ГЛАВА 4
в которой дела у Кабала идут с переменным успехом
Йоханнес Кабал сидел за письменным столом, наблюдая, как покачивается пресс-папье.
Напротив, в дальнем углу стоял большой длинный сундук. При виде такого предмета мебели
добродушные дядюшки — что может быть хуже? — обычно со смехом восклицают: "Что это тут у
нас? У тебя в нём часом не труп? "
Конечно, труп. Внутри, на слое одеял, лежало тело его брата, безжизненное, но до обидного
красивое. Природное обаяние Хорста и так всегда раздражало Кабала, а тот факт, что из него
получился ещё и привлекательный мертвец, едва у него появилась возможность привести себя в
порядок, можно считать чуть ли не оскорблением.
Кабал широко раскрыл глаза, поморгал, беспощадно расправился с зевком. Солнце почти село.
Он встал и подошёл к окну. Мимо, багровея под облачным небом, проносился сельский пейзаж. Они
покидали болотистые равнины и взбирались на невысокие холмы к северу. Ещё с минуту он смотрел
на закат, пытаясь отыскать то прекрасное, что когда-то в них находил. Затем развернулся и пошёл к
столу. На полпути остановился, услышав свисток локомотива.
Чёрный поезд устремился к темнеющему горизонту. Время от времени раздавался стон
парового свистка: тоскливый, жалобный звук, в котором слышались угроза и надрывный ужас, будто
чудище-Грендель зовёт свою мать. За шнур свистка в просторной кабине локомотива по очереди
тянули Деннис и Дензил. Им выдали комбинезоны и симпатичные шляпы машинистов как у Кейси
Джонса. Ещё никогда эти двое не выглядели так хорошо. Сейчас Дензил с важным видом следил за
тем, как Деннис бросает полено за поленом в топку. «Всё идёт как надо», — с отрешённостью,
свойственной мертвецу думал Дензил. Этот способ мышления не особо отличался от того, как он
мыслил раньше, так что адаптация прошла быстро. Втайне он был рад, что для этого ему не пришлось
есть человеческие мозги. От пирога с фаршем и почками его тошнило. Правда, ему теперь не очень-то
и хотелось печёного мяса. Но это, скорее, потому что он теперь вращается в элитных кругах. В итоге
он решил, что не отказался бы от бифштекса по-татарски из сырого мяса — блюда без сомнения
изысканного. Он принюхался. Несмотря на изредка вылетающую струйку древесного дыма от
зелёных поленьев, воздух был чист и свеж. И всё же он отчётливо чувствовал запах готовящейся
пищи. Наверное, во всём виноваты мысли о еде. Потом он заметил, что облокотился прямо о стенку
топки, и его левая рука уже «прожарилась» больше, чем положено. Будь это бифштекс, а не рука, он
бы наверняка отослал его повару, сопроводив парой резких замечаний. Вот и сейчас, Дензил сказал
своё первое слово с тех пор, как сменил образ жизни — хорошим это слово не было.
За локомотивом тянулись пассажирские и товарные вагоны со строительными материалами,
ящиками, существами, которые сошли бы за людей при плохом освещении, и другими, чей вид
сомнения не вызывал. Последние восемь ночей Хорст работал не покладая рук: изучал всё, что есть в
наличии, кое-что выбрасывал, придумывал заново, составлял планы, графики и расписания. А в
дневное время Кабал обеспечивал их выполнение. Он, бывало, перепоручал ту или иную работу, но её
цель не изменял никогда. Ему приходилось безоговорочно доверять Хорсту. Поначалу, заботясь о
том, как бы не разбазарить попусту кровь Сатаны, он спрашивал, почему было принято то или иное
решение. Почему вот этот зазывала выглядит именно так? Почему выбрали именно такой ларёк?
Почему вот это представление оставили, а вон то — нет?
— Вот, посмотри-ка, — сказал как-то Хорст, взяв две таблички: одну из стопки под названием
«принято», вторую из стопки «дрова». Кабал посмотрел. На одной было написано «Линяющий
Марко», а на второй — «Резиновая Лейла».
— И то и то звучит нелепо, просто слов нет. Не представляю, кто захочет на это смотреть.
