УЛИЦА НЕЖНЫХ ФОНАРЕЙ
Сидя в пустом электробусе, он пересчитал деньги. Филипп был приятно удивлен. Пачечка хоть и тоненькая, но цифры на купюрах внушительные. Можно было предположить, что пачка пятидесятирублевых купюр, оказавшаяся в его руках, — сумма вполне приличная. Паспорт был не заполнен, хотя все печати и подписи проставлены. Магнитная полоска чистая, и планочка защиты от стирания еще не оторвана.
«Капитан сказал, чтобы я заполнил его на имя Ильи Григорьевича Самуилова. Того самого Самуилова, чьи часы я ношу. Того несчастного танкиста, которому женщина из зерна снесла ятаганом голову, — думал Филипп Костелюк. — Пожалуй, так и поступлю. Пока сам не разберешься толком, что происходит, всегда лучше послушать доброго совета».
Он выглянул в окно. За стеклом электробуса проплывал полутемный город, накрытый гигантским гранитным колпаком. Здесь просто не могло оказаться спутников наблюдения. Хотя уж наверняка было что- нибудь другое, похлеще.
— Внимание! Внимание! — вдруг раздался из динамика громкий голос водителя. — Всем приготовиться! Внимание! Рассвет!
Филипп ощутил беспокойство, потому что не понял, что происходит. В электробусе кроме него находились еще четыре человека, и все они как по команде вынули очки и надели. Очки были с изолирующими. стеклами, специальные.
В следующую минуту включили солнца. Звука никакого особенного не было, но казалось, по глазам ударили бритвой. Свет был таким невыносимо ярким, невозможно было даже понять, что это свет. Филипп закричал от боли. Он зажмурился и закрыл лицо руками.
— Защитные очки нужно с собой иметь, — усмехнулся в динамике голос водителя. — Ну, ничего, потерпи, парень. — Голос водителя был добродушным., — Посиди так. Сумкой лицо накрой. Через две остановки улица Нежных Фонарей, а там можно и без очков.
Но открыть глаза Филипп Костелюк не решился, даже покинув электробус. Ощупью он прошел по салону. Опираясь на металлические кольца поручней, сошел вниз, нащупал твердый асфальт, услышал, как за спиной захлопнулись пневматические двери, и замер.
Он простоял так, наверное, минут пятнадцать, когда насмешливый женский голос спросил его:
— Ты слепой?
Наверное, Филипп неуверенно покивал. Он все еще прижимал ладони к глазам.
— Я добрая, — сказала женщина, и Филипп почувствовал вульгарный запах ее духов. — Ты инвалид? У нас инвалид — первый человек! Для слепого скидка десять процентов.
Почему-то в памяти его всплыло: «Стоянка только для инвалидов», ведь все началось с того, что ему просто некуда было поставить свою машину. Но вслух Филипп Костелюк ничего не сказал.
Проститутка взяла его за руку и спросила:
— На время или на ночь? На время десять монет. На ночь двадцать пять.
Очень осторожно Филипп отнял ладони от лица и приоткрыл глаза. Вокруг было полутемно. Улица Нежных Фонарей была вырублена внутри скалы и находилась за чертой города. Освещением служили только две широкие розовые полосы над головой. Фонари вдоль домов горели совсем неярко.
— Так ты не слепой? — спросила проститутка. Косметика на ее кукольном лице плохо скрывала подступающую старость, и, конечно, она расстроилась. — Ну, все равно, — сказала она. — Пойдем. Скидка десять процентов. Если Милада сказала, так оно и будет,
— Мне нужно нарисовать паспорт, — сказал Филипп.
Проститутка окинула его оценивающим взглядом.
— По-моему, тебе, пупсик, много чего нужно. И откуда ты такой красивый взялся? — Она игриво быстрым движением руки растрепала его волосы. — Кто тебя стриг, мальчик? Кто тебя воспитывал?
Только теперь зрение окончательно вернулось, и Филипп как следует рассмотрел улицу Нежных Фонарей. Это была улица проституток. Вдоль домов медленно фланировали мужчины в неестественно длинных приталенных пиджаках, в клетчатых брюках и зеркальных штиблетах. Фалды некоторых пиджаков опускались даже ниже колен, а штиблеты были так тяжелы, что покупатели любовных утех еле приподнимали ноги.
За огромными окнами-линзами сидели обнаженные женщины. Окна-линзы искажали до такой степени, что можно было рассмотреть только какую-нибудь одну увеличенную часть тела, и в полумраке это производило впечатление кунсткамеры.
— Ну, ладно, паспорт так паспорт, — сказала Милада. — Иди за мной.
Лестницы, по которым Филиппу пришлось долго спускаться, а затем подниматься вверх, были частично деревянными, прогнившими, а частично вырубленными в гранитной скале. Такими же были и длинные переходы — узкие каменные щели либо обшитые досками, либо — голая порода, по которой стекает вода. Но повсюду звучала негромкая музыка, горел ровный розовый свет, посверкивали металлические полированные поверхности.
Везде были распахнуты двери, и вместе с пестрыми занавесями сквозняком вытягивало веселые женские голоса.
Наконец Милада остановилась перед низкой желтой дверью.
— Здесь, — сказала она и с силой постучала Носком туфли в деревянную обивку. — Только деньги вперед. — Она опять постучала. — Кстати, у тебя есть бланк?
