Глава 9
Энн торопливо подвесила простой жестяной фонарь на крючок снаружи у двери. Сотворив из частицы своего Хань маленький цветок пламени, распустившийся над ладонью, она вошла в небольшую комнату и, слегка подбросив огонек, направила его к фитилю стоявшей на столе свечи. Когда свеча загорелась, женщина закрыла дверь.
Давно уже она не получала сообщений в своем дорожном журнале. Ей не терпелось скорее добраться до него.
Комната была обставлена скудно. Простые беленые стены без окон, небольшой стол и деревянный стул с прямой спинкой — когда его внесли по просьбе Энн, он почти заполнил пространство, не занятое кроватью. Вообще-то комната служила спальней, но отлично исполняла и роль святилища, места, где Энн могла посидеть одна, где могла думать, вспоминать и молиться. Здесь также было удобно пользоваться потаенным дорожным журналом.
На столе ее ждала тарелочка с сыром и нарезанными фруктами. Наверное, это Дженнсен поставила ее сюда, прежде чем пойти с Томом поглазеть на луну.
Из года в год Энн неизменно испытывала теплое чувство, замечая влюбленные взгляды, которыми обменивались такие парочки. Они всегда считали, что отлично скрывают свои чувства от посторонних. Скажи им кто-нибудь, насколько это для всех очевидно, они, наверно, залились бы смущенным румянцем.
Иногда Энн жалела про себя, что у них с Натаном никогда не было времени пожить вот так, погрузившись в море полной, простой, беззаветной любви. Однако считалось, что аббатисе приличествует скрывать все чувства.
Энн остановилась, задумавшись, где же на самом деле она успела прийти к таким убеждениям. Во времена обучения им никто не внушал на уроках: «Если ты когда-нибудь станешь аббатисой, тебе пристало всегда скрывать свои чувства!» Кроме неодобрения, разумеется. Хорошей аббатисе полагалось одним лишь взглядом вызывать у людей неудержимую дрожь в поджилках. Она не помнила, где научилась этому, — но, пожалуй, ей всегда удавалось достичь требуемого эффекта.
Возможно, по замыслу Создателя ей было предназначено стать аббатисой, и Он внушил ей черты характера, необходимые для такой работы. Порою ей становилось тоскливо без прежних занятий.
Более того, она никогда не позволяла себе сознательно рассмотреть свои чувства к Натану. Он — пророк. Когда она была аббатисой сестер Света и самодержавно правила во Дворце Пророков, он был ее пленником. Да, положение пророка никогда не называлось столь жесткими словами — но при всех попытках обеспечить мягкость этого заключения суть его не менялась. Издавна существовало убеждение, будто мужчины-пророки слишком опасны, чтобы позволить им свободно жить среди обычных людей.
Держа Натана в заключении с малолетства, сестры отрицали существование свободной воли, считая заранее, что он причинит зло — хотя никто не давал ему даже шанса сделать сознательный выбор. Его объявили виновным, не предоставив возможности совершить преступление. Этого древнего и иррационального убеждения Энн бездумно придерживалась почти всю свою жизнь. Ей не хотелось думать о том, как это характеризует ее саму.
Но теперь они с Натаном оба состарились, жили вместе — сколь бы маловероятным это ни могло показаться в прошлом, — и их отношения нельзя было назвать беззаветной любовью. Ведь она провела большую часть жизни, еле сдерживая раздражение от его выходок и надзирая за тем, чтобы он не мог ускользнуть ни из ошейника, ни из запертых комнат дворца. Тем самым она лишь подстегивала непредсказуемость его поведения — а в ответ он разжигал гнев сестры, отчего в свою очередь его еще больше заносило, и так снова и снова, по кругу.
Хотя пророк способен был учинить всевозможные каверзы — то ли случайно, то ли намеренно, — что-то в нем вызывало у Энн потаенную улыбку. Порою он вел себя как ребенок — ребенок примерно тысячи лет от роду. Ребенок-волшебник. Ребенок, обладающий даром пророчества. А пророку достаточно лишь открыть рот и изречь пророчество в присутствии невежественного люда — и сразу вспыхнет как минимум мятеж, а то и война. Так, во всяком случае, издавна считалось…
Энн была голодна, но отставила тарелку с сыром и фруктами в сторону. Это могло подождать. Сердце ее сильно билось в предвкушении того, что она найдет в послании Верны.
