3.7.
Центром Конфедерации Партизан являлась станция Пролетарская. Это была самая многолюдная станция Конфедерации. По размерам она была не больше Тракторного, но населена едва не в два раза плотнее. Всё пространство станции, почти до самого потолка, было занято стеллажами и настилами, соединенными переходами и лестницами, на которых ютились хижины, мастерские, прочие помещения Партизан. В целях экономии пространства этажи здесь очень низкие, метра в полтора, и поэтому в хижинах в полный рост стоять могли только дети. И лишь по самому центру платформы проходила узкая тропа центральной «улицы» лагеря, над которой свисали, словно корабельные флаги, веревки с вывешенной для сушки одеждой.
На станции было ещё шумней и суетливей, чем на Тракторном. От чудовищной скученности здесь было душно и первое время казалось, что невозможно дышать этим влажным смрадным воздухом. Местные жители здесь не отличались аккуратностью и изяществом, но было заметно, что живут здесь получше, чем на Тракторном. На Пролетарской также был Верхний лагерь, но уходили туда только в 26 лет. Долгоживущих специалистов здесь было намного больше. Благодаря тому, что Пролетарская находилась между дружественными Партизанскими Лагерями, на оборону здесь тратилось меньше сил и средств, и больше населения было задействовано на выращивание картофеля в Верхнем лагере и на мастерских и в оранжерее в нижнем. Один из туннелей между Пролетарской и следующей станцией – Пролетарской, был отведен под сельское хозяйство и переоборудован в оранжерею. Трудолюбивые Партизаны, натаскали сюда откуда-то нерадиоактивного торфа с песком, провели освещение и выращивали пшеницу и овощи. То, что с питанием здесь дело обстоит лучше, было заметно по лицам Пролетарцев – они не были такими изможденными, как у жителей Тракторного.
Велозрезины остановились на путях, над которыми также были установлены сводчатые настилы с ютящимися на них хижинами. Отряд сопровождал молодой дозорный. Светлана дозорному рассказала, что за странные посланники идут с обозом. Он с восторгом и изумлением рассматривал уновцев. Когда они поднялись на платформу, дозорный попросил их подождать, а сам исчез в лабиринте тесных коридоров. Спустя несколько минут он вернулся с несколькими мужчинами и женщинами разных возрастов из числа Специалистов и местных руководителей. Последние отозвали в сторону Светлану, и что-то у неё расспрашивали. Девушка им живо объясняла, то и дело показывая в сторону москвичей. Недоверие на лицах руководства Пролетарской таяло, и в конце концов они сами подошли к гостям. Сорокалетний бородатый мужик, в неком подобии кожаной униформы, обратился к приезжим:
– Лагерь Партизан станции Пролетарская рад приветствовать вас. Я – , капитан милиции Степан Дубчук – зам командира Лагеря по обороне и внутренней безопасности. Светлана сообщила, кто вы и с какими благородными целями прибыли в Муос. Мы рады…
– Да брось, ты Стёпа, херню молоть… Ты людей в ратушу зови, накорми людей, а потом своими официальностями сыпь, – прервала оратора молодая несимпатичная женщина в очках. Она сама подошла к прибывшим и стала жать им руки со словами:
– Специалист по внутренней экономике, Анна Лысенко, просто Аня, очень рада…
Бородатый Степан, немного замявшись, заулыбался и тоже стал пожимать руки москвичам, а некоторых даже обнимать, уже совсем по-простому приговаривая:
– Здравствуйте, братцы, здравствуйте… Господи, неужели ты наши молитвы услышал… Может что-то изменится.. А-а-а?. Может жизнь наладится теперь-то…
Другие руководители лагеря из числа встречавших также подходили и радушно приветствовали уновцев. Весть о прибытии посланцев из другого города, вмиг облетела Пролетарскую. Люди стали подходить, загораживая и без того узкие проходы между многоэтажными строениями на платформе, свешивались из окон и дверных проемов хижин и мастерских, опускались и подымались на лестницы, чтобы лучше увидеть иногородцев.
