Глава 28
Наложница Абайи

Я проговорил:

– Однажды я видел тебя во сне. – Сквозь воду виднелись размытые очертания ее огромного мерцающего тела.

– Мы следили за великаном и так нашли тебя. Но, увы, мы слишком скоро потеряли тебя из виду – когда ты расстался с ним. Ты думал, что ненавидим, не ведая, что любим. Все моря мира бушевали, когда мы рыдали по тебе, а волны смывали соленые слезы и в отчаянии швыряли их о скалы.

– Чего вы хотите от меня?

– Только любви. Только твоей любви.

Ее правая ладонь вынырнула на поверхность и поплыла, как плот, связанный из пяти белых бревен. Не это ли великанья рука, на кончике пальца которой умещается карта его владений?

– Разве я не прекрасна? Где еще ты увидишь такую чистую кожу, такие красные губы?

– От твоего вида захватывает дух, – признал я. – Но позволь узнать, почему вы следили за Балдандерсом? И почему не искали меня, если, как ты говоришь, стремились ко мне?

– Мы следили за великаном, ибо он растет. И потому что он сродни нам и нашему отцу-супругу Абайе. Когда-нибудь ему придется спуститься в море, ведь земля не в силах будет держать его. А ты можешь сделать это и сейчас, если пожелаешь. Ты станешь дышать – благодаря нашему дару – так же легко, как вдыхаешь здесь тонкий хилый ветер, а когда захочешь, вернешься на землю, чтобы принять свой венец. Эта река по имени Цефисс впадает в Гьолл, а тот течет в мирное море. Там ты будешь кататься верхом на дельфинах среди колеблемых течением коралловых и жемчужных садов. Мы с сестрами покажем тебе позабытые города, построенные в глубокой древности, где сотни поколений твоих пленных сородичей рождались и умирали, давно забытые здесь, наверху.

– О каком венце ты говоришь? Вы принимаете меня за кого-то другого.

– И все мы будем принадлежать тебе. Ты будешь обладать нами на красных и белых лужайках, где пасутся стада радужных рыб.

Ундина медленно поднимала подбородок, слегка запрокидывая голову, пока все ее лицо не оказалось лежащим на одной глубине, совсем близко от поверхности. Потом я увидел белую шею, вслед за этим огромные груди с пурпурными сосками вспороли водную гладь, и мелкие волны, лаская, заплескались вокруг них. Вода вскипела мерцающими пузырьками. И вот она во всю длину вытянулась в струях потока – по меньшей мере сорок кубитов от алебастровых ступней до кончиков нефритовых волос.

Вряд ли найдется читатель, который поймет, как могло меня тянуть к этакому чудовищному созданию природы. И все же мне хотелось верить ей, хотелось пойти с ней – так же неудержимо, как тонущему человеку хочется вдохнуть воздуха. И если бы я полностью доверял ее обещаниям, я тут же бросился бы в заводь, позабыв обо всем на свете.

– Венец у тебя есть, хотя ты сам еще об этом не знаешь. Неужели ты думаешь, что мы, обитающие во всех водах мира и плавающие меж звезд, ограничены пределами времени? Мы видели, чем ты был, и знаем, чем ты станешь. Лишь вчера ты лежал во впадине моей ладони, и я подняла тебя, иначе ты утонул бы в Гьолле. Это я спасла тебя.

– Дай мне силу дышать водой, – попросил я. – Я испытаю твой дар там, по другую сторону отмели. И если ты сказала правду, я пойду с тобой.

Я смотрел, как шевелятся ее огромные губы. Трудно представить, насколько громко ей приходилось говорить под водой, чтобы я слышал ее, но из воды снова выпрыгнула рыба.

– Этого я не могу сделать. Ты должен мне довериться. Идем!

Она протянула ко мне руку, и в тот же самый миг я услышал безумный крик Доркас. Она звала на помощь.

Я бросился к берегу. И все равно, если бы ундина подождала меня, думаю, я вернулся бы. Но она не стала ждать. Казалось, вся река с ревом бушующего прибоя разом покинула русло. На мою голову обрушилось целое озеро воды. Поток сбил меня с ног и потащил как щепку. Мгновение спустя вода отступила, а я оказался далеко на берегу, оглушенный, промокший до нитки и без меча. В полусотне шагов белое тело ундины до пояса вздымалось над рекой. Без поддержки воды ее плоть повисла на костях – казалось, она вот-вот лопнет от собственной тяжести. Волосы лежали на влажном песке, а вода вокруг смешалась с кровью, струившейся из ее ноздрей.

Я пустился бежать. Когда я добежал до костра, ундина уже исчезла во взбаламученной воде ниже по течению.

Лицо Доркас было таким же белым, как песок отмели.

– Что это? – прошептала она. – Где ты был?

– Значит, ты ее видела? Я боялся…

– Как страшно! – Доркас бросилась в мои объятия и прижалась ко мне всем телом. – Просто ужасно.

– Но ведь ты кричала не из-за этого, правда? Тебе не было ее видно, пока она не поднялась из воды.

