29. АВТАРХ СОДРУЖЕСТВА

К середине дня мы снова обогнали тех, кого повстречали накануне, и вышли к вещевому обозу. Думаю, всех нас поразило открытие, что огромная боевая мощь, которую мы наблюдали раньше, оказалась лишь арьергардом, прикрывающим тыл армии несравненно большей.

В качестве тягловой силы асциане использовали уйнтатеров и платибелодонов. Вперемежку с этими животными шагали шестиногие машины, явно приспособленные для перевозки различных тяжестей. Насколько я мог судить, погонщики не делали никаких различий между механизмами и живыми тварями. Если животные валились на спину и не желали подниматься или падала одна из машин, груз просто перекладывали на тех, кто оказывался поблизости, а обессиленного тяжеловоза бросали на обочине. Похоже, асциане не тратили усилий на то, чтобы добить павшее животное, прихватив с собой съедобные части туши, попробовать отремонтировать разлаженный механизм или разобрать его на запасные детали.

В тот же день, ближе к вечеру, люди в нашей колонне заметно оживились, хотя ни я, ни мои охранницы не поняли, чем вызвана такая перемена. Сам Водалус спешно прошел мимо нас в сопровождении нескольких лейтенантов, потом между головой и хвостом колонны засновали вестовые. С наступлением темноты мы не устроили привал, но продолжали тащиться сквозь ночь бок о бок с асцианами. Нам передали огонь, и поскольку я не был обременен оружием и порядком окреп, то взял по факелу в обе руки и ощутил себя чуть ли не предводителем окружавшей меня шестерки стражниц.

Остановились мы только около полуночи. Мои спутницы собрали хворост и при помощи факела разожгли костер. Не успели мы улечься спать, как появившийся посыльный заставил подняться на ноги носильщиков паланкина, расположившихся неподалеку, и те, спотыкаясь, устремились в темноту, взвалив на плечи свою ношу. Стоило им скрыться из виду, как посыльный подбежал к нам и, понизив голос до шепота, перебросился несколькими словами со старшей из стражниц. Мне мигом связали руки (впервые после того, как Водалус лично освободил меня от пут), и мы поспешили за паланкином. Миновав голову колонны, где стоял небольшой шатер шатлены Теа, наш отряд вскоре затерялся среди несметного числа солдат основных сил асциан.

Асцианский штаб имел вид металлического купола. Полагаю, он, как всякая палатка, мог складываться тем или иным способом, но теперь казался не менее прочным и устойчивым, чем обыкновенное здание. Наружная поверхность купола сливалась с ночным небом, но когда перед нами распахнулась дверь, я увидел, что внутри на стенах играет бледный свет, источник которого так и остался для меня загадкой. Кроме того, я заметил Водалуса, державшегося с подчеркнутой почтительностью, а рядом – паланкин, шторки которого были раздвинуты, выставляя на обозрение неподвижное тело Автарха. В центре помещения вокруг низкого столика сидели три женщины. За исключением одного-двух случайно брошенных взглядов, никто из них не глядел ни на Водалуса, ни на Автарха, ни на меня. Такое равнодушие они продемонстрировали не только в момент моего появления, но и потом, когда меня вывели вперед. Перед женщинами лежали стопки бумаг, но смотрели они не на бумаги, а только друг на друга. Они мало чем отличались от асциан, которых я видел прежде, разве что у них были не столь истощенные фигуры и чуть менее безумный взгляд.

– А вот и он, – произнес Водалус. – Теперь оба перед вами.

Одна из асцианок обратилась к двум другим на своем языке. Те кивнули в ответ, а первая сказала:

– Только тому, кто действует против масс, требуется прятать свое лицо.

Повисла долгая пауза, потом Водалус зашипел на меня:

– Отвечай же ей!

– Что отвечать? Разве она задала вопрос?

– Кто есть друг народным массам? – вновь вступила асцианка. – Тот, кто помогает массам. А кто есть враг? Тут быстро заговорил Водалус:

– Отвечай, является ли кто-либо из вас (ты ли сам или человек, лежащий здесь без сознания) лидером народов южной половины этого полушария?

– Нет, – сказал я. Мне легко далась эта ложь, поскольку, судя по моим наблюдениям, Автарх был лидером очень немногих в Содружестве. Для Водалуса я добавил вполголоса: – Что за глупость здесь творится? Неужели они думают, что, будь я Автархом, я бы признался в этом?

– Все, что мы говорим, передается на север. Теперь заговорила та из асцианских женщин, что прежде не сказала ни единого слова. Один раз во время своего монолога она указала рукой в нашу сторону. Когда она закончила, вся троица осталась сидеть в мертвой тишине. У меня создалось впечатление, будто они слышат чей-то голос, не слышимый мне, и, внимая говорящему, они не осмеливаются шелохнуться; впрочем, то могла быть лишь игра моего воображения. Водалус заерзал, я тоже сменил позу, чтобы перенести вес с больной ноги. Узкая грудь Автарха неритмично вздымалась и опускалась при дыхании, и лишь эта троица сидела неподвижно, как застывшие фигуры на живописном полотне. Наконец та, что говорила первой, прервала молчание:

– Все люди принадлежат к массам. – При этих словах остальные словно испытали облегчение.

