16. АЛЬЗАБО

Я как мог старался помочь Касдо и случайно оказался спиной к Агии и ее кинжалу. Эта оплошность едва не стоила мне жизни: как только я поднял тяжелый ставень, она тут же набросилась на меня. Говорят, что женщины и портные держат нож лезвием вниз, однако Агия, словно закоренелый убийца, нанесла удар снизу вверх, чтобы вскрыть внутренности и достать до сердца. Я повернулся как раз вовремя и успел загородиться ставнем; нож пробил дерево, и стальное острие вышло наружу с обратной стороны.

Ее подвела сама сила удара. Я вывернул ставень и отбросил его подальше вместе с торчащим из него кинжалом. Агия и Касдо кинулись к нему. Я поймал Агию за руку и оттолкнул назад, а Касдо со стуком задвинула ставень, оставив кинжал торчать рукоятью наружу, где вот-вот готова была разразиться буря.

– Сумасшедшая, – тихо, почти виновато, произнесла Агия. – Оставляешь оружие тому, кого сама боишься, неужели не понимаешь?

– Тому, кто там, за дверью, ножи не нужны, – бросила в ответ Касдо.

Дом был погружен во мрак; единственным источником света остался ярко-красный огонь очага. Я огляделся в поисках свечей или фонаря, но не заметил ни того, ни другого; как я узнал после, то немногое, что имелось в доме, было унесено на чердак. За окнами сверкнула молния, высветив контуры ставней и прерывистую линию порога, – и я мгновенно сообразил, что эта линия должна была быть цельной.

– Там кто-то есть, – сказал я. – Там, у двери.

Касдо кивнула.

– Я вовремя загородила окно. Эта тварь никогда не являлась так рано. Наверное, ее разбудил дождь.

– А вдруг это твой муж?

Прежде чем она успела ответить, раздался тонкий голос – тоньше, чем у мальчика:

– Пусти меня домой, мама!

Даже я, не ведая, кто это говорит, почувствовал в простых словах ужасное несоответствие. Да, возможно, голос принадлежал ребенку, но не человеческому ребенку. – Мама, – послышалось снова, – дождь начинается. – Нам лучше подняться наверх, – сказала Касдо. – Если мы уберем за собой лестницу, оно не достанет нас, даже если ворвется в дом.

Я подошел к двери. В темноте между вспышками молний я не мог разглядеть стоящих на пороге ног. Но сквозь стук дождевых капель я услышал хриплое размеренное дыхание и скрежет, словно притаившееся во мраке существо переступало с лапы на лапу. Я обернулся к Агии.

– Твоя работа? Очередная тварь Гефора?

Она затрясла головой, карие глаза лихорадочно блестели.

– Нет. Таких много в здешних горах, ты лучше меня знаешь. – Мама!За дверью раздалось шарканье: капризно окликнув женщину, чудовище сошло с порога. Скрипнул ставень, и я попытался разглядеть что-нибудь сквозь щель. За окном стояла непроглядная темень, но до моих ушей донеслась мягкая, но тяжелая поступь, какую мне доводилось слышать дома из забранных решетками окон Медвежьей Башни.

– Оно сожрало Северу три дня назад, – сказала Касдо, пытаясь поднять старика со стула; он вставал медленно и неохотно, не желая отходить от теплого очага. – Я никогда не позволяла ей с Северьяном гулять в лесу, но оно явилось на поляну за целую стражу до наступления сумерек. С тех пор оно приходит сюда каждую ночь. Собака не смогла его выследить, и Бекан сам отправился на охоту.

Я начал догадываться, что это был за зверь, хотя до сих пор ни одного такого не встречал.

– Похоже, это альзабо. Ведь это из его желез добывают аналептик?

– Да, альзабо, – кивнула Касдо. – Но про аналептик я ничего не знаю.

Агия расхохоталась.

– Зато Северьян знает. Он вкусил премудрости этого чудища и теперь носит в себе свою возлюбленную. Они небось даже шепчутся по ночам в самый разгар любовной страсти.

Я замахнулся на нее, но она ловко увернулась и выдвину-да стол между нами.

– Ты должен радоваться, что среди животных, явившихся на смену тем, кого истребили наши предки, оказались и альзабо. Без них ты бы навсегда потерял свою Теклу. Расскажи-ка лучше Касдо, как тебя осчастливил альзабо.

– Я искренне опечален гибелью твоей дочери, – обратился я к Касдо, – и обещаю защитить твой дом от чудовища, если на то есть воля свыше.

Мой меч стоял у стены, и я взял его, дабы доказать свою готовность подтвердить слова действием. И вовремя, ибо в этот самый миг за дверью раздался мужской голос:– Дорогая, открой мне!Агия и я кинулись перехватить Касдо, но опоздали: она уже отодвинула засов. Дверь распахнулась.

