— Что, если купить мечи в городе?

— Торговцам запрещено продавать оружие гладиаторам. Ты даже кухонного ножа на рынке не раздобудешь, — отмел предложение Горца Аркон, делая вид, что в поте лица оттирает спину товарища. Токе казалось, его шкура уже начинает дымиться, как бассейн у их ног, но он терпел. Тихий разговор гладиаторов, занятых мытьем, навряд ли мог вызвать подозрения — или желание подслушивать.

— Ну не все же торгаши такие законопослушные, а, Папаша?

Отмокавший в горячей воде церруканец, чье клеймо ясно указывало на знакомство с теневой стороной жизни города, почесал густую бороду:

— Это верно. Но и торговцы краденым связываться с гладиаторами не будут.

— А если платить им в два раза больше других… — Вишня запнулся, наткнувшись на скептический взгляд бывшего вора. Поправился, тщательно выговаривая слова чужого языка: — Три раза?

— Интересно, чем? — меланхолично поинтересовался Тач, как раз подошедший к группке друзей с новым кувшином ароматного масла.

— Мы, все семеро, участвуем в послезавтрашних играх, — Токе не собирался разделять пессимизм мрачноватого гор-над-четца. — Если мы победим и сложим выигрыш…

— Если делать ставки на друг друга… — встрял Вишня, зачерпнув масла из кувшина и плюхнув пригоршню себе на грудь.

— Слишком много «если», — скривился Тач.

— …то нам хватит на один кинжал и донос маркату, начальнику стражи, — закончил фразу Папаша и тут же зафыркал, как морж, получив в лицо каскад брызг. Голое тело, которое Скавровы воины швырнули в бассейн, вынырнув, оказалось Аджакти. Церруканец, выказав необычное для своей мощной фигуры проворство, выскочил на мозаичный край и шумно принюхался:

— Хвала расточающей воды Иш-чель, похоже, худшее с говнюка уже смыли! — облегченно заключил он.

— Приятно знать, что ты рад меня видеть, — буркнул Кай, делая вид, что намеревается последовать за Папашей. Его тут же шугнули обратно в бассейн, бросив туда же скребок.

— Кажется, наши шансы у Лилии только что значительно выросли, — подмигнул Токе Аркон. — Навряд ли ей захочется целоваться с типом, от которого несет как от сортира перед дождем.

Горец отвел глаза и поспешил сменить тему:

— Меня больше радует, что Кумал наконец восстановил свой естественный запах — вонь свежего дерьма.

Упомянутый гладиатор как раз вошел в помывочную, и его встретил взрыв язвительного хохота. Только руки товарищей-димахеров удержали побледневшего церруканца от новой драки.

— Кстати, а что было хуже — ночь в компании с говном или впавшим в немилость жополизом? — осведомился Аркон.

— Во всяком случае, бдение оказалось поучительным, — заявил Кай, тщательно намыливая свою обычно белоснежную шевелюру, кое-где еще сохранившую желтоватый оттенок.

— Смирению научился? — не удержался Токе.

— Скорее, политике, — парень зажмурился, промывая водой глаз, в который попала пена, и пояснил: — Пока я уворачивался от того, что валилось сверху, Кумал все журчал о своем родовитом семействе и том влиянии, которое оно получит, когда сменится власть. Бедняга уверен, что родня, разбогатев, выкупит его на свободу. Как будто кому-то, кроме мясника, он, клейменый, нужен.

— Сменит власть? — насторожился Вишня.

— Амир болен. Говорят, смертельно, — пояснил Кай. Товарищи закивали — эти слухи просочились даже в казармы. — Кумал готов был поспорить на оставшиеся зубы, что старика на этот раз не будет в Минере. Наследник, любитель мальчиков Омеркан, не пользуется уважением знати, к тому же его сестра мутит воду и вербует приспешников, задрав подол.

Щеки Токе залил густой румянец, вызванный отнюдь не влажной жарой терм. Суровое родительское воспитание, еще сильное в нем, запрещало грубо говорить о женщинах. Заметив его реакцию, Аджакти прикусил язык:

— Э-э… Так вот, стараясь открыть глаза на мою безродную низость, Кумал не только перечислил своих высокопоставленных родственничков, но и намекнул на то, что государственные судьбы творят не только политики, но и мечи, особенно воткнутые в… — поймав взгляд Токе, Кай осекся, — под тот самый царственный подол.

— Да брехня это все небось, — отмахнулся Аркон и полюбовался на дело рук своих — лоснящуюся багровую спину Токе, яркостью соперничающую с румянцем на щеках парня.