— Насчёт одного ты абсолютно прав. Марко, — Хорст поднял табличку, — у него выпадают
волосы. Выпадают не по заказу, не оставляют интересный рисунок, не отрастают по команде. Всё, на
что он способен — это засорять сливные отверстия и заработать дурную славу в мебельных салонах.
— Табличка полетела обратно к дровам. — А вот Лейла... ну...— Он внимательно посмотрел на
своего брата и решил, что зря теряет время. — Людям такое нравится. Просто поверь.
И приходилось верить, ведь Хорст понимал, что нравится людям, понимал всегда. Он
пользовался популярностью во всех социальных кругах: и в школе, и в университете, и во взрослой
жизни. Мужчины им восхищались, женщины его обожали, а младший брат терпеть его не мог. За
непринуждённые манеры, широкий круг друзей и — что было уж совсем отвратительно — за то, что
весь мир вёл себя так, как будто был обязан Хорсту Кабалу жизнью. Он часто менял работу, даже
карьеру, и у него всегда всё получалось. Родители в Хорсте души не чаяли, и у него никогда не
возникало повода бояться, что младший сын затмит их любовь к нему. Об этом не стоило и мечтать, с
горечью думал Кабал. Ему самому приходилось стараться, чтобы обратить их внимание на себя.
— О чём задумался? — спросил голос у него за спиной. Кабал повернулся — Хорст сидел у
себя в сундуке. Пока он размышлял, солнце уже зашло.
— Вспоминал, как сильно тебя ненавидел, — ответил он, и пошёл обратно к столу.
— Честность. Мне это нравится. Как правило. Я знал, что ты обижался на меня, но ненавидел?
Будет тебе, Йоханнес. Это уже чересчур.
— Что было, то прошло. Может, приступим к более насущным делам? — Он развернул карту и
указал на один из городов. — Мёртон Пемберсли Нью Таун, первое место назначения. Мы будем там
незадолго до рассвета. Хочу убедиться, что мы успеем всё подготовить.
Хорст зевнул, обнажив увеличенные клыки.
— Мы обсуждали это тысячу раз.
— Двенадцать.
— Не важно. Да, мы с лёгкостью обустроимся за шесть часов и будем готовы до захода солнца.
— Он широко улыбнулся. — Несчастные деревенщины глазом моргнуть не успеют.
А песок в часах на полке тонкой струйкой тёк в нижний сосуд. Движение поезда ни на йоту не
нарушало поток.
* * *
Станционный смотритель сурово уставился на поезд, затем — ещё суровее — на Кабала.
— Здесь нельзя становиться на стоянку, — наконец сказал он и направился в свой кабинет.
Кабал поспешил за ним.
— Нам надо где-то встать. Мы будем открывать здесь ярмарку, — сказал он и улыбнулся.
Смотритель остановился, увидел его выражение лица и поёжился.
— Так, приятель, для этого нужно иметь разрешение. Нельзя просто занять чужую ветку и
думать, что это сойдёт тебе с рук.
— Почему же? Она не занята.
— Ну… может, кто-нибудь приедет.
Кабал понял, что имеет дело именно с той породой начальников, от которых у него всегда
портилось настроение. И оно испортилось.
— Вы смеётесь? На той ветке травы по колено. Там уже давно не было поездов. Если вам
нужно что-то вроде, ну я не знаю, платы за стоянку или ещё что, так и скажите, только, будьте добры,
перестаньте дурака валять.
— Платы за стоянку? Ты подкупить меня хочешь? — воскликнул смотритель, слишком
эмоционально, для того, кто говорит неискренне. — Я в этой компании всю жизнь проработал,
почитай уж тридцать лет. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что такую преданность можно
купить какой-то мелкой вонючей взяткой! — Он вихрем ворвался в свой кабинет. Кабал — за ним.
— В таком случае, как насчёт крупной вонючей взятки? — спросил он в качестве эксперимента.
— Сэр, я преданный сотрудник компании. Заберите свои оскорбительные предложения и
убирайтесь отсюда! И захватите свой треклятый поезд!
Кабал понял, что тонкая дипломатия тут не подействует. Некоторое время оба сверлили друг
друга взглядом, пока смотритель не решил, что удобнее будет продолжить, опустившись в большое
кожаное кресло. Едва он сел, его глаза метнулись к ящику стола, который он забыл закрыть.
Кабал увидел внезапный ужас на его лице, когда тот быстро захлопнул ящик. Кабал, однако,
успел догадаться, что там может быть.
