51. УРС НОВОГО СОЛНЦА

Весь остаток того дня я провел в темноте, проклиная свою глупость. Конечно, Белый Фонтан появится в ночном небе – каждое слово иеродулов недвусмысленно намекало на это; но я не догадался, пока они не ушли.

Сотни раз воскрешал я в памяти ту дождливую ночь, когда я спустился с крыши этого самого здания, чтобы помочь Хильдегрину. Как близко я подошел к Апу-Пунхау, прежде чем слился с ним? Пять кубитов? Три эля? Я не мог вспомнить точно. Но в том, что Фамулимус предупреждала меня не пытаться уничтожить тело, не было ничего странного; стоит мне подойти к нему на расстояние удара, и мы сольемся – а он, чьи корни в этой вселенной глубже моих, поглотит меня, как поглочу его я в невообразимо далеком будущем, когда явлюсь сюда с Иолентой и Доркас.

Однако если уж копаться в тайнах, – чего я вовсе не желал делать, – то загадок было предостаточно. Белый Фонтан уже светил, это ясно, потому что без него я не попал бы в столь древнее место и не смог бы исцелять больных. Почему же тогда я не мог проникнуть в Коридоры Времени, как проник в них с Горы Тифон? Два объяснения казались мне равновероятными.

Первое – что на Горе Тифон все мое существо было пронизано страхом. Сильнее всего мы становимся в роковые мгновения, а солдаты Тифона шли за мной с очевидным намерением убить. Но сейчас мне угрожала не менее серьезная опасность: в любой момент Апу-Пунхау мог подняться и подойти ко мне.

Второе – что та сила, которую я получал от Белого Фонтана, подобно свету поглощалась расстоянием. В эпоху Тифона он находился ближе к Урсу, чем во времена Апу-Пунхау; но если эта сила действительно зависела от расстояния, тогда один день вряд ли сыграл бы существенную роль, а я мог рассчитывать максимум на день, по прошествии которого оказался бы в опасном соседстве очнувшегося двойника. Нет уж, мне надо бежать как можно скорее и переждать где-нибудь в другом месте.

Это был самый длинный день в моей жизни. Если бы я просто ожидал наступления ночи, я мог бы, порывшись в памяти, воскресить чудесный вечер, когда я шел по Бечевнику, сказки, рассказанные в лазарете Пелерин, или же те короткие каникулы, которые мы с Валерией провели однажды у моря. Но сейчас у меня не хватало на это духа; и как только я переставал следить за собой, в голове помимо воли всплывало все самое страшное. Я снова был пленником Водалуса и томился в зиккурате посреди джунглей, терпел целый год общество асциан, убегал от белых волков во Второй Обители и переживал тысячи подобных кошмаров, пока наконец мне не стало казаться, что какой-то демон требует, чтобы я отказался от своего жалкого существования ради Апу-Пунхау, и что этот демон – я сам.

Звуки каменного города постепенно затихли. Свет, падавший раньше через ближайшую ко мне стену, теперь проникал сквозь стену за алтарем, где лежал Апу-Пунхау, прорезая полумрак лезвиями кованого золота, пронзавшими все щели.

Наконец этот свет погас, и я поднялся, разминая затекшие члены, и стал нащупывать слабину в стене.

Стена была сложена из гигантских камней, меж которыми строители огромными деревянными палицами загнали камни поменьше. Даже маленькие камешки были пригнаны так плотно, что я перепробовал с полсотни, прежде чем нашел подходящий; а я знал, что для того, чтобы проделать отверстие, в которое я смог бы протиснуться, мне придется вынуть один из больших камней.

