соком мяса.

— Да не волнуйся, брателло, дешево. А навар будет нехилый! — облизнулся толстяк. — Надо только транспорт обеспечить. Демонтаж с погрузкой марьинцы сделают сами. Уже обговорено.

— А вид, правда, товарный?

— Ты не поверишь! Ни одного сколотого края! Как будто вчера из мастерской эти мозаики.

Кирилл погладил пальцами поцарапанный мрамор столешницы. Говорили, что Ганза скупает у бедных станций облицовку колонн и стен. На продажу шли также светильники, скульптуры и прочий декор. Вот и эти торгаши как раз обсуждали вывоз мозаичных панно со станции Марьина Роща.

Молодому коммунисту вдруг отчаянно захотелось попасть на эту Рощу, чтобы увидеть необыкновенные картины, пока барыги не увезли их и не спрятали у кого-то из местных богатеев.

Да, что ни говори, а на Красной ветке такого быть не могло. Конечно, много чего не хватало, но торговать социалистическим достоянием, тем более таким, никому бы и в голову не пришло. Вот и на Комсомольской-радиальной — первое, чем занялись коммунисты после того, как вернули контроль над станцией, очистили ее от захватчиков и отмыли кровь, было восстановление разрушенного панно, на котором могучие мужчины и целеустремленные женщины созидали новую трудовую жизнь.

«Почему на каждой станции не может быть всего в достатке? — Кирилл с грустью подумал о неизвестных марьинцах, которых скоро лишат последнего утешения, прекрасных картин. — Раньше, до Катастрофы, как рассказывал отец, были страны первого мира, богатые, благополучные, сильные, был второй мир — коммунистический, был и третий, и наверняка даже четвертый и пятый!.. Но ведь бедные жили далеко, на задворках земного шара. Так почему же сейчас, в одном городе, в одном метро — и все то же самое?..»

Неизвестно куда бы завели молодого коммуниста такие рассуждения, но в этот момент перед ним поставили тарелку с едой, от аромата которой кружилась голова.

После роскошного, по меркам Красной линии, обеда Зорин решил сходить в баню. Отправка его в Центр, к товарищу Москвину, была настолько скоропалительной, что Зорин успел только ополоснуть руки и лицо, а явиться на доклад к Генеральному секретарю Компартии следовало во всем блеске. Да и просто хотелось смыть с себя застарелый запах пороховой гари, слой грязи и кислый пот, которым он покрывался не раз в эти безумные дни войны.

Наверняка на Площади Революции — конечной цели путешествия — тоже будет где помыться, но там могли не принять его талоны, выданные для Красносельской, в то время как здесь, на Ганзе, все решалось просто: заплати и получи. Кирилл отдал пять патронов за брусочек мыла, от которого исходил приятно-терпкий запах, и рассматривал обертку с аккуратной, вручную сделанной надписью: «Йеловый арамат».

«Надо будет взять еще пару для Иришки, ведь на Сокольниках ничего подобного не найдешь… Эх, миленькая моя, что еще я могу для тебя сделать? — юноша представил себе любимое лицо. — Что могу дать? Разве что вернуться поскорее!»

— Куда спешишь, служивый? — раздался за спиной голос, такой знакомый, что стало больно дышать.

Кирилл торопливо обернулся. Перед ним, широко улыбаясь, стоял молодой плечистый мужчина лет тридцати, одетый в выцветшие камуфляжные штаны и кожаную куртку. Его пояс украшали пустые ножны и кобура.

— Пашка… Пашка, неужели?!

Родной брат, покинувший Красносельскую почти пять лет назад, появлялся дома редко и исключительно по делам. Он никогда не разделял коммунистические воззрения Красной ветки. Скептицизм старшего сына зачастую раздражал отца, доводил до белого каления. Кирилл помнил, как часто их родитель срывался и кричал на Павла. А однажды тот не выдержал, вспылил и ушел… ушел НАВСЕГДА. Обитал в основном в Полисе, где заделался сталкером, а кормился тем, что таскал с поверхности вперемешку со стоящими вещами и всякую дрянь под заказ: книжки, картинки, оружие, безделушки, мебель, оборудование, которое в метро шло «на ура». Отношений с отцом Павел так и не восстановил, а с младшим братом, когда удавалось, проводил «воспитательные» беседы.

— Пойми, братуха, я теперь самостоятельный стал… Можно сказать, солдат удачи в борьбе за лучшую жизнь подземки! Это здорово, быть независимым, быть главным помощником… главной надеждой и опорой всего метро! Всех его жителей… всех обитателей… Без поддержки Партии… Вот и ты начинай уже своей головой думать… Индивидуальность против толпы!

«Откуда набрался таких слов… Индивидуум этакий! — с обидой думал Кирилл, не решаясь возражать брату, которого обожал. — Теперь он, видишь — сталкер! Сорвиголова ты!»

— Ну что, братишка, давай обнимемся, что ли? Давненько не виделись!

— Пашка, — прошептал Зорин. — Отца-то больше нет…

— Я знаю… знаю… Прости, что не пришел проститься… — глаза Павла вдруг предательски заблестели. — Я был на задании, не успевал. Не получилось. Прости…

— Да ничего… главное, что вспомнил… нашел. А я вот к самому Москвину, — Кирилл поднял указательный палец вверх. — На доклад прибыл. У нас же там война…

— И об этом слышал. Опять с ганзейцами территорию делите?

— Нет-нет, все иначе было. Столько случилось всего, знаешь, поверить трудно, что это все за несколько дней произошло… — сказал Зорин. — Подожди, а как ты меня нашел? Метро большое.

