«Он хотел туда, куда не дойдут мои часы. Золотая стрелка пробежит по кругу сто миллиардов раз, и сотрется в порошок, и будет использована в порошковой металлургии Золотого века, а он все еще будет спать…»

Так начинался роман Эрвина Каина, лежащий на столе рядом с телефоном. Еще на столе лежала красная пачка сигарет и маленькая электрическая зажигалка в форме черепа. За столом сидел дежурный. Дежурного звали Денис Александрович. На дежурном был белый медицинский халат с зеленой лягушкой, вышитой на кармане. Лягушка держала во рту золотую стрелу, похожую на стрелку часов из романа. Эту лягушку вышила на халате любовница Дениса Александровича — Мария. Мария его очень любила, хотя и считала плебеем. Она хотела от него ребенка и больше ничего.

Электронные часы над дверью показывали три часа сорок четыре минуты, а механические часы на руке Дениса Александровича — два часа сорок четыре минуты. Лишний час на официальных часах ему подарило, как, впрочем, и всем гражданам, государство. Была осень, но это не чувствовалось, потому что портьеры плотно закрывали окно. Шел дождь, и об этом можно было догадаться по шороху из-за портьеры. Могло показаться, что под окном кто-то очень тихо, крадучись ходит.

Денис Александрович читал роман Эрвина Каина уже во второй раз, но тот ему продолжал нравиться. В романе говорилось, что один сумасшедший решил пропутешествовать в далекое будущее, туда, где будет хорошо. Что такое хорошо, Эрвин Каин не объяснял, зато он объяснял, как будет плохо. Этот псих заморозился на двести миллионов лет, но его разбудили через два года, потому что через два года с Землей все уже было кончено.

Человек в грязном медицинском халате (не таком, как у Дениса Александровича, и без зеленой лягушки на кармане) рассказал на двадцати пяти страницах, что теперь все могут всё, все сделались волшебниками, и показал, как можно двигать по своему желанию предметы, творить эти предметы из ничего, и не только предметы, а и животных, и домашних и диких, и даже людей. Можно было, например, изготовить себе женщину на ночь. Он сказал, что так могут абсолютно все, достаточно двумя цветными карандашами заштриховать эллипс на чистом листе обыкновенной бумаги. На вполне законный вопрос: «Зачем вы меня разбудили?» — он отвечал, что очень приятно сегодня поговорить с человеком, который ничего не может.

Когда Денис Александрович прочел о том, что очень приятно поговорить с человеком, который ничего не может, телефон на столе зазвонил.

— Психиатрия по телефону, — сказал в трубку Денис Александрович. Он вообще сидел здесь для того, чтобы снимать трубку и говорить: «Психиатрия но телефону!» — и вне зависимости от того, что ему скажет абонент, несколько раз повторить вкрадчиво: «Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь!»

Служба психиатрии по телефону, разработанная пятьдесят лет назад и пришедшая к стадии клинического эксперимента только полтора года назад, уже успела формализоваться до такой степени, что потеряла всякий смысл, и поэтому проект о повсеместном введении уже был готов к утверждению.

Первоначально предполагалось, что круглосуточно у телефона должен дежурить опытный психиатр и этот психиатр успокоит, ободрит любого человека, позвонившего ему, будь то беременная женщина, сексуальный маньяк или подросток. Вместо психиатра сидел студент-стажер, и он говорил вне зависимости от того, кто ему звонит, — беременная женщина или сексуальный маньяк: «Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь!» Ему платили семьдесят рублей в месяц, и по натуре своей он любил поговорить только в хорошей компании после хорошей выпивки.

— Я сейчас умру! — сказала трубка женским голосом. — Доктор, что мне делать?!

— Успокойтесь! — посоветовал Денис Александрович. Ему хотелось вернуться к роману, к человеку, который ничего не может.

— Я сделала аборт! — сказала женщина и заплакала.

Эта женщина делала уже тринадцатый аборт. Она любила аборты и считала их своим спасением. Происходило это так: до восьмого месяца страдалица и будущая мать ходила с плодом в чреве, потом снимала маленькую квартирку на два дня, где знакомый медик делал ей укол, в результате которого получался вполне натуралистический выкидыш. Ее увозили в роддом, где, счастливый тем, что не явился на свет, младенец отправлялся в морг, а она в свои тридцать пять расцветала так, что ей нельзя было дать больше шестнадцати. Все силы, приготовленные природой для ребенка, расходовались на любовников.