Этот маленький камешек занял у меня по меньшей мере стражу кропотливой работы. Яшмовым ножом я отскреб всю землю вокруг него, потом сломал еще три ножа, пытаясь выковырнуть камешек из стены. В какой-то момент я махнул на все рукой и вскарабкался точно паук на стену, надеясь, что на крыше найдется более легкий путь к свободе, ведь удалось же мне найти лазейку в соломенной кровле при бегстве из зала магов? Сводчатый потолок оказался столь же прочным, как стены; я свалился на пол и, в кровь царапая пальцы, продолжил корпеть над упрямым камнем.

И вот, когда я уже решил, что камешек ни за что не сдвинется с места, он вдруг выскользнул и со стуком упал на пол. На пять долгих вздохов я замер, опасаясь, что Апу-Пунхау проснется. Насколько я мог судить, он даже не пошевелился.

Но зашевелилось нечто другое. Огромная глыба надо мной чуть заметно накренилась влево. Сухая земля захрустела, нарушив тишину столь же бесцеремонно, как ломающийся лед на застывшей зимней реке, и посыпалась с шорохом на меня.

Я шагнул назад. Раздался звук, похожий на скрип жернова, и снова просыпался дождь сухой земли. Я отскочил, и большой камень с грохотом обрушился вниз, оставив вместо себя неровный черный круг, полный звезд.

Взглянув на одну из них, я узнал себя – мельчайшую искорку света, почти теряющуюся в опаловой дымке десяти тысяч других.

Разумеется, мне следовало бы подождать – дюжина соседних больших камней вполне могла последовать за первым, – но я не стал. Один прыжок вознес меня на рухнувший камень, другой – в отверстие, образовавшееся в стене, третий вывел на улицу. Шум, конечно, разбудил людей; я слышал их недовольные голоса, сквозь дверные проемы видел слабые красные отблески очагов. Пока женщины раздували потухшие угли, их мужья хватались за копья и утыканные зубьями дубинки.

Мне не было до этого дела. Совсем рядом тянулись Коридоры Времени, под нависшим небом Времени волновались луга, перешептываясь с ручьями, что струятся из самой высокой вселенной в самую низшую.

Яркокрылая маленькая Цадкиэль порхала возле одного из них. Вдоль другого бежал зеленый человек. Мне приглянулся тот, что на отшибе, такой же одинокий, как и я. За мной, по редкостной прямой, Апу-Пунхау, Глава Дня, вышел из собственного дома и присел на корточки над вареным маисом и жареным мясом, которое оставили ему его люди. Мне тоже хотелось есть, но я помахал ему рукой и больше никогда не видел его.

В мир, прозванный Ушас, я вернулся на песчаный берег – тот берег, который я оставил, нырнув в море в поисках Ютурны – как можно ближе к тому самому месту и во времени, и в пространстве.

По влажному песку кубитах в пятидесяти от меня шагал человек с деревянным подносом, а на нем – горка дымящейся рыбы. Я двинулся следом, и шагов через двадцать мы вышли к беседке, мокрой от морских брызг, но убранной полевыми цветами. Здесь он поставил на песок свой поднос, попятился и встал на колени.

Подойдя, я спросил его на языке Содружества, кто будет есть эту рыбу.

Он посмотрел на меня, и я заметил, что он удивлен появлению незнакомца.

– Спящий, – ответил он. – Тот, кто спит здесь и голоден.

– Кто такой этот Спящий? – спросил я.

– Одинокий бог. Здесь чувствуешь его присутствие, он всегда спит и всегда голоден. Я приношу ему рыбу, чтобы он видел, что мы его друзья, и не пожрал нас, когда проснется.

– А сейчас ты чувствуешь его? – поинтересовался я.

Человек покачал головой:

– Нет. Но иногда так сильно, что мы даже видим, как он лежит здесь в лунном свете, только он исчезает, когда мы подходим. А сегодня я совсем его не чувствовал.

– Неужели?

– Сейчас чувствую, – сказал он. – С тех пор, как ты пришел.

Я сел на песок и взял большой кусок рыбы, жестом предложив человеку присоединиться. Рыба обжигала мне пальцы, и я понял, что она недавно с огня. Человек присел рядом, но не притрагивался к еде, пока я не пригласил его вторично.