— Да так, — пожал плечами Павел. — Сказали мне, что ты здесь проездом остановился… — улыбка очертила глаза брата мелкими морщинками.

— Кто сказал? — оторопел Кирилл.

— Неважно… Вот я и решил забежать, поздоровкаться да забрать тебя сначала в Полис, Хотя бы поглядишь, как нормальные люди живут! А то тебя ж потом и не отпустят, герой!

Кирилл вспомнил, куда и зачем собирался сходить.

— Да, мне бы помыться сперва. И потом, купить кое-что…

— Тем более, давай ко мне на Библиотеку. А то за камеру хранения эти черти ганзейские тут дерут дороже, чем за саму баню, и, поверь, уж рынок в Полисе с местным убожеством ни в какое сравнений не идет. Кстати, у меня же и переночуешь, расскажешь, что да как у вас там случилось, потолкуем за жизнь, а завтра уж отправишься к своему Москвину. Сегодня он все равно тебя не примет, там такие порядки, что на прием загодя записаться надо. Идет?

— Ладно, — ответил Кирилл, обрадованный неожиданной перспективой увидеть легендарный Полис. — Я и правда многое хочу тебе рассказать… Такие странные вещи были… Слушай, а мы ведь, наверное, целый год не виделись?.. И еще. Знаешь, я женюсь скоро!

— Да? — Павел странно взглянул на него и вздернул брови. — Ну, и об этом тоже поговорим. Но сначала — про войну…

По пути Кирилл рассказывал, не умолкая, выплескивая на внимательного слушателя все отчаяние, боль, страх, неуверенность последних дней — получалось, что впервые за долгое время можно было говорить, ничего не опасаясь. Он почти не обращал внимания на дорогу, полностью доверившись опыту старшего. Кроме того, усталость и недосыпание, ставшее почти хроническим, брали свое — память отказывалась фиксировать все новые и новые впечатления. Когда дрезина остановилась у КПП перед Площадью Революции, то дозорные не потребовали даже документов.

— Этот со мной, транзитом, — уверенно сказал Павел, показав жетон сталкера, который, как видно, открывал многие двери, и заплатил проездную пошлину за двоих.

— А знаешь, к нам, на Красносельскую, так просто не попасть! — прошептал Кирилл, гордясь бдительностью постов у себя на севере.

— Скорей всего, ты прав, но здесь действует особое соглашение, и тех, кто едет мимо, красные не трясут. К тому же, слава труду, меня тут знают…

— А разве не надо сказать, кто я, и записаться на прием к товарищу Москвину?..

— Нет, не надо! — резко ответил старший. — Сиди спокойно, не привлекай лишнего внимания. Всему свое время.

Сама станция — сердце коммунистической ветки с резиденцией товарища Москвина — промелькнула серо-бордовым пятном, подразнив тусклым отсветом на патине бронзовых фигур: они, как живые, застыли в вечном карауле возле девяти арок, через которые проглядывал центральный неф.

«Ничего, — подумалось Кириллу, — еще успею все внимательно посмотреть, ведь завтра целый день тут буду».

Поразительно огромное число патрульных на платформе с подозрением косились на проезжающую дрезину, но попыток остановить ее не предпринималось.

До Библиотеки, на которой обосновался старший — теперь уже старший! — Зорин, братья добрались без приключений. Широкая платформа без пилонов и колонн поражала чистотой и теплом, блики света отражались в желтых плитках облицовки. У Кирилла захватило дух от простора, открывшегося в обе стороны, когда он вышел из перехода. Палаток здесь не было вовсе, а в середине тянулись два ровных ряда маленьких домиков разной высоты с настоящими дверями, в которых были даже замки!

Не заходя к себе, Павел отвел брата в технический туннель, где находилась баня.

— Теперь иди, оттирай грязь, а то ходишь, как мутант этот черный. Я покамест тебе чистые штаны и белье поищу. Здесь и встретимся. Полчаса тебе, думаю, хватит?

Баня ничем не отличалась от той, что была на Красносельской, (как видно, на всем протяжении Красной ветки многое строилось по типовому проекту), поэтому Кирилл почувствовал себя почти что дома.

Людей было немного, пар заволакивал углы влажным туманом, теплые струи, упруго бьющие из рассекателя, расслабляли, и мысли о будущей жизни с любимой заполнили сознание Зорина.

«Иришка, я дам тебе все… любовь, заботу… А потом… Потом… что потом? Быт… отец говорил, что это палач самых искренних и нежных отношений. Смогу я одолеть ТАКОГО врага? Я один, конечно, нет, но мы! Да, да, Иришенька, ты не ослышалась, именно МЫ! Мы же любим друг друга, а это значит только одно — рано или поздно я выполню все поручения и вернусь, и тогда мы будем вместе. Навсегда! Да! У многих, конечно, не получается совладать со всеми трудностями семейной жизни, и они живут без счастья, но мы, мы — СИЛА! Мы должны… нет, просто ОБЯЗАНЫ пройти сквозь все испытания: не допустить раздражения, срывов по мелочам, скандалов из-за материальных трудностей, задержек на службе. И еще знаешь, я очень хочу детей… Детей? — удивишься ты. Да, детей! Они нужны… какими бы они не были. Хотя в нашем мире все чаще рождаются уроды… недочеловеки… Да ведь ты не меньше меня об этом знаешь. Поэтому, наверное, детей я бы оставил на потом. Но наши маленькие, они откроют нам нечто новое. Как же это необыкновенно, будут дети! Я буду отцом… Уже сейчас ощущаю непередаваемое чувство тревоги… В общем, мы испытаем все, чем богата жизнь! ВСЕ, Иринка!.. Потом, ясное дело, придет смерть… Она всегда приходит, от нее не убежишь… А я скажу… ну, когда та пожалует: „Здорово, Смерть! Как дела?“. Она мне: „А я к вам“. А я ей: „Да пожалуйста! Мы с женой прожили счастливую жизнь. Душа в душу, можно сказать. Замечательные дети у нас и вообще, жалеть нам не о чем!“. Вот так ей скажу! Согласна, Иринка? Ну и молодец. Другого от тебя я просто не ожидал… Вот только вернусь с доклада и тогда… тогда, Иришка, мы с тобой заживем…»

— Да ты брешешь! — раздался рядом чей-то возглас, вырвавший юношу из мечтаний. — Ракет на земле ни одной не осталось!

