22. БИТВА

Сначала они показались мне рассеянными цветными точками в дальнем конце широкой долины – далекие фигурки застрельщиков, которые беспорядочно перемещались, точно пузырьки, танцующие на поверхности в кружке с сидром. Мы скакали рысью сквозь искореженную рощу, чьи белые, лишенные листвы деревья напоминали живые кости, торчащие при сложном переломе. Наша колонна значительно разрослась, вероятно, включив в себя все остальные нерегулярные контарии. Мы попали под огонь противника, не слишком плотный, и так продолжалось около полустражи. Несколько человек получили ранения (один, ехавший рядом со мной, – довольно тяжелое), появились первые убитые. Раненые заботились о себе сами и помогали друг другу. Если нам и полагалась медицинская обслуга, она осталась слишком далеко позади, чтобы задумываться о ней.

Время от времени мы проезжали мимо трупов, разбросанных среди деревьев; обычно мертвецы валялись группами по два-три человека, но изредка встречались и одинокие тела. Я заметил одного солдата, который, умирая, умудрился зацепиться воротником куртки за осколок, торчащий из разбитого ствола дерева, и меня поразил весь ужас его положения – он умер, но не смог обрести покой. Потом я подумал, что такова участь многих тысяч деревьев, убитых, но не способных упасть.

Заметив противника, я практически тут же осознал и присутствие наших собственных войск, продвигавшихся с обеих сторон. Справа – кавалерия вперемежку с пехотой. Всадники были без шлемов и обнажены до пояса, лишь скатки из красно-синих одеял крест-накрест пересекали их бронзовые груди. Однако, подумал я, их верховые лошади лучше, чем у большинства из нас. На вооружении эти всадники имели копья немногим длиннее человеческого роста, и большинство держали их поперек седельных лук. У левого предплечья каждого висел маленький медный щит. Я не имел ни малейшего представления, из какой части Содружества прибыли эти воины, но почему-то – возможно, из-за длинных волос и обнаженных торсов – принял их за дикарей.

Если они и были дикарями, то пехота, которая двигалась вместе с ними, представляла собой еще более первобытных людей – сутулых, темнокожих и косматых. Я лишь несколько раз мельком видел их сквозь искореженные деревья, но успел заметить, что иногда они опускались на четвереньки. Изредка один из них хватался за стремя соседа, как, бывало, Делал я, когда шагал рядом с мерихипом Ионы, и всякий раз всадник ударял пехотинца по руке прикладом.

Дорога уходила через низину и поворачивала налево; там, дальше, а также по обе стороны от дороги продвигалось войско, гораздо более многочисленное, чем наша колонна, дикари-всадники и их спутники вместе взятые – батальоны пелтастов со сверкающими копьями и большими прозрачными щитами; хобилеры на гарцующих лошадях, с луками и стрелами в колчанах, перекинутых за спину; легковооруженные черкаджи, чьи боевые порядки уподоблялись морю плюмажей и знамен.

Я не мог ничего знать о храбрости всех этих странных воинов, которые неожиданно стали моими товарищами по оружию, но интуитивно решил, что они не храбрее меня и едва ли представляют собой серьезную защиту против тех движущихся точек в дальнем конце долины. Огонь, направленный против нас, усилился, ответный же, насколько я мог судить, отсутствовал вовсе.

Всего за несколько недель до описываемых событий (хотя мне-то казалось, что прошел по меньшей мере год) меня ужаснула бы сама мысль быть застреленным из такого рода оружия, каким пользовался Водалус в ту туманную ночь в нашем некрополе, с которой я начал свое повествование. По сравнению с молниями, ударявшими среди нас, тот простой луч казался детской игрушкой, подобной блестящим металлическим брускам, что вылетали из сдвоенного лука старейшины.

Я не знал, как было устроено приспособление, выпускавшее в нас эти молнии, не представлял даже, имеем ли мы дело с чистой энергией или с какими-то метательными снарядами; но, падая возле нас, они давали яркую вспышку, за которой следовало нечто вроде раската грома. И хотя их нельзя было видеть до падения, они свистели при полете, и по этому свисту, длившемуся лишь мгновение, я вскоре научился определять, куда они ударят и насколько мощным будет последующий взрыв. Если свист был ровным, напоминающим звучание дудки-камертона в руках у корифея, значит, ударит далеко от меня. Если же он быстро нарастал, как будто мужской голос превращался в женский, – значит, разорвется совсем рядом. И хотя только самый громкий звук предвещал опасность для меня, каждый пронзительный свист означал смерть одного, а чаще нескольких из нас.

