Глава шестая. Гейл откровенничает

Выбравшись из станции метро у Таймз Сквера, Лерой некоторое время искал магазин, продающий цветы. Приличные профессиональные цветочники не держат магазины вблизи Таймз Сквера, где большинство прохожих в рабочее время – абсурдно одетые туристы и менеджеры нижнего эшелона в дешевых костюмах. Наконец он нашел заведение, торгующее различной едой на вынос, от круассанов до сашими. Шеренга зеленых ведер из пластика возле магазина содержала несколько видов болезненно выглядящих букетов. Лерой купил одну красную розу. Нехорошо заставлять свою девушку таскаться целый день с букетом, не говоря уже о том, что, будучи знаком с категорией женщин, к которой принадлежала девушка, кою он вознамерился развлекать, Лерой был более или менее уверен, что она уже наделала покупок и руки у нее заняты – бумажные и полиэтиленовые мешки с эмблемами, которые так восхищают пригородных особей женского пола. А может и нет, думал Лерой. Может меня сегодня приятно удивят. Может у нее в руке только сумочка – и все. Или может просто надо ей в глаз дать. Вот – неплохая идея.

Поверхность газона Брайант Парка полностью покрывали возлежащие на ней томные клерки обоих полов. Мраморные скамейки по периметру все были заняты. Лерой осмотрелся и вскоре обнаружил Гейл, сидящую на одном из металлических зеленых стульев, которые предупредительно поставлял в парк муниципалитет, дабы посетители парка чувствовали себя удобно и были настроены дружелюбно. Гейл явно чувствовала себя неудобно, нервничала, и настроена была слегка враждебно.

Стоял мягкий, теплый весенний полдень. В своих телесного цвета колготках, черных туфлях без каблуков которые, несмотря на эмблему, весьма напоминали шлепанцы, в черной синтетической юбке, в блузке на размер больше чем нужно, и в живописной жилетке на два размера меньше, она показалась Лерою уныло провинциальной. Вся ее верхняя одежда была темного цвета, кроме алого жакета, переброшенного через руку. По сведениям Лероя ей был сорок один год. Выглядела она поношенно, старше своего возраста. Редкие темные волосы, угловатое лицо, круглые темные глаза, тонкая стареющая шея со складками вокруг щитовидной железы, отвисшая грудь, талии нет, широкие плечи, широкие отвислые ягодицы. Ноги, правда, оказались стройные и гладкие, а колени опаловые и скульптурные – лучшая ее часть, решил Лерой. Ступни, тем не менее, слишком большие даже для женщины ее роста – пять футов и десять дюймов, если на глаз. Можно было предположить, что торс ее продолжал расти после того, как ступни остановились, а затем природа, осознав ошибку и делая несуразную попытку ее исправить, велела ступням расти быстрее, чтобы соответствовать торсу – и переборщила.

Лерой, имевший привычку (нехарактерную для людей его профессии) давать людям возможность проявить себя прежде чем формировать о них окончательное мнение, галантно приложил губы к преждевременно увядающей коже тыльной стороны ее руки, улыбнулся, сказал «Привет» и, приняв решение, одновременно поцеловал ее легко в губы и предложил ей розу. Она охотно ответила на поцелуй. Сам не первой молодости, Лерой был тем не менее подтянут, мускулист, и лучше одет, чем Гейл – небрежный светлый весенний костюм покроя до того непретенциозного, что сразу угадывалась добротность выделки, а ботинки явно английские. Он меланхолически посмотрел на два полиэтиленовых мешка с эмблемами модных в среднеклассовой среде магазинов, прислоненных к ножке металлического стула.

– Привет, – сказала Гейл. – Я, наверное, нервничаю слегка.

– Все нормально, – сказал он, вживаясь в роль. – Это пройдет. Ты голодная?

– Не отказалась бы от ланча, – призналась она. – Я знаю неплохое место, недалеко отсюда.

Недалеко отсюда оказалось в пятнадцати кварталах. Пожав плечами, Лерой отказался от заготовленного в уме списка интересных заведений в Ресторанном Проулке, гораздо ближе, с прекрасной кухней и уютной атмосферой.

– Я сегодня не могу много ходить, – сказала Гейл через три квартала. – У меня болят ноги.

Лерой понял, что забавным это приключение не будет. Она была явно не его тип. Он не благоволил к прихожанам Церкви Мещанских Приличий.