— Может, и не совсем брехня, — пробормотал Папаша, задумчиво полоща ноги в наполнившемся пеной бассейне. — Я слышал, у Кумала и правда есть покровители в верхах, но…

В этот момент дверь терм распахнулась, грохнув о стену. В проходе появился доктор новобранцев Яра:

— Хватит нежиться, обалдуи! У меня тут два десятка «серых» ждут не дождутся песок из задниц вытрясти. На выход!

День игр Теплой Зимы начался с дурного предзнаменования. Вода в бассейнах и лужицах, оставшихся от короткого дождя, покрылась с ночи тонкой корочкой льда. На мозаику садовых дорожек лег серебристый иней, в котором подошвы Аниры оставляли цепочку маленьких узконосых следов. Холода пришли в этом году слишком рано. Лед в месяце Ниаш предвещал суровую зиму, грозящую унести много жизней, если ее не смягчить, задобрив богов горячей кровью.

Принцесса не радовалась грядущему развлечению. Давно ожидаемый гонец с важным известием запаздывал. К тому же ей предстояло делить ложу с братом, в обществе которого она всегда чувствовала себя как дикая кошка, ступившая в гнездо скорпионов. Коварные выходки и липкий взгляд Омеркана могли испортить любое удовольствие, даже от поединка Аджакти. Но у нее не было выбора. Долг обязывал сопровождать наследного принца на игры в отсутствие отца, ведь в глазах подданных она — невеста будущего амира. Правители Церрукана хранили чистоту кровной линии, идущей от богов. Наследнику трона надлежало выбрать в супруги одну из своих сестер, а у Омеркана их было всего две. Тринадцатилетняя дурочка Сеншук, уже помолвленная с диктатором Гор-над-Чета, и сама Анира.

— Паланкин ждет вас, Луноподобная, — тихо напомнила Шазия, чернокожая телохранительница, сопровождавшая принцессу повсюду. Девушка и не заметила, как замедлила шаги, почти остановившись в убеленной инеем алее.

— Пусть подождет, — отрезала она, оглядываясь на проглядывющий сквозь листву вечнозеленых деревьев купол храма. В борьбе за трон принцессе нужен был могучий союзник, обладающий сверхъестественной силой. Месяц назад ее тайно посвятили в мистерии, но не Иш-чель, традиционной спутницы Бога-Ягуара, а Иш-таб, ее сестры-самоубийцы. Все боги церруканского пантеона имели двойников, сестер или братьев, которых простолюдины почитали темными духами подземного мира и зимы. Невежды, не читавшие священных свитков, не могли понять, что дуализм света и мрака поддерживал равновесие жизни и обеспечивал ее процветание.

Святилище Иш-таб, Поящей Кровью, располагалось в камере, скрытой под полом роскошного храма сестры. Известный только адептам коридор вел в подземное капище Нау-аку — брата-близнеца Ягуара, названного Ночным Ветром. Почитание этих богов, когда-то могучих, постепенно пришло в упадок. Их царственные потомки, отрекшиеся от «сомнительного» родства, слабели и мельчали. Но еще не поздно было все изменить, а Церрукан, по глубокому убеждению принцессы, жаждал перемен, как пустыня — первых весенних дождей.

Анира приложила левую ладонь к груди там, где под упругим полушарием скрывался шрам в форме ущербной луны — знак ее принадлежности культу. Правой рукой она коснулась золотой змеи, широкой лентой охватывающей шею. В полом обруче скрывался ключ к будущему — эбру, написанное ее собственной кровью в момент инициации. Анира еще раз помолилась о том, чтобы ей открылся смысл рисунка, запечатлевшего видение, — тогда, и только тогда она сможет стать жрицей. Она просила богиню и о том, чтобы откровение не заставило себя ждать — ведь вступление в сан будет означать поддержку жречества и верующих, той пусть малой, но фанатично преданной их части, которая спит и видит возвышение древних богов и падение храмовой олигархии во главе с кисло воняющим Каашем. Последняя молитва принцессы была не о теплой зиме, а о жизни раба, что должна ее купить. Ибо, каким бы кощунством ни казалась эта мысль, видение, посланное Анире, вращалось вокруг одного: ее судьба и судьба Аджакти связаны узами, которые может разорвать только смерть.

Ворон, напоминавший огромную взъерошенную кляксу на еще не оттаявшей зелени, взлетел с верхушек пальм у храма, хрипло каркнул и приземлился на дорожку у ног принцессы. Птица покосилась на девушку сначала одним непроницаемо черным глазом, потом другим и снова издала скрежещущий жуткий звук, заставивший обычно бесстрастную Шазию поежиться. Анира улыбнулась — ворон был тотемом Ночного Ветра, забытого брата Ягуара. Наконец-то добрый знак! Решительно развернувшись на каблуках, принцесса направилась к выходу во двор, где виднелся пестрый полог паланкина.