— Вот все простаки, чтоб не сказать, дураки, так и думают. Ан, смотри, осталось, — ехидно возражал крепко сбитый мужичок, похлопывая себя по намыленным бокам. — Хочешь, поспорим?

— Давай! На рожок!

— Эй, друг, — обратился один из спорщиков к Кириллу. — Разбей-ка…

— Погодь! А чем докажешь, что твои россказни — правда? — спохватился второй, на лице которого выделялся огромный нос.

— Да вот, у Пашки-сталкера из девятнадцатой спроси, он там был, да не просто был, а чуть не лично их запускал!

Кирилл окатил себя напоследок холодной водой (этот непременный ритуал закаливания отец вдолбил в сыновей с раннего детства), потом завернулся в выданный банщиком кусок ткани, которая, возможно, когда-то была простыней, и, шлепая босыми ногами по мокрой плитке, направился в предбанник, где с одеждой и чистой сменой белья ждал Павел.

Молодой коммунист с любопытством оглядывался, стараясь не упустить ни малейшей детали — когда еще доведется побывать на Полисе? Опять же, приятели станут расспрашивать, как да что там… Он с удивлением уставился на табличку с цифрой 19, прибитую к двери, которую открыл брат, и бестолковый разговор в бане увиделся в ином свете.

— Послушай, а тебя, случайно, не Пашка-сталкер называют? — издалека начал Кирилл.

— Иногда и так.

— Тогда ты мне должен рассказать про ракеты…

— Помолчи! — воскликнул Павел, вталкивая брата в свое жилье и запирая дверь. — Откуда ты об этом узнал?

— В бане болтали, — обескураженно протянул юноша.

— Кто?

— Так… я их не очень запомнил… Один вроде невысокий, в мыле… А второй, такой, с носом… — Кирилл обрисовал пальцем выразительную кривулину.

— Все ясно. Слухи не удержишь, а болтливые языки — тем более… Ты нарвался на двух самых отъявленных врунов станции, так что говорить особо нечего. Да и не важно это… — Павел поморщился, как от зубной боли. — А вот что на самом деле я бы хотел тебе рассказать: недели две назад тут один паренек появился, твой ровесник, можно сказать, или чуть постарше. Эх, Кирюха! Если б ты знал, какой он молодец! Не побоялся один, без помощи, через все метро до нас добраться… Вы там с Ганзой не поймешь чего делите, под пули людей ни за что подставляете, а другие в это же время жизнью из-за настоящего дела рискуют… Как бы мне хотелось, чтоб ты с Артемом познакомился! Может, вы бы подружились, может, у тебя бы мозги от трескучей пропаганды прочистились, и ты понял бы наконец, ради чего действительно стоит жить!.. Ладно, не обижайся за свои революционные ценности, но с Артемом я и сам очень хочу увидеться. Может, возьму тебя с собой, если случай выпадет в его сторону, на ВДНХ прокатиться…

— Погоди-погоди, я тебя про ракеты спрашивал, при чем тут какой-то парень? И почему я у него должен учиться? — юноше стало обидно, что брат совершенно не брал во внимание его заслуги. Все-таки в списке личных достижений у него значились уже несколько, без малого, подвигов. Что бы там ни говорили про освобождение Комсомольской, но увенчавшийся успехом план этого освобождения предложил именно он, Кирилл Зорин… И Сомова — в одиночку, практически без оружия, — освободил тоже он, Зорин Кирилл… И в настоящей боевой операции, когда пули по всему туннелю хлестали… И на поверхности…

— Ну, что ты насупился? — Павел потрепал младшего брата по плечу. — Еще раз тебе повторяю: нечего рассказывать. И потом, я не ракетами занимался, а мы с Артемом и Ульманом… отличный мужик, тоже надо будет тебя с ним познакомить… так вот, мы совсем другое делали…

Сталкер замолчал, еще раз пытаясь восстановить тот день, когда был нанесен удар по черным.

Останкинскую вышку он вспомнил, как только их переоборудованная пожарная машина повернула от станции ВДНХ на широкий проспект. И чем ближе подъезжали, тем яснее становился летний день из детства: вот, держа отца за руку, он стоит возле невообразимой громадины и, запрокинув голову, смотрит в вышину. Казалось, что облака, плывущие возле самого шпиля, сейчас зацепятся за верхушку башни и ветер унесет трехцветный флажок! Потом, в ресторане, который за час делал полный оборот вокруг своей оси, они ели мороженое и любовались крошечными домиками и машинками, что словно муравьи ползли по ниточкам дорог… Это был подарок на седьмой день рождения: посмотреть на Москву с высоты. И вот та давнишняя, запавшая в память сценка, которая по всем правилам должна была стереться без следа, словно изображение на старой открытке, вспоминалась гораздо яснее, чем то, что случилось меньше чем две недели назад. Как всегда, только лишь он начал перебирать последовательность событий — бац! — виски сдавило болью, и все провалилось, как в туман…