– Ты все время здесь?

Человек кивнул:

– У каждого бога кто-то есть, у бога – мужчина, у богини – женщина.

– Жрец или жрица.

Он снова кивнул.

– Нет Бога, кроме Предвечного, а все остальные – его создания. – Меня так и подмывало добавить «даже Цадкиэль», но я прикусил язык.

– Да, – согласился он и отвернулся, решив, должно быть, что обидел меня, и не смея встретиться со мною взглядом. – Так у богов, ясное дело. А для таких простых существ, как люди, есть, наверное, и младшие боги. И бедные, убогие людишки очень чтут этих младших богов. Мы все делаем, чтобы понравиться им.

Я улыбнулся, чтобы показать, что не сержусь.

– И как же эти младшие боги помогают людям?

– Есть божественная четверка… – По его распевной речи я понял, что он повторял эти слова неоднократно, наверняка когда учил им детей. – Первый в ней и величайший – Спящий. Это бог. Он вечно голоден. Однажды он пожрал всю землю и может сделать это снова, если его не кормить. Спящий утонул, но он не может умереть – потому-то он и спит здесь, на берегу моря. Рыба принадлежит Спящему – перед тем как ловить рыбу, надо спросить у него позволения. Серебряную рыбу я ловлю для него. Бури – его гнев, штиль – его милость.

Я стал Оаннесом этих людей!

– Другой бог – Одило. Его владения – на дне моря. Он любит ученость и хорошие манеры. Одило научил мужчин речи, а женщин – письму. Он – судья богов и людей, но не наказывает того; кто не согрешил трижды. Когда-то он носил чашу Предвечного. Красное вино принадлежит ему. Вино приносит его человек.

С небольшим опозданием я вспомнил, кем все-таки был Одило. Я понял, что Обитель Абсолюта и наш двор стали обрамлением туманного образа Предвечного как Автарха. Оглядываясь назад, я видел, что это было неизбежно.

– Есть и богини. Пега – богиня дня. Все, что под солнцем, – ее. Пега любит чистоту. Она научила женщин разводить огонь, печь и ткать. Она сопереживает им в родах и навещает всех в момент смерти. Она – утешительница. Черный хлеб – вот подношение, что ее женщина приносит ей.

Я одобрительно кивнул.

– Таис – ночная богиня. Все, что под луной, – ее. Ей по сердцу слова любви и объятия влюбленных. Все пары должны испрашивать ее разрешения, вместе обращаясь к ней во тьме. Если они не сделают этого, Таис зажжет огонь в третьем сердце и вложит в руку острый нож. Она в огне приходит к детям, и так они узнают, что детство миновало. Она – соблазнительница. Золотой мед – вот подношение, что ее женщина приносит ей.

– Выходит, у вас два добрых бога и два злых, и злые боги – Таис и Спящий, – подытожил я.

– О, нет, нет! Все боги очень хорошие, особенно Спящий! Если бы не Спящий, столько народу умерло бы с голоду! Спящий очень, очень великий бог. А если не приходит Таис, ее место занимает демон.

– Значит, демоны у вас тоже есть?

– Демоны есть у всех.

– Вот это верно, – сказал я.

Поднос почти опустел, и я уже вполне наелся. Жрец – мой жрец, как я вынужден написать, – взял лишь один маленький кусочек. Я поднялся, сгреб оставшуюся рыбу и швырнул ее в море, не представляя, что еще с ней делать.

– Это для Ютурны, – объяснил я. – Ваш народ знает Ютурну?

Человек вскочил на ноги, как только я встал.

– Нет… – Он запнулся, и я понял, что лишь страх помешал ему вслух произнести то имя, которым он недавно называл меня.

– Значит, наверно, для вас она – демон. Почти всю свою жизнь я тоже считал ее демоном; быть может, и я, и вы не сильно ошибались.