Неожиданно для москвичей благожелательное настроение местного руководства как пламя охватило всех Партизан. Причиной этому возможно были слова Степана и Анны, который здесь пользовались авторитетом. Может быть, вид более крепко сложенных, хорошо экипированных уновцев произвел впечатление на местных. А может скопившееся в людских сердцах отчаяние, заставляло воспринимать приход людей из другого мира, как приближающееся спасение. Гул лагеря Пролетарцев перерос в громкое ликование. Их приняли здесь, как героев, а может даже как спасителей или Ангелов.
Пока москвичи протискивались в центр станции, они слышали вокруг:
– Бог услышал наши молитвы…
– Вот это мужики, вот это молодцы, это ж надо – с Москвы по туннелям добраться…
– Да дурак ты, по каким туннелям, они на ракете прилетели или как Ангелы, по воздуху..
– Теперь кранты Америке и ленточникам и диггерам.. Они нас поведут вперед..
– Да чё ленточники – этим бойцам не то, что ленточники, им мутанты на поверхности не страшны, да и радиация таких не берет – смотри какие здоровые.
Тем временем москвичи протиснулись к ратуше – это было выложенное из кирпичей трехэтажное сооружение в центре платформы, являвшееся местным административным центром.
Светлана спросила у Степана:
– А как Дед Талаш?
– Да слабый он стал совсем. Уже почти не ходит. Бодрится, конечно, дед. Но долго ли ещё протянет. Хотели докторов с Центра привезти, заплатить же им не жалко, сама знаешь… Но Талаш слышать не хочет, говорит, что не гоже на деда средства тратить, когда молодые с голоду пухнут. Говорит, что ему, мол, уже и так давно помирать пора. Представь, последнее время снова в Верхний Лагерь проситься стал…
Радист, который в это время оказался рядом, спросил у Светланы:
– А кто это – Талаш?
– Он командир Пролетарской и всех Партизан. Он поднял восстание и прогнал Америку. Благодаря ему мы все ещё живы. На мудрости Талаша и на молитвах отца Тихона мы и живём ещё.
Радист, решил не вдаваться в подробности о том, что такое Америка и кто такой отец Тихон. Просто спросил:
– А Талаш – это имя или фамилия?
– Ни то ни другое. Его назвали в честь древнего героя – Деда Талаша, который был также стар, умен, поднял восстание и возглавил Партизанский отряд, который сражался с врагами, захватившими нашу землю…
Дехтер и Рахманов за Светланой и местным Минобороны Степаном поднялись на третий этаж будки, называемой «Ратуша». В чистом помещении размерами четыре на четыре метра за столом сидел высокий худой старик, которого здесь называли Дедом Талашом. Даже в Московском метро они не встречали столь старого человека. Ему было явно за сто. Дед был сутул, лыс и без бороды. Впалые щеки и черные круги вокруг глаз на морщинистом лице делали его похожим на Кощея из древнерусских сказок. Голова у него тряслась, а гноящиеся глаза были закрыты. Он никак не прореагировал на приход посетителей. Первое впечатление, что он – полоумный или не в себе.
Однако Степан с нескрываемым благоговением, приглушенным голосом обратился:
– Николай Нестерович, посланцы из Москвы, о которых дозорный сообщил с 4го поста. С ними Светлана – посол с Первомайской, она и письмо от Кирилла Батуры принесла. Они всё перепроверили – это действительно москвичи.
Спустя несколько секунд Дед Талаш открыл глаза и посмотрел на вошедших. От взгляда старика первое впечатление о его полоумности бесследно развеялось. Это были глаза древнего сказочного мудреца, видящего человека насквозь. С пол-минуты он изучал лицо Рахманова и маску Дехтера. С необычным для москвичей белорусским акцентом, живым голосом сказал:
– Да ходзьце сюды, хлопцы, сядайце .
