Глава девятая. Амелита
Ошарашенные неожиданным оборотом дел, обитатели Прозрачности некоторое время молчали, кроме Мими – она не ошарашилась, а просто молчала, и что-то там делала со своим телефоном, перечитывала что-то, какие-то сообщения, и Зары, которая, возможно, просто не поняла, что происходит – в силу недостаточной лингвистической подготовки не уловила нюансов.
Амелита сказала:
– Боже мой.
И этим побудила Цицерона к действию.
– Что ж, дамы и господа, – сказал он, – следует, наверное, помыться, побаловаться завтраком, и вновь встретиться в так называемом конференц-зале через два часа для импровизированного собрания членов правления.
Вадик удивился:
– У нас в доме есть правление?
– Да, Вадик, – заверил его Цицерон, – и я тебе больше скажу – ты лично – член этого правления. И пора бы уже разбудить великолепную чету Кипиани, что-то они совсем заспались.
Оправляясь от шока, вызванного словами следователя, Светлана сказала:
– Ну, короче, видела я, как делаются темные дела и прикрываются убийства, но такого не помню. Первый раз я такое вижу. Я вот думаю…
Цицерон ее перебил:
– Да, да, мы и это обсудим на собрании, если желаете.
Вадик вдруг, будто что-то сообразив, предположил:
– А может следователь прав.
Все кроме Мими, занятой отправкой сообщения, и Зары, пытающейся понять, и не понимающей, о чем разговор, посмотрели на Вадика.
– А что? – сказал он. – Может у нее голова закружилась слегка. Ну, я не знаю. Короче, голова закружилась и она, типа, потеряла равновесие. Почему нет? Ей сколько лет было? Девяносто два?
Цицерон ответил:
– Да, Вадик, точно, именно это и произошло. Закружилась у старушки голова, выскочила она из квартиры среди ночи, и с разбегу махнула через перила одномаршевой полувинтовой нашей лестницы. Тебе следовало стать ясновидящим. И сейчас еще не поздно.
– Через два часа? – уточнил Рылеев.
– Да, Рылеев, – подтвердил Цицерон. – Встречаемся через два часа. Если, конечно, за это время еще кого-нибудь не грохнут.
Все посмотрели на него с неодобрением кроме Мими и Зары, и он добавил, раздраженно оправдываясь:
– А может убийца все еще в здании.
Не поднимая глаз от дисплея, Мими спросила:
– А зачем ментам скрывать убийство?
Цицерон, Вадик, и Федотова – просвещенные в этом направлении лучше остальных – обменялись взглядом. О некоторых вещах лучше не говорить.
Консьерж Василий вошел в вестибюль со стороны уличного входа, сопровождаемый двумя рабочими в комбинезонах, в руках инструменты и складная лестница. Третий рабочий арривировал почти сразу за ними, катя перед собой тележку с частями новой люстрой, изображающей Большой Взрыв и напоминающей люстру в фойе Метрополитан-Оперы.
Певица Амелита подошла к Рылееву и Федотовой и сказала, стесняясь:
– Мне как-то неприятно одной дома. Можно я побуду у вас? Я вот только оденусь, и … короче…
Федотова сразу согласилась:
– Конечно. Пойдем.
Амелита еще помялась и пояснила:
– Мне только бы одеться … накинуть … а то в халате … Вы бы не сходили со мной? Ко мне? Пожалуйста.
Федотова посмотрела на Рылеева. Он пожал плечами и кивнул.
В гостиной у Амелиты оказалось безупречно чисто. Прошли в главную спальню.
Там глазам их предстал невероятный, фантастический развал. Кучи одежды, верхней и нижней, валялись на полу; грязные тарелки, чашки, бокалы, и пустые бутылки – на всех горизонтальных поверхностях. Стены скрыты множеством абстракционистских картин в массивных золотых рамах. С одной из рам свешивался синий лифчик, закрывая часть композиции. Подойдя к стенному шкафу, Амелита распахнула двери и начала рыться в одежде, в то же время рассеянно говоря:
– Прошу прощения за беспорядок. У нас тут вечеринка была … вчера…
Федотова искренне удивилась и спросила:
– Вы всегда устраиваете вечеринки в спальне?