Доркас молча показала на другую сторону костра. Земля под Иолентой была пропитана кровью.

На ее левом запястье виднелись две узкие ранки длиной с палец. Я коснулся их Когтем, но кровотечение не прекращалось. Когда все повязки, оторванные от платьев Доркас, промокли от крови, я прокипятил нитку и иглу в маленьком котелке и стянул края ран. Все это время Ио-лента находилась в полубессознательном состоянии. Время от времени она открывала глаза, но было ясно, что она никого не узнает, и глаза тут же закрывались снова. Только один раз она заговорила:

– Вот, теперь ты видишь, что тот, кого ты считаешь божеством, одобряет и предлагает тебе то же самое, что и я. Давай начнем, пока не явилось Новое Солнце.

Тогда до меня даже не дошло, что это слова из ее роли.

Когда кровь остановилась, мы переложили Иоленту на чистую землю и обмыли ее. Потом я сразу же вернулся на то место, где меня оставила отступившая вода. Через некоторое время мне удалось разыскать «Терминус Эст», почти занесенный песком – только рукоять выступала на два пальца.

Пока я чистил и смазывал клинок, мы с Доркас обсуждали, что делать дальше. Я рассказал ей о своем сне накануне встречи с доктором Талосом и Балдандерсом, о том, как услышал голос ундины и что она мне говорила.

– Как ты думаешь, она все еще здесь? Ты же был там, когда искал меч. Можно ли ее разглядеть, если она лежит на самом дне?

Я покачал головой:

– Не думаю, чтобы она осталась: Ведь то, что она пыталась выйти из воды, чтобы остановить меня, не могло не причинить ей вред. А потом, у нее такая бледная кожа, что она вряд ли захочет оставаться в водах менее глубоких, чем, скажем, Гьолл, когда светит солнце. Но если она еще там, я все равно не смог бы ее увидеть – вода слишком мутная.

Доркас, сидя на земле и уткнув подбородок в колени, казалась очаровательной, как никогда. Некоторое время она молчала, будто просто наблюдала за облаками, воспламененными извечной тайной надеждой восхода. Наконец она заговорила:

– Наверное, она очень хотела тебя.

– Ты думаешь так, потому что она выскочила из воды? Мне кажется, когда-то она жила на земле, пока не стала такой огромной, и на мгновение просто забыла, что теперь ей это не под силу.

– Но перед этим она поднялась вверх по грязному Гьоллу, а потом – по этой узкой речке. Я уверена, она надеялась поймать тебя, когда мы станем переправляться на тот берег, но не смогла протиснуться выше отмели, и тогда позвала тебя. Нельзя сказать, чтобы в целом такая прогулка могла показаться приятной тому, кто привык плавать меж звезд.

– Так ты ей веришь?

– Когда ты ушел, а я осталась с доктором Талосом, они с Иолентой все время твердили, что я слишком простодушна, поскольку верю всему услышанному от людей, которых мы встречали по дороге, от Балдандерса, да и от них самих. А я все равно думаю, что даже лжецы гораздо чаще говорят правду, чем лгут. Это же намного проще! Если то, что она спасла тебя, – неправда, то зачем об этом говорить? Неприятные воспоминания могли лишь напугать тебя. И уж совсем бессмысленно лгать, что плаваешь меж звезд. Но тебя что-то беспокоит. Я вижу. Что?

Мне не хотелось в подробностях описывать встречу с Автархом, поэтому я ответил:

– Недавно я видел изображение – в книге – существа, обитающего меж звезд. У него были крылья, но не как у птицы, а бесконечно огромные – из какого-то тончайшего радужного материала. Крылья, которые поддерживает звездный свет.

Доркас взглянула на меня с интересом.

– В твоей коричневой книге?

– Нет, в другой. Ее здесь нет.

– Все равно я вспомнила, что мы собирались почитать о Миротворце. Коричневая книга у тебя с собой?

Я достал ее. Она была влажной после моего купания, и я положил ее в такое место, где солнце могло бы коснуться ее страниц, а ветерок, оживший, как только Урс снова взглянул ему в лицо, поиграть ими. Пока мы разговаривали, он нежно переворачивал страницы, а мой глаз ловил изображения мужчин, женщин и чудовищ. Они так и остались навсегда у меня в памяти. Вспыхивали и гасли блестки серебристых чернил, когда солнечный луч скользил по строке, высвечивая фразы и целые отрывки: «бездушный воитель!», «прозрачно-желтый», «посредством утопления». А потом: «Эти времена – времена древности, когда мир был древним». Или: «У Ада нет пределов и границ, ибо Ад там, где мы, и там, где Ад, должны мы пребывать».

– Тебе сейчас не хочется читать? – спросила Доркас.

– Нет. Я хочу узнать, что случилось с Иолентой.