Дехтер с Рахмановым сели на лавку по другую сторону стола.
Дед обратился к Степану:
– Хай прынясуць нам тое-сёе, ды iншых людзей няхай накормяць, ды сам сядай, пагаварым з людзьмi, .
Потом, обращаясь к Дехтеру:
– Знямi маску, я i не такое у сваiм жыццi бачыу.
Дехтер не решился спросить, как дед понял, что он скрывает маской увечье и молча снял с себя маску. Тем временем две женщины внесли бутыль с местным самогоном, а также дымящееся варёное мясо, картошку, квашеную капусту. Светлана, решив не мешать мужской компании, вышла. По команде Деда Степан налил полные стаканы себе и гостям, выпили. Пока закусывали, Дед продолжал внимательно разглядывать пришедших. Потом неожиданно прервал молчание:
– Я бачу, што вы з добрыми думкамi сюды прыйшлi, але не ведаю, прынясеце вы нам гора, чы радасць. Мiж тым з вамi прыйшла надзея, а яна рэдкая госця у нашых лагерах. .
Потом Талаш снова посмотрел прямо в глаза Дехтеру и гортанным голосом, от которого мурашки пошли по коже, почти на чистом русском без акцента произнес:
– Я старый человек, мне мало осталось и я уже ничего в этой жизни не жду, ничего не боюсь, да уже и ничем не могу помочь своему народу. Но ты, командир, принес на нашу станцию надежду и уже не имеешь права просто так уйти. Лагеря этого не перенесут. Ты вряд ли выберешься живым из нашего метро, но ты – солдат и должен быть готов к смерти. Поклянись пред мной и пред Богом, что ты сделаешь всё, на что способен, чтобы защитить мой народ. Или просто тихо и незаметно уйди с нашей станции прямо сейчас.
Дехтер был уверен, что никогда и никто, кроме его командиров, не сможет его заставить что-либо сделать. Если б ему раньше сказали, что он подчинится дряхлому старику, с которым знаком пол-часа, он бы просто рассмеялся. Но эти слова старого умирающего белоруса, наполненные отчаянием, страданием и болью за свой народ; эти мудрые видящие насквозь глаза, с мольбой уставившиеся на него, не давали ему сказать «нет» или соврать. Он спокойно и честно ответил:
– Да, батя, я сделаю для твоего народа всё, что смогу.
Дед Талаш положил трясущуюся руку на лежащую на столе ручищу Дехтера и тихо ответил:
– Я вижу, солдат, что ты не врёшь. Да поможет тебе Бог.
Потом обратился к Степану:
– Ну, Сцёпа, далей без мяне.
Дед Талаш, так и не притронувшись к еде и стакану, стал подыматься. Степан помог ему выйти из помещения, после чего вернулся к гостям. В ходе разговора он рассказал, что Дед Талаш до Последней Мировой жил в забитой деревне на Полесье. Приехал в Минск на кресьбины внука. Удар его застал в поезде метро на станции Партизанской. Когда пришли Американцы, он уже находился в Верхнем Лагере, куда пошел добровольцев. Когда узнал о творящейся несправедливости, собрал отряд из числа жителей Верхнего Лагеря, незаметно ночью боковым проходом пробрался в Нижний Лагерь и перебил всех Американцев и бэнээфовцев. В течении ночи почти все жители Партизанской от мала до велика, вооружились кто чем и разделившись на две группы, ударили по Тракторному заводу и Автозоводской. Освободительное движение в течении нескольких дней охватило почти всю восточную часть Автозоводской и западную часть Московской линии метро.
Восставших, от названия станции, с которой началось восстание, прозвали Партизанами. А их вождя – Дедом Талашом, в честь древнего руководителя белорусского партизанского отряда.