Амелита рассеянно ответила:
– Раз от разу. Дура-уборщица уехала навестить своих тупых детей в сраной деревне, будет только послезавтра. Вот лучше б ее убили вместо несчастной госпожи Дашковой! Я быстро, не уходите. Блядь! У меня сегодня прослушивание в театре. Или завтра? Нужно проверить календарь.
– Потом проверите, – посоветовала Федотова. – Просто возьмите пару брюк, и пойдем. Всем нужно придти в себя.
– Вы правы, – согласилась Амелита. – Боже, как вы правы. Я только поссу.
Она ворвалась в ванную, как римляне в ворота осажденного города после трехмесячной осады. Федотова и Рылеев переглянулись.
– Все-таки, Рылеев, – сказала Федотова, – ты бы подумал…
– Да, – откликнулся Рылеев. – Я подумал. Я вчера позвонил Петьке. Может нужно еще раз позвонить, поторопить.
Федотова прикинула что-то в уме и сказала:
– Нет, зачем. Это я не в связи с тем, что только что случилось.
– Почему же. По-моему вполне себе повод.
– Это у тебя паранойя, мой повелитель. Убийце старой Дашковой до нас нет никакого дела. Там явно дела семейные. А телохранители тебе нужны в поездках.
До нас … до нас.
Мы.
Рылеев припомнил события семилетней давности. Тяжелые облака, землю, разогретую за день тропическим солнцем, ливень … Нелепое здание консульства непонятной азиатской страны в другой, еще менее понятной азиатской стране. Заминированная часть улицы. Саперы. Оглушительный взрыв. Посыпавшиеся из окон стекла, трупы на улице, сам он, Рылеев, присевший у стены и понимающий, что это – конец. Что он – последний здесь, и никто за ним сюда не придет, никому до него дела нет. Его об этом предупреждали, как и всех остальных.
И все равно за ним пришли, нарушив приказ. Не убивать – спасать. Десять человек пришли вытаскивать одного. Потому что всюду жизнь, даже на войне, и даже на негласной войне, а где жизнь – там и порядочность иногда встречается.
Среди десяти одна женщина. Будущая составная понятия «мы».
К тротуару задом подкатил джип, раздались выстрелы, бок джипу тут же изрешетили пулями, попали в заднее колесо. Раздались ответные выстрелы – прикрытие. Из джипа выскочили двое. Мужчина взял Рылеева под мышки и стал запихивать в джип. Женщина, прячась за джипом, стреляла из автомата и что-то кричала, какие-то сведения выкрикивала. Над головой зашумел мотор вертолета. Подскочил еще один джип, и в этот момент Рылеев потерял сознание от боли. Очнулся через несколько часов, его несли на носилках в вертолет. В вертолете посадили на пол, женщина села рядом, жуя резинку, вынула из автомата использованную обойму.
– Рылеев, – сказала Федотова. – Эй. Рылеев!
Он вернулся в настоящее, посмотрел на нее.
– Да. Что?
– Я ничего не скрываю, просто не люблю вспоминать все это. Мы друг другу доверяем, не так ли? А? Рылеев!
– Ну, по крайней мере, я доверяю тебе. Я думал, что ты…
– Да. И, в отличие от многих женоподобных мужчин и истеричных женщин, когда я говорю о доверии, я имею в виду лояльность. У меня спокойно на душе, когда я вспоминаю, что, что бы не случилось, ты всегда будешь на моей стороне.
– Да. Но я думал…
Амелита дико закричала в ванной. Рылеев и Федотова ринулись к двери, и Рылеев попытался ее открыть. Оказалось – заперто. Амелита снова закричала из ванной, нечленораздельно.
– Заперто, – сказал Рылеев.