К полудню солнце окончательно изгнало ночной холод даже с теневых трибун Минеры. Зрители, которые с утра мерзли под меховыми плащами и шерстяными пледами, ко второму отделению игр разомлели от жары и в чудовищных объемах поглощали фруктовый лед и разноцветные лимонады. Они могли быть довольны — поединки бестиариев прошли «на ура». Кровь обильно лилась на алтарь зимних богов, как звериная, так и человеческая. А впереди еще оставалось самое интересное — десять гладиаторских пар и поединок с самым настоящим пустынным троллем, подаренным дому амиров одним из гайенских вордлордов.

Гладиатор по прозвищу Красный Бык казался сотканным из солнечных лучей. Длинные рыжие волосы и борода горели ярче, чем отполированный стальной шлем и алая туника. Бык был иноземцем, и его слишком белую кожу на открытых местах обожгло до морковного цвета.

«Меткое имя, — думал Кай, пока он еще мог думать, пока Ворон не начал решать за него. — Наверное, все те штуковины, что Бык на себя навесил, причиняют боль». Если кожаные наручи-поножи и раздражали воспаленную кожу гладиатора-дакини, то он не подавал виду: в решающий момент их защита могла спасти ему жизнь. От своего права на доспехи Аджакти отказался: он чувствовал себя гораздо увереннее в мягких сапогах, облегающих брюках и безрукавке — легких и не стесняющих движения.

Публика выла, не переставая, с того момента, как Деревянный Меч вышел на арену. В отличие от памятного дебюта зрители выкрикивали не насмешки, а его новое имя, уже покрытое славой. Красный Бык держался так, будто не слышал воплей, и Кай уважал его за это. В любом случае, никто не мог бы сказать, что Аджакти достался слабый противник. Внешность Быка вполне оправдывала имя: голова в рогатом шлеме вырастала, казалось, прямо из широченных плеч. Прямоугольный щит выглядел игрушечным в руках гиганта, несколько сутулившегося, как будто дакини стеснялся собственного роста. Он знал свою силу и был уверен в себе. Как и Аджакти, он ни разу не проигрывал боя. «Что ж, тем лучше для „семерки“, — думал Кай, двигаясь навстречу Быку. — Сегодня ребята хорошо заработают на ставках».

А потом… Знакомая крылатая тень накрыла его. Хриплый птичий крик пронесся над притихшей в ожидании действа Минерой. Аджакти едва сознавал, что этот леденящий вопль вырвался из его собственной глотки. Ноги сами понесли воина вперед. Черная пернатая радость билась внутри, делая его легким, готовым взлететь над песком, которого едва касались подошвы сапог.

Он не стал ждать атаки врага. Движение глаз в прорезях рогатого шлема — и Аджакти взвился в воздух над Быком. Один меч отвел неуспевающий длинный клинок, второй рубанул туда, где начиналась короткая шея. Удар оказался настолько силен, что полированная жестянка со всем содержимым отлетела, кувыркаясь, под ложу амира. Шлем застыл, зарывшись рогами в песок. Фонтанчики крови выстрелили из рассеченных артерий. Торжествующий рев трибун заставил амфитеатр содрогнуться. «Похоже, я только что облегчил работу служителям Дестис, — мелькнуло в голове у Кая, отиравшего меч о тунику мертвеца. — Вряд ли они станут проверять, не притворяется ли покойником человек без головы».

Впрочем, у жрецов и так хватало работы. Один из них, подбежав к трупу, подставил серебряную чашу под алые струи. Кровь гладиаторов считалась дорогим товаром, нельзя было позволить ей уйти в песок. Церруканцы верили, что она излечивает болезни, увеличивает силу мужских чресел, а женщинам приносит внимание противоположного пола. Больные, импотенты и старые девы платили за небольшую склянку с кровью бешеные деньги. «И они еще называют дикарями гайенов!» — думал Кай, провожая глазами дерлемек, волочащих прочь тело Быка, в котором не было больше ничего красного. Ворон отлетел, оставив горько-соленый привкус во рту, будто сам убийца попробовал на вкус кровь дакини.

А Кая ждал следующий бой. Как и других ветеранов, Скавр выставлял его на двойные поединки: каждую победу гладиатору приходилось подтверждать, сражаясь против «защитника» из школы побежденного соперника. Трубачи заиграли гимн школы Дакини, заставив толпу поумерить эмоции. На арене появился «защитник» Быка, «жнец» по имени Стрела. Молодой, недавний новобранец — вот и все, что знал о нем Кай. Но когда Аджакти встал перед противником, ожидая сигнала к бою, ему показалось, что сбылся худший кошмар: из-под щитка шлема на него смотрели серые глаза Токе.

