Петр Григорьевич снял куртку, повесил ее на плечики в стенной шкаф и нерешительно остановился в центре своего номера.

— Ты так и будешь торчать, как истукан? — спросила Таня, откладывая журнал.

Ерожин сел в кресло и вопросительно взглянул на незваную гостью. Назарова откинула край простыни, и Петр увидел, что одежды на девушке нет.

— По-моему, у тебя роман с моим сыном, — сказал он, стараясь не смотреть на мраморную грудь с соблазнительным розовым соском.

— Господин подполковник, уж от тебя я этого не ожидала, — кокетливо пожурила Таня, приподнимаясь на постели.

— Чего ты от меня не ожидала? — обреченно поинтересовался Ерожин.

— Ханжества не ожидала, — уточнила Назарова Ерожин не ответил. Он посмотрел, как гостья положила подушку себе под грудь и перевернулась на живот.

— Ты сегодня неприступный, как монах, — издевалась Таня.

— Мне вовсе ни к чему делить тебя с сыном. Я никогда не был извращенцем, а уж на старости лет не стоит экспериментировать, — устало ответил подполковник, но взгляда от спины и бедер Тани не отвел.

— Браво! Ты теперь верный муж, паинька и кроме собственной жены никаких женщин…

— Что ты от меня хочешь? — наивно поинтересовался сыщик.

— Разве я не заслужила немного внимания? Это ведь я нашла тебе училку музыки.

Сколько бы времени ты потратил, чтобы ее отыскать? Молчишь? Неблагодарный ты мужик. — Назарова медленно встала, потянулась и подошла к Петру:

— Я тебе совсем не нравлюсь? Посмотри, я красивая. Я совсем послушная, ручная. — Она уселась на колено Петра и стала расстегивать ему рубашку. — Делай со мной все, что захочешь. Все твои желания исполню. — Девушка наклонилась и поцеловала его.

— Ну зачем ты так? — Ерожин давно завелся. Хоть мысли о беременной жене и охлаждали его, Петр понимал, что долго сопротивляться не сможет. Он всем своим кобелиным организмом чувствовал гладкую и нежную кожу Назаровой, видел ее соблазнительный, немного втянутый животик со светлым пушком между ног, и мысли о жене уплывали.

— Я так тебя ждала. Так скучала. Я не могу без тебя, Петька. Я и с сынком твоим связалась, потому что парень на тебя похож. Но он ребенок. Хороший, красивый ребенок, а я хочу мужика, г-шептала Таня, раздевая и целуя Ерожина.

— Ты повзрослела за эти несколько месяцев, девочка, — прорычал Петр и сгреб Таню в охапку, поднял ее, бросил в кресло и быстро скинул с себя одежду.

Таня смотрела ему в глаза немигающим взглядом. Она, не двигаясь, дождалась, пока он поднял ее на руки, сел в кресло и опустил ее на себя.

— Ой, какой же ты большой и сильный, — прошептала Таня и закрыла глаза.

Ерожин озверел. Он не знал, что сделать с этим красивым податливым телом, чтобы насытиться, и понес Таню на диван. Гостиничное ложе скрипело так, что, казалось, с их четвертого до первого этажа все номера содрогаются, как от землетрясения. Тогда он скинул одеяло на пол, бросил туда девушку и накинулся на нее. Петр снова вертел ее, кусал Танины губы, мял грудь и никак не мог получить того, что желал.

— Я больше не могу, — взмолилась Назарова. Но Петра ее мольбы только разжигали.

Желание в нем смещалось с яростью и злостью на себя и молодую женщину, которую он брал.

В конце он чуть не сломал Тане позвоночник.

Она вскрикнула, и Ерожин отвалился.

— Какой же ты дикарь… — прошептала Таня, освободившись от его тяжести.

— Сама виновата, — ответил Ерожин, поднялся и отправился в душ. Таня перебралась на диван, натянула на себя простыню и заплакала.