– Этот человек болен, – сказал Водалус, бросив взгляд на Автарха. – Он был мне полезным слугой, хотя, полагаю, теперь от него пользы не дождешься. Другого я обещал одной из моих соратниц.

– Величие жертвы нисходит на того, кто, не заботясь о собственной выгоде, предлагает то, что имеет, на службу массам. – Тон, каким асцианская женщина произнесла эту фразу, ясно показывал невозможность дальнейших пререканий.

Водалус взглянул на меня и пожал плечами, потом повернулся на каблуках и вышел из-под купола. И тотчас в комнате появились два асцианских офицера с плетками.

Нас поместили в асцианскую палатку, раза в два больше той камеры, что мне досталась в зиккурате. В помещении имелся огонь, но не было постелей, поэтому офицеры, которые принесли Автарха, просто бросили его на пол рядом с очагом. С трудом освободившись от пут, я попытался поудобнее устроить Автарха – перевернул на спину и распрямил ему руки и ноги.

Вокруг нас спокойно раскинулась асцианская армия – по крайней мере, настолько спокойно, насколько можно было ожидать от асциан. Время от времени кто-то вскрикивал в отдалении – очевидно, во сне, – но в остальном тишина нарушалась лишь шагами часовых за окнами палатки. Не могу выразить тот ужас, который вызывала во мне мысль об отправке на север, в Асцию. Видеть только дикие, изнуренные лица асциан, до конца дней своих испытывать на собственной шкуре все то, что свело их с ума, – такая участь казалась мне гораздо страшнее, чем самые жуткие испытания, выпадавшие на долю клиентов Башни Сообразности. Я попытался приподнять полог палатки, решив, что в худшем случае меня ожидает лишь смерть от руки стражника; но края были приварены к земле непонятным мне образом. Все четыре стенки палатки были сделаны из плотного, гладкого материала, который я не смог разорвать голыми руками, а бритву Милеса отобрали мои охранницы. Я уже приготовился выскочить через дверь, когда услышал хорошо знакомый голос Автарха.

– Подожди, – прошептал он.

Я опустился на колени перед ним, внезапно испугавшись, что нас подслушают.

– Я думал, ты… спишь.

– Полагаю, большую часть времени я был в коме. Когда же приходил в себя, то симулировал кому, чтобы Водалус не лез ко мне с расспросами. Ты намереваешься сбежать?

– Теперь – только вместе с тобой, сьер. Я уж было решил, что ты умер.

– И был недалек от истины… не дальше одного дня. Да, думаю, для тебя самое лучшее – бежать. Отец Инир с повстанцами. Он должен был доставить все необходимое, а потом помочь совершить побег. Но мы разминулись… не так ли? Возможно, он не сумеет помочь тебе. Распахни мою мантию. Первым делом пошарь за поясом.

Я сделал так, как он велел; кожа, которой касались мои пальцы, была холодной, как у трупа. У его левого бедра я увидел рукоять из серебристого металла не толще женского пальца. Я вытащил нож; в длину клинок был не больше полпяди, но толстый и прочный, а такого острого лезвия я не встречал с тех пор, как «Терминус Эст» разбился о жезл Балдандерса.

– Еще рано уходить, – прошептал Автарх.

– Я не уйду, пока ты жив, – ответил я. – Ты сомневаешься во мне?

– Мы оба будем жить и оба уйдем. Тебе знакомо отвращение… – Он сжал мою руку. – Поедание мертвых, поглощение их угасших жизней. Но есть иной способ, которого ты не знаешь, иной наркотик. Ты должен принять его и проглотить живые клетки лобной доли моего мозга.

Кажется, я отпрянул в страхе, и, чтобы удержать меня, он крепче стиснул мою руку.

– Когда ты ложишься с женщиной, ты вонзаешь свою жизнь в ее жизнь так, что может возникнуть новая. Если ты сделаешь так, как я велел, моя жизнь и жизнь тех, кто обитает внутри меня, продолжится в тебе. Эти клетки войдут в твою нервную систему и там размножатся. Наркотик – в пузырьке, что я ношу у себя на груди, а этот нож разрежет мою черепную коробку, как сосновую шишку. У меня была возможность испробовать его на деле, так что можешь не сомневаться. Помнишь, как ты поклялся служить мне, когда я захлопнул ту книгу? Так воспользуйся же этим ножом и уходи как можно скорее.

Я кивнул и пообещал следовать его инструкциям.

– Наркотик этот посильнее, чем знакомые тебе средства, и хотя все, кроме меня, будут слишком слабы, тебе придется иметь дело с сотнями других личностей… Мы – это множество жизней.