Кай оцепенел: в одно мгновение он снова очутился на Рыночной площади, где мим разыгрывал перед рабами гайенов маленькое представление. Кто знает, почему в тот день, копируя ухватки и внешность Горца, циркач остановился перед Каем и стал кривляться, будто фехтуя с ним? С тех пор в глубине души северянина жил страх, что однажды украшенная кольцами, волосатая рука толлика, Определяющего Судьбы, вытащит из мешка их жребии один за другим. И пантомима повторится уже в действительности. Как сейчас.

Арбитр дал отмашку к бою. Этот жест будто разбил наваждение. Аджакти снова смог видеть ясно. Этот«жнец» был выше Токе и чуть шире в плечах, он двигался иначе, а в серых глазах застыло выражение, которого Кай никогда не видел у Горца: выражение животного, панического ужаса. Запах страха висел в воздухе, заставляя волоски на шее Кая встать дыбом. Эта удушливая вонь, смешанная с обычной вонью арены, обычно заставляла сердце биться быстрее, предвещая появление Ворона. Но сейчас тот медлил. Медлил и Кай.

Стрела не смотрел в глаза Аджакти. Его расширенные зрачки были устремлены куда-то надними. Кай поднял руку и отер со лба кровь Быка: именно на нее, как зачарованный, уставился «защитник». Этого безобидного жеста оказалось достаточно. Стрела развернулся и побежал под свист и улюлюканье зрителей. Кай стоял, опустив клинки и спокойно ожидая, пока хранители круга кнутами и копьями завернут беглеца. С арены не существовало иного выхода: только победа или Врата Смерти. Щурясь против яркого солнца, Кай прислушался к себе. Ворон был далеко как никогда: неужели он гнушался такой жертвой?

Наконец, всхлипывая от боли, Стрела повернулся к Аджакти. В глазах «жнеца» горело безумие, как у загнанного животного. Подстегиваемый отчаянием, он бросился на противника — единственную преграду на пути к спасению. Кай легко мог остановить его. Просто вытянуть меч — вот так, чтобы он незаметно скользнул под занесенную руку дакини…

Аджакти принял удар нападавшего, многократно усиленный страхом и животной яростью, парировал, перехватил следующий удар, поставил блок. Стрела ничего не замечал, рубя изо всех сил направо и налево, не обращая внимания на струящуюся из мелких порезов кровь. Кай надеялся, что ничего не замечала и воющая в экстазе публика. Он старался изо всех сил, демонстрируя самые зрелищные удары и комбинации. Только каждый раз они проходили на волосок мимо цели, если и задевая противника, то без опасности для его жизни. Кай даже позволил Стреле пару раз коснуться себя: левое плечо кровоточило, штанина на бедре была распорота.

С трибун происходящее на арене наверняка выглядело захватывающе: два полуобнаженных, покрытых кровью гладиатора сражаются не на жизнь, а на смерть, выказывая чудеса воинского мастерства. На самом деле Кай делал все возможное, чтобы дать Стреле время и возможность завоевать симпатию зрителей: быть может, тогда, несмотря на позорное начало, они решат сохранить ему жизнь. Но Кай не мог играть вечно. Когда какофония воплей на трибунах достигла кульминации, одним неуловимым движением он выбил целурит из руки «жнеца», а другим — разнес в щепы его щит. Сила удара опрокинула Стрелу на песок. Аджакти приставил острие меча к его горлу. Теперь судьба побежденного зависела от решения публики и арбитра.

Грудь парня судорожно вздымалась: отчаянный порыв исчерпал его силы. Стрела поднял руку и расстегнул ремешок шлема, обнажая горло, как предписывал кодекс. Щиток, защищавший нижнюю половину лица, открылся, и Кай впервые смог рассмотреть противника. Серые глаза и бледная кожа — вот и все, что объединяло его с Токе. Вероятно, парень тоже был горцем. Он смотрел прямо на Кая. Страх исчез из его взгляда, сменившись выражением достоинства и… доверия. «Неужели дакини понял мой замысел? Или он просто хочет умереть с честью?»