– Вот же тупая пизда, – с чувством отозвалась Федотова, и сделала Рылееву знак отойти в сторону. Встав к двери чуть боком, она крутанулась на месте, сжимаясь пружиной, и ударила в дверь ногой. Замок и рама треснули, дверь распахнулась. Присев около двери, Федотова заглянула внутрь ванной комнаты. Распрямилась и вошла. Рылеев последовал за нею.
Классическая ванна на ножках враскоряку стояла на мраморном полу в центре просторного помещения. Голая Амелита прижалась к стене рядом с унитазом, уставившись широко открытыми глазами на кучу одежды в противоположном углу. Куча подавала признаки жизни. Двигалась. Федотова спросила:
– У вас есть собака?
Амелита ответила:
– Боже ты мой. Не знаю, не уверена.
Рылеев попытался уточнить:
– Вы не уверены, есть ли у вас собака?
Амелита снова закричала у показала на кучу пальцем. Рылеев подошел к куче и стал ее разбирать. Вскоре появились лицо и торс мужчины лет семи, темноволосого, смуглого, сонного и раздраженного.
– Парень, – сказал Рылеев. – Ты как, в порядке?
Парень сердито посмотрел на него и отвернулся.
– Вылезай, – велел ему Рылеев. – Давай помогу.
Указывая строгим пальцем на Рылеева, мальчик сказал убежденно:
– Ты – Зло!
– Нет, я Рылеев. А тебя как зовут, командир?
– Я тебя уничтожу!
Федотова повернулась к Амелите и спросила:
– Он из домочадцев? Из прислуги?…
Амелита замялась боязливо и ответила нерешительно:
– Не знаю. Не уверена. Вообще-то он, наверное, мой сын.
Федотова и Рылеев уставились на нее. Теперь, когда она осознала, что непосредственной опасности нет, присутствие соседей привело Амелиту в смущение. Прикрывая груди локтями, она встала и боком направилась к вешалке с полотенцами, чтобы взять с нее халат. Мальчик с интересом следил за ее движениями. Он наконец вылез из кучи дизайнерских тряпок. Одет он оказался в белую футболку, голубой комбинезон, и кеды.
Федотова переспросила:
– Наверное это ваш сын? Как это? Наверное?
– Ага, – сказала Амелита. – Вообще-то, у Вики есть смешанный ребенок. Я понимаю, что это звучит глупо. Вот приду немного в себя и разберусь, чей он. Мне бы только одежду какую-нибудь взять.
Она вдруг рванулась и выбежала вон. Мальчик встал в центр ванной комнаты, достал из кармана комбинезона компьютерную игру и начал в нее играть. Федотова направилась к двери, и мальчик направился за ней, как утенок за уткой. Собравшись было последовать за ними, Рылеев вдруг застыл на месте. Внимание его привлек белый конверт на полу. Он поднял конверт и вынул из него сложенный вдвое лист. На листе написано «Берегись. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10». Цифра 2 обведена кружком.
На своем этаже Рылеев вставил компьютерный ключ в замок и пропустил в квартиру Амелиту в длинной до колен (как у Мими) майке, свободных штанах, и резиновых пляжных шлепанцах. За Амелитой вошла Федотова. Мальчик вошел за ними, не отвлекаясь от компьютерной игры.
В рылеевской кухне доминировал большой кухонный «остров»; над ним висела полка с утварью. Стулья, похожие на стулья бара, стояли вокруг «острова» – таким образом, его можно было использовать как стол. Два года назад Федотова настояла именно на такой планировке кухни, как ни уверял ее Рылеев, что это пижонство, дурной тон, и глупость.
Мальчик сразу сел на один из стульев, не отрывая взгляда от экрана.
– Повару пора бы прибыть, – сказал Рылеев.
– Я дала ему выходной, – напомнила Федотова.
– А, да, точно. Что ж. Завтрак сегодня готовлю я.
– Нет, я, – возразила Федотова.