– А что если мы купим тебе пару кроссовок? – спросил он, прикидывая, где ближайший магазин. – Мой подарок тебе.

– Нет. Спасибо. Это не поможет.

Заведение, которое она имела в виду, она, оказывается, посещала ранее со своим отцом, который теперь жил в солнечной Калифорнии. Обычный магазин съестного, но с закутком, в котором стояло несколько полированных столов и стульев. Яркий свет, две ядовито глядящие официантки в сальных черных передниках, алкоголь отсутствует, столики на тротуаре тоже. В меню наличествовали холодные закуски, ни одна из них не казалась аппетитной. Лерой спросил суп, а Гейл заказала сандвич из индюшки. Лерой подмигнул официантке, которая неожиданно покраснела. Подмигивал Лерой тщательно и точно, не нарушая непроницаемости лица.

Кругом, и в этом квартале тоже, имелись во множестве вполне приличные, хоть и со слегка повышенными ценами (в виду близости Карнеги Холла) заведения. И даже глупо выглядящий дайнер прямо напротив смотрелся уютно и пригласительно по сравнению с дырой, в которой они сидели. Лерой не слишком расстроился, он только лишь засомневался в своей решимости доиграть роль до конца. Женщина, предпочитающая столик в магазине ресторану или кафе? Как вести себя в компании такой женщины? О чем говорить?

Почему он назначил ей свидание вместо того, чтобы просто допросить ее, нанеся официальный визит, показав бляху? Годы конспиративной работы учат, что в запутанных следует настроить свидетеля на что-нибудь, не имеющее отношения к полицейским делам. А это трудно, когда первое, что видит свидетель – бляха.

Было важно, чтобы она говорила, и чем больше, тем лучше. В понимании Лероя это было единственным способом узнать что-то нужное от человека, который всю жизнь раскрывает рот только для того, чтобы врать. Женщины типа Гейл, по мнению Лероя, принадлежали именно к этой категории.

Она рассказала ему о своих делах – она была свободный журналист – и упомянула, что ее только что интервьюировали, чтобы предложить ей постоянную работу в еженедельнике. Разведена и бездетна.

Хорошим столовым манерам ее явно никто никогда не учил.

Прибывший сандвич из индюшки поражал воображение размерами. Она быстро смолотила примерно половину, открывая и без того большой рот очень широко, и затем спросила Лероя, нельзя ли убедить официантку завернуть оставшееся, чтобы съесть потом.

– Я вообще-то думал, что мы на свидании, – сказал Лерой, стараясь, чтобы голос звучал шутливо и легкомысленно. – Расхаживать с догги-баг – морока.

– Я сама понесу, – сказала она.

Он дипломатически улыбнулся одними глазами.

– Так куда же мы пойдем? – спросил он. – Мне очень жаль, что у тебя болят ноги. До Сентрал Парка дойдешь? Я мог бы тебя понести.

– Нет, нести меня не нужно, – сказала она нервно. – Дойду. Надеюсь, это недалеко.

То есть, не знала она, где Сентрал Парк. А где это заведение находится, она знала. Батюшки, батюшки, ну я и влип.

– Четыре квартала, – сказал он.

– Дойду. А чем ты по жизни занимаешься? – спросила она вдруг.

– Я биохимик, – ответил он небрежно.

– Ага.

Ей было неинтересно. Они прошли мимо трех баров, в которых наличествовали женские туалеты, но Гейл упомянула, что не прочь воспользоваться туалетом, только когда они уже находились в Парке. Можно было выйти из Парка и зайти в бар, а можно было углубиться дальше в зеленые чащи, наполненные весенними запахами. Предложить ей присесть за ближайшим кустом было бы плохой тактикой для первого свидания. Лерой надеялся что знаменитые романтические места в Парке изменят отчужденное настроение Гейл, хотя бы слегка. А то она уже всерьез начала действовать ему на нервы.

Он напомнил себе, что у него миссия. К черту романтические возможности. Помимо этого, джентльмен не должен всегда на все смотреть критически, это неприлично. В конце концов действительно привлекательные люди составляют лишь небольшую часть населения мира, и у большинства просто нет выхода, как только мириться с тем, что доступно, особенно когда чувствуется ограниченность в средствах, что часто бывает. Имелась в десяти минутах ходьбы детская площадка, но туалеты там часто запирают по какой-то причине (возможно потому, что дети их используют редко, предпочитая кусты). И был Каток Уоллмана, но там только недавно убрали лед и теперь мостили поверхность для роликовых эскапад, так что найти там действующий туалет было бы затруднительно.