Вернувшись в Полис, Павел раздобыл книгу о достопримечательностях Москвы и ужаснулся: оказывается, высота обзорной площадки, с которой они вместе с Ульманом и Артемом проводили координирование удара, составляла, ни много ни мало, триста тридцать семь метров! Это равнялось двум платформам Библиотеки, поставленным одна на другую… Но как можно было без лифта подняться на такую высоту? На Арбатской Павел попробовал без отдыха проделать подъем на поверхность, но с подкосившимися ногами упал, не преодолев последних ступенек, и думал, что сердце выскочит изо рта. А ведь там длина эскалатора была всего сорок один метр… Сталкеры, ругая на чем свет стоит дурацкие эксперименты напарника, хотели даже отправлять его назад, но через полчаса черные круги перед глазами исчезли, дыхание восстановилось и ноги перестали дрожать…

«Черт, это ж такая высота! Сто одиннадцать этажей… Двести двадцать две лестницы… Усталость накапливается не в линейной, а в геометрической прогрессии, кому ж это знать, как не мне! Хорошо, с отдыхом, даже с несколькими привалами, но все равно, мы по-любому не могли подняться выше, чем наполовину! Не в человеческих силах туда добраться!!! — в который раз уже говорил себе Павел. — Ульман об этом слышать не хочет, думаю, что опасается с ума сойти… А вот у Артема было странное лицо, когда мы ехали назад… Я чувствую, он что-то знает! Кровь из носа, но надо попасть на ВДНХ и поговорить с ним…»

— Может быть, что-нибудь поесть и лечь спать? — прервал его размышления голос брата. — Завтра ведь мне надо встать пораньше, чтобы быть у товарища Москвина с самого утра.

— Погоди, братуха! У меня разговор к тебе, — нахмурился Павел. — Очень важный… для тебя важный.

Кирилл застыл. Он вдруг почувствовал, что случилось ужасное и каким-то образом оно касается Ирины. У сталкеров были свои каналы передачи новостей, и зачастую информация приходила к ним раньше, чем к официальному руководству.

— Что произошло?

— Ты только успокойся, сядь… Не буду ходить вокруг да около, ты взрослый, и лучше, Кирюха, если ты все узнаешь сразу. Итак, начиная с сего дня, тебе категорически запрещается появляться на станциях Красной ветки севернее Комсомольской, — Павел вытащил из внутреннего кармана куртки смятую бумагу, развернул и положил на колени младшему брату. — Вот приказ. Читай.

— Откуда у тебя это? — упавшим голосом спросил Кирилл.

— Я же сталкер. Для меня многие двери открыты, куда тебя, прости, и на порог не пустят. От меня секретов ни у кого нет… Ах, да ладно! Зачем, черт побери, я тебе буду врать? Пока кое-кто на кольцевой шарахался, ко мне нарочный прибыл. По прямой, конечно же, быстрее! На словах передал, чтоб я тебя на Курской перехватил и от глупостей удержал, потому что Сомов, дескать, моему младшему брату зла не желает. Но с Ириной твоей он снюхался, или она с ним. Вроде за него замуж собралась. Так что ты там под ногами путаться не должен, с любовью своей. Вишь, какой он у вас благородный! Мог бы просто шлепнуть втихаря, но помнит, что…

Договорить Павел не успел — брата словно крыса укусила. Он вскочил, подхватил рюкзак и бросился к выходу.

— Стой! — старший подскочил и уцепился за лямку рюкзака. — Стой, не дергайся! Ты куда?!

— Мне нужно с ней поговорить…

— Что?! Киро, ты спятил совсем! Пойми, дурилка картонная, это не игрушки! За нарушение приказа, да еще и в военное время, тебя мигом арестуют. А потом Сомов тебя все-таки расстреляет. И это, заметь, в лучшем случае!

— Он не может жениться на Ирине. Он же секретарь партячейки, а она — дочь Анатолия Лыкова. Предателя, врага народа… — в глазах юноши застыла мучительная мольба. — Но ведь есть же Партия?! Тебе не понять…

— Мне не понять, брат?! Да я еще ребенком все понял… Чего? Того, что Партия твоя — это машина. Огромная, мощная, страшная машина. Без машиниста она ничто… слепая груда металлолома… Но когда появляется он, такой, как Сомов, например… тот, который дергает за рычаги и давит на педали… тогда берегись! БЕРЕГИСЬ! Тебя раздавят! Намотают потроха на шестеренки! Смажут кровью свои механизмы и клапаны, сжуют и не подавятся. А через месяц никто и не вспомнит геройского парня и несгибаемого коммуниста Кирилла Зорина, который спас… кого ты там спас?

— Хорошо, — не сдавался Кирилл, — пусть так. Но Сомов — это еще не Партия. Есть еще Центральный Комитет. Есть товарищ Москвин, наконец! Он честный человек! Истинный вождь! Он поможет… — произнес Кирилл, но услышанные слова, кажется, начинали действовать, отравляя его ядом сомнений.