Ещё один отряд в двести человек вышел на поверхность и во главе с Талашом пешком направился в сторону Фрунзенской – базовой станции Американцев – по улицам разрушенного города. Плохо вооруженные, почти без средств индивидуальной защиты, до Фрунзенской дошло человек семьдесят. Остальные погибли от нападений мутантов, хищников и радиации. Американцы не ожидали нападения с поверхности, да и основные силы их были сконцентрированы на границе с Партизанским восстанием. Партизаны неожиданно ворвались на станцию, и на несколько часов выбили с неё Американцев. Удержать станцию горстка обессиливших Партизан не могла. Но они уничтожили практические все найденные на станции боеприпасы. Кроме того, они взорвали все вертолёты Американцев. А без боеприпасов Американцы оказались на равных с Партизанами. После взрыва складов Дед Талаш хотел остаться на Фрунзенской и встретить смерть. Однако десяток оставшихся в живых Партизан, найдя антирадиационные костюмы и противогазы, пошли в обратный переход по улицам Минска. До уже освобожденной Пролетарской дошли Дед Талаш и еще двое Партизан, которые вскоре умерли от лучевой болезни. Дед Талаш, вопреки всем законам природы, остался жив. Это чудо еще более подняло его авторитет в лице местных жителей.
Американцы отступали, сдавая станцию одна за другой. Наконец, Партизаны дошли до осажденного Центра и соединились с Правительственными войсками.
Армия Партизан была более многочисленна, но хуже вооружена и обучена. В боях на переходе Октябрьская-Немига, которые длись два месяца, Партизаны несли тяжелые потери. Правительственные же войска, заняли выжидательную позицию и не спешили на помощь ополченцам.
Было решено заключить перемирие. Тем не менее, Партизаны отказались подчиняться нежизнеспособному коррумпированному и бюрократизированному Центру, признавая единственным своим командиром Деда Талаша. Так был заключен мирный договор (Конвенция). Станции были поделены между Америкой, за которой осталась Немига, Фрунзенская, Молодежная и Пушкинская станции; Центром, контролировавшим почти всю Московскую линию; и Партизанами, дислоцировавшихся на станциях Автозаводской линии южнее Купаловской.
После обеда в Нижнем Лагере Пролетарской станции был объявлен праздник в честь гостей. Праздник был веселее, чем на голодном Тракторном. Еды было больше и её не отмеряли на весах. Люди были жизнерадостней. Пролетарцы засыпали москвичей расспросами на тему «А как у вас…». Мужская часть решила для себя, что москвичи идут с освободительным походом и почти все просили взять их в отряд. Незамужняя женская часть видела в гостях завидных женихов и всеми силами пыталась их завлечь в постель. Однако незамужем здесь были по меркам москвичей только дети, да многодетные вдовы, поэтому бойцы на откровенные предложения Пролетарок отвечали крайне сдержанно.
Перед тем, как в Лагере был выключен на ночь свет, москвичей отвели в отведенные им квартиры. Часть Пролетарцев по требованию своего руководства освободили на ночь свои квартиры, уйдя ночевать семьями прямо в туннель. Но об этом москвичи не узнали – им Пролетарцы сообщили, что квартиры просто временно пустуют. Радист должен был ночевать в квартире на четвертом этаже, под самым сводом станции с двумя бойцами из московского отряда. Он уже лег на топчан, когда в дверь постучались. Местная девчонка с очень серьезным видом и смеющимися глазами спросила:
– Кто у вас тут в радиво разбирается.
Радист недоуменно ответил:
– Ну я..
– Вас просят подойти в офис Специалистов, хотят с вами проконсультироваться, как построить радиво.
Радист вышел и пошел за девчонкой.
Когда он проходил мимо одной из хижин, его схватила за руку Светлана и потянула внутрь. Он пытался ей объяснять, что его ведут к Специалистам по поводу радио, на что Светлана рассмеялась:
– Дурачок. Твои познания в радио здесь никого не интересуют. Разве, что меня одну. Это я за тобой послала девчонку.
– А где «Купчиха», её же квартировали с тобой?