– О Господи, – сказала Амелита. – Я телефон дома забыла. Нам нужно вернуться.
Федотова и Рылеев мрачно на нее посмотрели.
– Прошу прощения, – продолжала Амелита. – Это необходимо. Мне должны позвонить по поводу прослушивания. То есть, нет, это я им должна позвонить. Ну, это все равно. Пойдем.
И пошла к двери. На полпути, поняв, что за ней никто не следует, она остановилась и повернулась озадаченно к присутствующим. И сказала тоном, каким говорят – «Чего уж тут не понять!»:
– Ну я ведь не могу идти туда одна.
Не отрываясь от игры, мальчик сказал:
– Он у тебя в кармане, дура.
Амелита проверила карманы – и действительно вытащила из одного из них телефон. И сказала:
– Ага. Ну, слава Богу.
Мальчик саркастически произнес:
– Спасибо, пацан. Благодарю за помощь. Завтра куплю тебе собаку.
Амелита села на стул и начала сосредоточенно возиться с телефоном. Некоторое время понаблюдав за ней, Федотова пожала плечами, открыла холодильник, и начала вынимать из него яйца, молоко, масло, сок, укроп, бекон, ветчину, апельсины, хлеб.
Рылеев удалился в главную гостиную, стилизованную под ранчо, нашел за стойкой пачку сигарет, присел и закурил.
Неприятная особенность здания люкс состоит в том, что в таком здании постоянно присутствуют посторонние – уборщицы, экономки, повара, няни, ремонтники, массажисты, телохранители, гости, и вообще черт знает кто. Все они постоянно меняются, и не всех успеваешь запомнить.
Он обещал Людмиле подумать, но сроки не обговаривались. Неужто Спокойствие? А откуда им знать – может, он уже поговорил с некоторыми обитателями, и они согласны принять условия, получить деньги, и съехать. С другой стороны – нет ли в вестибюле микрофонов? Блистательная речь Цицерона о том, какую пользу он лично, Цицерон, извлекает из проживания в Прозрачности – не была ли подслушана?
Может и была. Но все-таки Спокойствие – не сборище гангстеров, а солидный концерн, склонный к обычной для концернов бюрократической медлительности. Прежде, чем действовать, да к тому же такими варварскими методами, наверняка они бы попросили Людмилу еще раз ему, Рылееву, позвонить. Последнее предупреждение. Да?
Но тогда – кто и зачем подкупил полицию?
И что за родственники у госпожи Дашковой? И о каком наследстве речь? Он попытался вспомнить, откуда у госпожи Дашковой были деньги – нет, биографиями и доходами потенциальных жильцов два года назад занимался Цицерон, и Рылеев ему тогда целиком доверился, и не стал сам ничего проверять.
Нет, подумал он, при чем тут родственники Дашковой. Родственники действовали бы по-другому, без варварства, без садизма.
Цицерон – умный, недоверчивый, трезвый – что-то прикинул, какие-то варианты, потому и созывает конференцию.
А тут еще этот дважды привидевшийся пожар. И человек, привязанный к стулу.
Почему Амелита побоялась остаться одна? Что за пацан – действительно ее сын, что ли? К Дашковой Амелита не имеет никакого отношения, это совершенно точно. Это ему Цицерон сказал, тогда, два года назад.
И – вот – почему Кипиани не проснулись, не вышли на оперные крики и еврейский плач на лестнице, и на суетливую возню полицейских? И телохранители их тоже не вышли?
А, сообразил он, почему не вышли – это ладно, не вышли и не вышли, не услышали, телохранитель у двери ушел в ванную на пару минут, это ерунда. А вот почему полиция не зашла к Кипиани, даже если они трижды подкуплены? Все квартиры обошли, всех допросили, а Кипиани – нет. Вообще действия полиции какие-то смехотворные, и следователь этот, Иванов, странный. Живописью интересовался. Ощущение, что блюстители просто нехотя отыгрывали номер. Даже если подкуплены – полицейским так себя вести не полагается, это как-то неестественно.