Павел наклонился к брату и перешел на шепот:

— Эх, Кирюха! Если хочешь знать, товарищ Москвин такой же, как и Сомов, только намного хуже. Гражданская война здесь никому не нужна… тем более из-за твоей Ирины… она, в конце концов, не Елена Прекрасная, чтоб Сокольники, то бишь Сталинскую, штурмовать… Все это политика, брат. Политика чистой воды! Игра по-крупному! У тебя же нет ни опыта, ни авторитета, ни нужных связей для того, чтобы играть в эти игры. Учти, как только ты явишься на любую станцию Красной ветки требовать справедливости, тебя сразу схватят! Растопчут и уничтожат! Хорошо, если просто пулю в лоб, а то и на каторжные работы сослать могут. Сгноят, как врага народа, в каком-нибудь Берилаге. Или крысой подопытной к профессору Корбуту определят. Слыхал про такого? И хорошо, что не слыхал, — крепче спать будешь. И ни у Москвина, ни у членов ЦК, между прочим, голова болеть не будет от того, что куда-то делся младший сын Ивана Зорина. Тоже, кстати сказать, покойного, уж прости за цинизм… Такие вот дела, брат. Никому ты на этом свете больше не нужен, кроме меня. А вот помешать — можешь…

Время остановилось. Удушливый дурман заполнял каждый уголок сознания. Кириллу казалось, что еще чуть-чуть — и кровь заклокочет, пойдет пузырями, выплеснется из горла.

— Я убью его!!! — вне себя выкрикнул юноша. — Убью Сомова!

— Убьешь… а дальше-то что?! — старший с сочувствием посмотрел на младшего. — Что дальше? Ирина свой выбор, кажется, уже сделала…

— Ее заставили…

— Да-да… верь больше! Заставили… принудили! Еще скажи, под дулом пистолета! — Павел схватил парня за грудки, так что ткань куртки затрещала. — Киро, не обманывай себя! Не тешь понапрасну! Бабы, они ж испокон веков такие: непостоянные, хитрые, подлые! Не поддавайся чувствам! Думай головой, а не другим местом… И потом, сам посуди, что для нее лучше: быть подругой главы, — слышишь? — ГЛАВЫ Партии на севере ветки или женой простого, нищего солдафона… пускай даже трижды героя. Лавры в карман не положишь! В кабаке не пропьешь! Себя не накормишь! Ребенка не оденешь! То ли дело Сомов…

— Заткнись! — Кирилл с яростью оттолкнул от себя брата. — Заткнись! Ты ее даже не знаешь!

— Это ты ее не знаешь! ТЫ! Вечно опекаемый… вечно под крылом папаши нашего с его идеологией идиотской! Ты же настоящей жизни не нюхал совсем! Не знаешь, почем фунт лиха! Не знаешь, как жестоки, как подлы и корыстны порой бывают люди… Не какие-то незнакомые или враги, а свои… СВОИ… Ты им открываешься, доверяешь безоговорочно, как самому себе, душу перед ними выворачиваешь, а они — предают! Предают, понимаешь! И они не плохие… не злые… просто им так лучше, сытнее живется, мягче спится.

— Ирина не такая…

— ВСЕ они такие! Посмотри на меня. Не старик, не урод, не калека. В карманах всегда «маслинки» водятся, какой-никакой авторитет имеется. Думаешь, отчего я до сих пор не женился, отчего бобылем живу? Свободной бабы не нашел? Или «генофонд» не встает?! Нет, Кирилл! Не-ет! Изучил я их сестру уже… насытился! Испытал на собственной шкуре их преданность и святость! Хватит! Не хочу больше быть марионеткой! Мне за любовь и ласку лучше по-ганзейски платить — не кровью, а патронами. Кстати, и тебя, если есть охота, могу с одной знакомой свести. Баба ладная, и живет рядом, в отдельной палатке…

Удар пришелся прямо в лицо, и запястье болезненно заныло. Павел повалился на пол, а Кирилл, перепрыгнув через его тело, выбежал вон.

— Иришка предала… Иришка предала… — шептал юноша одно и то же, пока эти слова не потеряли всякий смысл, распавшись на отдельные, ничего не значащие буквы. — П-Р-Е-Д-А-Л-А.

Все его понимание жизни разлетелось на мельчайшие кусочки, и каждый из них острым зазубренным краем впивался в сердце. Понятия о честности, справедливости, об элементарной, наконец, благодарности — те ориентиры, на которые он равнял свою жизнь, радостно оберегаемые надежды на будущее, — все это в один миг превратилось в туннельный мусор. Два человека, ставшие самыми дорогими, которым спас жизнь и доверял безоговорочно, — оба оказались лгунами, готовыми на самые подлые поступки. Но почему? Почему они так поступили с ним? Чем обидел их? Что сделал неправильно? Этого понять было невозможно…

Кирилл бродил по Боровицкой, совершенно не осознавая, как он тут очутился. Бесцельно поднимался и спускался по эскалаторам, присаживаясь на ступеньки, но тут же вскакивал, не в силах и минуту сохранять спокойствие. Секунду назад ему хотелось быть среди людей, лишь бы не одному, и он вливался в самую толчею на каком-нибудь запруженном пятачке, а уже через несколько мгновений толпа немыслимо раздражала, выводила из себя и он замирал в безлюдных углах, пытаясь отдышаться. Потом снова шел, натыкаясь на встречных, не видя ни коренастого солдата, от которого получил ответный пинок, ни хилого старика, замахнувшегося палкой и плюнувшего вслед… В каком-то переходе его чуть не избили, когда он налетел на девочку и сбил малышку с ног, но отстали, видя, что парень не реагирует на тычки и окрики…

«Федор сплавил меня специально… Ночь, спешка… СПЕЦИАЛЬНО… — шептал Зорин. — Чтобы я не путался у него под ногами… не мешал ему с Ириной… она не пришла тогда… Вот почему! Она знала… наверняка знала, что обратно, на Сталинскую, мне уже не вернуться. Поэтому и не вышла… проводить… попрощаться… Не вышла, не из-за болезни… недомогания какого… просто не вышла, потому… Потому что я ей не нужен… не-ну-жен…»