Он сдвинул свои тонированные очки на нос, чтобы смотритель понял, что Кабал пристально
его разглядывает. Затем вернул их на место, повернулся и вышел.
Костинз ждал его, сидя на подножке служебного вагона.
— Судя по виду, от того парня жди хлопот, — сказал он, когда Кабал, легко першагнув через
заброшенные рельсы, скрытые в высокой траве, подошёл к нему. — Может, нам с парнями нанести
ему визит? Ну ты понимаешь…
Кабал оглянулся на станцию через плечо, вытащил чёрные лайковые перчатки и натянул их.
— В этом нет необходимости, мистер Костинз. Уверен, мы придём к соглашению. У
смотрителя в столе есть кое-какие... интересные журналы. Похоже, его мучает зуд, который он не в
силах унять.
Костинз поставил костлявый локоть на костлявое колено и положил костлявый подбородок на
костлявую ладонь. Ему очень не нравилось, когда босс считал его умным.
— Какие журналы? "Дерматология Сегодня" что ли? — без интереса спросил он.
— Зуд другого рода. Найди Лейлу и пришли ко мне. Пусть оденет пальто.
— Лейлу? Резиновую девицу? На кой, босс?
— Она сделает ему предложение, от которого он никак не сможет отказаться,— ответил Кабал
с такой злорадной улыбкой, что Костинз порадовался отсутствию волос, которые непременно встали
бы дыбом. — А пока, — продолжил Кабал, — начинайте выгружаться. Расположимся вон на том
лугу.
— Так ты получил разрешение?
— Разрешение мне не нужно. — Опять эта улыбка. — Если кто-то будет жаловаться, отправляй
ко мне.
* * *
Кое-кто и вправду пожаловался: краснощёкий фермер, за пятьдесят. Он взлетел по лестнице и
ворвался к Кабалу в кабинет, заведя до скучного бессвязную речь о сельском хозяйстве и нынешнем
законодательстве. Кабал внимательно его слушал, а точнее, внимательно его разглядывал; у фермера
был интересный тип надбровной дуги, который не часто встречается у людей. Пока фермер бушевал,
Кабал совершенно неосознанно начал делать набросок. Когда фермер увидел, как движется карандаш,
он разозлился ещё больше, и потребовал сказать, что Кабал там строчит.
— Прикидываю ваш процент за возможность использовать вашу землю, — сказал Кабал. — Я
подумываю о двадцати пяти процентах.
— Чистыми или грязными? — с подозрением спросил фермер.
— Чистыми.
— Тридцать процентов.
— Давайте без дураков. Двадцать семь.
— Тридцать, — сказал фермер с возрастающим энтузиазмом.
— Но земля ведь невозделанная, вы сами так сказали. Вы ей даже не пользуетесь. — Фермер
сощурил глаза и принял решительный вид. Кабал добродушно пожал плечами, как будто признавая
поражение. — Вижу, я не в состоянии вас переубедить. Решено, пусть будет тридцать процентов.
Он перегнулся через стол и пожал фермеру руку. Тот уселся в кресло донельзя довольный
собой. Кабал ключом открыл ящик стола и вытащил густо исписанный контракт.
— Боюсь, мне понадобится ваша подпись. Не волнуйтесь, — сказал он, увидев выражение лица
фермера. — налоговая о нашей маленькой договорённости никогда не узнает. Этот документ только
для начальства и моих собственных записей.
Фермер взял кусок пергамента и начал его просматривать. Кабал изображал равнодушие, но
был рад, что Артур Трабшоу нашёл применение жирному курсивному шрифту четвёртого размера.
Он сам сидел над этими контрактами с ювелирной лупой и остался доволен тем фактом, что
лицу, подписавшему документ, не нужно знать что конкретно он подписывал, чтобы обязаться
выполнять условия. Это навело его на мысль использовать более... прямые методы для получения
подписей, но отказался от подобных схем, как от опасных и неэлегантных. Меньше всего ему
хотелось, чтобы весь этот жизненноважный, исключительный год, его туда-сюда таскали силы
правопорядка, а то и полиция. Нет, он будет играть в игру Сатаны по правилам, хотя и не побрезгует
их время от времени менять, если ситуация, как сейчас, позволит.
