Глава 20
Картины

Правда, непонятно было, почему Одило не проводил меня и туда, но я не стал над этим задумываться, а стремительно проскочил коридор. Когда я добежал до кладовой, ответ стал ясен сам собой. Дверь в нее давным-давно была сломана – не замок, а вся дверь, – так что только два куска дерева оставались висеть на ржавых петлях. Светильника внутри тоже не было. Во всем помещении безраздельно властвовали тьма и пауки.

Я уже повернул назад, как вдруг замер, охваченный чувством, что совершил роковую ошибку. Подобное ощущение часто накатывает на человека, еще до того как он понимает, в чем, собственно, состоит его оплошность. Ведь Иону и меня привели в вестибюль под вечер. Той же ночью приходили с бичами юные экзальтанты. Только на следующее утро взяли Гефора. По-видимому, тогда же удрал от преторианцев Бевзек, а управитель передал солдатам ключи, чтобы те могли обыскать все помещения подземелья. Когда Одило говорил со мной несколько мгновений назад, я сказал, что мой меч забрала охрана – стало быть, он счел, что я прибыл в Обитель Абсолюта уже после побега Бевзека.

А на самом деле все обстояло иным образом. Значит, стражник, который нес «Терминус Эст», никак не мог оставить меч в той кладовке, которую мы осматривали с управителем, потому что она была заперта.

Я вернулся к кладовой со сломанной дверью. В слабом свете из коридора было видно, что в ней некогда тоже были полки, как в комнате-близнеце. Теперь стены были голыми, а полки, наверное, отправились выполнять свое назначение в другое место. Остались лишь крюки, без дела висящие на стенах. Казалось, внутри совсем пусто, но я отлично понимал, что ни один солдат не захотел бы сделать и шагу за порог, в пыль и паутину. Даже не заглядывая внутрь, я наудачу пошарил рукой за притолокой сломанной двери и тут же испытал непередаваемое чувство узнавания с примесью торжества – моя рука нащупала любимую рукоятку.

Я снова стал полноценным человеком. Даже гораздо больше, чем простым смертным, – я был подмастерьем гильдии. Прямо в коридоре я убедился, что письмо, спрятанное в ножнах, на месте, потом обнажил сияющий клинок, вытер его, смазал и снова вытер. На ходу я все проверял лезвие, пропуская его между большим и указательным пальцами. Теперь пусть попробует явиться ночной охотник!

Следующим ходом я собирался разыскать Доркас, но ничего не знал о докторе Талосе и его труппе, кроме того, что они должны были участвовать в некоем празднике в саду – без сомнения, в одном из многих. Если бы я вышел наружу немедленно, то был бы так же невидим для стражи, как и они для меня. Но я вряд ли нашел бы то, что искал, а как только солнце показалось бы над горизонтом, меня без труда обнаружили бы, как застигли врасплох нас с Ионой, стоило нам ступить на эту землю. Но, оставшись в Обители Абсолюта, я мог бы, как доказывал мой опыт с управителем, не только беспрепятственно перемещаться, но и получать нужные мне сведения. Я решил придерживаться версии, что приглашен на празднество (мне подумалось, что нет ничего невероятного в том, что показательные пытки входят в программу увеселений) и заблудился, выйдя из своей спальни. Тогда меня могли бы направить туда, где разместили Доркас и всех остальных.

Обдумывая свой план, я снова стал подниматься по лестнице, а на второй площадке свернул в новый коридор, длиннее и более пышно обставленный, чем прежние. На стенах висели картины в позолоченных рамах, а между ними стояли на постаментах вазы, статуи и неизвестные мне предметы. Двери отстояли друг от друга примерно на сотню шагов, что говорило о наличии за ними огромных помещений, но все они были заперты. Потрогав ручки, я почувствовал, что они сделаны из незнакомого мне металла, а их форма явно не предназначена для человеческой кисти.