– Не знаю. Я спала, и мне снилось… то, что снится всегда. Я была в лавке, где продают игрушки. Вдоль стен на полках и на крышке колодца в центре комнаты сидели куклы. Я думала о том, что мои ребенок еще слишком мал для кукол. Но они были такие хорошенькие, а я так давно не играла в куклы, что мне очень хотелось купить хотя бы одну. Я решила, что сберегу ее для ребенка, а пока буду иногда любоваться на нее и ставить перед зеркалом у себя в комнате. Я указала на самую красивую, одну из тех, что сидели на колодце, а когда хозяин протянул ее мне, я увидела, что это Иолента. Вдруг она выскользнула у меня из рук. Я видела, как она летит куда-то вниз и вниз, в темную воду. Тут я проснулась. Разумеется, я сразу же захотела посмотреть, не случилось ли чего с Иолентой…

– И увидела, что она истекает кровью? Доркас кивнула, и ее светло-золотистые волосы вспыхнули на солнце.

– Потому-то я тебя и позвала. Дважды. А потом увидела у отмели тебя и это существо, поднимающееся за тобой из воды.

– Ты совсем бледная, – сказал я. – Но тревожиться особенно не из-за чего. Иоленту укусил какой-то зверь – это ясно. Не знаю, какой именно, но, судя по укусу, совсем маленький, и не стоит его бояться больше, чем любого другого зверька с острыми зубками и дурным нравом.

– Северьян, я помню, мне говорили, что на севере водятся летучие мыши, которые пьют кровь. Когда я была маленькая, меня часто пугали рассказами о них. А потом, когда я стала постарше, к нам в дом залетела обыкновенная летучая мышь. Кто-то убил ее, а я спросила отца, пьет ли она кровь и есть ли на самом деле такие летучие мыши. Он ответил, что есть, но они водятся только далеко на севере, в жарких лесах, которые раскинулись в центре мира. По ночам они кусают спящих людей и животных, а от их ядовитой слюны ранки не заживают и кровь не останавливается Доркас помолчала, вглядываясь в лес.

– Отец рассказывал, что город, который вначале был просто деревушкой в устье Гьолла, постепенно смещается вдоль реки к северу. Представь себе, какой будет ужас, когда он дойдет до тех мест, где живут кровососы. Они будут гнездиться в опустошенных смертью и брошенных людьми домах. Наверное, они уже наводят страх на Обитель Абсолюта. Ведь мы не так далеко ушли от нее.

– Я сочувствую Автарху, – сказал я. – Но ты еще никогда не говорила так много о своем прошлом. Теперь ты помнишь отца и дом, где убили летучую мышь?

Доркас встала. Она старалась набраться мужества, но я видел, что она дрожит.

– После своих снов я с каждым днем вспоминаю все больше и больше. Но, Северьян, надо идти. Иоленте потребуется еда и чистая вода. Здесь оставаться нельзя.

Я и сам был страшно голоден. Я положил коричневую книгу в ташку, вложил в ножны только что смазанный клинок «Терминус Эст», а Доркас связала свои пожитки в маленький узелок.

Мы тронулись в путь, переправившись через реку гораздо выше отмели. Иолента не могла идти сама, и мы поддерживали ее с двух сторон. Лицо ее осунулось, и, хотя она пришла в сознание, когда мы поднимали ее, она почти не говорила. Если и открывала рот, то произносила лишь одно-два слова. Впервые я заметил, какие у нее тонкие губы. Нижняя губа отставала от зубов, обнажая бескровную десну. Мне почудилось, будто все ее тело, еще вчера такое упругое, размякло, как воск. Теперь она не смотрелась (как это было всегда) женщиной рядом с Доркас-ребенком, но казалась растением, слишком затянувшим свое цветение. Если Иолента подошла к самому концу лета, то время Доркас вступало в пору ранней весны.

Пока мы шли по узкому пыльному проходу среди высоких – выше человеческого роста – стеблей сахарного тростника, я поймал себя на том, что непрестанно думаю, как сильно было мое влечение к Иоленте на протяжении всего нашего непродолжительного знакомства. В памяти возникали картины, более яркие и подробные, чем видения курильщика опиума. Я видел эту женщину такой, какой увидел ее в первый раз, когда мы с Доркас ночью обогнули рощу и далеко в поле заметили сцену доктора Талоса, сиявшую огнями. И как странно было убедиться на следующее утро, что при дневном свете красота Ио-ленты столь же совершенна, какой казалась при мигающем пламени факелов минувшей ночью.

Говорят, что любовь и желание – не более чем двоюродные сестры. Я тоже так думал. Но когда я шел по тропинке, а слабая рука Иоленты обвивала мою шею, я понял, что это неправда. Скорее любовь к женщине была темной стороной женского идеала, созданного мною в мечтах о Валерии, Текле и Агии, об Иоленте и Доркас, наконец, о подруге Водалуса с личиком в форме сердца и воркующим голосом – сводной сестре Теклы по имени Tea. Так вот, когда мы пробирались между стенами тростника, желание отступило, и я мог взирать на Иоленту лишь с жалостью, я осознал, что, хоть мне и казалось, будто мне нужна лишь ее пышная, розовая плоть и неловкая грация, тем не менее я любил ее.