— А что значит "обречь свою душу на вечные страдания"? — Фермер снова подозрительно
посмотрел на Кабала. — Вечные страдания? Что это значит, а?
— Какой-то устаревший юридический термин. Вероятно, остался со времён средневекового
права. Выпьете? — Он шагнул к подставке для графинов.
— А то, виски с водой. Сильно не разбавляйте, — сказал фермер, ставя подпись. Кабал передал
напиток, взял контракт, и снова надёжно запер его в столе.
"Один есть, осталось девяносто девять", — подумал он.
Ярмарка разворачивалась бурными темпами; без человеческой потребности в регулярных
перекурах и перерывах на чай дело шло быстро. По всему лугу как гигантские грибы вырастали
палатки и временные деревянные постройки — те, которые ставятся с помощью канатов, и чьи
броские вывески призваны дразнить и манить.
Кабал вместе с Костинзом шёл мимо этой лихорадочной суеты. Он не особо разбирался в том,
что творилось вокруг, и всё же покорно следовал первоначальному плану, разработанному Хорстом,
который вроде бы знает, что и как делать. Это только начало. Мы будем совершать ошибки. И будем
на них учиться. Хорст так и сыпал возмутительными банальностями.
Они подошли к паровой каллиопе. Это был огромный богато украшенный механизм, который
при перевозке один занимал весь вагон. Мощные органные трубы торчали из крыши, похожие на
мортиры в стиле барокко, которые вырастали из ярко раскрашенных деревянных завитушек. По всей
ширине тянулась небольшая сцена, на которой толпились цветастые механические фигурки с почти
точными миниатюрными копиями инструментов. Перед ними стоял дирижёр с палочкой. Он был
проработан лучше, чем музыканты, и был запечатлён как раз, когда задорно подмигивал публике. По
крайней мере, так было задумано, правда Кабалу это больше напоминало хитрый проницательный
взгляд. Позади о чём-то спорили несколько монтажников.
— В чём проблема? — спросил он. — Солнце зайдёт меньше чем через час. К тому времени
эта штука должна работать.
Один из них, крутя в руках кепку, подошёл к Кабалу
— Да мы музыку загрузить не можем, — стыдливо признался он. — Такое чувство, что она
вообще работать не собирается. Но даже если мы умудримся её запустить, они всё равно нам пар не
дадут.
— Кто не даст? — спросил Кабал.
Монтажник указал на локомотив. Высунувшись из кабины, Деннис с Дензилом маниакально
ухмылялись, как будто пакостить входило в их обязанности. Дензил радостно замахал, и Кабал
увидел, что от его левого предплечья отваливаются куски. С этим нужно что-то делать, иначе дурень
всех посетителей перепугает. Деревенщин, поправился он.
Кабал подошёл и, скрестив руки, посмотрел на них.
— Вы что, шутки шутить вздумали?
Дензил перестал махать и ухмыляться. А Деннис продолжал, пока его не ткнули локтем с такой
силой, что можно ребро сломать. А то и два. Он пропал из виду, и послышалось, как его голова с
громким треском ударилась о железную обшивку. Теперь и Деннис произнёс первое слово с момента
смерти. Тоже нехорошее. Кабал указал Дензилу на обугленную руку.
— Тебе не стыдно?! Посмотри в каком ты состоянии. — Дензил спрятал проблемную
конечность за спину, его глаза наполнились слезами, а нижняя губа задрожала. Кабал очень сильно
побледнел. — Не смей мне тут нюни распускать! Немедленно вышел ко мне!
Дензил спустился и стал перед ним, понурив голову. Раздался противный звук, это Кабал
равнодушно щёлкнул пальцами в кожаных перчатках.
— Показывай.
Дензил медленно поднял руку. Кабал внимательно осмотрел её, пока снимал с одной руки
кожаную перчатку и надевал хирургическую. Костинз наблюдал за этим, не скрывая удивления.
— Зачем ты носишь с собой резиновые перчатки, босс?
Кабал невозмутимо на него посмотрел. Затем засунул палец в предплечье Дензила до второй
фаланги. Плоть с хлюпаньем разошлась, как незастывшее бланманже. Дензил резко, с противным
свистящим звуком, вдохнул. Кабал не обратил на это внимания.
— Вот зачем.