Казалось полнейшим безумием скакать вперед. Нам надо было бы рассредоточиться, спешиться, чтобы найти укрытие среди деревьев. Если бы один из нас так и сделал, полагаю, все остальные последовали бы его примеру. При каждом новом ударе молнии я был готов подать этот пример. Но всякий раз, как если бы мой разум был заключен в некой тесной сфере, память о страхе, который я выдал чуть раньше, удерживала меня на месте. Пусть бегут остальные, тогда и я присоединюсь к ним, но первым – никогда.

Как и следовало ожидать, одна из молний ударила параллельно нашей колонне. Шестерых воинов разнесло на куски, будто бы в каждом из них находилось по маленькой бомбе. Голова первого взорвалась алыми сгустками, то же произошло с шеей и плечами второго, грудью третьего, животами четвертого и пятого, пахом шестого (или, возможно, с седлом и спиной его лошади). Потом молния вонзилась в землю, подняв гейзер из пыли и камней. Люди и животные рядом с теми, кто был уничтожен подобным образом, тоже упали замертво, сраженные взрывной волной, а также разлетевшимися при взрыве кусками доспехов и конечностями.

Труднее всего было сдерживать лошадь, заставлять ее идти рысью, а то и переходить на шаг. Раз уж я не мог убежать, мне хотелось ускорить ход событий, поскорее вступить в бой и умереть, если мне суждено было умереть. Это нападение дало мне возможность немного отвести душу. Я махнул рукой Дарье, чтобы она следовала за мной, проехал мимо небольшой группы уцелевших и умирающих и занял в колонне место, освобожденное погибшими воинами. Там уже находился Мезроп. Увидев меня, он усмехнулся.

– Верно мыслишь. Бьюсь об заклад, во второй раз сюда не скоро попадет.

Я не стал выводить его из заблуждения.

Однако до поры до времени его прогноз оправдывался, канониры противника перенесли огонь на дикарей справа, потрепав нас. Неуклюжие пехотинцы истошно завопили и затараторили при первых же выстрелах, а всадники, как мне показалось, обратились за спасением к магическим силам. Иногда их монотонное песнопение звучало столь явственно, что я начал разбирать отдельные слова, хотя они произносились на незнакомом мне языке. Один из всадников в буквальном смысле встал на седло, будто трюкач во время конных состязаний. Он поднял одну руку к солнцу, другую же простер по направлению к асцианам. Похоже, у каждого всадника имелось собственное заклинание, и, наблюдая за их редеющими под бомбардировкой порядками, я наглядно убеждался, каким образом эти примитивные создания проникаются верой в свои чары. Ведь выжившие неминуемо приписывали свое спасение чудотворной силе магии, а остальные уже не могли пожаловаться, что ворожба не оправдала их надежд.

Хотя наши кони продвигались преимущественно рысью, не мы первые столкнулись с противником. В низине черкаджи уже преодолели открытое пространство и обрушились на каре пеших воинов, будто огненная волна.

Я смутно опасался, что у противника есть оружие гораздо более мощное, чем у той контарии, – возможно, пистолеты и фузеи, какие были у зверолюдей, – и сотня бойцов, вооруженная подобным образом, без труда уничтожит любое количество кавалерии. Вскоре я убедился в обратном. Несколько рядов каре подались назад, и теперь я находился достаточно близко, чтобы слышать воинственные возгласы всадников, отдаленные, но тем не менее отчетливые, и видеть отдельных беглецов из числа вражеских пехотинцев. Некоторые на ходу отбрасывали свои огромные щиты, еще более крупные, чем зеркальные щиты пелтастов, но сверкавшие металлическим блеском. В качестве наступательного оружия они имели лишь скошенные на конце копья, не больше трех кубитов длиной, посылающие широкие ленты пламени, но пригодные только для ближнего боя.

За первым каре пехоты появилось второе, потом еще одно, и так дальше по всей долине.

Когда мы уже не сомневались, что нас отправят на помощь черкаджам, поступил приказ остановиться. Взглянув направо, я обнаружил, что дикари встали чуть позади и теперь отгоняли своих лохматых соседей на позицию в дальнем конце от нас.