Пройдя по коридору примерно с пол-лиги, я увидел впереди человека, сидящего, как мне сначала показалось, на высоком табурете. При ближайшем рассмотрении то, что я принял за табурет, оказалось лестницей-стремянкой. На ней стоял старик и расчищал картину.

– Прошу прощения, – начал я.

Он обернулся и изумленно уставился на меня.

– Кажется, мне знаком этот голос…

И тут я тоже узнал его голос, а заодно и лицо. То был смотритель Рудезинд – тот самый старик, которого я впервые увидел, когда мастер Гурло послал меня в библиотеку за книгами для шатлены Теклы.

– Тебе нужен Ультан. Все еще его ищешь?

– Нет, я нашел его, – осторожно ответил я, – но это было довольно давно.

Кажется, он рассердился.

– Я же не говорю, что это было сегодня. Но не так уж и давно. Я помню пейзаж, над которым тогда трудился, и это было недавно.

– Я тоже помню. Коричневая пустыня, отражающаяся в забрале человека, облаченного в доспехи. Он кивнул, а его злость сразу улетучилась. Придерживаясь за края стремянки и не выпуская из руки губку, он стал спускаться.

– Совершенно верно. Та самая картина. Не хочешь ли взглянуть? Получилось совсем недурно.

– Мастер Рудезинд, мы же в другом месте. Это было в Цитадели. А теперь мы в Обители Абсолюта.

Старик не обратил на мои слова никакого внимания.

– Да, совсем недурно… Она где-то здесь, внизу. Что значит старые мастера! Таланта им не занимать, только краски уже выцвели. А я, позволь заметить, в искусстве разбираюсь. Видал я здесь и экзультантов, и армигеров. Приходят, смотрят, болтают то да се, а я-то вижу, что никто из них ровным счетом ничего не понимает. Кто знает как свои пять пальцев каждый кусочек на любом полотне? – Он ударил себя губкой в грудь, потом наклонился к моему уху и прошептал, хотя в длинном коридоре кроме нас никого не было:

– Хочешь, открою тебе один секрет? На одной из этих картин – я!

Из вежливости я сказал, что жажду взглянуть.

– Нет, я пока не нашел ее, но ищу. Я ищу, и когда найду, покажу тебе. Вот почему я все время тружусь. Да я давно мог бы уйти на отдых, но все еще здесь. Никто не пробыл здесь дольше меня, кроме разве что Ультана. Но он уже слеп, как крот. – Старик разразился хриплым каркающим хохотом.

– Не мог бы ты помочь мне? Где-то здесь должны быть артисты, которых призвали на праздник. Не знаешь, где их разместили?

И – Что-то такое я слыхал, – неуверенно пробурчал Истарик. – Зеленая Комната – вот как ее называют. И – А не мог бы проводить меня туда? И Он покачал головой.

И – Там нет картин, поэтому я там никогда не бывал. Зато есть картина, где она изображена. Идем-ка со мной. Я покажу ее тебе.

И Он потянул меня за край плаща, а мне ничего не оставалось, как последовать за ним. И – Лучше бы ты отвел меня к кому-нибудь, кто покажет саму комнату.

И – Это тоже в моих силах. У старого Ультана в библиотеке есть карта. Мальчишка найдет. И – Это не Цитадель, – снова напомнил я. – Кстати, мастер Рудезинд, как ты здесь оказался? Тебя пригласили следить за картинами?

– Правильно, правильно. – Он оперся на мою руку. – Всему есть логическое объяснение, об этом нельзя забывать. Отец Инир захотел, чтобы я следил за его картинами, и вот я здесь. – Он помолчал немного, собираясь с мыслями. – Погоди-ка минутку, что-то я не о том… Талант проявился во мне уже в детском возрасте – вот о чем я должен тебе рассказать. Мои родители, знаешь ли, всегда поощряли меня и позволяли мне рисовать часами. Помню, один раз я провел весь солнечный летний день, расписывая стену нашего дома цветными мелками.