Энн села и вместе со стулом подвинулась ближе к столу. Достав небольшую книжку в кожаном переплете, она стала листать страницы, пока заметила записанные строки. В комнате было не только тесно, а еще и темно. Она прищурилась, чтобы лучше разглядеть надпись, потом пришлось подвинуть ближе толстую свечу.
Послание Верны начиналось так:
«Дорогая моя Энн, надеюсь, вы с пророком вполне благополучны. Я помню ваши слова, что Натан способен внести ценный вклад в наше общее дело, но все еще беспокоюсь из-за того, что вы живете с ним рядом. Надеюсь, его содействие не перестало быть полезным с тех пор, как я получила предыдущую весточку от вас. Признаюсь, мне трудно вообразить его послушным без ошейника. Но я полагаюсь на вашу предусмотрительность. Никогда не слыхала, чтобы пророк был вполне искренен — особенно если он улыбается!»
Энн улыбнулась тоже. Она все прекрасно понимала — но Верна не знала Натана так, как Энн. Он мог иногда причинить больше неприятностей, чем десять мальчишек, принесших лягушек в столовую, и все же, после всего сказанного и сделанного, после стольких столетий общения с пророком, ни с кем больше не было у нее столько общего.
Энн вздохнула и вернулась к чтению.
«Мы приложили много сил к тому, чтобы не пустить Джеганя через перевалы в Д’Хару, но справились с этой задачей хорошо. Может, даже слишком хорошо. Аббатиса, если вы прочли это, пожалуйста, ответьте!»
Энн нахмурилась. Как можно «слишком хорошо» остановить орды грабителей, не дать им пробиться сквозь заслон, убить защитников и поработить свободный народ? Она нетерпеливо придвинула свечу еще ближе. На самом деле ей сильно не терпелось узнать о том, что поделывает Джегань теперь, когда зима прошла и весенняя распутица окончилась.
Сноходец был терпеливым врагом. Его войска набирались далеко на юге, в Древнем мире, и не были привычны к холодным зимам Нового мира. Многие не выдержали суровых условий жизни в зимнем лагере, многих унесли болезни. Но даже несмотря на потери в боях, от болезней и прочих причин, все новые и новые захватчики являлись на север, и войско Джеганя неуклонно увеличивалось. И все же он не позволял себе растрачивать эти огромные силы в бессмысленной и бесполезной зимней кампании.
Конечно, Джегань заботился не о жизнях солдат, а лишь об успешном завоевании Нового мира; поэтому он отправлял войска в поход, когда погода этому не препятствовала. Джегань не любил бесполезного риска. Он просто решительно и неуклонно стирал своих врагов в порошок.
Подмять весь мир под свой сапог — только это имело для него значение, а сколько продлится война, его не интересовало. Мир виделся ему сквозь призму верований Ордена. Жизнь отдельного человека, в том числе и его собственная, не имела ценности; важна была только польза, которую эта жизнь могла принести Ордену.
Судьба Д’харианской империи, противостоящей столь огромному войску в Новом мире, зависела теперь от того, каковы будут дальнейшие действия сноходца. Д’Хара, несомненно, обладала значительными силами, но их явно не хватало даже на то, чтобы остановить напор бесчисленных армий Имперского Ордена, а уж тем более обратить их вспять — до тех пор, пока Ричарду не удастся изменить ход войны.
Пророчество гласило, что Ричард — «камешек в пруду»; тот камешек, от которого расходятся кругами волны, задевая даже самые отдаленные предметы. В пророчестве — во многих текстах, разными словами — говорилось также, что лишь тогда будет у них шанс победить, если Ричард сам поведет их в последнюю битву.
В случае же, если Ричард не возглавит силы свободного мира в этой решительной битве, все будет потеряно — пророчество утверждало это ясно и без разночтений.
Энн потерла кулаком живот, унимая голодное бурчание, и выдернула спрятанное в корешке книжки стило — точно такое же, каким писала Верна.
Она написала:
«Я здесь, Верна, но аббатиса теперь ты, а мы с пророком давно умерли и похоронены».
Такая уловка помогла им спасти многие жизни. Порою Энн тосковала по тем временам, когда была аббатисой, скучала по пастве, по сестрам. Она любила многих из них — тех, кто сумел удержаться от соблазна и не стать сестрами Тьмы. Эти же предали не только ее, но и самого Создателя, и жгучая боль от измены не унималась.