– Мы в заграждении! Спокойно, ребята! – крикнул Гуазахт.

Я посмотрел на Дарью, она ответила мне таким же растерянным взглядом. Мезроп махнул рукой в направлении восточного края долины.

– Прикрываем фланг. Если никто не появится, мы сегодня неплохо проведем время.

– Но не те, кто уже погиб, – сказал я.

Бомбардировка, которая прежде сделалась менее интенсивной, теперь, казалось, и вовсе прекратилась. Нас окутала тишина, еще более пугающая, чем визг молний.

– Похоже на то. – Мезроп пожал плечами, тем самым напомнив, что мы потеряли лишь пару дюжин человек в отряде общей численностью в несколько сотен.

Черкаджи отошли назад, укрывшись за хобилерами, которые засыпали градом стрел передний край асциан, расставленных в шахматном порядке. Большинство стрел просто скользило по поверхности щитов, но некоторые из них все же вонзились в металл, и тот вспыхнул не менее ярким пламенем, окутался клубами белого дыма.

Когда шквал стрел несколько ослабел, квадраты асцианской «шахматной доски» снова двинулись вперед резкими толчками, точно бездушные механизмы. Черкаджи продолжали отступать и теперь оказались в тылу линии пелтастов, чуть впереди нас. Я вполне отчетливо видел их темнокожие лица. Отряд состоял в основном из мужчин – все бородатые, числом около двух тысяч. Но среди них я заметил примерно дюжину молодых женщин. Украшенные драгоценностями, они устроились в золоченых седлах под балдахином на спинах арсинойтеров, покрытых попонами.

Эти черноглазые смуглолицые женщины своими пышными фигурами и томными взглядами напомнили мне об Иоленте. Я указал на них Дарье и спросил, знает ли она об их вооружении. Сам-то я никакого оружия у них не заметил.

– Хотел бы заполучить одну из них, да? Или сразу парочку? Держу пари, они приглянулись тебе даже с такого расстояния, – засмеялась она.

Мезроп подмигнул мне и сказал:

– Я сам бы не отказался от двух красоток.

– Они будут драться, как альрауны, если кто-либо из вас рискнет подступиться к ним, – рассмеялась Дарья. – Эти Дочери Войны священны и неприкасаемы. Вы когда-нибудь видели вблизи животных, которые возят на себе этих женщин?

Я покачал головой.

– В атаке они невозмутимы, и ничто не может их остановить. Но ходят они всегда одинаково – прямиком на беспокоящий их объект, а потом еще чейна два не сворачивая. Затем останавливаются и возвращаются назад.

Тем временем я следил за происходящим. У арсинойтеров два больших рога – не столь широко расставленных, как у буйволов, но расходящихся под углом не шире, чем получается, если растопырить указательный и средний пальцы. Вскоре я убедился, что арсинойтеры наступают в точности так, как описывала Дарья, опустив рога вровень с землей. Черкаджи вновь сплотились и пошли в атаку, держа наперевес свои тонкие пики и размахивая раздвоенными мечами. Следом, намного отстав от этой стремительной волны, неуклюже затопали арсинойтеры с опущенными вниз черно-серыми головами и задранными хвостами. Полногрудые и смуглолицые девы поднялись на ноги под балдахинами, крепко сжимая в руках позолоченные шесты. Уже по тому, как они держались, можно было заключить, что их бедра полны, точно вымя дойных коров, и округлы, будто стволы деревьев.

Арсинойтеры провезли женщин сквозь водоворот сражения и доставили далеко (но не слишком) в глубь «шахматной доски». Асцианские пехотинцы стреляли в животных со всех сторон, карабкались по их серым бокам, стремились взобраться на низко опущенные головы, но те поднимали их на рога и швыряли в воздух. На помощь девам бросились черкаджи, шахматный порядок асциан смешался и, схлынув, освободил одну клетку.

Наблюдая за ходом боя, я понял, что мысленно сравниваю сражение с шахматной партией, и почувствовал, как кто-то еще, неведомо где, лелеет схожие мысли и бессознательно позволяет им кроить его собственный план.