«Вообще-то вам самому положено такое знать». Так сказал священник. «Действуйте».
Очень не хочется. «Никакой вы не отступник». Нет, он, Рылеев, не отступник. Он просто слабый. И эгоист. Все мы эгоисты, и слабаки, но степени разные.
Рылеев затушил сигарету и вернулся в кухню.
Завтрак был готов. Смуглый мальчик ел креп одной рукой, а другой играл в компьютерную игру. Амелита, сложив оперные губы в трубочку, дула на кофе в чашке, и лицо ее при этом казалось Рылееву невероятно глупым. Рылеев и Федотова принялись за яичницу с беконом.
Амелита перестала дуть на кофе и спросила:
– А авокадо-салата у вас нет?
Рылеев сказал раздраженно:
– Нет.
Федотова посмотрела на него с укором. Амелита поставила чашку на стол и снова начала возиться с телефоном, беспокоясь о своем назначенном прослушивании. И сказала в конце концов:
– Ничего не понимаю. Назначено на завтра? О Боже. Может, лучше им позвонить?
Рылеев понял, что она не успокоится, будет канючить и нудить, возможно даже рыдать, и надо ей помочь. Он спросил:
– Как зовут маэстро?
– А?
– Кто вас прослушивает?
– А. Ага. … Флотов.
– Где?
– В Лесном Эхо.
– Это репетиционный зал? На Малой Монетной?
– Да. На Малой Монетной.
Рылеев взял у нее телефон, увидел на дисплее слово «прослушивание» и номер, нажал «позвонить» и приставил телефон к уху. Включилась связь. Рылеев сказал:
– Доброе утро. Это Василий Рылеев говорит. Я владелец вашего репетиционного зала, и всего остального здания тоже. Как вас зовут, девушка милая? Аня? Прекрасное имя. Давно не слышал. Нынче всем дают вычурные имена, а у вас традиционное, наше. Очень приятно. Слушайте, Аня, будьте другом, проверьте кое-что, мне тут нужно … да. Господин Флотов прослушивает сегодня Амелиту Нежданову? Да, я подожду.
Смуглый мальчик кинул в Амелиту куском тоста, и она перепугалась. Видя, что она не хочет с ним играть, мальчик подхватил другой кусок и повернулся к Федотовой. Та посмотрела на него угрожающе, взяла со стола бронзовую поварешку, и одним движением с треском ее сломала, и показала ему обломки. Амелита вскрикнула. Рылеев сделал страшные глаза и приложил палец к губам. Притворяясь, что напуган, мальчик округлил рот и покачал головой из стороны в сторону, а потом насупился и вернулся к компьютерной игре. А что делать, если взрослые не хотят с тобой играть? Вот, оно и есть.
– … Завтра? – переспросил Рылеев, держа телефон возле уха. – Ага, спасибо вам, Аня. Вы – лучше всех!
Он отдал телефон Амелите и сказал:
– Завтра в одиннадцать тридцать.
Благодарно глядя на него, Амелита сказала:
– Вы прямо творите чудеса, да? – и, повернувшись к Федотовой, – Он прямо чудеса творит. Да?
– Со мной бывает, – скромно признался Рылеев, набирая другой номер. – Але, Настенька? Здравствуй. Рылеев говорит. Настенька, милая, собери букет пестрый, поразвесистее, и пошли Игорька на Малую Монетную. Да, на Петроградской. Там есть здание такое, в нем репетиционный зал, а в приемной сидит секретарша Аня. Пусть Игорек ей положит цветы на стол, и скажет – от Рылеева. Чего-чего? Никогда я эту Аню в глаза не видел, Настя, ты что? Не вольничай. Что – жена? Жена сидит рядом со мной, завтракаем мы. Насть, дам по шее. А? Мне в счет, естественно. Ну, пока.
Он выключил связь, посмотрел на Амелиту, и спросил:
– А все-таки: пацан – ваш или нет?
