ИСТОРИЯ ПОЭТА
Примечание: рассказ написан при поэтической поддержке Майка Зиновкина.
«Мы в город Изумрудный
Идем дорогой трудной…»
Шум погони становится всё отчетливей.
«Идем дорогой трудной,
Дорогой непрямой…»
Уже слышны человеческие голоса и резкий, до звона в ушах, собачий лай.
«Заветных три желания
Исполнит мудрый Гудвин…»
Я слышу, как ругаются и сквернословят мои преследователи. Им страшно, очень страшно — так глубоко в запретные тоннели они никогда не забирались.
«И Элли возвратится
с Тотошкою домой».
Однако охотничьи псы уже встали на след жертвы, запах свежей крови кружит и туманит голову — как мне это знакомо — законная добыча совсем рядом, «глупо упускать её».
Азарт… Какое могучее и коварное чувство — сильнее страха, сильнее инстинктов. Оно способно подчинить собственного хозяина, превратить в раба. Когда-то азарт привел меня на край пропасти и… я не удержался… рухнул прямиком в преисподнюю… Скольких жертв и лишений стоило возвращение обратно — в мир охотников и гончих псов… лучше не вспоминать. Но до свободы еще 540 нелегких шагов. Сегодня, надеюсь, мне удастся сделать хотя бы несколько… Когда твоя душа в залоге — все пути превращаются в тернистые заросли, сдирающие кожу и мясо с незадачливых и очень опрометчивых путников.
Моих преследователей пока не видно, можно различить три или четыре голоса, да лай собак. Средненький улов, да и шавки не в счет. Наконец вижу огни — факелы и пару фонариков — всего пять светящихся вдалеке точек… Черт бы побрал эти жалкие пятерки, в прошлый раз меня преследовали двадцать отборных вояк, вот это была потеха…
Погоня подходит к концу, осталось преодолеть небольшой, резко уходящий вниз тоннель и всё — мы у цели. Как банально и просто… разочаровывающе. Ни кипящего адреналина, ни страха смерти, ничего. Сегодняшняя охота вышла скучной, ничем не запоминающейся. Надоело…
Достаю из заплечной сумки противогаз — последний штрих в нашем недолгом «совместном» путешествии. Вот теперь точно всё — вы проиграли, мои неведомые друзья-«охотнички». Жду, когда они подойдут поближе, а собаки наконец почуют моё присутствие. Разворачиваюсь, подставляя преследователям защищенную бронежилетом спину, и со всех ног несусь к нужному тоннелю. Надеюсь, вы не перепутаете проходы, как умудрились ваши не слишком умные и наблюдательные предшественники.
Сзади раздается автоматная очередь. Да, нервы у вас слабоваты, зачем же разбазаривать столь дефицитные патроны…
Выстрелы немного подзадоривают меня, не хочется словить шальную пулю в затылок. Знакомый до миллиметра проход — как всегда темный и мрачный, однако мне открыта его торжественная величавость — ему нравится встречать разгоряченных запахом крови охотников — уверенных, ощущающих собственное непогрешимое превосходство. И провожать их — уже обреченных жертв, не ведающих о скорой участи. Всего лишь тридцать метров — коротких, ничем не примечательных… И в легкие проникнет незаметный газ. Он не смертельный, совсем нет — никто ничего не почувствует. Только через несколько шагов ноги откажут, а руки обвиснут безвольными плетьми…
Собаки проявляют неожиданную прыть и посреди тоннеля почти настигают меня — слышу их тяжелое, смрадное дыхание прямо за своей спиной. Тупые псины всего лишь расходный материал, целиком идущий в отходы — без жалости разряжаю в них свой ТТ. Драгоценные секунды потеряны, в проходе появляются первые всполохи от факелов. Как же вы спешите, мои алчные любители круглых сумм… Вам абсолютно неинтересно, за что на моем фотопортрете, щедро развешанном по всем закоулкам метро, начертана огромная цифра в тысячу патронов. Вам наплевать, что совершил «опасный преступник», разыскиваемый по всему подземному миру. В ваших глазах застыла только огромная россыпь обещанных в награду боеприпасов. Жадность… хорошая приманка, почти безотказная.
Жаль, вы не видели, кто расклеивал бесчисленные объявления — мне бы очень хотелось посмеяться над вашими растянувшимися от удивления физиономиями… Обидно, что «работать» приходится с лицами, лишенными всякого выражения…
В несколько прыжков преодолеваю коварный проход и с облегчением срываю надоевший противогаз. Остались секунды ожидания — любимые моменты предвосхищения, которые слаще самого удовольствия.