Теперь она звонила в службу психиатрии, изображая несчастную мать, потому что рядом сидел очередной любовник и несостоявшийся отец. Он жалел ее.

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — Успокойтесь!

Он повесил всхлипывающую трубку, прикурил лицензионную «Мальборо» от зажигалки в форме черепа и опять взялся за Эрвина Каина.

«Человек в грязном халате не пожелал научить проснувшегося, как рисовать этот эллипс, а вместо этого повел его на экскурсию. Они пошли по городу, сделавшись невидимыми и проходя сквозь стены.

Сначала они попали к человеку, который читал одну и ту же любимую книгу, каждый раз заставляя себя забыть все содержание. Отдыхая от книги, а это была булгаковская «Мастер и Маргарита», он смотрел один и тот же футбольный матч, каждый раз заставляя себя забыть о результатах поединка.

Потом они оказались в комнате-тире, где маленький мальчик в каске расстреливал из тяжелого шестидесятимиллиметрового пулемета своих престарелых родителей. Он показывал красный язык и блестел глазами, а в ванной комнате у него плескался трехметровый чешуйчатый аллигатор, говорящий на трех языках.

Аллигатора предполагалось выпустить на в очередной раз оживленных родителей после пулемета.

— Дети! Сама непосредственность! — сказал человек в грязном халате. Но опять зазвонил телефон, и Денис Александрович снял трубку.

— Извини, друг, что беспокою! — сказал в трубке немолодой мужской голос. — Понимаешь, только что проснулся, смотрю на часы, а футбол-то тю-тю! Скажи, друг, кто выиграл?! Какой был счет? Я, понимаешь, телик-то включил, но заснул, а всего-то и выпили!..

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович и вдруг добавил: — «Спартак» — чемпион!

— «Спартак» — чемпион?! — обрадовалась трубка. — Ну, ты меня умаслил, друг! «Спартак» — чемпион, надо же, а?!

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — Успокойтесь!

Человек на том конце провода повесил трубку и заснул. Через неделю на стадионе во время поединка «Спартака» и «Крыльев Советов» болельщики «Крыльев» сбросили его с ремонтирующейся трибуны. В больнице не соблюли необходимой стерильности, и ноги пришлось ампутировать. А через полгода он подъехал на своей инвалидной тележке к новому забору и вывел низко, как могут только дети: «Спартак» — чемпион!..» Мел крошился в его руках, а глаза были полны слез.

Повесив трубку, Денис Александрович открыл книгу на другом месте. Здесь автор от первого лица описывал атомную катастрофу в мире, где каждый человек все может.

«Прямо на моих глазах, — писал он, — выросли два бетонных бункера, и их через мгновение смело, как былинки. Основная масса народа (а мне все хорошо было видно) заметалась, заворачиваясь в истерической давке паники. Было много искаженных лиц, все они сгорели. То, что все погибли, не имело, конечно, никакого значения, потому что кто-то, начитавшийся Федорова, взял и оживил без исключения абсолютно всех погибших и умерших. Несколько человек построили над собой прозрачные колпаки силового поля, но и они не выдержали ядерного натиска. Я сам пожелал всего-навсего, чтобы то здание, в котором я нахожусь, никак не пострадало и не было подвержено радиации. Правда, я чуть не ослеп от вспышки, но вовремя успел пожелать сварочные очки.

И представьте мое восхищение, когда в самом эпицентре взрыва сквозь эти очки я увидел изящного молодого человека в сером дорогом костюме, с пышной шевелюрой пшеничных волос. Улыбающийся и веселый, он смеялся над чем-то, предложенным ему газетой. С газетой в руках на скамеечке в эпицентре взрыва он не сделал себе даже колпака, а просто пожелал остаться цел и невредим.

Минут через десять город уже кое-как восстановили, и над крышей, лавируя между зависшими над землей ядерными бомбами (их было много, круглые такие, черные), над крышей института опять закружились птички…»

И опять зазвонил телефон.

— Психиатрия по телефону! — сказал Денис Александрович в мембрану.

— Что со мной было? — хрипло спросила трубка. — Проснулся — и ничего не помню!..

— Успокойтесь! — посоветовал Денис Александрович.

— Как же я могу успокоиться, если я ничего не помню?! — удивилась трубка.