– Понимаю.

– Асциане выступают на рассвете. Неужели до конца ночи осталась всего одна стража?

– Надеюсь, ты переживешь эту ночь, сьер, и еще много ночей. Ты поправишься.

– Ты должен убить меня немедленно, пока Урс не повернулся лицом к солнцу. Тогда я буду жить в тебе… и никогда не умру. Сейчас я держусь только благодаря силе воли. С каждым произнесенным словом я становлюсь все слабее.

К вящему изумлению, я почувствовал, что слезы хлынули у меня из глаз.

– Я с детства ненавидел тебя, сьер. Я не сделал тебе ничего плохого, но только потому, что не имел такой возможности. Но сейчас мне горько.

Его голос становился все тише, пока не превратился в еле слышный шепот, не громче стрекотания сверчка.

– Ты правильно делал, что ненавидел меня, Северьян. Я стоял… да и ты будешь стоять… за неправое дело.

– Но почему? – спросил я. – Почему? – И вновь опустился перед ним на колени.

– Потому, что все остальное еще хуже. Пока не явится Новое Солнце, нам так и придется выбирать наименьшее из зол. Чего мы только не перепробовали – и во всем потерпели неудачу. Коллективная собственность, народовластие… абсолютно все. Ты стремишься к прогрессу? Прогресс у асциан. Они оглушены прогрессом, настолько сведены с ума гибелью Природы, что готовы принять в качестве богов Эребуса и остальных. Мы же сохраняем человечество неизменным… в его варварском состоянии. Автарх защищает простых людей от экзультантов, а экзультанты… что ж, экзультанты оберегают их от Автарха. У священников народ находит утешение. Мы закрыли дороги, чтобы парализовать социальный порядок…

Он закрыл глаза. Я положил ему руку на грудь и ощутил слабое трепыхание его сердца.

– Пока не явится Новое Солнце…

Вот от чего я бежал – не от Агии, не от Водалуса и не от асциан. Стараясь действовать как можно осторожней, я снял цепочку с его шеи, откупорил пузырек и проглотил наркотик. Потом взял в руки короткий острый клинок и сделал то, что должен был сделать.

Когда все было кончено, я накрыл безжизненное тело Автарха его же шафрановой мантией от головы до кончиков пальцев ног, потом повесил пустой пузырек себе на шею. Действие наркотика было удивительно сильным, как и предупреждал Автарх. Ты, читающий эти строки, вероятно, никогда не обладал больше чем одним сознанием, и откуда тебе знать, что значит иметь два или три, а тем более – сотни. Все они жили во мне, и каждый по-своему радовался обретению новой жизни. Мертвый Автарх, лицо которого всего несколько мгновений назад я видел в кровавых руинах, теперь снова ожил. Мои глаза, мои руки стали его глазами и руками; я узнал о работе пчелиных ульев Обители Абсолюта, проникся священным духом тех, кто держит курс по солнцу и добывает злато в плодородных недрах Урса. Я узнал его путь к Трону Феникса, а также к звездам и обратно. Его разум стал моим и пополнился учениями, о существовании которых я даже не подозревал, вобрал в себя знания, почерпнутые у других, благодаря его посредничеству. Этот феноменальный мир казался неясным и тусклым, словно картина, начертанная на песке, над которым мечется и стонет ветер. Я не мог бы сосредоточиться на этой картине, если б захотел, да и не испытывал такого желания.

Черная ткань нашей тюремной палатки поблекла, став серовато-сизой, а верхние углы закружились, как призмы в калейдоскопе. Я сам не заметил, как упал, и лежал теперь рядом с телом своего предшественника, и все мои попытки подняться сводились лишь к конвульсивным ударам ладонями по полу.

Не знаю, долго ли я провалялся подобным образом. Я протер тот самый нож (теперь – это мой нож) и спрятал его за пояс, следуя примеру его бывшего хозяина. Я живо представлял себя в виде многих десятков наложенных друг на друга образов, разрезающих стену палатки и выскальзывающих в ночную тьму. Северьян, Текла и мириады других личностей – все бежали прочь. Мысленно я прокручивал эту сцену в таких подробностях, что уже и сам верил в реальность своего побега. Но каждый раз, когда мне следовало бы мчаться меж деревьев, сторонясь спящих тревожным сном солдат асцианской армии, я оказывался на полу знакомой палатки, рядом с телом, завернутым в мантию.Кто-то схватил меня за руки. Решив, что-это вернулись офицеры с плетками, я попытался осмотреться и встать, чтобы избежать удара. Но тут, словно картины, которые второпях демонстрирует нам хозяин захудалой галереи, в мое сознание вторглись сотни разрозненных воспоминаний: состязание в беге, высокие трубы органа, диаграмма с пометками в уголках, женщина в повозке.

– Ты в порядке? – спросил чей-то голос. – Что с тобой случилось? – Я почувствовал, как с моих губ капнула слюна, но слова застряли в горле.