Он сорвал перчатку резким движением, от которого кусочки студенистого мяса полетели во все
стороны, кроме самого Кабала. Он бросил её одному из монтажников. Тот, не задумываясь, поймал.
— Вот молодец, выброси куда-нибудь.
Кабал снова повернулся к Дензилу
— Бросить бы тебя, плаксу, на той дороге. Ты и при жизни был пустой тратой белков, и после
смерти лишаешь пропитания какое-нибудь дерево.
Кабал ударил по обугленной руке тыльной стороны ладони, и вдруг вспомнил, что только что
снял резиновую перчатку. Он вытер грязь о комбинезон Дензила.
— Повреждение непоправимо. Ты это понимаешь? Я ничего не смогу поделать. Рука либо
оторвётся, либо...— он что-то тщательно обдумывал, — можно срезать обгоревшую плоть, зашить
культю, и попытаться оживить кости. Задача интересная. Завтра в девять тридцать быть у меня
кабинете. На этом всё.
Он вновь заметил монтажников и вспомнил, зачем вообще сюда подошёл.
— И оказать необходимую помощь в подключении каллиопы к котлу. Ясно?
Кабал услышал карканье и поднял взгляд. Ворона приземлилась на самую высокую органную
трубу каллиопы и смотрела на него сверху вниз с необоснованным превосходством.
— А ты, — сказал Кабал, тыча в неё пальцем. — Нагадишь в одну из этих труб, я лично сверну
тебе шею. Ясно?
Ворона, совсем как человек, наклонила голову словно говоря: “Ну что такое, вечно ты не даёшь
мне повеселиться”, полетела вниз и уселась на колышек палатки.
Кабал развернулся, собираясь уходить, но услышал какой-то звук и остановился. Из кабины
поезда высунулось окровавленное, изодранное тело. Неуклюжими пальцами оно пытался удержать
свой скальп, но тот всё отпадал, будто поля крайне непривлекательной маскарадной шапочки. Он
посмотрел на Кабала и вытянул руки, тёмные от свернувшейся крови. Он с надрывом застонал. Все,
кроме Кабала, сделали шаг назад.
— Ладно, хватит сцены устраивать, — рявкнул Кабал. — Придёшь в десять.
* * *
Надо было ещё заправить рулон с фонограммой. Кабал оглядел механизм своим цепким
взглядом, быстрым движением оттянул рычаг, к которому крепилась поперечина, откинул вверх две
боковые направляющие, выхватил рулон у остолбеневшего монтажника, несколько секунд
рассматривал напечатанные на нём стрелки, а затем ловким броском перевернул его, отмотал немного
ленты с краю и запихнул в непримечательную прорезь. Когда зубцы попали в отверстия по краям
полотна, он плюхнул весь рулон в углубление, придерживая его, опустил направляющие свободной
рукой, и наконец вернул рычаг на место.
— Ничего сложного не вижу. Надеюсь, вы всё запомнили.
Рабочий неуверенно улыбнулся. Кабал встал и потёр затёкшее плечо.
— Пар уже подали?
Костинз постучал по стеклу циферблата костяшкой пальца, прищурился, глядя на дрожащую
стрелку, и поднял вверх большой палец. Кабал повернул вентиль и включил сцепление.
Пока пар наполнял трубы каллиопы, она не производила никаких звуков, кроме щелчков и
нестройного пыхтения. Когда нотная бумага с мучительной неспешностью вошла в считывающее
устройство, регулятор начал медленно вращаться. Перфорационные отверстия начали
обрабатываться, и мгновение спустя, одна из труб скорбно загудела. Глухо ударил большой барабан.
Вразнобой зазвучали другие трубы, за ними — вновь большой барабан, треугольник, и печальнейший
парадидл на малом барабане. С огромным трудом деревянный дирижёр перестал подмигивать и
повернулся лицом к механическому оркестру, сделав чудное движение — прямо авангардный танцор
с травмой позвоночника.
— Смотрите и учитесь,— сказал Кабал монтажникам. — Сначала поворачиваете вот это, — он
показал на вентиль, — ждёте, пока эта штука завертится, — показал на регулятор скорости, — и
только тогда включаете сцепление, — похлопал по рычагу. — Медленный запуск звучит
отвратительно.