— Со всеми печатями.
— Тогда сто монет. Гони!
Проститутка протянула маленькую липкую руку ладошкой вверх, и Филипп Костелюк вложил в нее две пятидесятирублевые купюры. Прикосновение этой горячей руки неожиданно взволновало его.
Комната, куда они вошли, походила на дощатую трубу. Милада отдала деньги, и грязная старуха, замотанная в черные тряпки, отслюнявила ей трехцветный замасленный червонец. После чего старуха принесла лестницу. И гаркнула басом:
— Ираклий, сделай человеку вид на жительство. Оплачено.
Наверх Филипп поднялся уже один. Наверху комната сильно расширялась и имела форму широкого тетраэдра: три верхние грани были покрыты побелкой, а нижняя грань просто выкрашена масляной краской. Жирный горбун произвел все необходимые операции за несколько минут. Прежде чем сфотографировать Филиппа, он потребовал:
— Вам, молодой человек, надо обрить голову и вставить электрод.
— Не хочется что-то.
— Иначе липа будет. А липы мы, молодой человек, не делаем. Все на чистом сливочном масле!
Впрочем, воля клиента — закон. Будешь носить парик.
Ловкими длинными пальцами обрабатывая голову Филиппа, старик недовольно приговаривал:
— Да ты же в розыске, уродина, в розыске. Когда в розыске, предупреждать надо. Прибавить бы надо за то, что в розыске… Прибавить… Прибавить хорошо. — А потом вдруг перестал бормотать и спросил по-деловому: — Если не хотите лысый череп, может быть, башенку сделаем?
— Это извращение.
— Хозяйская воля — закон природы. Ваша воля — хозяйская!
Документы на имя покойного танкиста немного пахли клеем. Голова после проделанной операции сильно чесалась. Филипп посмотрел в поднесенное стариком круглое медное зеркало и улыбнулся. На него смотрело совсем незнакомое лицо.
— Сколько времени продержится грим? — спросил он.
— Сутки, — усмехнулся горбун.
— А потом?
— А потом вам, молодой человек, если дальше хотите жить с этим паспортом, придется сделать пластическую операцию. Но, предупреждаю, это дорогое удовольствие.
— Сколько?
Улыбка горбуна стала совсем непристойной.
— Если со скидкой, то полторы тысячи. С твоей формой черепа никак не меньше.
* * *
Милада спала на спине с широко раскрытым ртом. И, очнувшись, Филипп Костелюк увидел рядом с собой ее немолодое лицо. Проститутка по его же просьбе накануне смыла всю косметику. Филипп немного испугался. Отбросив тяжелое потное одеяло, он выскочил из постели и, расстрел ив посреди комнаты коврик, весь обратился на запад. Он молился самозабвенно, страстно, молился до тех пор, пока сонный голос проститутки не спросил:
— Который час, пупсик? — Она потянулась за часами, лежащими на туалетном столике, и сама себе ответила: — Смотри-ка, без пяти восемь. Сейчас правительство нам солнышко погасит.
В комнате с розовыми стенами стояла страшная духота. Филипп, как и был голый, сел на полу и вытянул ноги. Он смотрел на Миладу. У этой женщины было немолодое лицо, но еще крепкое, упругое тело. Капризным движением проститутка откинула одеяло и попросила:
— Пить!
— Я тебя куплю! — объявил торжественно Филипп Костелюк, подавая женщине стакан с водой. — Как ты считаешь, сколько это будет стоить?
— Эдуард меня не продаст. — Милада скривила смешную рожу, но в глазах женщины ясно прочитывалась благодарность. — Если только за тысячу. Уж никак не дешевле.
Филипп натянул трусы и прошелся по комнате. После вчерашней операции ему очень хотелось взглянуть на свое лицо, но он почему-то нигде не мог найти зеркала. Вместо зеркал повсюду в деревянных рамах были какие-то странные черные прямоугольники.
— А кто это Эдуард? — замерев перед ближайшим черным зеркалом, спросил он.
— Ну, кто… — Милада выбралась из постели и потянулась. — Сутенер мой, кто?! Эдуард Васильевич. Благодетель мой, чтоб ему в гробу хорошо спалось!
— А почему в зеркале нет стекла? — спросил Филипп и вдруг ощутил идущий от черного прямоугольника тяжелый запах мужского пота. — Что это вообще такое?
— Ты что, из зерна вылупился, пупсик?
Милада подошла сзади и обняла Филиппа. Прижалась большой упругой грудью к его спине. Запах, идущий от черного прямоугольника, переменился. К запаху мужского пота прибавились аромат духов и запах женского тела.
— Что это такое? — повторил свой вопрос Филипп. — В конце концов, я хочу знать, как я выгляжу!
— Шикарно!
Проститутка улыбнулась. У нее были великолепные ровные зубы.
Ему удалось рассмотреть свое отражение только в серебряном подносе, на котором негритенок принес им завтрак. Грим, наложенный горбуном, еще держался, и нужно было действовать, пока он не испортился. В кратчайший отрезок времени нужно было устроиться на работу, получить аванс и на него уже сделать пластическую операцию.
Пообещав проститутке, что вернется еще до восхода солнца, Филипп Костелюк кинулся в город.