По левую сторону открылся новый коридор, поуже. Мастер Рудезинд потащил меня в него. Несмотря на слабое освещение и недостаток пространства, так что зритель никак не мог оказаться на нужном расстоянии от картины, он был увешан огромными полотнами, значительно превышавшими по размерам те, что висели в главной галерее, – от пола до потолка в высоту и шире, чем расстояние между кончиками пальцев вытянутых в стороны рук. Насколько я мог судить, это была просто мазня. Я спросил Рудезинда, почему он вдруг решил, что должен рассказывать мне о своем детстве.

– Как почему? По велению Отца Инира, конечно, – удивился он и склонил голову набок, разглядывая мое лицо. – А почему же еще? – Он понизил голос. – Говорят, он слишком стар… Сколько автархов сменилось после Имара, а советником у всех был он… Теперь помолчи и не мешай мне рассказывать. Я найду тебе Ультана.

Однажды к нам пришел художник – настоящий художник. Мать так гордилась моими рисунками! Она показала их ему. Это был Фехин, сам Фехин. Мой портрет его кисти до сих пор где-то среди этих картин и взирает на зрителей моими карими глазами. Я сижу за столом, а на нем кисти и мандарин. Мне его обещали дать, если буду сидеть спокойно…

Я перебил его:

– Пожалуй, теперь у меня нет времени, чтобы взглянуть на него.

– Так я сам стал художником. Очень скоро я взялся расчищать и подновлять творения великих. Так вот, уже дважды я чистил свое собственное изображение. Должен сказать, что при этом испытываешь довольно странное ощущение. Вот бы кто-нибудь пришел с губкой и снял с меня самого налет прожитых лет! Но я же собирался показать тебе совсем другое. Зеленая Комната, если я не ошибаюсь?

– Именно так, – с готовностью подтвердил я.

– Как раз здесь есть ее изображение, так что потом будет нетрудно узнать.

Он указал на одно из огромных грубо намалеванных полотен. На нем была вовсе не комната, а скорее кусок сада – лужайка, огороженная подстриженными кустами, пруд с кувшинками и несколько ив, ветви которых разметал ветер. Мужчина в фантастическом одеянии льянеро играл на гитаре, как казалось, исключительно для собственного удовольствия. За ним сердитые тучи неслись по хмурому небу.

– Вот теперь можно пойти в библиотеку и посмотреть карту старого Ультана.

Картина была написана в той раздражающей манере, когда живопись распадается на отдельные цветовые пятна, если не охватываешь ее взглядом целиком. Я сделал шаг назад, потом другой… Шагнув в третий раз, я ожидал, что коснусь спиной стены, но не тут-то было. Вместо этого я оказался внутри картины, которая висела на стене: полутемная комната со старинными кожаными стульями и столиками из слоновой кости. Я на мгновение взглянул назад, а когда снова повернул голову, коридор, где я только что стоял вместе с Рудезиндом, исчез – там была стена с ветхой, выцветшей обивкой.

Я непроизвольно потянулся к ножнам и выхватил «Терминус Эст», но сражаться было не с кем. Только я взялся за ручку единственной двери, как она открылась, пропустив человека в желтом одеянии. Короткие белесые волосы были зачесаны назад, открывая выпуклый лоб, а его лицо могло бы принадлежать пухлой сорокалетней женщине. Шею обвивала тонкая цепочка, на которой висел памятный мне флакон в форме фаллоса.

– А-а, – проговорил он. – А я-то думал, кто бы это мог оказаться? Добро пожаловать. Смерть.

Со всем доступным мне самообладанием я ответил:

– Я подмастерье Северьян из гильдии палачей, как вы, наверное, заметили. Мое вторжение произошло помимо моей воли, и, по правде говоря, я был бы чрезвычайно признателен, если бы мне объяснили, как это случилось. Из коридора эта комната казалась просто нарисованной, но, попробовав отойти к стене, чтобы рассмотреть другую картину, я вдруг очутился здесь. Как это возможно?