На полу заиграли тени. Кирилл поднял голову и обомлел: что-то огромное, мокро-скользкое прыгнуло на него, обняло и замоталось вокруг головы. Зорин пробовал сопротивляться, забил руками, но те не слушались… Кирилл закричал, однако сильный удар по затылку оборвал его вопль. Парень обмяк и провалился в черноту…

Клавдия Никитична Стахова жила на Боровицкой давно. Она поселилась здесь еще до образования Полиса и отлично помнила еще ту, старую, наземную жизнь под солнцем. По меркам нынешних жителей она считалась настоящим «динозавром». Ей было далеко за семьдесят, работать женщина уже не могла и существовала на дотацию, что-то вроде «пенсии по старости» за прежние заслуги, коих сейчас уже никто не помнил. Выдавая ей ежемесячную горстку патронов, чиновники всякий раз думали: «Когда же ты загнешься, старая карга?»

Ни детей, ни мужа у Клавдии Никитичны не было. Точнее говоря, они были… когда-то… и внуки были… но это тогда, прежде, а сейчас Стахова осталась совсем одна. Поговаривали даже, что от горя старуха тронулась умом. Так это или нет никого особенно не интересовало. Главное, что характер эта противная старушенция имела премерзкий. Благодаря постоянным мелочным склокам с соседями, бесконечным кляузам и доносам Стахова заслужила славу сварливой и гадкой бабки. Многие боровитчане даже старались отселиться от нее подальше, ведь сталкиваться и терпеть дурацкие придирки (то вход в палатку чем-нибудь заставят, то шумят ночью, то грязь в проходе разведут) никому не хотелось. Однако, несмотря на все предосторожности местных жителей, неприятные инциденты случались постоянно. Сегодняшний день тоже не стал исключением.

Вот уже битый час Клавдия Никитична втолковывала пойманному на платформе патрульному о вопиющей несправедливости, только что с ней произошедшей, заставляя оформить все официально, в виде протокола. По словам старушки, на нее… напали. Точнее, не напали, а посягнули. И не на нее лично, а на ее жилище. Вернее, на имущество. Совершили акт хищения и вандализма и, возможно, не ограничились бы только этим, если бы не…

В итоге расспросов выяснилось следующее: некий парень, взявшийся неизвестно откуда и, скорее всего, пьяный или обкурившийся какой-то дряни (так как потерпевшая утверждала, что бандит еле держался на ногах, а взгляд его был совершенно стеклянный), налетел на развешанное белье, запутался в нем и упал. К тому времени, как гражданка Стахова вышла из палатки, неизвестный уже поднимался на ноги. Обнаружив только что постиранные вещи разбросанными на грязном полу, бабка принялась кричать на парня, кроя его последними словами, и даже отважилась пнуть басурмана ногой. Неизвестный, не реагируя на истошные вопли и брань, сдернул с гвоздя веревку, на которой сушилось злополучное белье, скомкал ее, сунул за пазуху и был таков. Правда, взамен украденной веревки вор оставил рюкзак, набитый патронами, на которые можно было купить столько веревок, что хватило бы раз пять обмотать всю Боровицкую по периметру, но об этом Клавдия Никитична тактично умолчала. Получалось, что особых претензий она иметь не могла, а распалялась лишь по привычке.

— По нашей станции разгуливают психи! Он опасен и, может быть, даже вооружен. Вы обязаны его поймать и обезвредить! — завершила рассказ настырная старуха.

Затем, убедившись, что служитель закона записал все верно, она посоветовала, как проще изловить наглеца и на какой длины кол насадить. Клавдия Никитична еще долго бы говорила, но патрульный бесцеремонно захлопнул планшет, пообещал разобраться и отправился по своим делам, обалдело качая головой.

Ритм сердцебиения почти вошел в норму, и в висках пульсировало уже гораздо слабее. Легкий ветерок обдувал лицо Зорина. Он стоял в темноте, одной рукой нащупав ребро тюбинга. Туннель… Но где? Где именно? Юноша не знал ответа на этот вопрос. Последнее, что вспоминалось — как, ударив брата, он выбежал на платформу Библиотеки… Но где он ходил потом? И какой, вообще, сегодня день?

— Как я сюда добрался? — слова, отразившись от стен, прозвучали глухо.

К счастью, динамо-фонарик обнаружился на своем месте, во внутреннем кармане куртки. Повращав зарядную ручку пару минут, удалось добиться хотя и тусклого, но ровного свечения.

Одноколейный туннель выглядел самым обычным: сухой пыльный пол, тускло блестевшие рельсы, оборванные провода и криво висящие стойки ничем не отличались от всех прочих, виденных Кириллом в жизни.

«Может быть, недалеко станция. По-любому надо шагать вперед, туда, где сквозняком тянет. Хотя, какая разница?.. Можно вообще никуда не ходить. Все равно меня никто нигде не ждет…» — подумал Зорин, но все-таки двинулся дальше.

Чутье не обмануло, и через короткое время он понял, что туннель кончился.

— Эй? — прошептал Кирилл, оглядываясь и продолжая двигаться по путям вдоль платформы.

Станция, на которую он вышел, была тиха, темна и безжизненна. Вверху, на стене, облицованной светло-бежевым мрамором, виднелись буквы, отливавшие серым металлом: А-К-Н-Я-Л-О-П.

— По-лян-ка, — по слогам прочитал Кирилл прерывающимся голосом. — Полянка…

«Всеми нелюбимая… всеми обсуждаемая… самая непонятная из всех станций метро. Вот и подходящее место, чтобы…» — однако он не додумал окончания фразы, а, подтянувшись, закинул на платформу колено и забрался сам.