Человек этот действительно ничего не помнил. А напомнили ему, что произошло, только на следующий день, когда он пришел на родной завод. Его арестовали, и в кабинете следователя он услышал захватывающую историю о том, как один пьяный нанес другому пьяному семнадцать ножевых ран из-за пустой пивной кружки. Сделал это в гуще народа, в пивной и спокойно ушел домой, где лег спать и все забыл.

— Что ж они, гады, смотрели-то?! — спросил он у следователя, быстро записывающего показания с его слов. — Что ж смотрели-то? Я-то уже хорош был, а они?! Люди называются теперь, после этого!..

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — «Спартак» — чемпион!

Не успел он открыть книгу, как опять раздался звонок.

— Мне приснился ад! — тихо сказал молодой мужской голос. — Мне только что, минуту назад, приснился ад!..

— Успокойтесь, — сказал Денис Александровичи — Успокойтесь.

В романе Эрвина Каина никто не мог никого убить. Человек, убивший другого человека, попадал в субъективную реальность. Ему самому казалось, что все продолжается и труп перед ним, тогда как на самом деле он сам становился практически трупом, впадая в бесконечную, совершенно реальную галлюцинацию. В объективном мире он лежал с окаменевшими мышцами. Герой пробовал рубить такого человека топором. Ничего не вышло. В конце романа все улицы были полны такими живыми трупами. Между галлюцинирующих ходили дети и несколько стариков, самым страшным ругательством было слово «гад», а на всех заборах было написано: «Не убий!»

— Психиатрия по телефону! — сказал он в трубку.

— Вот те на!.. И действительно!.. — отозвался ехидный женский голос. — Клюнуло!..

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович — Успокойтесь!

— А я думала, это все вранье! А нате вам, оказывается! — сказал женский голос, и было слышно, как еще кто-то рядом, на том конце провода, захихикал.

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович.

— Знаете, не могу! — отозвалась абонентка.

— Почему? — спросил Денис Александрович.

— Смешно. — И она прыснула в трубку. — Нет, ей-богу, вы существуете и советуете успокоиться!.. И вот интересно, успокаиваются?

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. Ему чертовски хотелось познакомиться с обладательницей ехидного голоса, но инструкция строго запрещала использование служебного телефона в личных целях.

— А сколько вам платят? — спросила она.

— Семьдесят, — неожиданно признался Денис Александрович, закуривая очередную «Мальборо». — Семьдесят рублей в месяц.

— И так на семьдесят рублей и живете? — поинтересовалась девушка.

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — Успокойтесь!

Вернувшись к началу романа, он прочел следующее: «Анабиоз. Две тысячи лет! Как это сложно! — писал Эрвин Каин. — Ведь ты будешь лежать и ничего не чувствовать. А вокруг тебя, чтобы ты лежал, должно суетиться несколько сотен людей. Сменяясь в поколениях, они будут обслуживать спящего. Ну кто на это согласится? Нет ничего дороже абсолютного покоя, в том, конечно, случае, если его можно прервать по желанию!..

Но выход нашелся. Огромный анабиозный центр приютил безумца. За ящик водки слесарь-сантехник пристроил его в самую глубокую правительственную ванну. Ванна напоминала склеп, но сделанный из непрозрачного стекла. Ванна, предназначенная для главы правительства, всегда пустовала. Либо правитель был у власти и ванна была ему ни к чему, либо он был уже не при власти, и в ванну его ни за какие коврижки никто бы не пустил. А она, пустая, переходила по наследству следующему силачу мира сего».

Силачами мира сего Эрвин Каин называл всех: президентов, королей, генеральных секретарей, вождей племен, включая в их число также и с десяток мультимиллионеров и с полтора десятка глав разведок, таких, как ЦРУ, КГБ и Интеллиджент сервис.

Герой романа разделся догола, отдал одежду уже нагрузившемуся сантехнику и был залит в правительственной ванне жидким гелием. Он умер, чтобы ожить через два года, когда с Землей все уже было кончено.

Когда Денис Александрович прочитал, что с Землей все было кончено, позвонил телефон.

— Доктор, — сказала трубка с акцентом. — Доктор, я никак не могу понять, что происходит! Алё, вы меня слышите, доктор?

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович.

— Я попробую, — согласилась трубка. — Но они кусаются, честное слово, очень больно. Включу свет — их нет, все убежали, погашу — опять кусаются!

— Сильно? — поинтересовался Денис Александрович.

— Ужасно больно, — согласилась трубка. И добавила: — А я думал, вы женщина!..