Как они — охотники — шумят, как громко и глубоко дышат… 10 метров — первый вдох, кислород вперемешку с безымянным парализующим газом щедро насыщает легкие. Выдох — однако неотвратимый процесс уже запущен, кровь насыщается новыми, агрессивными элементами, устремленными прямо в мозг. 20 метров. Слабое, практически незаметное покалывание в глазах. 25 — резкие, неприятные спазмы в мышцах. 27 — дыхание сбивается. 28 — скачет давление и молниеносно устремляется к нулю. 28–29 метров — шаги по инерции, на деревянных, непослушных ногах. 30 — финиш. Пять человеческих тел почти одновременно падают к моим ногам. А где последняя псина, черт бы её побрал? Она оказалась малахольной настолько, что скопытилась в тоннеле! Придется опять надевать осточертевший противогаз — вытаскивать тушку тупой скотины. Но это чуть позже. Первым делом перестрахуюсь — нужно вколоть новоприбывшим адреналин, слабенькие, больные сердца не всегда выдерживают тридцатиметровое «газовое» путешествие, а трупы мне здесь ни к чему.
Вот так — я отлично набил руку — практически готовый реаниматолог. Короткий смешок бесцеремонно нарушает таинство окружающей тишины. Ничего, мне-то здесь как раз нечего бояться. Опять смеюсь — уже в полный голос. Да, охота была так себе, но настроение улучшилось. Еще бы не эта поганая собака в проходе…
Господи, они уже болонок с собой тащат… совсем отмороженный народ пошел, «баунти хантеры» хреновы.
Передо мной — на полу — в ряд разложено четверо мужчин и одна женщина, (вроде ничего такая, миленькая). Ага, и крошечный, мохнатый «зверюг» — про тебя чуть не забыл.
Время знакомства и селекции. Джентльмен и под землей остается джентльменом, по очереди жму четыре безвольных руки и галантно, с достоинством целую изящные дамские пальчики.
— Разрешите представиться — Майк Зиновкин к вашим услугам. — Не вижу радости и восхищения! Неужели имя поэта, гремевшего на всё метро — от Тверской «до самых до окраин» — предано забвению?! Неужели никто больше не вспоминает ни «Лучевую болезнь», ни «Два билета в СВ», ни — боже мой — «Миграцию ёжиков»?!
«С неостановимостью цунами,
Видимо куда-то далеко,
Ёжики бежали табунами
Целеустремлённо и легко…»
— Какой кошмар, какая духовная деградация! Зиновкин забыт… Увы мне! Стоило на несколько лет покинуть родные пределы, как полноводная река людской памяти обмелела, не оставив после себя и следа.
— Однако, милые мои, вам необычайно повезло! У меня не столь часто бывают благодарные слушатели, а поскольку у нас с вами ещё есть немного времени, я прочту вам кое-что из свежего:
выжги меня по дереву золотом сигарет,
евровосточным кружевом искренних неутрат.
всё городское стерео заполонил рассвет —
в праздник борьбы с оружием хлопотно умирать.
весями да пригорками шляется суховей,
свиньи валяют кесаря в бисере и грязи.
дай мне руками зоркими распределить портвейн,
чтоб наше утро весело вымолчал муэдзин.
взвившись кровавым сполохом над пасторалью фар,
девятикрылым ангелом боль мою глубже спрячь.
в пороховницах пороху — лишь на один удар:
дружит давно со штангами русскоязычный мяч.
значит, опять не выстоять — выкусить удила,
выпросить у Анубиса пару часов без сна.
смотрят слепые пристально в зрячие зеркала.
что им такое чудится? — дай тебе чёрт не знать.
смело ныряя в Яузу с вечно живой водой,
даже случайно верю я: сбудутся все мечты.
кто-то нажмёт на паузу, стиснув мою ладонь.
выжги меня по дереву — пусть это будешь ты.
Таланта мне не занимать. А вынужденное одиночество лишь помогает оттачивать фразы и уверенно продевать нить стиха в тысячи игольных ушек рифм и созвучий.
— Каково, а? Чувствуется сила слова? Спасибо, друзья, спасибо. Чудная овация — чудная, жаль беззвучная.
Эх, прошлое, да ушедшее, пеплом запорошенное…
— Впрочем, что это я? Всё, любезные господа и дама с собачкой, на этом объявляю наш поэтический вечер закрытым. А теперь все за работу!