– Как они хороши! – продолжала поддразнивать меня Дарья. – Их отбирают в двенадцатилетнем возрасте и откармливают медом и чистыми растительными маслами. Я слышала, их тела настолько изнежены, что они не могут спать на земле – остаются синяки. Поэтому за ними всюду возят мешки, набитые перьями. Если же перин нет, девушек укладывают спать в жидкую грязь, которая принимает форму их тел. Евнухи, ухаживающие за ними, добавляют в грязь нагретое на огне вино, чтобы Дочери Войны не замерзли.

– Надо спешиться, – сказал Мезроп. – Это сбережет силы животных.

Но я хотел наблюдать за сражением и поэтому не слез с коня, хотя вскоре из всего базеля только мы с Гуазахтом остались в седле.

Черкаджей вновь отбросили назад, и теперь они оказались под испепеляющим огнем невидимой артиллерии. Пелтасты падали на землю, прикрываясь сверху щитами. Из леса, с северной стороны долины, появились новые каре асцианской пехоты. Казалось, им не будет конца; у меня возникло чувство, что силы нашего противника неисчерпаемы.

Это ощущение усилилось, когда черкаджи пошли в атаку в третий раз. Одна из молний поразила арсинойтера, превратив животное и его прекрасную наездницу в сплошное кровавое месиво. Теперь пехотинцы начали целиться в этих женщин. Вот съежилась еще одна, а седло и балдахин вспыхнули и исчезли в облаке дыма. Каре пехоты двигались вперед по телам в ярких одеждах и трупам боевых лошадей.

По законам войны, победитель с каждым новым шагом что-либо теряет. Вот и теперь, захватив участок долины, противник обнажил фланг своего передового каре, и, к моему удивлению, нам приказали вернуться в седла, выстроиться в линию и развернуться для атаки. Сначала мы двигались рысью, потом легким галопом и наконец под рев медных труб ринулись вперед очертя голову.

Если черкаджи были вооружены легко, то мы – еще легче. И все же в нашем броске было что-то от магии, более могущественной, чем в песнопениях дружественных нам дикарей. Под нашим бешеным огнем отдаленные ряды противника валились, будто пшеничные колосья под косой. Я хлестал поводьями пегого, чтобы оторваться от настигавшего меня топота копыт. Тщетно. Мельком я увидел промчавшуюся мимо Дарью – огненно-рыжие волосы, развевающиеся по ветру, в одной руке контус, в другой – сабля, щеки белее, чем взмыленные бока ее лошади. Теперь я понял, откуда пошел обычай черкаджей, и, хотя при этой мысли Текла расхохоталась моими губами, погнал коня еще быстрее, лишь бы не дать Дарье умереть.

Боевые кони бегут иначе, чем обычные лошади, они летят над землей, как стрелы, выпущенные из лука. Через мгновение огонь асцианской пехоты в полулиге впереди встал прямо перед нами плотной стеной. Еще миг, и мы оказались в самой гуще асциан, а наши кони по колено утопали в их крови. Каре, поначалу представлявшееся несокрушимым каменным монолитом, превратилось в обезумевшую толпу коротко стриженных воинов с большими щитами. В пылу боя эти люди убивали всех без разбору и часто своих же товарищей.

Сражение – в лучшем случае большая глупость, но кое-что все же следует о нем знать. Прежде всего – численное соотношение сказывается лишь со временем. Непосредственный бой – это, как правило, схватка человека с одним или двумя противниками. В данном случае мы получили превосходство над врагом благодаря нашим боевым коням не только из-за их большого роста и веса, но и потому, что они отчаянно кусались и колотили передними ногами; и лишь вооруженный булавой Балдандерс, как ни один другой мужчина, мог бы посоперничать с мощью этих ударов.

Огонь разрезал надвое мой контус. Я выронил его, но продолжал драться мечом, рубил направо и налево и даже не заметил, что ранен выстрелом в ногу.

Думаю, я убил не меньше полудюжины асциан, прежде чем заметил, как они похожи друг на друга. Не то чтобы они все были на одно лицо (как в некоторых соединениях нашей армии, где воинов связывали узы, более тесные, чем братские), но всякое различие между ними казалось случайным и незначительным. Подобное сходство я уже отмечал в наших пленниках, когда мы отбивали стальную карету, но тогда оно не запечатлелось в моем сознании. Только теперь, в безумстве битвы, оно производило настоящее впечатление, поскольку казалось органичной частью этого безумства. Среди беснующихся фигур я видел и мужчин, и женщин. Женщины имели маленькие, но отвислые груди, ростом они были на голову ниже мужчин. Никаких других отличий я не заметил. Все как один с большими, дико блестящими глазами, стриженные чуть ли не наголо, с исхудалыми от голода лицами, разинутыми в яростном вопле ртами, торчащими наружу зубами.