Аджакти поднял голову. Похоже, мнения публики разделились. Галерка, где сидели зрители победнее и женщины, поднимала пальцы, нижние ряды опускали, требуя смерти злосчастного «жнеца». Обычно последнее слово оставалось за арбитром. Но сегодня в Минере присутствовал наследный принц, и почетное право решать судьбу побежденного предоставлялось ему. Кай перевел взгляд на царскую ложу. Анира, сегодня сопровождавшая брата, откровенно пожирала победителя глазами. Омеркан казался раздраженным: морщинка залегла между красивых бровей, он нетерпеливо поигрывал вплетенными в смоляную бороду жемчужными нитями. Поймав взгляд Аджакти, принц улыбнулся и слегка повел головой из стороны в сторону. Омеркан разговаривал со стоявшим за спиной вельможей, но по какой-то необъяснимой причине Кай был уверен, что этот жест предназначался именно ему.

А потом наследник амира поднялся так, чтобы его видели все, и опустил палец. Толпа взорвалась торжествующими воплями, арбитр повернулся к гладиаторам и повторил жест принца. У Кая не оставалось выбора. Впервые он должен был лишить своего противника жизни вот так, по приказу, после формальной победы. Во всех предшествующих поединках он убивал врага в бою, как Быка. Наверное, эта его слава и зрелище быстрой расправы с товарищем обратили Стрелу в бегство. Теперь жнец смотрел на него снизу вверх серыми глазами Токе, и Каю казалось, что меч весит в десять раз больше положенного — так нелегко было его поднять. Кодекс запрещал гладиаторам разговаривать на арене, но Кай сказал про себя, удерживая взгляд мальчишки-горца: «Прости меня, если можешь. И ничего не бойся. Тебе больше не будет больно». Вороненый клинок опустился, пронзая ямку в основании белого горла. Стрела умер мгновенно.

Анира смотрела на победителя, преклонившего колено перед ложей амира, и сердце наполнялось ужасом, смешанным с восторгом. С того дня на Больших Играх, когда она впервые увидела его, покорившего пресыщенную зрелищами Минеру, Аджакти поселился в ее сердце. Он стал наваждением, навязчивой идеей, сладострастным кошмаром ее снов. Куда бы ни обращался взгляд, всюду Анире мерещилась гибкая мальчишеская фигура, белоснежные волосы, черные матовые, как агат, глаза. Все что ей хотелось слышать — звук его голоса, еще незнакомый, но уже воображаемый ею, глубокий, чуть хриплый. Все что хотелось чувствовать — вкус его рта на губах, твердость его плоти под пальцами. Наверное, так сходят с ума!

Сила этого желания пугала Аниру. Никого и никогда еще она не хотела так.Она боролась с собой, пытаясь найти забвение в объятиях рук, похожих на егоруки, в поцелуях губ, похожих на егогубы. Но все было не то! Недостойно ее! Все равно, что довольствоваться дешевой подделкой вместо подлинного бриллианта. А потом в подземелье под храмом Иш-чель чиланы влили в ее губы горькую черную влагу и вложили в руки жертвенный нож. Она не помнила, держали ли ее или она сама парила в воздухе над круглым бассейном, на поверхности которого кровь рисовала будущее.

Аджакти был частью этой картины. Линии вероятностей расходились от него, как меридианы от полюса на картах, указывавших путь караванщикам. Она не могла ошибиться. Суженый с глазами, полными тьмы, и взглядом, останавливавшим время. Вечный в изменчивых воплощениях. Ночной ветер. В узоре на воде оказалась и она сама, а еще — собачья голова, павшая корона, пламя и меч, поражающий ее брата, — меч, который держала рука гладиатора.

И вот Аджакти стоит так близко к ней, такой же, как в видении, — с гордым разворотом плеч и дерзко вскинутой головой. Алые цветы венка сливаются с кровью побежденного, запятнавшей снежную белизну волос. Взгляд, острый, словно лезвие, и чуть исподлобья, как у готового к нападению хищника. Расслабленные, длинные мускулы, в одно мгновение способные собраться в убийственном движении, одновременно мягком, как ласка.

«О, в этом безродном обесчещенном больше духа Ягуара, чем в потомках самых древних семей Церрукана! Как смеют кислые, словно в уксусе вымоченные, мужчины и женщины, до желтизны белящие смуглую от природы кожу и покрывающие лица краской, называть его уродом и полутроллем? Конечно, лицо Аджакти очень необычно, но его странность не возбуждает у меня отвращения или жалости. Ночные озера его глаз скорее завораживают, призывают окунуться в их прохладную глубину. Аджакти…»

Анира поймала себя на том, что едва не произнесла имя вслух. Она вздрогнула и только тут осознала присутствие Хранителя Круга, склонившегося перед ней в глубоком поклоне и державшего в вытянутых руках золотой динос, наполненный темной, просвечивающей на солнце пурпуром влагой. Его содержимое предназначалось отцу, в состоянии которого все средства были хороши, особенно такие сильные, как жертвенная кровь, пролитая на песок арены. Благодаря победе Аджакти жизнь амира будет продлена на дни, возможно, даже месяцы.