– У неё здесь парень, поэтому до утра она не вернётся. А мне одной скучно. Вот я и подумала, что попробую интересно и с пользой провести время, заодно побольше узнать о радио…
Последние слова Светлана говорила уже обнимая Радиста, прижимаясь к нему и целуя. Она немного отстранилась от оторопевшего Радиста и тихонько добавила:
– Да ты не бойся, я не Катя, я не буду тебя на себе женить…
Они лежали под старым одеялом, прижимаясь друг к другу. Светлана тихо шептала ему на ухо:
– Мой отец погиб, когда я была ещё маленькой. Он был в дозоре, когда на станцию пытался ворваться змей…
– Кто?
– Ну такой червь длиной метров тридцать и толщиной с метр. Они роют норы. Питаются всем живым. Всех, кто был в дозоре, змей разорвал в клочья или проглотил. Зато дозор успел поднять тревогу и на подступах к станции змея убили. Мать не выдержала смерти отца и раньше срока пошла добровольцем в Верхний Лагерь. Она уже умерла. А я с братом осталась на попечении Лагеря. Когда мне было девять, а ему семь, на Лагерь напали Дикие диггеры. Они схватили многих детей из приюта, меня и брата тоже. Меня тащили в темноте по каким-то норам, туннелям, переходам. Я пыталась вырваться – меня за это сильно били. Потом они стали меня насиловать. Помню какой-то колодец, факел на стене, вонючая лужа, в которой я лежу, и четверо разукрашенных волосатых страшилищ, которые, сменяясь, это делали со мной. Было очень больно и противно. Потом я потеряла сознание, очнулась уже в нашем Лагере. Рассказывали, что я голая и истекающая кровью молча ползла по туннелю в сторону лагеря. Одному Богу известно, как я там оказалась. Вряд ли убежала сама, Дикие диггеры наших не отпускают, они всех съедают. Может Светлые Диггеры отбили меня… А брат мой, Юрка, так и не вернулся…
Меня лечили, даже в Центр в больницу направили. Вылечили. Но детей у меня уже никогда не будет. Зато в Центре мне дали образование и я стала послом. Хотя права на долгую жизнь это не даёт…
Ты, Игорь, не думай, что я разжалобить тебя хочу, просто не с кем мне здесь поговорить. Да и Саша, муж мой покойный, он ведь Ходоком был, а видишь какие они все угрюмые. И видела я его редко – то он в походах, то я в командировках. Не с кем мне здесь поговорить, а уже скоро в Верхний Лагерь идти. Ты можешь вообще больше ко мне не подходить и не смотреть в мою сторону. Все-равно я тебе буду благодарна за все до самой смерти.
Игорь, прижимал к себе девушку, и от жалости, бессилия изменить что-либо кусал себе губы. А потом сказал:
– Я тебя не отдам в Верхний Лагерь.
– Глупенький… Если б это было возможно… Но все-равно спасибо.. Спасибо тебе за то, что ты пришел в наше метро, спасибо за эту ночь, спасибо за эти слова…
Пролетарская добавила к обозу одну велодрезину со своим товаром и отряд в пятнадцать Ходоков. Степан Дубчук, прощаясь с Дехтером и Рахмановым, сказал:
– Мужики, больше не могу дать народу в путь. Батура с Тракторного прислал письмо, просит помочь людьми на штурме Леса. Сто моих бойцов и ополченцев идут туда. И я сам туда иду. Ну а вам удачи. Найдите передатчик и помогите сделать Муос единым. Обязательно посетите отца Тихона. И ещё, Дехтер, Дед Талаш совсем поплохел, не смог выйти к Вам. Но тебе он просил передать слова: «Солдат, помоги моему народу». Надеюсь еще увидимся.
Провожать обоз вышел чуть ли не весь лагерь. Все желали счастливого пути, женщины, девушки и дети плакали, мужики жали руки. Потом местный капеллан затянул «Отче наш» и все громко стали молиться.
3.8.