Зорин не увидел и следа от палаток, костров и вообще какого-либо присутствия человека… Казалось, станция была необитаемой изначально. Юноша по привычке прислонился к колонне, чтобы не оставлять спину незащищенной. Несмотря на очевидное безлюдье, он чувствовал пробегающую по телу дрожь тревоги; как будто станция, молчаливая или не хотящая говорить, все-таки наблюдала за незваным посетителем сквозь полуприкрытые веки.

Открывшееся пространство казалось бесконечно огромным. И оно было пустым, но не той пустотой неизвестной опасности, которой угрожали перегоны и сбойки или забытые служебные туннели и коридоры, по которым Кириллу довелось блуждать не так давно. Нет, здесь в самом воздухе ощущалось что-то презрительно-равнодушное к человеку…

— Ну, и где видения-откровения?! — громко проговорил молодой коммунист, чтобы подбодрить себя. — Где галлюцинации? Где монстры-привидения? Тут только пыль. Так я и думал. Враки все… россказни…

Ему было не впервой оказываться одному в незнакомом месте, и раньше страх никогда не брал верх над внутренней уверенностью. Но на Красной ветке туннели были слишком короткими и достаточно хорошо охранялись, чтобы почувствовать себя полностью отрезанным от людей. А тут юноша всерьез ощутил изначальное одиночество.

В груди неприятно защемило, непомерная тяжесть, давящая изнутри на самое сердце, охватила Зорина. Сам он, как будто, не менялся, а вот внутренности… внутренности сжимались. Они съеживались в плотный, тугой комок, как будто некая сторонняя сила хотела превратить саму сущность Кирилла в каплю — маленькую, незаметную для глаза. А потом и вовсе заставить ее исчезнуть, оставив телесную оболочку, которая уже была и без того опустошена изменой и предательством.

В горле запершило, и Кирилл попробовал прокашляться, но это не помогло — ком стал еще больше, перекрывая всю гортань. Теперь даже сглатывать стало больно. Обида на всех и вся, а главное, на самого себя затопила парня.

«Как получилось, что я не смог сохранить самого дорогого? Как же так… Почему?! Что помешало быть счастливым? Отчего я не уберег счастья? — спросил себя юноша. — Раз не смог, значит, слаб… слаб духом… слаб телом… Значит, НЕ ДОСТОИН… Выживает сильнейший, это закон эволюции. Закон жизни. Если не обзавелся семьей, не дал потомства… Это называется слабое звено… слабое звено эволюции. Разве не так?»

Фонарик еле светил, но пальцы все медленней и неохотней нажимали на рычажок, пока тусклая искорка света не затерялась окончательно. Впрочем, Зорина давно перестало волновать отсутствие света. Его больше вообще ничего не волновало. Разве что это?

Выпустив фонарик, левая рука, потянувшись к отвороту куртки, нащупала на груди какой-то неровный, плотный комок, который натягивал ткань. «Сердце выскочило… Не выдержало… — проскочила идиотская мысль. — А почему тогда крови нет?».

Механическими движениями Зорин достал из-за пазухи спутанный моток веревки, неведомым образом попавший туда.

Кирилл присел возле колонны и принялся распутывать веревку, привычно сматывая ее на локоть. Закончив, он некоторое время сидел, широко расставив ноги и крутя конец веревки между пальцев. Потом зачем-то пролез в накладной карман брюк и вытащил небольшой прямоугольный брусок.

Мыло. Мыло, купленное, казалось, сто лет назад на бесконечно далекой отсюда Ганзе.

Мыло и веревка.

«Вот для чего, оказывается, ты мне нужен, „йеловый арамат“…» — проползла вялая мысль, как будто принадлежавшая кому-то постороннему.

Сначала руки не слушались, мыло то и дело выскальзывало, падало на пол, но всякий раз, вытерев рукавом лоб и глаза, Кирилл нашаривал маленький брусочек и продолжал начатое, а вскоре дело пошло быстро. Это занятие очень хорошо отвлекало, глушило боль, отодвигало переживания. Обрывки прежних болезненных мыслей все еще толпились на задворках сознания, пытаясь уколоть ядовитыми жальцами, но юноша, погруженный в работу, уже не замечал их присутствия.

«Но Иришка!.. как она могла?..»

«Да какая она тебе „Иришка“? — глумливо откликнулся внутренний голос. — Очнись! Она же Лыкова! Лы-ко-ва! Предатель и дочь предателя! Это у них в крови… Да и Сомов ничуть не лучше! Пол-литик!»

Последнее слово прозвучало, как ругательство.

«Да, брат говорил все верно. Отбить женщину у товарища… да что там, товарища… у спасителя своего… освободителя… Э-эх… А еще вождь… глава Партии… пример для подражания…»

«Собака он, а не пример! — охотно согласился внутренний голос. — Не товарищ Сомов, а товарищ Сукин! И все они такие: Белобородько, Коллонтаев, Москвин… Не дождетесь вы, товарищи, нашего рапорта… Долго ждать будете, гадать да оглядываться… Может, хоть поиски организуете?»

Ненужный уже обмылок выпал из руки и остался валяться на пыльном полу. Зорин пошарил вокруг и нащупал фонарь: предстояло оглядеться и найти место, где можно было бы приладить веревку.

Вверху, вдоль всей станции, пробегая мимо колонн, тянулась длинная балка, облицованная мрамором. Кирилл несколько раз подпрыгнул, пытаясь забросить на нее веревку, но после нескольких неудачных попыток решил поискать счастья в другом месте.