Принцесса кивнула, и Кааш зашептал над сосудом, благословляя. Молодой одетый в черное чилан, словно соткавшийся из теней в ложе, тут же принял динос из рук верховного жреца и заторопился к выходу — драгоценную ношу необходимо немедленно доставить во дворец. Щелкнув пальцами, Анира велела Шазие сопровождать его. Телохранительница неодобрительно качнула головой — не хотела оставлять госпожу без защиты. Но принцесса нахмурила тонкие брови, и чернокожая воительница, поклонившись, исчезла вслед за чиланом. Анире придется довольствоваться Шадой — неотличимой от Шазии, как сестра-близнец, из-за своей черной кожи и присущих мтехам грубых черт лица.

Ничего, жизнь отца сейчас была самым главным. Борясь за нее, она сражалась за свою собственную и в этой битве не могла полагаться ни на кого, а меньше всего — на пронырливых слуг Кааша, этой змеи, заползшей в шкуру Ягуара.

— Боишься, что выкормыш верховного плюнет в лекарство, дорогуша? — Голос брата, неожиданно раздавшийся над ухом, заставил Аниру вздрогнуть. Она встретила насмешливый взгляд Омеркана и рискнула сказать то, что думала:

— Скорее, оно будет отравлено.

Мгновенно помертвевшие глаза принца выдали, что он действительно взвешивал такую возможность. Анире показалось, что выложенный мрамором пол ложи ускользает у нее из-под ног:

— Ты же знаешь, — улыбка больно растянула стянутые судорогой страха губы, — как полны яда слова святош. Что же говорить обо всем прочем, сочащемся с их раздвоенных языков?

Омеркан присоединился к смеху принцессы, но в его темных, увеличенных краской глазах по-прежнему была смерть.

— Моя дорогая сестра предпочитает, верно, сильные языки рабов? Вроде того героя, что обезглавил Быка?

Анира поняла, что шпионы брата донесли о ее посещении Танцующей школы, но этому визиту легко найти невинное объяснение — многие ходили посмотреть на упражнения бойцов перед тем, как сделать последние ставки. Она обиженно надула губы:

— Полутролль разочаровал меня. Я видела, как Фламма сровнял его с песком на тренировке. Я поставила на Быка и потеряла пятьдесят циркониев! К тому же, — добавила Анира, смиренно складывая руки на коленях, — ты ведь знаешь, я провожу все ночи у постели отца. Беспокойство за его здоровье отняло у меня желание. Мое лоно так давно не знало мужчины, что стало узко, как у девственницы.

Тонкое породистое лицо Омеркана скривилось в усмешке, обнажившей острые зубы:

— Вот как? А Джамал утверждал, что там гулял сквозняк, даже когда он насаживал тебя по самые яйца.

Анира почувствовала, как кровь отхлынула от щек и собралась в сердце, готовом, казалось, вот-вот лопнуть. Она начинала понимать, почему долгожданный гонец так и не явился. Неужели влюбленный и преданный, как собака, комит мог предать ее? Удовлетворенный реакцией сестры, принц вальяжно откинулся в кресле и махнул рукой на арену:

— Обрати внимание на следующий бой, сестра. Помнишь, в программе был заявлен пустынный тролль? Свирепая тварюга, доложу тебе. Видела бы ты толщину цепей, в которых его держали.

Громовой рык, донесшийся из-под трибун, заставил принцессу вздрогнуть.

— Так вот, я посчитал, что слава победы над чудовищем не достойна простого раба.

— Кого же… она достойна? — помертвевшими губами выговорила Анира.

Взвыли трубы глашатаев, завопили, как одержимые, зрители, по лицу принца расползлась плотоядная улыбка.

— Доблестный комит Джамал, — ответил за Омеркана надрывавшийся в рог глашатай, — командир церруканских всадников, ведущий свой род от легендарного Мустлабада, выйдет сегодня на арену, бросив вызов монстру, наводящему…

Не в силах оторвать взгляда от ладной, до боли знакомой фигуры воина, облаченного в богатые доспехи, Анира произнесла, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ничего, кроме вежливого удивления:

— Джамал?! Но ведь в программе значилось, что против тролля будет сражаться Фламма!

— А он и будет, — кивнул Омеркан, жмурясь, как сытый кот. — После того, как моя зверушка выпустит кишки твоему ручному комиту.