И все же, освободившись от давящей ответственности, она получила возможность заняться иной, более важной работой. Хоть ей и жаль было прежнего образа жизни, власти аббатисы и Дворца Пророков, призвание влекло ее к более высокой цели — за пределы четырех стен, в которых ей не давали покоя заботы об управлении обширным хозяйством, сестрами, послушницами и обучение подрастающих магов. Истинным призванием ее было сбережение Света жизни. И для того, чтобы она могла этим заняться, пусть лучше и сестры Света, и все остальные думают, что они с Натаном умерли.
Энн напряглась, когда строчки, написанные рукою Верны, побежали по странице:
«Энн, мне очень радостна встреча с вами, хоть и на страницах этой книжки. Нас осталось так мало… Честно говоря, иногда я жалею, что ушли в прошлое мирные дни в нашем дворце, дни, когда все было намного легче и осмысленнее, и мне лишь казалось, что жизнь трудна. Свет, несомненно, переменился с тех пор, как родился Ричард».
С этим Энн не могла спорить. Она кинула в рот кусочек сыру и, склонившись над книжкой, принялась писать.
«Я молюсь, чтобы порядок и покой вновь установились в мире, и мы могли бы жаловаться только на плохую погоду.
Верна, ты меня смутила. Как понимать, что вы „слишком хорошо“ справились с обороной перевалов? Объясни, пожалуйста. С нетерпением жду ответа!»
Энн откинулась на спинку стула и съела ломтик груши, ожидая появления новой записи. Дорожные журналы ее и Верны были близнецами — все, написанное в одном из них, тотчас проявлялось в другом. Журналы были очень древним магическим изобретением — одним из немногих уцелевших из богатств Дворца Пророков.
Слова Верны снова проявились на чистой странице:
«Наши разведчикии следопыты докладывают, что Джегань зашевелился. Не сумев пробиться через перевалы, император разделил свои силы и отправляет часть войск на юг. Генерал Мейфферт уже давно опасался чего-то в этом духе.
Стратегию врага нетрудно разгадать. Джегань, без сомнения, намерен повести большое войско по долине реки Керн и затем на юг, в обход гор. Там ничто не будет препятствовать его продвижению, и он нападет на южные пределы Д’Хары, а затем отправится на север.
Ничего худшего для нас не придумаешь. Мы не можем бросить перевалы без защиты, потому что другая часть его армии засела здесь, выжидая удобного случая. И в то же время не можем позволить Джеганю вторгнуться с юга. Генерал Мейфферт говорит, что нам придется оставить здесь достаточно сил, чтобы они могли отстоять перевалы, пока основная наша сила направится на юг, навстречу захватчикам.
Выбора у нас нет. При таком разделении сил Джеганя Народный Дворец оказывается точно посередине между двумя армиями. Джегань наверняка уже роняет слюнки от такой перспективы.
Энн, боюсь, у меня не хватит времени закончить письмо. По всему лагерю идут поспешные сборы. Только что отдан приказ сворачивать лагерь и выступать на юг. Ну а мне придетсясрочно решать, кого из сестер оставить здесь, кого отправить с уходящими. Делить будет трудно — нас осталось так мало! Иногда мне кажется, словно мы с Джеганем состязаемся — у кого уцелеет последняя из сестер…
Страшно подумать, что станется с этими добрыми людьми, если все мы погибнем. Только поэтому я еще живу — иначе с радостью оставила бы этот мир и присоединилась бы к Уоррену в мире духов.
Генерал Мейфферт говорит, что нам нельзя терять ни минуты, и мы должны выйти в путь с первыми проблесками зари. Мне предстоит бессонная ночь сборов и распоряжений: я должна убедиться, что здесь будет достаточно воинов и сестер для защиты каждого перевала, и проверить сохранность магических щитов. Если северная армия Ордена прорвется здесь, нас всех ждет скорая смерть.
Если у вас нет важных вопросов, требующих немедленного обсуждения, то мне, простите, нужно идти».
Энн зажала рукою рот, чтобы не вскрикнуть. Новости и впрямь были удручающими. Не желая задерживать Верну, она тут же написала:
«Нет, дорогая, у меня ничего срочного. Ты же знаешь, что для тебя всегда есть место в моем сердце».