Совсем не такой встречи ждала она с москвичом. Ей хотелось, отдав себя, получить взамен любовь и нежность, а получила она жадного безразличного кобеля.

Петр Григорьевич вернулся из душа и, обнаружив Татьяну в слезах, очень удивился:

— Ты чего, Танюха? Обиделась? — спросил подполковник, присев рядом. Он хотел погладить Таню по волосам, но она отдернула его руку, вскочила и стала быстро одеваться.

— Куда ты собралась? На дворе ночь, — забеспокоился Ерожин.

— Не волнуйся. Ты забыл, что я лейтенант милиции? Управление рядом. Ребята, на, дежурной тачке отвезут домой, — сухо успокоила его Назарова и вышла.

Подполковник подумал, что надо ее остановить, но в последний момент передумал. Оглядев свой номер, Петр покачал головой и быстро навел порядок. После чего улегся в постель и потушил свет. Сон не шел. После ухода Назаровой осталось раздражение и чувство вины. Ерожин на себя злился. Хотя он легко нашел аргументы, оправдывающие свое мужское поведение, но неприятный осадок в душе оставался. Он снова зажег свет, встал и, облачившись в пижаму, сел за стол. Где-то по соседству на этаже шла пьянка. Ерожин слышал дурацкий смех мужчин и визгливые выкрики женщин. Он достал свой блокнот, две фотографии из книжек Чакнавы, сами книжки и конверт с телефонными счетами. Разложив все это на столе, он задумался, затем встал и вышел из номера. Внизу, у сонного администратора, добыл телефонный справочник, закупил в баре по умопомрачительной цене плоскую бутылочку дрянного коньяка, нарезку свиной грудинки и хотел вернуться в номер. Но что-то его задержало. Ерожин внимательно оглядел усатого парня за стойкой, словно увидел его только сейчас:

— Ты грузин?

— Я мегрел, — ответил бармен.

— По-грузински понимаешь?

— Как можно не понимать родной язык? — не без обиды ответил бармен.

— Сумеешь мне перевести несколько грузинских слов? — попросил Ерожин.

— Давай. Клиентов все равно нет, — охотно согласился парень.

Через пять минут Ерожин принес фотографии и книги. Сначала он показал бармену титульный лист с портретом породистого музыканта и его автограф:

— Кто этот человек и что Он написал на своей фотографии?

Лицо на портрете бармен узнал мгновенно.

— Это наш великий пианист Гоги Абашидзе, — не без гордости сообщил мегрел. Автограф же он разбирал довольно долго.

— Что, не можешь понять почерк? — начал терять терпение подполковник.

— Я не могу понять смысл. Тут очень странная запись. Вот смотри, эти слова любви и поклонения могут относиться только к женщине, а Гоги посвящает их мужчине. Я и задумался.

Ерожин видел, что бармен и впрямь озадачен.

— Как фамилия мужчины, которому посвящен этот странный автограф?

— Мужчину зовут Нодар Местия. Редкая фамилия. Местия — это столица наших сванов. Небольшой городок высоко в горах. Скорее всего Нодар сван, — предположил бармен.

— А что за народ сваны? Можешь мне рассказать? — попросил Ерожин и, оглядев стойку, предложил:

— Давай выпьем с тобой по сто грамм. Я хлебну из бутылочки, что у тебя купил, а себе за мой счет налей что хочешь.

— Спасибо, друг. Ты верни мне этот напиток. Для друзей у меня есть «Греми» — очень хороший грузинский коньяк. И вот лобио из дома. Жена готовила. Покушай. А я на работе и, с твоего разрешения, выпью сока. — Сказав все это, бармен забрал у Ерожина бутылочку с коньяком и вернул деньги.

— Спасибо, — улыбнулся подполковник.