Мы сражались с тем же успехом, что и черкаджи; каре было изрядно потрепано, но не уничтожено. Стоило нам дать своим коням секундную передышку, и асциане перестроились, выставив вперед легкие полированные щиты. Вдруг один копьеносец нарушил строй и ринулся в нашу сторону, размахивая на бегу своим оружием. Сначала я подумал, что это простая бравада; затем, когда он приблизился (нормальный человек бежит гораздо медленней, чем боевой конь), я решил, что он собирается сдаться в плен. И наконец, подбежав почти вплотную к нашим рядам, он открыл огонь, но сам был подстрелен одним из всадников. В предсмертных конвульсиях асцианин метнул в воздух сверкающее копье; я отчетливо помню, как оно мелькнуло на фоне темно-синего неба.

Ко мне подъехал Гуазахт.

– У тебя сильное кровотечение. Не свалишься с седла, когда мы снова пойдем в атаку?

Я чувствовал себя полным сил и сообщил ему об этом.

– И все-таки тебе надо перевязать рану на ноге.

Из глубокого пореза на опаленной плоти сочилась кровь. Дарья, у которой не было ни царапины, сделала мне перевязку.

Но ожидаемой атаки так и не произошло. Как снег на голову (по крайней мере, для меня) поступил приказ развернуться, и мы двинулись на северо-восток по открытой местности, поросшей жесткой шелестящей травой.

Дикари, казалось, исчезли. Вместо них на том фланге, к которому мы теперь повернулись лицом, возникли новые войска. Сперва я решил, что это всадники на кентаврах – существах, изображение которых я встречал в коричневой книге. Я видел головы и плечи всадников, возвышающиеся над человеческими головами скакунов. Причем и те и другие, похоже, были вооружены. При ближайшем рассмотрении картина оказалась вовсе не столь романтичная: просто очень маленькие люди, настоящие карлики, восседали на плечах своих долговязых собратьев.

Траектории движения наших отрядов были почти параллельны и все же медленно сходились. Карлики угрюмо поглядывали в нашу сторону. Высокие же вообще не обращали на нас внимания. Наконец, когда нашу колонну отделяло от них не больше двух чейнов, мы остановились и повернулись к ним лицом. С ужасом, не изведанным мною прежде, я понял, что эти странные всадники и их причудливые скакуны – асциане. Своим маневром мы должны были воспрепятствовать им ударить пелтастам во фланг. Теперь, если б они решили атаковать, им пришлось бы сперва прорвать наши боевые порядки. Однако их было около пяти тысяч, гораздо больше, чем мы могли бы сдержать.

Атаки, впрочем, не последовало. Мы остановились и сформировали плотную линию, стремя в стремя. Несмотря на явное численное превосходство, асциане нервно перемещались взад-вперед перед нашим строем, будто обдумывали, не лучше ли обойти нас справа или же слева. Тем не менее было очевидно, что, даже отправившись в обход, им все-таки не избежать соприкосновения с нами (хотя бы отдельным отрядом), поскольку в противном случае оголялись их тылы. Мы же, словно надеясь оттянуть сражение, не спешили открывать огонь.

Тут мы увидели повторение действий того одинокого копьеносца, который раньше оставил каре и бросился к нам. Один из долговязых ринулся в нашу сторону. В одной руке он держал тонкую палку, скорее даже прут, а в другой – меч, из тех, что зовутся шотелями, – с очень длинным обоюдоострым клинком, конец которого изогнут полумесяцем. Приблизившись, он замедлил бег, и я обратил внимание на его несфокусированный взгляд – он был слеп! Карлик, сидевший на его плечах, держал в руках короткий изогнутый лук со стрелой на тугой тетиве.

Когда эта пара оказалась в получейне от нас, Эрблон откомандировал двух человек отогнать их. Но не успели те подъехать поближе, как слепой стремглав бросился к нашему строю, не уступая в скорости боевому коню, но до жути бесшумно. Десяток солдат выстрелил, но тут я убедился, как нелегко поразить столь быстро передвигающуюся цель. Вылетела стрела, вспыхнувшая оранжевым пламенем. Один из наших попытался парировать удар слепого, нанесенный прутом, но следом обрушился шотель, и его изогнутое лезвие раскроило бедняге череп.