Со слов партизан туннель Пролетарская-Первомайская был одним из самых безопасных в минском метро. Но по поведению ходоков этозаметно не было. Они были также сосредоточены, двигались напряженно. Спецназовцы, наоборот, повеселели после встречи с дружелюбными Пролетарцами. Муос им уже не казался таким враждебным.
Дехтер решил поговорить с Митяем. С момента первой встречи они едва ли перекинулись десятком фраз. Он догнал однорукого ходока и, идя рядом, просто спросил:
– Давно в ходоках?
Митяй повернул голову, потом снова уставился вглубь туннеля и продолжал молча идти. Дехтер решил, что ответа он не дождётся. Когда он собирался вернуться назад к группе спецназовцев, Митяй неожиданно ответил:
– Двенадцать лет уже хожу. В четырнадцать начал..
– Так тебе уже двадцать шесть? Отправку в Верхний Лагерь тебе отсрочили?
– Ходоков в Верхний лагерь не отправляют. Редко кто до двадцати трех доживает. Это мне только везло.
Услышав слово «везло», Дехтер скривился и посмотрел на культю Митяя с приделанным к ней арбалетом. Митяй, не поворачивая головы, сказал:
– Это пять лет назад, между Первомайской и Купаловской… Мы возвращались с Первомайской ввосьмером с одной дрезиной пустой – остальные с основным обозом в Америку пошли. Сзади два змея догонять стали. Всем отрядом не всегда с одним змеем справишься, а тут малым отрядом с двумя. Слава Богу, один змей молодым оказался, когда его поранили сильно, уполз.
Митяй снова замолчал, всматриваясь вперёд. Может быть он старался что-то не упустить в мраке туннеля, а может воспоминал тот бой. Дехтер снова спросил:
– Ты один выжил?
– Нет, ещё двое. Я их на дрезине в лагерь докатил. Им больше меня досталось. Один скоро умер, а второй встал на ноги, ещё побыл ходоком, потом погиб, когда на поверхность вышел.
Дехтер невольно восхитился этим воином. Какую же надо иметь силу воли, чтобы раненному, с оторванной или отгрызенной рукой дотащить на дрезине до лагеря своих товарищей. Митяй не описывал свой подвиг, не рассказывал подробностей той схватки. Но Дехтеру из краткого рассказа стало понятно, именно Митяй остался последним действующим воином в том бою и именно он победил и обратил в бегство пусть молодого, но всё-таки змея – неведомого чудовища здешнего метро.
– А где эти змеи?
– У них логово в городе, в Комсомольском озере. Роют норы, там где почва помягче, заползают в туннели и жрут людей наших. Вот как-раз между Купаловской и Первомайской место их любимое, Змеиный переход называется. А потом по змеиным норам диггеры забегают – эти не лучше змеев будут.
– А что диггеров змеи не жрут?
– Диггеры от них откупаются, жертвы им приносят. Сами людей и свиней для них крадут, а если не получится – своих же на съедение змеям добровольно отдают. Вот змеи их и не трогают.
На пол-пути Радист слез с седла, поменявшись с каким-то Партизаном с Пролетарской. От дикой нагрузки ноги были как ватные, от трения о седло болел зад. С непривычки он первое время шел пригнувшись и кульгая, чем вызвал веселый смех Купчихи. Судя по смешкам этой конопатой девченки, она уже знала от Светланы или догадывалась, что эту ночь они провели вместе. Светлана, до этого шушукавшаяся с Купчихой, участливо, с серьезным видом спросила:
– Тяжело с непривычки?
– Да. У нас такой техники нет.
Светлана подошла совсем близко и Радист едва сдержал себя от порыва взять её за руку.
– Что там дальше?
– Дальше – Первомайская. Там тоже наши – Партизаны. У них дела совсем плохи.