Неспешным шагом прохожусь вдоль «горизонтального» строя притихших, недвижимых людей. На их расслабленных лицах написано полное равнодушие и отсутствие всяческих эмоций. Побочный эффект газа, ничего не поделаешь — лицевые мышцы, как и всё тело, в плену паралича. Зато глаза, глаза всё искупают — живые, подвижные, полные ужаса и немой мольбы. Обожаю…
— Товарищи, благодарю вас за явку на сборный пункт первой добровольческой, освободительной армии! Звучит, да? Поздравляю вас, мои верные, преданные солдаты! Перед зачислением в сакральные ряды, остается чистая формальность — медкомиссия. По её результатам кто-то получит очень красивую и прочную цементную форму… О, друзья, не будем забегать вперед, портить сюрпризы дядюшки Айка (это мой творческий псевдоним — тяжело всё-таки работать с неподготовленной аудиторией). Менее удачливые призывники — пойдут на полевую кухню, извините — провиантом. Таковы суровые законы военного времени, тут ничего не попишешь.
— Начнем с Вас, добрый молодец, — приближаюсь к довольно субтильному, ботаникообразному очкарику, — тут у нас готовый суповой набор, кожа, кости, хрящи, соединительные ткани и, похоже, вместо жалких кусочков редкого мяса — голимая соя… Такой суррогат даже на кухню не отправишь, проклянут ведь потом голодные солдатушки… По всему, быть Вам пушечным соевым мясом, определяю Вас в штрафбат.
В глазах дрыща появляется странное выражение — облегчение и одновременно испуг. Люди боятся неизвестности… Лежит, обездвиженный, беззащитный — и все равно продолжает надеяться — избежать того, чего не ведает; выгадать долю да послаще. Радости демократического выбора между расстрелом и повешаньем…
Коротко ругаюсь про себя на сомнительную кондицию новоиспеченного воина и перехожу к следующему экземпляру.
Жилистый мужичок чуть переступивший границы среднего возраста. Ранние, но уже резко очерченные морщины на серой, давно выцветшей коже; виски, обильно украшенные сединой, и глубоко посаженные, «татуированные» красными прожилками глаза. Они — самое важное, в них ответ на все вопросы. Можно обладать мускулатурой древнегреческого демиурга, но пожелтевшие белки вокруг мутноватых зрачков выдадут тебя… и отбракуют.
Так и есть. Я чертыхаюсь про себя, второй кандидат выбывает. С трудом сдерживаю рвущуюся наружу досаду и раздражение. «Черт, черт, черт!!!».
— А вы, любезный, получаете «белый билет», тщательней надо было заботиться о здоровье, тщательнее… теперь светит только стремительная «карьера» на кухне.
О, как забегали твои зенки, так ведь и из орбит вылететь могут. Извини, служивый, твоя печень не переживет даже крохотной порции «многолетника»… А трупаки мне без надобности.
Оставшиеся двое «преследователей» мужеского пола также не поражают моего богатого воображения — обычные штрафбатники, хилые да кургузые. Ну, спасибо и на этом, всё лучше, чем с желтоглазым «мясом» вышло.
Последней в сегодняшней развлекательной программе значится миловидная особа с короткими, но на удивление здоровыми, хорошо пережившими ударные доли радиации волосами. Карие очи, блестящие, непокорные, а главное — белки «правильного» цвета. Отлично! Вот и редкая удача!
— А тут у нас готовый офицер! Замечательно, милая моя, просто замечательно! С Вашего позволения, посмотрим зубки будущего командира, — мне нет никакого дела до стоматологических неурядиц пленницы — зубы ей больше не понадобятся, однако легкий, пьянящий кураж, как часто случается, призывает немного пошалить.
Н-да… а в «орале» гигиена даже не ночевала… Брезгливо морщусь, «мечта дантиста»… Неопрятность, запущенность и вечная болезненность подземных жителей… Бомж на бомже, свиньи на марше. Поднявшееся было настроение сходит на нет. Что случилось с человеком всего за десяток пусть и тяжелых, но все же мимолетных годин? Тысячи лет величия цивилизации перечеркнуты, подвергнуты сомнению. Красота — и вонючий рот, утыканные пеньками гнилых зубов вгоняют незащищенное сердце поэта в глубокую депрессию. Какой жестокий диссонанс, извращенный каприз затейницы судьбы!