Чудовище, ожидавшее за дверью, стояло на четырех лапах, и, несмотря на это, его горбатые плечи находились на уровне моей головы. Его собственная голова сидела низко, над кончиками ушей громоздился косматый загривок. Огонь очага высвечивал белые клыки; глаза горели красным пламенем. Мне доводилось смотреть в глаза многим пришельцам, явившимся из-за края света. По утверждению некоторых мудролюбов, их привлекает вымирание местных родов, когда племена дикарей с каменными ножами и факелами заполняет местности, разоренные войной или эпидемией; но их глаза – это глаза диких зверей, не более. Огненный взгляд альзабо был иным, в нем не хватало ни человеческой осмысленности, ни животного простодушия. Так, думал я, мог смотреть дьявол, восставший наконец из бездны на какой-нибудь черной звезде; однако я помнил и обезьянолюдей: их и вправду называли дьяволами, но глаза у них были человеческие. На миг почудилось, что дверь еще можно успеть закрыть. Касдо, которая сначала в ужасе отпрянула, теперь опомнилась и попыталась ее захлопнуть. Альзабо наступал медленно, почти лениво, и все же он оказался проворней, и край двери ударился о его ребра, словно о камень.

– Оставь дверь открытой! – крикнул я. – Пусть хоть какой-нибудь свет проходит.

Я вынул из ножен «Терминус Эст», пламя очага заиграло на его лезвии, словно я сжимал в руке пылающий факел.

Служивший оружием приспешникам Агии арбалет, стрелы которого возгорались при трении о воздух и вспыхивали при попадании, как брошенные в огонь угли, был бы здесь, несомненно, сподручнее; однако «Терминус Эст» давно стал продолжением моей руки, и к тому же альзабо получил бы возможность наброситься на меня, если бы я промахнулся и принялся перезаряжать оружие.

Длинное лезвие моего меча также не гарантировало избавления от этой опасности. Его незаостренная квадратная оконечность не пронзила бы зверя, если б тот прыгнул. Мне бы пришлось поразить альзабо в воздухе, и хотя я не сомневался, что у меня хватит сил отсечь голову с его могучей шеи, в случае промаха смерть бы последовала незамедлительно. К тому же, чтобы ударить, надо было как следует размахнуться, а места в тесной комнате явно не хватало, да и очаг угасал, а я остро нуждался в свете.

Старик, мальчик Северьян и Касдо исчезли; я не знал наверняка, поднялись ли они на чердак по приставной лестнице, пока я смотрел в глаза зверя, или проскочили в дверь за его спиной. Осталась одна Агия; она забилась в угол, прижавшись спиной к стене, и сжимала в руках принадлежавший Касдо посох с железным наконечником, чтобы при случае воспользоваться им как оружием: так отчаявшийся моряк пытается оттолкнуть багром вражеский галеас. Я понимал, что, заговорив с нею, привлеку к ней внимание; с другой стороны, если зверь хотя бы повернул голову в ее сторону, я бы успел разрубить ему позвоночник.

– Агия, – обратился я к ней, – мне очень нужен свет. В темноте зверь меня убьет. Однажды ты сказала своим людям, что встретишь меня лицом к лицу, если они нападут на меня сзади; я встречусь лицом к лицу с чудовищем, если только ты принесешь мне свечу.

Она кивнула, давая понять, что смысл моих слов до нее дошел, и в тот же миг зверь двинулся на меня. Вопреки ожиданиям, он не прыгнул, но наступал справа ленивой и вместе с тем проворной походкой, подбираясь все ближе, но не решаясь подойти на расстояние вытянутого меча. Я быстро понял, что, заняв позицию около стены, он ограничивал для меня возможность атаки, и если он успеет обойти меня (что ему почти удалось) и встать между мною и очагом, я лишусь всех преимуществ, которые мне давал свет.

Итак, мы начали осторожную игру, в которой альзабо пытался сделать своими союзниками стол, стулья и стены, а я старался выгадать как можно больше пространства для своего меча.

И вот я прыгнул вперед. Альзабо увернулся от удара, меч просвистел на расстоянии пальца от его головы; потом он рванулся ко мне и отступил – как раз вовремя, чтобы не попасть под мой ответный выпад. Его челюсти, в которых поместилась бы человеческая голова, щелкнули у самого моего лица, обдав меня гнусным зловонным дыханием. За стенами дома снова загрохотало, да так близко, что после громовых раскатов я услыхал треск – то упало огромное дерево, гибель которого эти раскаты и огласили; вспыхнула молния, озарив страшным светом все – до последней мелочи, и от этой вспышки я онемел и ослеп. Я обрушил «Терминус Эст» в наступившую затем черноту, услыхал, как лязгнуло о кость лезвие, потом отскочил в сторону и под новые раскаты грома рубанул еще, на этот раз лишь разнеся в щепки что-то из мебели. Зрение вернулось ко мне. Пока альзабо и я обманными выпадами пытались выбить друг друга с занятых позиций, Агия тоже не ждала и, когда сверкнула молния, рванулась к лестнице. Она уже была на полпути к спасительному чердаку, и я видел, как Касдо протягивает вниз руки, чтобы помочь ей подняться. Альзабо стоял передо мной на первый взгляд целый и невредимый, однако у передней лапы темнела лужа крови. При свете очага его всклокоченная шерсть казалась красной, а когти, тоже красные, были больше и крепче медвежьих, они словно светились насквозь. И снова послышался тот самый голос, что произнес: «Дорогая, открой мне!», и снова я испытал омерзение посильнее, чем если бы заговорил труп. – Да, я ранен. Однако боль ничтожна, и я могу стоять и передвигаться, как раньше. Тебе не удастся навсегда разлучить меня с семьей.

