Михеев вышел из таможни и, отыскав глазами такси, плюхнулся на заднее сиденье.

— На Плющиху, — скомандовал он шоферу.

—Стольник, — ответил водитель и, приняв молчание за согласие, вырулил на эстакаду.

Михеев молчал, потому что сейчас ему было не до торгов. В другой раз он обязательно стал бы торговаться и с крестьянским прижимом тысяч двадцать бы оттяпал. Но сегодня Фоне не до таксиста. В его жизни случилось чрезвычайное — он принял взятку. В его кейсе в аккуратно сложенных пачках дремали десять тысяч фунтов. Как все это случилось, Михеев до конца не сообразил. Все произошло как во сне.

Прибыв в Лондон и отзвонив в Москву Кроткину, он отправился к Вилли Смиту. Знакомый юрист приготовил для него справку о технических и финансовых возможностях двух фирм.

Для переоборудования завода в Минске фонд Севы должен был найти оптимального производителя пластиковых машин. Шведская и японская фирмы предлагали свое оборудование, и Сева поручил Михееву произвести экспертизу и выбрать партнера. Оба предприятия почти одного уровня. Шведские станки вставали дороже, зато доставка из Японии сводила разницу в цене на нет.

Выдав справку, Вилли предложил Фоне аперитив. Фоня по привычке отказался и, заплатив юристу наличными, хотел распрощаться. Но Вилли улыбнулся и сообщил, что хочет познакомить Михеева со своим приятелем.

В кабинет вошел долговязый брюнет, одетый в прекрасный костюм. Фоня про себя отметил, что костюм тянет фунтов на восемьсот. Брюнет поклонился и, обворожительно улыбнувшись, сообщил на чистейшем русском языке, что его зовут пан Стаховский и он очень рад встрече. Узнав, что Михеев только с самолета, Стаховский предложил ему вместе отобедать.

— Я приглашаю вас в ресторан, в котором вы наверняка не были.

— Советую согласиться, — сказал Вилли. — В ресторанах Лондона барон знает толк.

Фоня стал отказываться, ссылаясь на дела и дорожное утомление. Но отвязаться от Стаховского оказалось не просто. Тот уверил Фоню, что обед даст возможность отдохнуть с дороги, а что касается дел… Тут пан Стаховский весело подмигнул и обещал сделать обед полезным и в деловом, а не только гастрономическом смысле. Фоня Михеев по своей деревенской сути, несмотря на долгий обтес в раутах и презентациях, по-прежнему робел перед светскими хлыщами, а особенно перед их титулами. Постепенно Фоня сдал свои позиции и молча уселся в маленький «Форд» Стаховского. Проехали мост, свернули на Фоодж Роуд. Стаховский нес всякую веселую чепуху, стараясь снять напряжение.

Тайский ресторан «Блю Элефант», а по-нашему «Голубой Слон», и вправду мог поразить воображение. Журчание ручьев и фонтанов доносилось сквозь лианы. Добавляли флеру национальные костюмы обслуги и острая, непонятная, но очень вкусная пища. Михеев сам не заметил, как расслабился. Он даже позволил себе рюмку мутной дикарской водки цвета рисового отвара.

Стаховский начал издалека. Поинтересовался уровнем жизни Михеева, выпытал, что Фоня, решив жениться, мечтает о загородном доме где-нибудь под Москвой в районе Архангельского. За крепким турецким кофе Стаховский сказал:

— Теперь, после десерта, можно немного о деле. — Он отхлебнул из чашки и прикрыл глаза. — Я представляю польскую фирму, которая в состоянии выполнить ваш заказ. Мы оборудуем Минский комбинат не хуже японцев или шведов. Но вы лично получите гонорар, о котором никто никогда не узнает. Гонорар будет равняться десяти процентам сделки.

— Нет, господин Стаховский. Ваше предложение очень заманчиво, но я не вправе решать такой вопрос. Кроткин никогда не пойдет на контракт с малоизвестной фирмой.

Отказ Михеева Стаховского не смутил. Он продолжал доказывать, что их продукция значительно дешевле и потому Фоню никто не заподозрит в пристрастии. Михеев от рисовой водки захмелел. Стаховский продолжал свое наступление уже по дороге на Пикадилли, где они закончили вечер в весьма сомнительной компании юных мулаток.

Очнулся Михеев утром в будуаре с рюшечками. Стаховского не было. Он оставил записку, что летит в Варшаву приступать к реализации их контракта. Благодарил за согласие на польский вариант. Записка лежала рядом с копией контракта. На гербовой бумаге покоилось еще и десять тысяч фунтов. Сдвинув деньги, Михеев с ужасом обнаружил свою подпись.