По мере того как регулятор раскручивался всё быстрее, два шарика на его рычагах стали едва
видны, превратившись в сверкающую ленту призрачной латуни. Круг медленно расширялся и
поднимался, пока регулятор не достиг рабочей скорости. Затем из-под уплотнения появилась тонкая
струйка пара, и Кабал переключил внимание на мелодию.
Он не особо разбирался в музыке, но любимые вещи узнавал. Из этого прямо следует, что он
узнавал и те, которые ему не нравятся. Что на этот раз оказалось неверно. Каллиопа играла
любопытную композицию в размере вальса, полную причудливых каденций и намеренных
диссонансов. Пытаясь сообразить, что это за произведение, Кабал наблюдал, как фигурка дирижёра
почти вовремя взмахивает палочкой и хитро подмигивает через плечо раз в двадцать один такт. Он
взял упаковку, в которой лежала лента, и прочитал надпись на ней. "Карусель", автор Жак Ласри. Он
положил её на место, так и не убедившись.
Липкими пальцами кто-то дёрнул его за одежду, выводя из задумчивости. Он опустил взгляд и
увидел двух маленьких мальчиков, лет восьми-девяти.
— А вам чего надо? — резко спросил он.
— Мистер, а когда аттракционы заработают? -— спросил тот, что посопливее, через слово
вытирая нос рукавом.
Кабал посмотрел в сторону ворот. Заборы поставили уже давно. Он снова посмотрел на
мальчиков.
— Как вы сюда попали?
Тот, у кого соплей было поменьше, вытащил сильно помятый кусок картона и показал ему.
— У нас есть компро... марки.
— Сомневаюсь, — ответил Кабал, взяв карточку большим и указательным пальцами. Он слегка
её распрямил и прочитал, — Ярмарка Чудес Братьев Кабалов. Контрамарка. На одного человека.
Действителен только одну ночь.
— У меня тоже есть, — сказал мальчик с насморком и протянул Кабалу билет, который
оказался не только мятым, но и мокрым.
— Всё в порядке, — сказал Кабал, возвращая мальчикам билеты. — Могу я узнать, кто вам их
дал?
— Он, — сказал Сопливый и указал Кабалу за спину.
Кабал медленно повернулся.
— Добрый вечер, Хорст. А я и не сообразил, что тебе уже пора вставать. — Он присмотрелся к
одежде Хорста. — Где ты это достал?
— Да так, заказал кое-что в галантерее. Нравится? — На нём был необычный костюм цвета
императорского пурпура, который поблёскивал в электрическом свете: сюртук длинного покроя
поверх изящно вышитого серебряным, красным и чёрным жилета. Для эффекта Хорст легонько
коснулся рукой тёмно-фиолетового цилиндра, держа под мышкой другой руки трость с серебряным
набалдашником.
— О да, — сказал Кабал без энтузиазма. — Смотришься органично.
— Ступайте, ребята, — сказал Хорст детям. — На этой ярмарке всё начинается на закате.
Он одарил Кабала взглядом искоса. Мальчишки убежали к основной площадке, где уже
оживали аттракционы, а зазывалы приманивали к павильонам маленькие разрозненные группы
людей. Хорст проводил их взглядом и посмотрел на Кабала.
— А вот ты в обстановку совершенно не вписываешься. Похож на бухгалтера, а не на
владельца ярмарки. На твоём месте я бы зашёл завтра в галантерею.
— Ты не на моём месте, — сказал Кабал. — Ты управляешь всем на публике, а я за кулисами.
Такой был уговор.
— Да, — признал Хорст, — уговор был такой.
Он расплылся в улыбке, от которой, как уже видел Кабал, пауки разбегались.
— Ну уж нет. Можно я сразу пресеку все развесёлые сюрпризы, которые ты для меня припас,
словами "Нет, ни за что в жизни".
— Мы ошиблись в расчётах.
— Как так?
— Оказывается, у нас неравное количество павильонов и зазывал. С этим нужно разобраться.
— Зазывалы — это люди, которые стоят перед павильонами и нахваливают их?
Хорст кивнул, молча улыбаясь.
— Да.
Кабалу этот разговор не нравился.
— Их слишком много? — с небывалым оптимизмом дерзнул предположить он.
Улыбка Хорста стала шире, лицо Кабала — мрачнее.
— Ну уж нет. Если ты испытываешь затруднения по какому-то поводу, можем обсудить это в
моём кабинете.