Затем уже группа из трех слепцов с тремя всадниками отделилась от вражеской массы. Прежде чем они приблизились, появилось еще пять или шесть таких групп. В дальнем конце шеренги наш гиппарх поднял руку; Гуазахт дал нам знак начинать движение вперед, Эрблон протрубил к атаке, и этот ревущий сигнал эхом разнесся во все стороны, будто разом зазвонили несколько зычных колоколов.

Лишь теперь я убедился в том, что в принципе и так не требовало доказательств: столкновение отрядов, состоящих исключительно из кавалерии, быстро оборачивается банальной свалкой. Так получилось и на этот раз. Мы налетели на них и, хотя потеряли при этом двадцать или тридцать человек, сумели-таки прорваться сквозь их ряды. Потом сразу же развернулись и снова вступили в бой, чтобы помешать их фланговой атаке на пелтастов, да и самим не слишком отрываться от основных сил нашей армии. Асциане, разумеется, тоже развернулись нам навстречу, и очень скоро боевой порядок обеих сторон был нарушен, а о единой тактике ведения боя и речи не шло, поскольку каждый воин сражался по своему усмотрению.

Лично я избегал сшибаться лоб в лоб с готовыми к выстрелу карликами и старался нападать на тех, кто поворачивался ко мне спиной или боком. Эта тактика вполне оправдывала себя там, где удавалось ее применить, но вскоре я обнаружил, что, хотя карлики казались почти беспомощными, если под ними убивали слепых, сами долговязые скакуны, лишившись всадника, приходили в неистовство, с бешеной энергией бросались на любого, кто оказывался на их пути, и, следовательно, становились еще более опасны.

Очень скоро стрелы карликов и наши конти породили в траве множество очагов огня. Удушливый дым внес свою лепту в общую неразбериху. Чуть раньше я потерял из виду не только Дарью и Гуазахта, но и вообще всех, с кем был знаком. Сквозь едкую серую пелену я разглядел лишь фигуру человека на вздыбленном коне, отбивавшегося от четырех наседавших на него асциан. Я бросился к нему на помощь, и, хоть один карлик повернул своего слепого скакуна и успел выпустить стрелу, просвистевшую у самого моего уха, я наскочил на них и услышал, как треснули кости слепца под копытами пегого. Из тлеющей травы позади другой пары асциан поднялась волосатая фигура и срубила их наповал, как батрак рубит дерево – три-четыре удара топором в одну и ту же точку, и слепец рухнул на землю.

Всадник, к которому я поспешил на выручку, не принадлежал к нашему отряду, но был одним из тех дикарей, что занимали прежде позицию справа от нас. Он был ранен, и, увидев кровь, я вспомнил о своем ранении. Моя нога не сгибалась, силы были почти на исходе. Я бы повернул на юг и отправился в расположение наших войск, если б только знал, в какую сторону двигаться. Тогда я отпустил поводья и подстегнул пегого, поскольку слышал, что лошади имеют обыкновение сами возвращаться к тому месту, где в последний раз отдыхали и пили воду. Мой конь пустился легким галопом, постепенно прибавляя ходу. Один раз он прыгнул так резко, что я чуть не вывалился из седла. Бросив взгляд на землю, я мельком заметил труп животного, а рядом – мертвого Эрблона. На горящем дерне валялись медная труба и черно-зеленое знамя. Я бы повернул назад, чтобы подобрать их, но, когда мне удалось придержать пегого, я уже не мог найти то место. Справа сквозь дым показался развернувшийся строй всадников, их очертания были неясны и почти бесформенны. Далеко за ними маячила огнеметная машина, напоминавшая шагающую боевую башню.

На мгновение все вдруг исчезло из поля зрения, а в следующий миг они хлынули на меня, будто стремительный поток. Не могу сказать, кто были эти всадники и на каких животных они восседали; нет, дело не в моей памяти (ведь я ничего не забываю) – просто я видел их очень смутно. О сопротивлении не могло быть и речи, лишь бы остаться в живых. Я отразил удар какого-то изогнутого оружия – не меча и не топора; мой конь встал на дыбы, и я заметил, что у него из груди, точно огненный рог, торчит вражеская стрела. Один из всадников налетел на нас, и мы провалились во тьму.