Ближайшее место, на которое можно было положиться – живописный узорчатый домик по соседству с Лодочным Домом.

Лерой надеялся, что сможет тем временем отвлечь Гейл разговором, поскольку до Лодочного Дома было полмили. Она изобразила вежливый интерес, когда он указал ей на базальтовые скалы. К его замечанию, что из таких скал состоял когда-то весь Манхаттан, она отнеслась равнодушно.

Они проследовали по центральной аллее, мощеной булыжником и оттененной роскошными деревьями, образующими арки, прошли между бронзовыми Робертом Бернзом слева и Вальтером Скоттом справа.

Лерой процитировал строчку из «Джона Барликорна». Гейл не имела понятия, о чем это он. Миновали Раковину и спустились по гранитным ступеням на мощеную бледно-красным кирпичом площадь с фонтаном, и вдруг Гейл переменилась – улыбнулась заворожено. Оказалось, она видела это место в каком-то фильме.

Лерой взял ее за руку. Она охотно откликнулась, пожав его ладонь влажными пальцами. Дойдя до Лодочного Дома, он кивком указал ей на женский туалет, и она в него удалилась.

Некоторое время он раздумывал – не сбежать ли. Ему снова понадобилось напомнить самому себе, что на самом деле это вовсе не свидание. Да и не так уж она плоха. Не будь свиньей, Лерой. Не оставляй это несчастное смехотворное существо одну посреди Парка. Он зашел в мужской туалет. Проюринировав, он решил не мыть руки, справедливо рассудив, что его хуй и яйца гораздо менее сомнительны в гигиеническом смысле, чем все, что ему пришлось бы здесь трогать, чтобы включить воду.

Выйдя из туалета он закурил и стал ждать, пока Гейл закончит сражение с сидением унитаза, юбкой, колготками, туалетной бумагой, санитарными салфетками, краном, и нервами. Это время он провел изучая женщин, передвигающихся во всех направлениях. В данной части Парка процент привлекательных женских особей значительно выше, чем в любой другой точке города. Лерой раздумывал – чему бы это приписать? Социальному статусу населения района? Нет, вряд ли. Конечно, дочери влиятельных семей имеют средства, чтобы посвящать своей внешности огромное количество времени, но одним вниманием красавицу из себя не сделаешь. Чайные розы охотно растут в богатой почве, но нужно, чтобы это изначально были – розы. Может, этот сюрреалистический парад правильных черт, безупречной кожи, шелковистых волос и идеальных пропорций – результат огромных денег, базирующихся рядом, на Пятой и Мэдисон, и берущих в жены красоту вот уже двести лет подряд, исключения не в счет? Не говоря уж о том, подумал Лерой, что женщины из менее богатых районов склонны слоняться там, где на их красоту смотрят с должной степенью сдержанного восхищения. В Вашингтон Хайтс, если взять район наугад, где уродливые женщины явление повсеместное, единственное, на что может рассчитывать красавица – зависть и ненависть. Таким образом, влиятельные районы, с их привлекательными местными жителями, приятной архитектурой, уютными кафе и обворожительными бутиками – просто магнит для красавиц из всех слоев общества.

Гейл, некрасивая красавица Лероя, вышла из туалета и попросила его дать ей огня. Он щелкнул зажигалкой.

Они прошли мимо шеренги лодок, лежащих на берегу вверх килем, как покончившие жизнь самоубийством киты. На площади у фонтана их приветствовали раздражающие, усиленные мощной аппаратурой звуки барабанов и бас-гитар. Гейл что-то спросила. Лерой не расслышал. Представитель той небольшой части возможных профессий, которые требуют иногда умственного напряжения, он ненавидел непрошеный шум, который нельзя игнорировать. Он быстро повел Гейл вверх по тропе вдоль другого берега озера, направляясь к Горбатому Мосту. Она опять пожаловалась на боль в ногах. Некоторые манхаттанцы ведут себя также, но то, что она была не местная, раздражало Лероя еще больше. Казалось бы – само собой разумеется, что в программу правильного свидания в городе всегда включена продолжительная, неспешная прогулка, просто потому, что, в отличие от многих других местностей, в городе Нью-Йорке есть много такого, что может оценить только неспешно прогуливающийся.