– Ничего особенного, – лениво отозвался человек в желтом. – Потайные двери известны с незапамятных времен, а создатель этой комнаты всего-навсего придумал, как скрыть дверь открытую. Комната совсем плоская, она имеет еще меньшую глубину, чем кажется сейчас, если только тебе уже не бросилось в глаза, что потолок не прямоугольный, а задняя стена меньше по высоте, чем та, у которой ты стоишь.

– Верно. Теперь вижу, – кивнул я и действительно убедился в правдивости его утверждений. Пока он говорил, эта кривая комната, которая обманывала зрение и рассудок, привыкшие иметь дело с нормальными пропорциями, стала сама собой. Наклонный потолок, как и пол, имел форму трапеции. Даже стулья, обращенные к стене, через которую я вошел, оказались довольно плоскими предметами обстановки. Вряд ли кто-нибудь умудрился бы усесться на такой стул. Столы были не шире обычной доски.

– В живописи сходящиеся линии обманывают глаз, – продолжал человек в желтом. – Поэтому, встречаясь с ними в объемном мире, да еще когда эффект усиливается одноцветным освещением, человеку кажется, что он видит очередную картину, особенно если зрение подготовлено созерцанием обычных произведений искусства. Когда ты прошел через проем, вполне реальная стена закрыла его, потому что при тебе было оружие. Думаю, нет нужды говорить о том, что есть и настоящая картина. Она нарисована на дальней стене.

Никогда в жизни я не испытывал подобного удивления.

– Но как могла комната узнать, что у меня меч?

– Это сложнее. Гораздо сложнее, чем устройство этой несчастной комнаты. Вряд ли я смогу дать удовлетвори-; тельное объяснение. Скажу только, что проем ограничен металлическими пластинами, они-то и узнают другие металлы, своих сородичей, когда те пересекают ограниченное ими пространство.

– И все это изобрел ты?

– О нет. Все это… – Он помолчал. – Из этой и еще сотен подобных хитростей состоит то, что мы называем Второй Обителью. Она – творение Отца Инира. Первый автарх призвал его, чтобы он создал тайный дворец в стенах Обители Абсолюта. Я или же ты, сын мой, несомненно, просто построили бы сеть потайных комнат. Но, по его замыслу, скрытые помещения должны пронизывать всю Обитель и сосуществовать с теми покоями, что доступны всем.

– Но ты не он, – сказал я. – Потому что я тебя знаю! А ты узнаешь меня? – Я сдернул маску, чтобы он увидел мое лицо.

Он улыбнулся.

– Ты посетил нас всего лишь раз. Наша девушка плохо выполняла свои обязанности?

– Она доставила мне меньше удовольствия, чем ее соперница, или, вернее, мне больше нравилась другая женщина. Сегодня я потерял друга, но, как видно, взамен мне суждено повстречать немало старых знакомых. Позволь узнать, что заставило тебя покинуть Лазурный Дом? Тебя вызвали на время празднеств? Я недавно видел здесь одну из твоих женщин.

Он равнодушно кивнул. Зеркало неправильной формы, висевшее над трюмо этой странной плоской комнаты, отразило его профиль, тонкий, как профиль на камее, и я решил, что он, должно быть, гермафродит. Когда я представил себе, как он, ночь за ночью, открывает двери мужчинам в своем заведении в Веселом квартале, во мне всколыхнулась жалость и пришло ощущение беспомощности.

– Да, – ответил он, – я пробуду здесь праздники, а потом уеду.

Перед моим внутренним взором все еще стояла картина, которую мне показал старый Рудезинд, и я попросил:

– Тогда ты, наверное, можешь показать мне дорогу в сад.

Я сразу почувствовал, что он растерялся, может быть, впервые за много лет. В его глазах мелькнула боль, а левая рука дернулась (едва заметно) к флакону на шее.

– Значит, ты слышал… Допустим, я и вправду знаю дорогу, но с какой стати я должен открыть ее тебе? Слишком многие захотят ей воспользоваться, если морской странник завидел землю.