Бармен не соврал. «Греми» оказался и вправду хорош. Петр выпил одним глотком половину порции и быстро опорожнил тарелочку с лобио. Кроме чая у мадам Блюм он с утра во рту ничего не держал.

— Теперь расскажи мне о сванах, — напомнил любознательный клиент.

— Что о сванах рассказывать. Живут в горах. Имеют дома и в каждом — башню-крепость. Земля у них бедная. Погода холодная.

Горы. У грузин есть такая поговорка: «Сван задом всю Грузию обошел».

Петр Григорьевич не понял сути.

— Почему задом?

Бармен улыбнулся:

— Русский крестьянин лопатой землю копает. Грузин — тяпкой. Лопатой копаешь, вбок идешь. Тяпкой тяпаешь, назад пятишься. Понял?

Про лопату и тяпку Ерожин понял. Про свана нет.

— Ну сам подумай, я тебе сказал, земля у свана плохая. Чтобы семью кормить, он вниз на равнину должен спускаться и наниматься в работники. Одному огород тяпкой вскопал, другому вскопал, третьему вскопал…

— Понял, — прервал Ерожин, испугавшись, что мегрел продолжит счет огородов до сотни. — Таким образом, твой сван всю Грузию и обошел задом.

— Молодец. Соображаешь! — похвалил Ерожина бармен.

— Выходит, что сваны — народ темный, земледельцы? — предположил Петр Григорьевич.

— Почему темный? Это поговорка очень старинная. А в начале века, еще до революции, сваны своих детей в Париж учиться отправляли. Потом их пастухи с коровами по-французски говорили. Сваны во всей Грузии живут.

Они детей в институтах обучают. В деревне в горах теперь больше остались старики. Вот только обычай кровной мести у них сохранился. До сих пор друг друга убивают.

Ерожин насторожился, но вида не подал.

— Теперь скажи, что в автографе вашего знаменитого пианиста тебя удивило. Что он такого Нодару Местия пишет?

Бармен снова уткнулся в книжку:

— Пишет: «Дорогому и любимому Нодару Местия, от его учителя и обожателя». Понимаешь, по-русски это звучит, а по-грузински так мужчине сказать нельзя. Только женщине.

Ерожин кивнул и подал бармену свадебную карточку обратной стороной:

— Можешь фамилии тут разобрать?

Молодой человек наморщил лоб, потом полез в карман и достал лупу.

— Лупу держишь, чтобы чаевые разглядеть? — сострил Ерожин.

— Зря смеешься. Иногда деньги фальшивые дают. Без лупы не поймешь. А фамилии тут такие. Опять Местия Нодар и Нателла.

И еще двое Ахалшвили. Карло и Отарий.

Ерожин записал фамилии в блокнот и подал бармену вторую фотографию, где был изображен известный пианист Гоги Абашидзе.

— Тут еще один автограф вашей знаменитости. Переведи, и больше приставать не буду.

— Приставай на здоровье. В баре с тоски ночью помрешь, а о родине мне поговорить — сердцу радость, — ответил мегрел и взял в руки портрет пианиста. По мере того как он читал автограф, улыбка с его лица исчезала — Не хочу переводить. Противно.

— Хоть объясни почему, — удивился Ерожин.

— Не хочу и все, — уперся парень.

Петр Григорьевич поблагодарил, допил коньяк и хотел прощаться со своим случайным переводчиком. Но передумал, полез в карман, добыл телефонные счета и попросил бармена посмотреть, нет ли в них кода Грузии.

Тот снова взял лупу, пробежал глазами несколько счетов и уверенно сообщил:

— Тут код Тбилиси стоит. У меня там сестра замужем. Я ей часто звоню.

Петр расплатился, пожелал бармену богатых ночных гуляк и, вернув сонному администратору телефонный справочник, поднялся к себе. Аккуратно убрав книги и фотографии в портфель, Петр Григорьевич разделся и потушил свет. Угрызения совести отступили, и он моментально уснул.