Он взял Гейл за плечи и поцеловал в губы, надеясь что это как-то ослабит напряжение. Он вдруг осознал, что она – самый зацикленный на себе человек, какого он встретил за многие годы. В те два часа, что они провели вместе, ее потребности, надежды и пожелания доминировали в их разговоре и действиях. Она ответила на поцелуй и некоторое время они стояли посреди аллеи, обнимаясь и целуясь. Целоваться она умела – нежно, утонченно, следовало отдать ей должное.

Горбатый Мост проявился впереди, и она его узнала. Забыв о боли в ногах, она ускорила шаги, вытягивая шею, страстно желая все видеть. Лерой подумал с облегчением, что величественная гармония деревьев, холмов, архитектуры и озера, отражающего деревья, холмы и архитектуру, пробудили наконец-то в Гейл радостные чувства. Думал он так до того момента, когда она со сдержанным трепетом в ее странно высоком голосе объявила, что это – то самое место, которое так часто показывают в кино. Лерой вложил руки в карманы.

– Почему это Гвен ни разу меня сюда не водила? – удивленно и восхищенно она.

А я откуда знаю, подумал Лерой. Может потому, что Гвен не ходит в те места, где нельзя поймать такси. Или же Гвен не хочет ходить с тобой в те места, где нельзя поймать такси. Или Гвен не желает, чтобы ее видели с тобой в тех местах, где нельзя поймать такси.

Последние десять лет Лероя окружали люди, чьи взгляды, идеи и лексикон формируются телевидением, Голливудом, и побочными эффектами занятости в эпоху, когда ни в агрикультуре ни в производственных индустриях нет привлекательных рабочих мест. Искусственная реальность, созданная средствами массовой информации, контрастировала так резко с жизнью той части населения, для которой она создавалась, что Лерой, с его логическим складом ума, часто избегал окружающих его людей, боясь повредиться умом. Жена его оставила пять лет назад, и теперь сожительствовала с человеком, который не имел привычки запираться в ванной с книгой в тот момент, когда включали телевизор. Врожденный интерес Лероя к внутренним механизмам разума не остыл, не сошел на нет, а просто стал очень специализированным, сфокусировался на индивидуумах, игнорируя группы. Ему нравилось изучать людей. Однако, когда степень индивидуальности объекта изучения была настолько низка, что общение ограничивалось лишь фальшивыми улыбками и банальностями, бурный темперамент Лероя давал себя знать. Нужно быть осторожнее. Гейл была важной деталью в расследовании – посему, пожалуйста, без взрывов.

В конце концов они оказались в баре на Коламбус Авеню, клиентура которого состояла в основном из работников контор за тридцать, хамоватых и самодовольных.

– Я простая деревенская девушка, – объявила Гейл, родом из ближнего, час езды от центра, Лонг Айленда, поглядев на экран телевизора под потолком над стойкой. По телевизору показывали футбольный матч. – Некоторые любят Моцарта. Я люблю рок-н-ролл, и я не желаю, чтобы мне навязывали свои вкусы, или говорили мне, что то, что мне нравится – неправильно.

Что-то есть порочное в женщине за сорок, говорящей, что ей нравится рок-н-ролл, подумал Лерой. Будто по сигналу, телевизионная программа дала рекламу. Стареющий британский рокер с брылами как у бульдога дергал струны электрической гитары, выпевая фальцетом глуповатые нежности по адресу некой девушки по имени Бейби. Лерой прикрыл лицо ладонью, сдерживая смех.

– Бейби ты моя старенькая, – сказал он. – Неплохое название для песни.

– Что? – спросила Гейл.

– Да так, ничего. У меня есть набор личных шуток, которые никто не понимает, и я почему-то все время так шучу, когда со мной рядом тот, кто мне нравится. Я постараюсь себя контролировать. Не волнуйся.

– Ну…

– Расскажи мне о своих друзьях. Расскажи о Гвен.

– О Гвен?

– Конечно. Ты ее упомянула в тот вечер, когда мы с тобой в первый раз встретились. Дурацкое чтение поэзии, помнишь?

– Ничего и не дурацкое.

– Конечно нет. Это просто выражение такое. Расскажи мне про нее.