Громоподобный рык сотряс горячий воздух над ареной. Женщины завизжали, кто-то притворно упал в обморок, сотни мужских глоток отозвались эхом восторженных воплей. Пустынный тролль, мабук, вырвался в амфитеатр прежде, чем решетка зверинца полностью открылась. Глубокие, рваные борозды остались в песке там, где ударили мощные лапы, бросая огромное чешуйчатое тело вперед. Анира задохнулась от вида чистой животной ярости, горевшей в желтых глазах под кожистыми веками, — ярости, направленной на казавшуюся хрупкой по сравнению с монстром человеческую фигурку, закованную в блестящую сталь.

— Это ты послал Джамала на смерть, — Анира не спрашивала, а обвиняла. Маски сброшены, незачем больше играть. Так или иначе, с гибелью комита все будет потеряно. Молодой воин вскинул украшенный рубинами меч, вызвав бурю экстатических воплей с трибун. Командир всадников пользовался популярностью как у армейских, так и в народе. Даже сейчас, перед лицом смертельной опасности, он не проявлял признаков страха. Кто же предал их? Гонец?

— Джамал сам сделал выбор, — холодно отозвался брат. — Он предпочел сражение на арене топору палача.

Мабук взревел, поднимаясь на задние лапы и нависая над человеком горой покрытых голубоватой чешуей мускулов. Когти по длине почти равнялись клинку Джамала, на каждой конечности их было четыре. Спина ощетинилась острыми шипами, усаженный ими хвост бешено рыл песок по сторонам чудовища.

— Ты собрался казнить комита только за то, что он отымел твою сестру? — попыталась прощупать почву Анира. В отличие от Джамала она не была в смертельной опасности, но если предатель не будет разоблачен, ей недолго оставаться в живых. А воин в золоченых доспехах, похоже, пока тоже не собирался умирать. Двигаясь легко и быстро, несмотря на тяжесть брони, комит атаковал мабука.

— Тогда мне бы пришлось обезглавить половину моей армии, — усмехнулся Омеркан, следя жадным взглядом за событиями на арене. — Нет, милочка, если бы этот герой-любовник просто тешился мыслью, что сношает невесту будущего амира, я бы пощадил его. Ведь мы оба знаем, что ты никогда не станешь моей женой, не так ли?

Принц взглянул на собеседницу, и его зрачки показались Анире свернувшимися в кольца гадюками. Они были неестественно расширены, тонкие губы чрезмерно алы — видно, брат с утра успел нажеваться корня гевена. Рев мабука сотряс стены Минеры и слился с воплями толпы в невообразимую какофонию, заставившую принцессу взглянуть на арену. Джамал распростерся на песке в десятке метров от тролля, очевидно, отброшенный мощным ударом шипастого хвоста. Рука все еще сжимала меч, воин подавал признаки жизни, пытаясь приподняться и тряся головой. Длинный раздвоенный язык мабука зализывал резаную рану на бедре, останавливая зеленоватую кровь. Чудовище явно не торопилось расправиться с обидчиком. Возможно, оно просто растягивало удовольствие?

— Ты знаешь, что слюна мабука способна разъесть любые доспехи? — Омеркан произнес это таким тоном, будто читал лекцию по естествознанию в одном из церруканских ликеев. — Надеюсь, монстр вскроет грудь предателя и вырвет отравленное изменой сердце! Признаться, вначале я хотел сделать это сам, чтобы потом велеть моему повару приготовить его в сливочном соусе и подать тебе на ужин. Какая ирония, шлюха вонзает зубы в сердце собственного любовника; змея, мечтавшая заползти на мой — МОЙ! — трон, кончает в котле на кухне амира.

Анира с трудом заставляла себя слушать тягучую речь: все ее внимание было приковано к происходящему внизу, на песке Минеры. Джамал тяжело поднялся на ноги. Его доспехи погнулись в нескольких местах, движения потеряли точность и быстроту. Мабук же был по-прежнему свеж. Одним мощным прыжком он очутился перед воином и занес когтистую лапу над его головой.

— У тебя нет доказательств измены, ведь так? — Усилием воли принцесса заставила себя отвлечься от кровавого зрелища и мыслить логически. — По крайней мере доказательства, способного выдержать суд отца: ведь это он возвысил Джамала, сделал его тем, что он есть. Возможно, тебе удалось заставить комита поверить в безнадежность сопротивления, он никогда не блистал особым умом, но я — не идиотка!

Трибуны снова взревели, женский визг резал уши, вызывал подступающую к горлу тошноту. Когти мабука вскрыли панцирь на груди Джамала, как простую жестянку. Сила удара опрокинула воина на спину. Великолепный, но бесполезный клинок отлетел в сторону, рубины сверкнули, поймав солнце. Пустынный тролль склонился над поверженным, накрыв его длинным чешуйчатым телом. Мощные челюсти ящера сомкнулись вокруг золоченого шлема в виде львиной головы, зубы заскрежетали по стали. Мабук тряхнул шеей, и зрители Минеры увидели второе обезглавливание за день.