— Значит, возвращать душу ты уже расхотел? — спросил Хорст с невинным видом
автоматической винтовки.
Кабал закусил губу.
— Это один павильон из многих.
— Но может быть, тот самый. Кто знает? Не так уж их и много, в конце концов.
Кабал сделал вид, что задумался, но Хорст был прав. Выбора и правда нет.
— Ну хорошо. Только сегодня.
— Только сегодня! — Хорст поднял руки к воображаемой афише. — Его исключили из лучших
университетов, его отвергли все основные религии и большинство оккультных, он только что
вернулся со встречи в Аду. Знакомьтесь, Йоханнес Кабал, Некромант! Ту-ду-ду! — Он изобразил,
будто играет на трубе.
— Твоему веселью есть предел? — сказал Кабал без улыбки. — Если хочешь знать, меня ни
разу не исключали из университетов. Я всегда уходил по собственному желанию.
— И всегда рано утром, — добавил Хорст. — Послушай, Йоханнес. Несмотря ни на что, ты мне
всегда по-своему нравился. До того, как отречься от рода людского, ты действовал из более-менее
добрых побуждений. Тебе это будет раз плюнуть. "Палату физиологических уродств" я приберёг
специально для тебя. О человеческом теле ты знаешь всё: когда оно работает, когда нет, и как в этом
случае запустить его снова. В некотором смысле.
Хорст рассмеялся, и Кабал понял, что речь о Деннисе с Дензилом. Кабал едва не вспылил:
проклятый опытный образец сразу же отправится в сливное отверстие, как только он сумеет создать
что-то получше.
— Во всяком случае, тебе это интересно. Поверь мне, рассказывая о том, чем сам увлечён,
можно увлечь и других. Это заразительно.
— Заразительно? — отозвался Кабал. Он нисколько в это не поверил. В юности его окружало
слишком уж много зануд, которые были очарованы вещами по истине скучными. Своим энтузиазмом
они ни в коей мере не "заражали".
По выражению сомнения на лице Хорста было ясно, что он не так уж и уверен в этом правиле,
когда дело касалось его брата.
— Я набросаю тебе речь, — примирительным тоном сказал он.
* * *
— Кхм... Заходите, торопитесь. Приготовьтесь содрогнуться до самых внутренностей.
Приготовьтесь стать свидетелями самых страшных шуток, которые мать-природа сыграла над
человечеством. Приготовьтесь посетить "Палату физиологических уродств".
Кабал оторвался от записей и поднял голову. Его аудитория состояла ровно из одного зрителя
— маленькой девочки, которая показывала ему язык, высунув его так сильно, что ей, наверное, было
даже немного больно. Кабалу оставалось лишь надеяться. Он глубоко вздохнул и продолжил.
— В стенах ужаса за моей спиной находятся самые страшные мутанты, самые отвратительные
уроды, самые ужасные производственные травмы. Спешите видеть. — Он только теперь понял, что
пропускает восклицательные знаки. — Спешите видеть! Человек с кишечником наружу. Спешите
видеть! Алисия и Зения, двухголовая девушка. Спешите!
Непонятно, зачем нужно постоянно повторять "Спешите видеть".
Неужели среднестатистическому обывателю захочется потрогать, понюхать, или попробовать на вкус
участников этого представления? Во всяком случае не среднестатистическому.
— Спешите видеть! Мистер Костинз, Живой Скелет.
Костинз любезно согласился пополнить число экспонатов. Он просто не хотел упустить
возможность весь вечер расхаживать без дела в одних трусах.
Кабал поднял взгляд. Перед ним по-прежнему стояла только маленькая девочка. Она по-
прежнему показывала ему язык. Вдруг нарисовалась её мать.
— Вот ты где! Я тебя обыскалась. Помнишь, что будет, если корчить рожи? Ветер подует в
другую сторону — останешься такой навсегда.
— Это можно сделать и хирургическим путём, — заметил Кабал.
Женщина посмотрела на него с привычной враждебностью.
— А чем вы занимаетесь? — спросила она. — Судя по виду, похороны организуете.
Несмотря на чёрную одежду, Кабал знал, что на организатора похорон нисколько не похож. Его
лицо не смогло бы выразить притворное сочувствие даже через месяц тренировки.