— Успокойтесь, — сказал Денис Александрович. — С Землей уже все кончено.

Человек на том конце провода был философ, крупный ученый. Он жил в отдельной трехкомнатной квартире, и его мучили галлюцинации. Он ворочался от укусов, чувствовал на своем теле лапки микроскопических животных… Он зажигал свет и звонил своей бывшей жене.

— Ну вот что! — сказала она, когда он разбудил ее в седьмой раз. — Попробуй их ДДТ, должно помочь!

Этот человек полил свою кровать ДДТ, и больше видение не возобновлялось. Он спокойно заснул, и ему приснился Карл Маркс.

Эрвин Каин писал: «Многие создавали себе женщин, но человек не Господь Бог, и женщины получались с тремя руками или в зеленую крапинку. Орды чудовищ, созданных воображением мужчин, медленно заселяли город».

— У меня нет абсолютно никого в городе, кому бы я мог позвонить! — признался Денису Александровичу очередной больной. — Представляете, никого! — Голос у больного был солидный, но не столичный, выговор выдавал провинциала. — Очень хочется скорее домой, я из гостиницы звоню, из номера!.. Хороший номер, с телефоном!..

— Успокойтесь, — сказал Денис Александрович. — Успокойтесь!

С этим человеком произошла следующая история. Он и еще один провинциальный инженер приехали в столицу впервые по делам. Им был забронирован номер. Все было волшебно! Никогда не видевшие сооружения выше пожарной каланчи, соперничающей с водонапорной башней, провинциалы впали в умиление, поверив в любые чудеса.

— Коньячок в номер? — спросила их горничная.

— Конечно! — хором сказали они.

— Не желаете женщину, развлечься? — спросила горничная.

— Желаем! — согласились они.

Женщина явилась минут через сорок, она была в шубе и валенках. На голове женщины красовался меховой берет, из-под берета выбивались крашеные волосы, круглые глаза и полные губы тоже были накрашены. Эта женщина закрыла за собой дверь и скинула шубу, под которой не было ничего, кроме ее сорокалетнего тучного тела.

— Давайте, только быстро! — сказала она. — А то мне ребенка из садика забирать надо, муж скоро придет.

Когда она ушла с пятьюдесятью рублями, положенными в карман шубы, командированные, вдруг заметив на полу мокрые следы от ее валенок, вспомнили, что на дворе осень.

Сразу же после командированного позвонила какая-то женщина.

— Сколько хромосом у английского дога? — спросила она.

— Успокойтесь! — посоветовал Денис Александрович.

— Нет, мне нужно точно установить, это очень важно! — настаивала она.

— Позвоните в собаководство или ветеринарию! — посоветовал Денис Александрович.

— Ты что, дурак? — сказала женщина. — Сейчас ведь три часа ночи, там никого нет!

— Ну, тогда звоните 09, — сказал он и повесил трубку.

Эта женщина, выручая своего любовника, проворовавшегося наголо (ему грозил год), залезла в такие долги, из которых нормальный человек вылезти не может. Терять ей было нечего («Слава Богу, не девочка!») — и она решила подработать общепринятым для «недевочек» способом.

Клиент оказался пожилой, с сединой на висках, но очень ничего. Они посидели в ресторане и пошли к нему домой. В доме было много хрусталя, ковров, золотых побрякушек. И там был английский дог.

— С ним! — сказал этот человек.

— Нет, никогда! — ответила она.

— Триста, — сказал этот человек.

— Нет, — сказала она.

— Пятьсот, — предложил он.

И она согласилась.

— Приходите еще, — говорил он на прощанье. И теперь, обложившись школьными учебниками по биологии, она пыталась выяснить, сколько же у дога хромосом.

В конце романа Эрвин Каин утверждал: «В мире, где все всё могут, самым ценным сделаются идеи. Ученые займут наиглавенствующие места, ведь можно придумать не только новую марку утюга, но и новый вид вселенной. Некоторые из этих ученых утверждали, что Земля — большая космическая помойка. Некоторые говорили, что, напротив, — это чудесный вселенский санаторий. Были и такие, что называли наш мир тюрьмой. В гору пошла хирургия. Хирурга занимала уже не жизнь человека — каждого можно было спасти одним словом, — а сам процесс операции. Операции транслировались по телевидению по всей стране, на уровне художественных фильмов, хирургия сделалась родом искусств. Люди лезли из кожи вон, чтобы придумать себе такую болезнь, с которой не справится хирург, только для того, чтобы их показали по телевизору».