Пора заканчивать затянувшийся балаган. Отбракованного в «провиант» мужичка с нетерпением ждет дальний штрек, обрывающийся почти отвесным склоном. Удачной дороги, мой нездоровый друг. Кто знает, что ждет тебя там… до моего слуха доносятся только утробные, малоаппетитные звуки вечноголодного гигантского пищевода. Как весело клокочет желудочный сок… Впрочем, сам я там не был, воочию ничего не видел, а одним ушам веры нет. Будем надеяться, что на самом дне мира тебя ждут развратные гурии, обожающие желтоглазых «героев».
Герой мясным мешком летит вниз, короткий всплеск и торжествующий гортанный вопль нечеловеческого горла… Не очень-то похоже на гурию. Ладно, веселитесь… Когда-нибудь, очень-очень нескоро, вместо свежего, парного мяса, неизвестный «зверек» из «прекрасного глубока» получит от меня в подарок связку гранат с выдернутой чекой…
Для остальных «везунчиков» наступает время приобщения к вечности. Нет, больше никаких стихов, ямбы и хореи не способны тронуть черствые сердца… Вас ждут всего лишь молотые листья «многолетника», вымоченные в особом — жутко тайном — отваре. Каждый хоть раз грезил о вечной молодости — так я воплощу ваши мечты. Мне не жалко.
Ни один из моих подопечных не возражает против терпкой настойки… то ли действительно упиваются возможностью вечной жизни, то ли паралич немного мешает выразить гражданскую геронтологическую позицию.
Действие газа, между тем, подходит к концу. Мышцы лежащих людей начинают мелко подрагивать, дыхание учащается, кончики пальцев обретают прежнюю чувствительность.
Эх, опять я со своими стихами время потерял… что за болезненная страсть?! Служенье муз…
Суета сует… остается всего около часа на четырех новобранцев. Придется поторопиться.
«Ро-тааа, стройсь!», — у меня отличный командный голос — твердый и зычный, жаль «рота» не очень послушная и подвижная. Перетаскиваю вялую четверку в дальний — самый темный — угол огромного зала.
Секунду размышляю — зажигать ли многочисленные факелы, в обилии закрепленные на древних стенах. Мне свет не нужен, глаза давно приспособились к темноте. Мы с ней сильно сроднились за несколько последних лет… Свет — он для новичков — им ведь так хочется рассмотреть, что установлено на невысоких постаментах, занявших все окружающее пространство. 666 каменных оснований, вмурованных в пол — 540 пустых, ждущих… И лишь 126 уже нашли своих… хозяев? рабов? Пусть будет «владельцев квадратных человеко-мест», или лучше «126 бакинских комиссаров».
Я смеюсь, срываюсь на хохот — эти стены любят и ценят тишину, однако всегда прощают мою бестактную громкость, они терпеливы и в чем-то даже милосердны.
Для четырех постаментов затянувшееся ожидание сегодня закончится. Для четырех новых солдат, «примкнувших» к войску моего Темного господина, всё только начинается — долгая дорога через время и тьму. Я залью ваши тела цементом — по самый подбородок, не выше — вы должны сохранить дыхание, а ваши глаза — ясность. «Многолетник» сохранит жизнь и даже подарит летаргию для тела. Только мозг и сознание избегут наркотического тумана — никакого сна или забытья — всегда на страже, всегда наблюдают явь…
Древний китайский император Цинь Шихуанди надеялся на терракотовое войско… ох, уж эта восточная наивность. Мой Хозяин не совершит глупой ошибки: камень, цемент или дерево — без человека мертвы и бесполезны.
Прощайте, друзья. Горькая судьба вновь зовет меня на поиски «добровольцев». Это вам тут — никаких забот, а мне еще душу из-под залога вытаскивать надо. Еще 536 шагов до свободы — огромное расстояние…
Ах да, совсем забыл, теперь, мои новоиспеченные солдаты, вы можете называть меня Урфином Джюсом! Когда-нибудь вам предстоит взять под моим командованием одну очень хорошо защищенную твердыню — легендарный Потерянный Город… Чувствую, веселье будет знатным!
Дикий смех давно сошедшего с ума человека… слишком много слушателей для одного безумца.
Они слушают и слышат. Их глаза всегда открыты — пожирают темноту. И мертвые голоса застывших иcтуканов вторят друг другу, без устали повторяя зловещие слова:
Три шестёрки каменных сердец да забьются громче кастаньет!
Три шестёрки пар горящих глаз да увидят изумрудный свет!
Три шестёрки пар могучих рук да откроют тайные врата!
И растопчет в пыль проклятый град Господина Тёмного пята!
Назад: ПО ТУ СТОРОНУ ЯНТАРЯ
На главную: Предисловие