– Я ж сказала – не уверена. Может и мой. У моего мужа … право на полную опеку.
– Вы в разводе? – спросила Федотова.
– Боже мой, нет, конечно. Но его адвокат говорит, что с его юридической точки зрения, потому как я хуевая мать и все такое, будет справедливо, если у отца полная опека, как если бы мы жили раздельно.
Федотовой это не понравилось.
– А когда вы последний раз видели сына? До вчерашнего … сегодняшнего дня?
– Э … – Амелита посмотрела мельком на смуглого мальчика. – Года три назад, кажется.
Сделалась пауза.
Мальчик, не отрывая глаз от экрана, сказал:
– Скорее лет пять.
И снова пауза.
Федотова решительно к нему обратилась:
– Эй, пацан. Это твоя мама или нет?
Мальчик проигнорировал вопрос.
А Рылеев повернулся к Амелите:
– Слушайте, соседка. Амелита.
– Да?
– Вот не понимаю я – все ваши залы прослушивания, и репетиционные, и где вы уроки даете – почти вся ваша деятельность – на другой стороне города. Вам не хотелось бы жить поближе ко всему этому? Или хотя бы поближе к опере? На Римского-Корсакова, к примеру, есть много прекрасных, солнечных квартир.
– Типа, переехать туда, что ли? Нет конечно, Боже мой, зачем? Нечего мне там делать. Валька там живет, сука редкая. И вообще – нет.
– Почему же?
Федотова посмотрела на Рылеева встревоженным взглядом. А Амелита ответила:
– Ну, короче, во-первых, меня здесь район вполне устраивает. Прекрасный район. Если по магазинам ходить – это просто мекка. Лучшего в мире нет.
Рылеев глянул на Федотову, она подняла слегка брови, будто говоря, «Это действительно так и есть».
– Вы любите ходить по магазинам? – спросил Рылеев.
– А? Что?
Рылеев снова посмотрел на Федотову, а она чуть заметно повела плечом, будто говоря – «Ну что ты пристал к бабе. Я сама только в позапрошлом году перестала. Сословная привычка».
– Ну, хорошо, а что еще? – настаивал Рылеев. – Ну, например…
– Ну, короче, да, то есть нет, я не могу отсюда уехать. Это часть договора, – объяснила Амелита.
– Какого договора?
– С моим мужем. Боже мой, там написано, что он меня будет содержать и все такое, но только если я живу семь лет в одном и том же месте. Если я перееду в другую квартиру, или даже просто буду отсутствовать в городе дольше, чем три недели, я лишусь всех привилегий, типа, навсегда. Короче, он сволочь, конечно же, но в чем-то он по-своему прав. Мне так адвокат объяснил. Блядь…
Федотова сделала предупредительный жест. Амелита посмотрела на нее удивленно. Федотова показала на мальчика, но Амелита все равно не поняла.
– Не при ребенке, – сказала Федотова.
Мальчик, глядя в экран, согласился с Федотовой:
– Ага. Совсем охуела мамаша. Какой пример подаешь ребенку!
Рылеев настаивал:
– Подождите. Квартира – на его имя?
– Нет, – сказала Амелита. – На мое. Единственное в мире, что мне принадлежит. Мое имя. Знаю, звучит глупо. Короче, посмотришь на меня – не скажешь. Я, по моему статусу, должна буквально купаться в деньгах. Короче, смотрят на меня люди и думают – телка примелькалась, во всех театрах поет, в Милане, в Вене, в Лондоне. И в рекламе снимается. Да? Так думают. Боже, вы себе не представляете, через что мне нужно было пройти, чтобы достичь сегодняшнего положения.
Телефон в кармане у Федотовой мелодично звякнул.
– Але? – сказала Федотова. – Сейчас не время. … Я серьезно … Хорошо. – Прикрывая микрофон рукой, сообщила: – Прошу прощения, это моя тетя. Я сейчас вернусь.