— Мадам, — сказал он. — Или вы позволите называть вас "натуральной мегерой"?
— О-ла-ла! — воскликнула она, возмущённая и польщённая одновременно, и провела рукой по
волосам с химической завивкой. — Я замужем.
— Прошу прощения. Позвольте заметить, ему очень повезло, — солгал Кабал. На его лице
появилось то, что по строгому определению словаря можно считать улыбкой. Девочка захныкала и
попыталась спрятаться в юбках матери. — Мадам, выставка за моей спиной называется "Палата
физиологических уродств". Спешите видеть! — Он нашёл место, на котором остановился, набрал
воздуха и снова выдохнул. Он отложил записи в сторону.
— Мадам, — начал он снова, — за моей спиной шоу уродов. Выставка несчастных, презренных
и отверженных. Выставка, где всех их собрали вместе для того, чтобы дать вам, нормальному члену
общества, возможность поглумиться над теми, кому повезло меньше, чем вам. Только представьте!
Допустим, вы недовольны формой своего носа, линией челюсти, выпученными глазами. Но всё это
отойдёт на второй план, едва вы увидите человека, чей позвоночник растёт прямо из головы. У вас
неприглядные волосы на лице? Вашему вниманию бородатая женщина! Проблемы с весом? У нас
есть весь спектр: от живого скелета, до человека невероятно, абсурдно жирного. Мы даже пол его
выяснить не можем. Что бы не казалось вам в себе неполноценным, вы всегда можете прийти сюда и
сказать "Слава Богу, у меня не так всё плохо".
Толпа росла. Молодая женщина нервно подняла руку.
— У меня... у меня веснушки.
Кабал решительно указал за плечо большим пальцем.
— У нас есть Мальчик-Далматинец. Ещё?
— У меня неправильный прикус! — выкрикнул какой-то мужчина.
— В таком случае заворожённо взирайте на Человека-Акулу. Следующий!
— У меня слишком большие ноздри, — сказала типичная блондинка, держа за руку богатого
мужчину.
— Не такие большие, как у Безносой Симоны Сан-Нэ. Дальше!
— Я рыжий, — сказал мальчик-подросток.
— И правда, рыжий. Итак, друзья мои! "Палата физиологических уродств"! Утолите свою тягу
к безобразному и ненормальному! Полюбуйтесь на людей, которым гораздо хуже, чем вам.
Поднимите себе самооценку, глядя на их унижение!
Теперь перед ним стояло много людей, но никто не хотел покупать билет первым. Ему нужна
была овечка, которая поведёт стадо. Он быстро пробежал взглядом по восторженным, но
безынициативным лицам, пока не увидел человека, чей взгляд был прикован к одному из аляповатых
рисунков, украшавших вход в павильон. Кабал, следуя за взглядом мужчины, быстро их оглядел.
Затем, уже зная что делать, он снова посмотрел на толпу, не глядя ни на кого в частности. Абсолютно
случайно его глаза встретились со взглядом того мужчины.
— И первому, кто купит билет, предоставится шанс сфотографироваться с лёгкой, ловкой,
лакомой Резиновой Лейлой.
— Я куплю! — излишне громко закричал мужчина, на его губе был виден пот. — Я!
Кабал начал понимать, что этот год вполне может оказаться интересным экспериментом в
области поведенческой психологии. Он сомневался, что Линяющему Марко удался бы этот трюк.
— Вы, сэр! Вам очень повезло! Вот, держите! Билет номер один! — В рекламе он тоже начал
преуспевать. Нужно всего лишь убедить дурачков в том, что оказываешь им любезность, и вот они
уже едят из твоих рук.
Мужчина отдал деньги, а взамен получил маленький кусочек картона. Его чуть ли не
лихорадило от волнения. Кабалу было интересно, что бы тот отдал в обмен на нечто большее, чем
фотография. Он начал думать, что слишком легко отпустил смотрителя станции. Он обратился к
толпе.
— Не вздумайте расстраиваться! Весь вечер вы сможете получить и другие призы согласно
номеру вашего билета, так что... — осталось сказать лишь одно. — Спешите! Спешите! Сами
приходите, других приводите! Расскажите друзьям, что осмелились переступить порог "Палаты
физиологических уродств"!
Вот так, обнажив клыки в своей радушной улыбке, ярмарка начала первую ночь работы.