Минут через десять ходок из переднего дозора фонарем просигнализировал опасность. Все ходоки, а за ними уновцы, насторожились и приготовились к бою. Передние дозоры остановились. Основной обоз догнал их. В туннеле, у самой стены, на полу сидела девочка лет шести. Лицо у нее было в крови, девочка плакала и смотрела большими испуганными глазами на подошедших к ней. Рядом с девочкой лежал труп женщины. Лицо трупа было искромсано и то, что это – женщина, можно было определить лишь по одежде и телосложению. Девочка в своих рученках держала закоченевшую руку матери.
– Это же Майка, – сказал кто-то из ходоков.
– Да, точно Майка. А это мать её, кажется. Они беженцы из Америки. Она с матерью и двумя братьями с пол-года назад к нам бежали. Странные какие-то были, всё сами по себе, ни с кем не общались, кажется сектанты какие-то. И вот дня два назад, когда вы пришли на Тракторный, решила их мать обратно в Америку возвращаться и ушли всей семьёй. Мы их отговаривали, говорили, что куда им одним до Америки дойти, но те ни в какую – идем и всё. Дошли, мать твою…
– Так кто ж их так?
– А кто их ведает. Может диггеры, может бандюки, а может и змеи. Малая-то видишь какая перепуганная, врядли что у неё выяснишь. Братьев наверное то же поубивали, или в плен взяли, а может убежали… Хотя нет, вряд ли убежали.
Светлана тем временем подбежала к девочке, что-то ей ласково стала шептать, одновременно вытирая мокрой тряпкой кровь с лица.
– Девочка не ранена, это кровь матери или кого-то ещё..
Митяй сказал:
– Ребенка на Первомайской оставим. И труп там же, пусть мать Первомайцы хоронят, а нам дальше идти.
Обоз снова тронулся в путь. Произошедшее снова вернуло москвичей к жестокой действительности Муоса. Снова заставило задуматься, в каких невыносимых условиях существуют местные жители, и какие еще опасности ожидают их впереди.
Светлана совсем забыла о Радисте и о чем-то сюсюкалась с девочкой, то беря её на руки, то садя на дрезину. При въезде на Первомайскую девочка, казалось, уже забыла о гибели своей матери, которая обвёрнутая в рогожу лежала поверх другой поклажи на одной из дрезин.
И без того неважное настроение отряда, совсем испортилось при виде Первомайской. Это была уникальная станция в Минском метро: здесь была не одна, а две платформы по обе стороны путей. Когда-то станция жила более-менее зажиточно. Близость к центру и другим Партизанам, развитое сельское хозяйство, торговля благоприятствовали расцвету станции. Но лет восемь назад начались нападения змеев и их верных спутников диггеров. Всё больше людей было задействовано на обороне станции. Всё больше гибло в схватках с врагами. Иногда сюда доходили и ленточники. Но самая страшная беда случилась около двух лет назад.
Один из жителей станции, пока все спали, перерезал внутренний дозор на станции и устроил пожар. Когда он поджигал соломенные, деревянные и матерчатые шатры, его заметили и застрелили, но возникший пожар потушить не удавалось. Треть жителей погибло в огне или получили сильные ожоги, от которых впоследствии умерли. Остальные убежали в туннели. Учуяв запах жаренного мяса пришли змеи и диггеры. В течении нескольких часов шел бой на станции. К этому времени подоспела подмога с Пролетарской и диггеры со змеями отступили.
Что случилось с Партизаном, устроившим пожар, так и осталось загадкой: или он сошел с ума, или совершил сознательное предательство. Не хотелось верить ни в то ни в другое. Это был храбрый воин, который не один раз побежал в схватках с врагами и даже один не боялся идти в туннели. Его семья тоже погибла в пожаре.
Сейчас станция была похожа на маленький ад. Стены и потолок были закопчены, большую часть перронов занимали обгоревшие остовы палаток и хижин. На станции было грязно и неуютно. Только на одном из перронов стояли в один ряд убогие хижины, сложенные, главным образом, из обгоревших досок и металлических арматур. Многие же жители вообще не имели хижин и просто жили и спали на полу перрона. Людей здесь было человек двести, не больше.