Из звериной пасти доносился голос сурового и, несомненно, честного мужа. Я достал Коготь и положил на стол, но он лишь мерцал слабой синей искоркой.

– Свет! – крикнул я Агии.

Но свет так и не зажегся, и я услышал стук убираемой наверх лестницы. – Путь к бегству для тебя отрезан, – произнес зверь голосом мужчины. – Так же, как и твой путь к наступлению. Ты не сможешь прыгнуть высоко с раненой лапой.

Голос резко переменился, и зверь жалобно захныкал, как маленькая девочка:– Но я могу влезть на стол. Неужели, по-твоему, я не догадаюсь подвинуть стол под люк в потолке? Я, способный говорить? – В таком случае ты все-таки принимаешь себя за зверя.

Снова заговорил мужской голос:– Мы считаем, что находимся внутри зверя, как когда-то находились в оболочках из плоти, которые зверь пожрал. – И ты согласишься, чтобы он пожрал твою жену и сына, Бекан?

– Я буду управлять его действиями. Я уже управляю им. Я хочу, чтобы Касдо и Северьян отправились к нам, сюда, как я сегодня пришел к Севере. Когда свет погаснет, ты тоже умрешь – соединишься с нами, – а потом и они.

Я засмеялся.

– Ты, видно, забыл, что я даже в темноте сумел тебя ранить? – Не опуская «Терминус Эст», я прошел по комнате к обломкам стула, схватил то, что осталось от спинки, и швырнул в очаг, взметнув облако искр. – Хорошо высушенное дерево, да еще натертое пчелиным воском чьей-то заботливой рукой, будет ярко гореть. – Все равно потом наступит темнота. – Голос зверя-Бекана был безгранично спокоен. – Наступит темнота, и ты придешь к нам. – Нет. Когда стул догорит и станет темно, я брошусь на тебя и убью. А сейчас я жду, пока ты истечешь кровью.

Наступило молчание, тем более жуткое, что на морде чудовища не отражалось ни малейшего признака мысли. Как остатки нервных структур Теклы с помощью вытяжки из органов вот такой твари поселились в ядрах клеток лобной части моего мозга, так мужчина и его дочь блуждали где-то в темных лабиринтах звериного мозга и верили, что живы; но какова была их призрачная жизнь, какие мысли и желания их посещали, я и представить себе не мог. Наконец мужской голос произнес:– Значит, через одну-две стражи я убью тебя или ты – меня. Либо мы погибнем оба. Если я сейчас уйду в темноту и дождь, станешь ли ты меня выслеживать, когда Урс повернется к свету? Не спрячешься ли в доме, чтобы уберечь от меня женщину и ребенка, которые принадлежат мне? – Нет.

– Слово чести? Можешь поклясться на мече, хоть его и нельзя обратить к солнцу?

Я отступил назад и, перевернув «Терминус Эст», взял его за лезвие так, что его оконечность почти касалась моего сердца.

– Клянусь этим мечом, знаком моего искусства, что не стану выслеживать тебя завтра, если сегодня ночью ты сюда не вернешься. И в этом доме я также не останусь.

Альзабо повернулся стремительно, словно змея. В какой-то миг я, наверное, мог бы нанести удар по его мощной спине. Но он исчез, и ничто не напоминало о нем, кроме распахнутой двери, разнесенного в щепки стула и лужи крови (которая показалась мне темнее, чем кровь животных нашего мира), просачивающейся в щели между старыми половицами.

Я подошел к двери и заложил засов, потом вернул Коготь в мешочек, который носил на шее, и, по совету альзабо, придвинул стол к люку, чтобы легче было залезть. Касдо и старик в испуганном ожидании притаились в дальнем углу, маленький Северьян был с ними, и в его глазах я прочел, что воспоминания о сегодняшней ночи будут преследовать его еще лет двадцать. Фонарь, подвешенный за стропило, освещал их неровным светом.

– Как видите, я остался жив, – обратился я к ним. – Вы слышали, о чем мы говорили внизу? Касдо кивнула.

– Если бы вы принесли мне свет – я ведь просил вас об этом, – я не сделал бы того, что сделал. Теперь же я ничем вам не обязан. На вашем месте я бы с рассветом покинул дом и спустился в долину. Решайте сами.

– Нам было страшно, – пробормотала Касдо.

– Мне тоже. А где Агия?

К моему удивлению, старик вытянул руку, указывая куда-то; я поглядел в ту сторону и обнаружил, что густо набросанная на крышу солома раскидана, образовав щель, достаточно широкую для гибкого тела Атии.

Остаток ночи я проспал у очага, предупредив Касдо, что убью всякого, кто спустится с чердака. Утром я обошел дом кругом: как и следовало ожидать, кинжал Агии был вытащен из ставня.