— Это больница? — спросил женский голос.

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович.

— Я спокойна, — сказала женщина и повесила трубку.

Эта женщина пять часов назад пришла домой после вечерней смены, она была врач, и обнаружила очень странную, но в медицинском плане вполне объяснимую картину на коммунальной кухне. Благо, коммунальных соседей по странному стечению обстоятельств дома никого не было.

Ее муж в этот день защитил докторскую диссертацию и приехал домой после банкета с двумя товарищами, все трое совершенно пьяные. И когда зашла у них речь о талантливых и неталантливых хирургах, приятели быстро и умело доказали свою состоятельность в этом вопросе, препарировав до бесчувствия пьяного диссертанта. Они разложили по кастрюлькам и баночкам его аккуратно отчлененные сердце, печень, почки, желудок и еще много всевозможных внутренних принадлежностей и составили посуду на кухне. Эту посуду и обнаружила жена покойного диссертанта.

«Нужно менять квартиру на отдельную?» — думала она, выливая в унитаз селезенку мужа, сваренную на медленном огне.

Успокоив очередную клиентку, Денис Александрович взял роман и открыл его на том месте, где было написано: «Приятно поговорить с человеком, который ничего не может?»

…Человек в грязном халате рассказывал размороженному историю истинного чуда. Как мир из беспробудно отсталого вдруг превратился в беспробудно прогрессивный. Все началось с того, что какой-то австралийский мальчик, лишенный ног, нарисовал двумя цветными карандашами на цветном листе эллипс и заштриховал его определенным образом. Закончив рисунок, он тут же обнаружил у себя возможность сотворить из воздуха все, что пожелает. Он начал с того, что вернул себе ноги, и кончил революцией в Гандалупе. На большее фантазии его не хватило. В Гандалупе его убили, и один американский журналист, поняв всю прелесть заштрихованного эллипса, сделал на своей сенсационной статье шестьдесят тысяч долларов. Потом он повесился, узнав, как прогадал. «Я мог быть самым богатым человеком в мире, — написал он в предсмертной записке. — Я мог бы купить «Таймс» и клеймить в ней всех, кого захочу, каленым словом демократической журналистики».

Сразу после выхода статьи большинством правительств был наложен запрет на бумагу и цветные карандаши, но это не помогло. Кто-то пожелал, чтобы всё живущие на Земле и без цветных карандашей и бумаги обрели полную свободу. Через миг после того, как он этого пожелал, все и обрели. Началась атомная война, повторился потоп, пополз ледник, упал метеор размером с пустыню Сахару, Земля сошла со своей орбиты и, пользуясь химическими двигателями, за полминуты установленными английским школьником на территории Антарктиды, стронулась и полетела к звездам…

— Психиатрия по телефону! — сказал Денис Александрович, вяло перелистывая роман Эрвина Каина. Роман был переводной и назывался коротко и умно, одним глубоким словом — «Там».

— Трудишься? — спросила Мария.

— Тружусь, — согласился Денис Александрович.

— Ну трудись-трудись! — сказала она и повесила трубку.

Только что она приехала ночной электричкой с холодной дачи, где одна-одинешенька, находясь на шестом месяце беременности, мыла полы. Она страдала, и это было чрезвычайно приятно — страдать. «Ребенок от плебея! — думала она. — Дача холодная! Я умру, — думала она. — И меня похоронят!»

Через год рожденная ею девочка была посажена нянькой, нанятой на деньги родителей, в железную ванночку. Ванночку, чтобы немного подогрелась вода, нянька на минутку поставила на газ. В этот момент зазвонил телефон. Аппарат там был такой же, как и тот, который стоял перед Денисом Александровичем. И нянька пошла говорить по телефону. Она заговорилась, и ребенок сварился. Няньке дали год условно, потому что на предварительном следствии она согласилась за шестьдесят рублей в месяц нянчить двухлетнюю двойню прокурора. У родителей Марии случился инфаркт, точнее два инфаркта, по одному на каждого из родителей. А сама она три раза напилась, ушла из театрального училища и пошла работать швеей-мотористкой на небольшую фабрику.