Хотя средний неф ничем загроможден не был и вроде бы плиты пола нигде не провалились, однако какая-то сила подтолкнула юношу пойти по боковой платформе. Он перебегал от колонны к колонне, прислушиваясь до звона в ушах, но единственным звуком было эхо его собственных шагов. Когда же он добрался до торца станции, то замер в недоумении. В стене, облицованной все тем же светло-бежевым мрамором, в углублении, являвшем собой огромный темный круг, парили две гигантские, держащиеся за руки фигуры. Их головы терялись в вышине, поэтому лиц в тусклом свете фонарика разглядеть не удавалось, но все-таки было понятно, что это мужчина и женщина и что у мужчины на плече сидит ребенок.

Зорин даже хмыкнул, когда представил себе, что можно перекинуть веревку через поднятую руку женщины. Забытая всеми композиция, изваянная неизвестным скульптором, очень подходяще символизировала разбившуюся мечту его жизни. Ведь это он мог встать когда-нибудь точно так же, держа за руку любимую, а на плечо посадить своего сына…

«Но, как видно, не судьба, — окатила горечью незваная мысль. — От Ирины детей никогда уже не будет, а надеяться встретить другую… как сказал брат — все они одинаковы, предательски продажны… Да и что за глупость, висеть тут, у всех на виду?»

Кирилл не понял: услышал ли он голос наяву или разговаривал сам с собой, да и не нашелся, что ответить на подначку, поэтому просто проигнорировал ее. Так и не найдя подходящего места на станции, он спрыгнул с платформы и вскоре обнаружил дверь в какую-то подсобку.

Внутри было душновато, но без затхлости. Дотронувшись до стены, рука юноши нащупала какую-то выступающую коробочку. Раздался щелчок, и в следующий миг ослепительная вспышка заставила Зорина зажмуриться: свет больно резанул по отвыкшим глазам.

— Вот это да-а… — протянул Кирилл, отнимая пальцы от выключателя. — На заброшенной, необитаемой Полянке, оказывается, есть электричество! Интересно…

Зорин чуть разлепил ресницы и, прикрываясь козырьком левой ладони, рассмотрел комнатку. Небольшая, может быть, три на четыре метра, со стенами, выкрашенными в мрачный серо-синий цвет, и с единственной дверью, в которую он и вошел. В дальнем углу стоял металлический табурет. «Вот только веревку тут прикрепить совершенно не к чему. А впрочем…»

Вдоль стены под самым потолком тянулась ржавая труба и, загибаясь, пересекала потолок, переходя на противоположную стену. А главное — между нею и потолком оставался вполне достаточный зазор.

— Кто ищет, тот всегда найдет… — зло произнес Кирилл слова веселой песенки.

Пододвинув табурет, он взгромоздился на него. С третьей попытки перекинул конец веревки через трубу, закрепил скользящим узлом, которому когда-то научил его брат, пару раз дернул для проверки — держится! — и расправил петлю.

— Ладно, молодожены, — юноша вздохнул, прошелся еще раз ладонью по глазам и облокотился на стену. — Будьте счастливы. Пусть хотя бы в вашей жизни не будет предательства и лжи. Пускай на вашем пути встречается меньше таких камешков, как я. Может, тогда и зла, источаемого вами, поменьше будет…

Он постоял, переминаясь с ноги на ногу, а затем спустился, прикрыл дверь в каморку и вернулся назад. Восстановив равновесие на шатающемся табурете, Зорин, вздохнув, вскинул глаза на качающуюся петлю и накинул ее на шею. Колени у него тряслись, а пальцы дрожали.

«Как непривычно, даже страшно… Господи… — думал юноша, держась за скользкие конопляные волокна. — Хотя какой уж тут „господи“? Я же атеист, в бога не верю! Да и он в меня, наверное, тоже… — Зорин ухмыльнулся избитой шутке и нахмурился. — Смогу ли я? Смогу ли вот так, добровольно, расстаться с жизнью? Будет ли кто-нибудь… Будет ли Ирка тосковать обо мне? Будет ли переживать… не спать ночами, плакать? А брат? Зря я его ударил… И прощения уже не попросишь…»

В висках запульсировало. Синий цвет до странного уменьшал размеры комнатки. Кириллу стало трудно дышать. На минуту даже показалось, что стены надвигаются на него. Того и гляди раздавят, размолотят, сожрут…

— Не-е-ет! — закричал Зорин и схватился за голову. — Это все неправда! Это все кажется!

Стены остановились.

«Может, я схожу с ума?! — глаза Кирилла вдруг широко раскрылись и выпучились. — А может, я давно живу в ненастоящем мире? Что это? Кто я? Чего здесь делаю? Зачем?»

Зорин принялся изо всех сил хлопать себя по щекам.

— Ну всё, всё, всё, надо успокоиться! — приговаривал он. — Взять себя в руки! Тряпка! Меньше слов — больше дела, солдат! ВСЁ-Ё-Ё!!! Пора прекращать этот цирк… Решил, так сделай!

Кирилл зажмурился и отпустил пальцы. Руки повисли, как плети, а тело не отпускала нервная дрожь. На ладонях выступил ледяной пот, и нога передвинулась на самый край табурета.

— Р-Р… РАЗ!.. — тяжело выдохнул самоубийца.

Воздух подсобки внезапно наполнился звуком, как будто скрипели сотни несмазанных петель на медленно отворяющихся дверях.

«Вот, блин! В самый ответственный момент! — пронеслось в голове Кирилла. — Только настроился, и на тебе! Сквозняк, наверное… Может, оно и к лучшему: найдут быстрее. Хотя, какая мне теперь разница?..»

Все так же не открывая глаз, Зорин поправил на горле веревку и нащупал ногой край табурета.

— ДВА!..