– Ну … Гвен? Она – душка, – сказала Гейл с неприязнью в голосе. Неприязнь вызвана была видимо тем, что теперь ей нужно вдруг говорить о ком-то помимо нее самой. – Она не типичная баба из богатых. Ты понимаешь, о чем я. Она ничего. Ну, пары лампочек не хватает на чердаке, но это же не страшно.

– А как вы с ней встретились?

Минут через пять ему пришлось оставить тему. Неприязнь Гейл грозила вырасти в астрономическую. Она все еще дулась на него слегка, когда они покинули бар. Лерой планировал собраться с силами и доволочь ее до Линкольн Центра пешком. Но у Верди Сквера она остановилась и сказала, что с места теперь не стронется.

Сказала также, что ей хочется итальянской еды. В районе Верди Сквера итальянских ресторанов нет, есть пиццерия. Лерой остановил такси и велел шоферу ехать вниз по Коламбус, а затем по Девятой, до Ресторанного Проулка. У Сорок Шестой Улицы они вышли из такси. Лерой собрался было углубиться в Проулок, искрящийся неоном, забавными вывесками и радостными улыбками, но Гейл, интересующаяся только собой, вдруг вспомнила, что есть неподалеку, на Сорок Четвертой, место, где она когда-то вкушала ужин в компании журналистов. Лерой сжал зубы.

Заведение оказалось пошлым, слишком большим для уюта и недостаточно большим, чтобы называться континентальным. Несколько тусклых ламп на стенах едва освещали выданные меню, в которых наличествовало около дюжины неоправданно дорогих блюд. Гейл попросила миниатюрную пухлую официантку принести ей белого вина. Вскоре оказалось, что официантка – начинающий кинорежиссер. Гейл упомянула, что как-то однажды написала сценарий. Они с официанткой стали с энтузиазмом обсуждать замечательные возможности, которые вдруг открылись перед ними в связи с этой их случайной встречей. Обменялись номерами телефонов. Гейл обещала официантке послать ей сценарий, а официантка обещала, что она его прочтет и ей понравится. Лерой извинился и вышел на улицу покурить.

Если верить тому, что ему удалось вытянуть из неприязненных, не очень связных замечаний Гейл, Гвен за все эти годы изменилась немного. Влюблена во Вдовца. Замужем не была. Эксцентрична. Оплатила большое количество работы, которую дантист провел с зубами Гейл. В прошлом ненавидела свою сестру.

Вышла Гейл, и закурила. Опять дуется. Лерой вложил в голос всю имевшуюся у него душевную теплоту. Она отвернулась, когда он попытался ее поцеловать. Он извинился, повторяя, что был груб и несправедлив давеча. Он сделал ей комплимент, похвалив ее шею и несуществующую талию. Он погладил ее по запястью. Он сказал что-то поэтичное о ее скульптурных коленях и пожалел вслух, что он не художник. Она позволила ему себя поцеловать.

Прибыла еда, и оказалось, что все, в общем, съедобно. Кофе был слабый. Гейл уверяла, что никогда не ест десерт, потом сказала, что хочет только попробовать, и, пробуя, отъела половину крем-брюле Лероя.

Десять кварталов отделяли ресторан от Пенн Стейшн. Неплохая прогулка, но, помня о ногах Гейл, Лерой снова остановил такси. Частые пробки на Девятой, и такие же на Седьмой. Поездка заняла кое-какое время, и весь путь Лерой возбуждал Гейл, исследуя ее тело губами и концами пальцев. Она была – да, сексуальное создание. Она краснела, упиралась, бледнела, снова краснела, и вдруг черты ее стали прекрасными, омытые преоргазменной волной. Взяв в губы ее безымянный палец, Лерой легко тронул его языком. Гейл подавила стон, прикрыв свободной рукой рот, и отобрала палец.

Внутри вокзала она отвергла попытки Лероя продолжить, мотивируя это присутствием людей и полиции. Такое разделение позабавило Лероя, но недостаточно, чтобы простить Гейл ее жеманство. Выказывать нежность друг к другу в толпе – может и не такое распространенное явление, каким оно было лет тридцать назад, но все же достаточно повсеместное в Нью-Йорке двадцать первого столетия.

Она купила бутылку воды в газетном киоске. Лерой зашел вместе с ней в поезд и все десять минут до отбытия продолжал ее возбуждать, спрятавшись за спинкой сидения перед ними. Выходя на платформу в тот момент, когда кондуктор собрался закрыть двери, он решил, что никогда ее больше не увидит. Но возбужден был сильно.