Омеркан довольно потер бледные мягкие руки:

— Ну вот, подожди ты немного — и мы бы смогли напоить отца кровью его собственного любимчика!

Желудок Аниры болезненно сжался, во рту почувствовался кислый вкус желчи. Она резко встала, оттолкнув полуобнаженную рабыню с опахалом, и метнулась в сторону выхода. Рука брата, вцепившаяся в край шелкового подола, удержала ее:

— Куда же ты, дорогуша? Пропустишь самое интересное — выход Фламмы! — Омеркан смеялся. Не отвечая, она рванула платье так, что тонкая ткань треснула. Оставив между пальцев принца изумрудно-зеленый обрывок, Анира устремилась вон из ложи. Сзади донесся торжествующий хохот брата и шаги Шады, следовавшей за нею, как тень. Странная пустота распирала грудь изнутри, будто Анира набрала слишком много воздуху, собравшись кричать, а теперь вынуждена была сдержать вопль. Даже со жрецами и поклонниками Иш-таб за спиной без поддержки армии она будет беспомощна, как котенок. Ее главную надежду волокли крючьями к Вратам Смерти служители Дестис. Когда отец умрет, умрет и она.

Золотой обруч, раскалившийся на солнце, сдвинулся от быстрых шагов принцессы и ожег шею. Картины, увиденные во время инициации в храме богини, снова промелькнули перед внутренним взором. Меч раба, пронзающий грудь ее брата. Меч Аджакти. Невозможно, немыслимо. Но Поящая Кровью не могла солгать. Она показала посвящаемой вероятное будущее. От самой Аниры зависело, наступит ли оно.

Кай не чувствовал ничего, кроме усталости и пустоты, когда вернулся под трибуны в венке победителя. Даже замечание Альдоны о том, что за боем наблюдал Фламма, оставило гладиатора равнодушным. Он молча принял услуги лекаря, очистившего и перевязавшего порезы от клинка Стрелы. В помещении, отведенном ветеранам Танцующей школы, товарищи по обычаю поздравили Аджакти с победой, но он только вежливо кивал в ответ, избегая разговоров и стараясь побыстрее забраться в дальний угол. Обычно тихое место оказалось, однако, уже занятым Токе и Тигровой Лилией. А ведь им полагалось толпиться у зарешеченных окошек вместе с остальными — рев пустынного тролля холодил кровь в жилах, а вторящие ему вопли публики ясно говорили о том, что поединок выходил зрелищным.

Но ни Горец, ни девушка не выказывали интереса к тому, как справится Фламма, и Каю пришлось пристроиться на скамью рядом с ними. Он уже напрягся, приготовившись принять очередную порцию тычков и хлопков по спине — так обычно выражал свою радость от побед друга Токе, — но тот только странно глянул на вновь прибывшего и отодвинулся в сторону.

Кай сбросил свой венок на пол и осторожно положил руку на плечо Горца:

— Эй, ты в порядке?

Токе тоже удачно завершил свой поединок, но противник успел приложить его по ребрам тяжелым щитом, так что парень сидел на скамье скрючившись, придерживая больной бок.

— Я-то в порядке, — буркнул он в ответ.

— И что это должно означать? — Кай непонимающе перевел взгляд на Лилию, потом обратно, на Горца. Он слишком устал, чтобы удивляться.

— Гордишься своей блестящей победой, да? — с вызовом бросил Токе, закусывая губу.

— Было бы лучше, если бы я позволил дакини прикончить себя.

— Я этого не говорил, — товарищ понизил голос, но серые глаза яростно сверкали. — Только ведь тебе мало было слопать парня. Захотелось еще поиграть с ним, как кошка с мышкой! Ты кого угодно можешь обмануть, только не меня!

Не дожидаясь ответа, Токе поднялся с места, поморщившись от боли, и пересел в противоположный угол. Тигровая Лилия, бросив на Кая неодобрительный взгляд, молча последовала за Горцем. Кая не удивило, что друг, который знал его лучше всех, разгадал затеянную игру. Больно задело то, как Горец истолковал его действия. «Чудно! — устало подумал Кай. — Теперь Токе и Лилия будут считать меня утонченным садистом!» Аджакти мог бы попробовать переубедить друзей, но как бы тогда он объяснил, почему решил попытаться спасти жизнь незнакомому пареньку, к тому же так позорно сыгравшему труса? Как бы он рассказал Токе, что невинное представление мима не только не забылось, но и заронило в нем семя страха, растущее день ото дня? И Кай промолчал.