Электронные часы над дверью показывали три часа ночи. Денис Александрович прикурил от зажигалки в форме черепа последнюю сигарету и отодвинул книгу. Потягиваясь, он прошелся по своему кабинету. Кабинет находился на первом этаже психиатрической больницы. Всего в больнице было тринадцать этажей. И сейчас тринадцать этажей сумасшедших мирно спали в своих палатах над его головой. Сидели в своих кабинетах тринадцать дежурных врачей. Двое из них читали книги, трое занимались онанизмом, один писал диссертацию, один писал донос на коллегу, четверо находились в состоянии эйфории, приняв то или иное лекарство, а один был просто пьян. Он разговаривал с рыжебородым больным в фиолетовой пижаме. Больной утверждал, что он профессор Гарвардского университета, и смачно плевался.

Денис Александрович подошел к окну и прислушался. Шел дождь, и могло показаться, что под окном-кто-то крадучись ходит. Он перевел свои механические часы на час вперед, приняв подарок государства, и, присев к столу, опять взялся за Эрвина Каина.

«…Многие находили себе убежище в прошлом, потому что будущего не стало. Люди по собственному желанию переносились по времени назад и занимали в минувших эпохах места рыцарей, должности нищих, королей и преступников. Осваивали профессии алхимиков, рабов и ростовщиков. Каждый перевоплощался на свой вкус. Некоторые пытались заниматься политикой, но в мире, где все всё могут, они быстро попадали в дурную бесконечность собственной галлюцинации…»

Денис Александрович бросил читать и сам набрал номер. Он звонил домой своей матери, мать работала по ночам и не спала.

— Это ты, Дениска? — спросила она как-то по-доброму.

— Я, ма, — отозвался он.

— Скучаешь небось, ну не скучай, не скучай, скоро уже все! А я, знаешь, никак не могу разобрать почерк одного идиота…

Мать Дениса Александровича была литконсультантом одного журнала. Родившись в профессорской семье, она удачно кончила школу, удачно вышла замуж, удачно устроилась на работу, удачно родила сына, по турпутевкам удачно объехала весь мир, была знакома с крупными писателями, художниками, композиторами, написала удачную книгу, и ее удачно издали, у нее было приготовлено даже удачное место на кладбище рядом с прабабушкой и прадедушкой.

— Неудачный рассказ! — сказала она в трубку. — Понимаешь, этот идиот пытается соблазнить читателя, описывая человека, у которого все в жизни хорошо!.. Ну ладно, сын! — Она подышала в трубку. — Приятного дежурства, не спи там.

Роман кончался так: «Размороженный пожелал, чтобы все всё забыли и никто ничего не мог и чтобы время, переместившись назад на два года, начало развиваться по другому, не этому руслу. Пожелав это, он тотчас оказался голый рядом со склепом в ванной из непрозрачного стекла, рядом стоял пьяный водопроводчик, комкая его одежду. Под ногами мелко дрожал, выражая свое мнение по поводу работы моторного агрегата, пластмассовый ящик с русской водкой.

— Нет, — сказал этот человек, — я не буду, не хочу в будущее, нечего там делать. — И они выпили с сантехником весь ящик в соседнем помещении.

На следующее утро человек этот проснулся с жуткого похмелья и понял, что нужно идти на работу. Он открыл глаза, повернулся в своей постели на спину, положив под голову руки.

«Чего я хочу? — подумал он. — Что я могу сделать единственно у меня оставшимся могуществом?! Сделать истинно хорошее для себя и мира?»

Через тридцать пять страниц он понял, что может сделать так, чтобы его не было. Не было совсем ни души его, ни тела, ни памяти, ни памяти о нем. Чтобы его не стало абсолютно.

«Материалисту такая мысль и не пришла бы в голову, — писал Эрвин Каин. — Но мой герой был глубоко верующим человеком».

Денис Александрович захлопнул книгу, у нее был ярко-красный переплет. На переплете было прописью вытиснено: «Там», сверху печатными буквами: «Эрвин Каин».

Дав телефону позвонить подольше (было двадцать семь минут четвертого, и за шторами кто-то явно ходил, там, на улице), Денис Александрович снял трубку. В трубке было пусто, только где-то очень далеко раздавались какие-то невнятные голоса. Потом трубка ожила и мембрану сотряс длинный гудок. За гудком послышался еще один и еще два.

«Наверное, что-нибудь на станции?!» — подумал Денис Александрович.

На том конце сняли трубку, и он услышал до странности знакомый голос:

— Психиатрия по телефону.

— Вас неправильно соединили повесьте трубку, — сказал Денис Александрович.

— Успокойтесь, — послышалось на том конце. — Успокойтесь, успокойтесь.