Ответ пришел почти мгновенно.
«Сдерживать врага удавалось потому, что перевалы узкие, и численное превосходство Имперского Ордена тут ничего не дает. Я надеюсь, что их и дальше не пропустят. Джегань злится оттого, что не сумел перейти через горы, а нам это дает выигрыш во времени: ему придется пройти с армией далеко на юг и потом обратно к границам Д’Хары, а это даже при хорошей погоде далекий путь для них и более короткий — для нас. Поскольку наибольшая опасность будет там, я ухожу с нашим войском на юг.
Молитесь за нас. Нам предстоит столкнуться с ордами Джеганя на открытой равнине, где он может развернуть все свои силы. Очень высока вероятность того, что, если только обстоятельства не переменятся, у нас не будет шансов уцелеть в таком сражении.
Хочу надеяться, что Ричард успеет исполнить предсказание прежде, чем мы все погибнем».
Сглотнув комок в горле, Энн ответила:
«Верна, верь, я сделаю все от меня зависящее, чтобы такого не случилось. Знай: мы с Натаном посвятили себя задаче выполнения пророчества. Пожалуй, никто, кроме тебя, не поймет в полной мере, как я хотела этого и как трудилась более полутысячи лет. Я не оставлю своих усилий; я сделаю, что смогу, для того, чтобы Ричард сделал то, что может лишь он один. Да пребудет Создатель с тобою и всеми нашими отважными защитниками. Я буду молиться за тебя ежедневно. Храни веру в Создателя, Верна. Ты теперь — аббатиса. Поддерживай веру в своих соратниках».
Через мгновение по листу побежали слова:
«Спасибо вам, Энн. В походе я буду проверять свой журнал каждый вечер. Новости о Ричарде присылайте мне сразу. Скучаю без вас. Надеюсь, мы еще встретимся в этой жизни».
Энн тщательно выписала последнюю фразу:
«Я тоже скучаю, дитя. Доброго пути!»
Энн оперлась локтями на стол и потерла виски. Новости были невеселые, но и не совсем плохие. Джегань хотел прорваться через перевалы, чтобы быстро закончить войну, но его заставили переменить планы. Теперь ему придется предпринять долгий и утомительный поход. Энн постаралась не думать о плохом исходе событий. Время еще есть. Можно перепробовать множество всяких способов. Обязательно что-нибудь да придумается. Да и Ричард может что-то сделать.
Она не могла позволить себе даже подумать, что зло восторжествует и затмит Свет.
Стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Она прижала руку к тяжело бьющемуся сердцу. Сила Хань не предупредила ее, что за дверью кто-то есть.
— Кто там?
— Энн, это я, Дженнсен, — послышался приглушенный голос.
Энн спрятала перо и засунула журнал за пояс. Отодвинула стул, расправила юбки и глубоко вздохнула, успокаивая сердцебиение.
— Входи, дорогая, — сказала она, открыв дверь, и улыбнулась сестре Ричарда. — Спасибо за угощение. — Она указала рукою на тарелку с фруктами. — Хочешь присоединиться к трапезе?
Дженнсен покачала головой:
— Нет, спасибо. — Лицо девушки, обрамленное вьющимися рыжими локонами, было явно озабоченным. — Энн, меня прислал Натан. Он хочет, чтобы вы пришли, и притом поскорее. Хочет, и все тут. Вы же знаете, как с Натаном бывает, когда он разволнуется: глаза сразу становятся большие и круглые…
— Да-а… — протянула Энн. — Когда он становится таким, жди какой-нибудь каверзы!
Дженнсен заморгала, несколько смущенная:
— Боюсь, вы правы. Хотя он велел мне совершенно определенно найти вас и привести к нему немедленно.
— Натан всегда ожидает, что человек вскрикнет, когда он ущипнет! — Энн жестом предложила молодой женщине указывать путь. — Полагаю, лучше всего уступить ему. Где же наш пророк сейчас?
Дженнсен сняла с крючка фонарь и вышла из маленькой комнаты.
— На кладбище.
Энн шагнула за девушкой и схватила ее за рукав:
— На кладбище? И он хочет, чтобы я тоже пришла туда?
Дженнсен оглянулась через плечо и кивнула.
— Чем же он там занят?
— Когда я его спросила, — ответила Дженнсен опасливо, — он сказал, что выкапывает мертвецов.