Человек поклонился, и хотя он был выше ростом и ничуть не толст, я увидел в его поклоне Одило так ясно, как если бы он сам вдруг встал передо мной.

– А теперь отведи меня к Одило, – велел я. – К другому богу.

Мы пошли по берегу моря в ту сторону, откуда он явился. Холмы, которые в последний раз были голыми, сейчас поросли мягкой зеленой травой. Еще здесь цвели цветы и поднимались молодые деревца.

Я попытался определить время своего отсутствия и сосчитать годы, которые провел среди автохтонов в их каменном городе; и хотя я не мог быть уверен ни в одной из полученных цифр, мне казалось, что они приблизительно равны. Тогда я подивился, вспомнив зеленого человека и то, как он в самый нужный момент пришел мне на помощь в джунглях севера. Мы оба ходили по Коридорам Времени, но он был мастером, а я – всего лишь учеником.

Я спросил своего жреца, когда Спящий пожрал землю.

Кожа его имела густой загар, но я все же подметил, как кровь отхлынула от его лица.

– Давным-давно, – сказал он. – Раньше, чем на Ушас явились люди.

– Откуда же люди знают об этом?

– Бог Одило научил нас. Ты сердишься?

Так, значит, Одило подслушал мой разговор с Эатой. А я-то думал, что он спит.

– Нет, – сказал я. – Просто хочу услышать, что именно вы знаете об этом. Ты сам пришел на Ушас?

Он покачал головой:

– Отец моего отца и мать моей матери. Они упали с неба, просыпались, как семена из рук Бога всех богов.

– Не ведая ни огня, ни иных благ, – промолвил я и вспомнил молодого офицера, который доложил, что иеродулы высадили в садах Обители Абсолюта мужчину и женщину. Теперь нетрудно было догадаться, кем были предки моего жреца – моряки, поверженные моими воспоминаниями, заплатили за поражение своим прошлым, точно так же, как я утратил бы будущее своих потомков, если бы мое прошлое потерпело поражение.

До деревни было рукой подать. Несколько ненадежных с виду лодочек ютилось у кромки воды – нераскрашенные, сколоченные большей частью из серого плавника. На берегу, всего в эле с небольшим от приливной полосы, стояли квадратом хижины – четыре безупречно ровные линии. Сей квадрат, вне всяких сомнений, был делом рук Одило; он воплощал свойственную старшим слугам любовь к порядку ради порядка. Тогда мне пришло в голову, что и утлые лодочки, вероятно, являлись плодом его вдохновения; ведь это он, в конце концов, соорудил наш плот.

Две женщины и стайка ребятишек появились из этого квадрата, чтобы поглазеть на нас; мужчина с колотушкой, забивавший щели лодки травой, оторвался от своего занятия. Мой жрец, отстававший от меня на полшага, кивнул в мою сторону и сделал быстрый жест, смысл которого я не уловил. Поселяне опустились на колени.

Поддавшись ощущению театральности, я поднял руки, простер ладони и благословил их, велев быть добрыми друг к другу и, по возможности, счастливыми. Это, в сущности, единственное благословение, посильное для нас, мелких божков; зато Предвечный, разумеется, способен на гораздо большее.

В каких-то десять шагов мы миновали деревню, хотя отошли не так далеко, чтобы не слышать, как лодочник снова принялся за работу, а дети вернулись к шумной игре. Я спросил, далека ли до места, где живет Одило.

– Здесь рядом, – сказал мой жрец и указал рукой.

Мы двинулись теперь в глубь берега и поднялись на невысокий, поросший травой холм. С вершины этого холма виднелся следующий, а на нем – три стоящие рядом беседки, украшенные, как та, что была моей, венками из люпинов, пурпурного вербейника и белой луговой руты.

– Ну вот, – сказал мне мой жрец. – Там спят остальные боги.