Он принял душ, постарался собраться. Решил сразу позвонить Севе и все рассказать. Потом покосился на фунты и звонить не стал: необходима личная встреча с Кроткиным.

Побрившись в девять утра в холле небольшой гостиницы напротив борделя, Фоня отправился прямо в Хитроу.

Сейчас семь вечера, и он уже катит по Ленинградскому шоссе. Мост через канал, жилые башни комбината «Правда», справа парк Речного вокзала. Знакомый воздух, знакомый пейзаж, а радости нет. Фоня ощущал себя скверным нашкодившим щенком.

Миновав стадион «Динамо», стал думать, куда направиться — в особняк фонда или домой к Севе. Мобильный телефон Михеев на неделю отключил. Он предполагал вернуться из Лондона только через три дня. Теперь за изменения пришлось бы платить дополнительно.

Фоня всегда относился бережливо и к своим деньгам, и к деньгам фирмы.

Все время поездки Михеев очень переживал, что не позвонил Любе и не попрощался.

Эта дурацкая размолвка после отвратительного видения. Тогда Фоня страшно обиделся. Она назвала его лжецом, кричала на него. Если бы не эта обида, он никогда не остался бы в английском борделе с грязными шлюхами.

И склизкий поляк не смог бы его напоить и получить подпись. Теперь Фоне хотелось броситься невесте в ноги.

Очень хотелось увидеть Любу, но, пока не уладится ситуация со взяткой, к Любе идти нельзя. Фоня поглядел на часы. Стрелка показывала без десяти восемь. В это время Сева часто приезжал домой, ужинал и уже позже отправлялся с Верой куда-нибудь, совмещая развлекательную программу с деловыми переговорами.

— На Плющиху, — повторил Михеев водителю.

Отпустив такси, Фоня вошел в подъезд и набрал код. В лифтерском отсеке дежурил Савелий Лукич. Дед происходил из Вологодских мест и звал Фоню земляком. Увидев Фоню, он расплылся в улыбке:

— Откуда ты, земляк, взялся? Небось опять в своих заграницах?

— Из Лондона прилетел.

— Самого нет, — сообщил Савелий Лукич. — Они с супругой на дачу еще вчера укатили и обещали неделю там оставаться.

Фоня уже собрался уйти, но Савелий Лукич подмигнул:

— Ты все же зайди. Там твоя зазноба цветы поливает. Чуешь свою пользу? Поднимись — помилуетесь, голубки. Я Любе только что ключи отдал. А мне пора внучку из сада забирать. Молодые рожают, а нам отдуваться…

Михеев, не дожидаясь лифта, вбежал на третий этаж и позвонил. Он знал, что перед дверью Кроткина работает видеокамера и Люба сейчас увидит его на экране. Прошла минута, никто не открывал. Затем дверь тихо распахнулась, Михеев вошел. К ванне вели мокрые следы. Шум душа объяснял отсутствие Любы и задержку с дверью. Михеев бросил в холле кейс на маленький столик, снял ботинки и прошел в гостиную. Люба обняла его сзади.

Михеев боковым зрением отметил копну огненных волос и почувствовал прохладу влажного тела. Он обернулся и прижал к себе девушку.

Фоня сразу забыл все свои тревоги, забыл тяжелое тягостное чувство вины, забыл Стаховского с его обворожительной улыбкой, забыл фунты в кейсе, фонд, Севу. Продолжая целовать Фоню, Люба принялась медленно его раздевать. Она уложила его на диван мягкой светлой лайки, и Михеев уплыл. Он гладил золотистое тело девушки, ее упругую маленькую грудь, узкий перехват талии, плоский девичий живот… Рука опустилась ниже, и вдруг он почувствовал вместо мягкого шелковистого пушка между ног легкий укол бритой щетинки. И в этот момент перед глазами блеснуло. Боли не почувствовал. Короткий щелчок под лопаткой, и стало не хватать воздуха. Фоня попытался вздохнуть и, вскрикнув, стал медленно сползать со светлой кожи дивана.

Когда Савелий Лукич, забрав внучку, вернулся на свой пост, он обнаружил ключи от квартиры Кроткиных на своем столике.

«Не дождались, голубки», — подумал лифтер и хитровато улыбнулся. Через полчаса его сменила Зина. Инженерша подрабатывала дежурствами. В институте, где Зина занималась фотосинтезом, зарплату год не платили.