Часть вторая
Красный мех лисицы

Следователь Сиротин проснулся совершенно больным. Из носа текло, словно из худого крана, глаза слезились, и градусник показывал тридцать семь и восемь. Супруга Владимира Макаровича служила врачом. Ольга Сергеевна утром, вела амбулаторный прием и остаться лечить мужа не могла. Она налепила ему горчичники, поставила на тумбочку кружку горячего молока с медом и, пообещав вернуться пораньше, ушла в поликлинику. Дочь Катя еще раньше убежала в школу. Глава семьи остался в тишине пустой квартиры и, маясь под горчичным огнем, думал о том, что проваляться несколько дней на больничном ему сейчас на руку. В половине десятого позвонил Семякин. Всеволод Никанорович болезни своего следователя не очень огорчился:

– Нашел время! – добродушно ворчал он в трубку. – Меня со всех сторон дергают. Журналисты плетут версий о заказном политическом убийстве, а ты в соплях.

По голосу Сиротина начальник управления не мог заподозрить работника в симуляции, но в его ворчании искреннего огорчения майор не услышал.

«Заказное убийство! Как бы не так», – положив трубку, подумал Владимир Макарович. По его убеждению все, кто мог заказать такое убийство, находились в ту ночь в трех машинах у подъезда убитого. И мотивов для «заказа» депутата у городских воротил майор Сиротин не усматривал. В областном центре слишком прозрачны отношения влиятельных фигур, и все конфликты быстро выплывают наружу. Поэтому майору слова Семякина о заказном убийстве показались бравадой. Удивил лишь тон начальника. Еще в субботу тот паниковал и торопил со следствием, а сейчас по телефону стал подозрительно добреньким.

Владимир Макарович, кряхтя, содрал с себя горчичники, высморкался в большое полотнище разодранной на носовые платки старой простыни и уселся на подушку. Когда следователь сидел, нос закладывало не так быстро.

Недельный тайм-аут по болезни устраивал майора, потому что он попал в затруднительное, можно сказать, чрезвычайно затруднительное положение. Один из лучших преферансистов города, Сиротин держал сейчас в своих руках «мизер», но не решался раскрыть карты. Он не торопил молодую практикантку Назарову, хотя та копалась со сбором «пальчиков» слишком долго, обходил стороной лабораторию и лично криминалиста Суворова. Следователь тянул время. Виктору Иннокентьевичу он открыл только часть правды. Поведав, что анонимный «доброжелатель» сообщил место, где хранится пистолет убийцы, следователь умолчал о главном. По телефону ему назвали и фамилию убийцы. Огласка этой фамилии грозила скандалом не только в самом управлении, но могла стать сенсацией во всем ведомстве. К Суворову Владимир Макарович относился с уважением и вовсе не торопился пятнать имя криминалиста.

Майор, пошарив рукой по тумбочке, нащупал телевизионный пульт. Экран мигнул и засветился. По утрам давали сериалы. Смазливая молодая южанка стояла перед шикарным авто и что-то доказывала пожилому вальяжному господину. Сиротин снова высморкался и отключил звук. Сериалы он не уважал. Душещипательные мелодрамы вызывали у следователя раздражение. «Нам бы их заботы…», – кривился Сиротин, но телевизор не выключил. К сериалам у него имелся специфический интерес. Кроме карт, майор «болел» иномарками. В мексиканских и бразильских лентах попадались любопытные экземпляры. Сам он ездил на «олдс-мобиле» и очень гордился уникальностью и редкостью своей машины. Когда в ГИБДД ставили на учет неизвестную модель иностранного производства, Сиротину, зная его пристрастие, звонили. Майор откладывал все дела и ехал смотреть новинку.

Молоко в кружке успело остыть. Владимир Макарович отхлебнул сладковатую масляную жидкость, поморщился и опустил на пол ступни, обутые в вязаные шерстяные носки. Жена и туда умудрилась насыпать горчицы. С трудом отыскав ногами тапки, Сиротин встал и, волоча шлепанцами по-лыжному, добрался до буфета. Рюмка коньяка приятно согрела внутренности. Следователь постоял немного, ощущая действие напитка, навестил туалет и снова улегся.

Звонок в дверь прервал трудные размышления, и Владимир Макарович, выругавшись про себя, поплелся открывать. Визитеров он не ждал и очень удивился, обнаружив перед собой белобрысого мужчину в кожаной куртке со спортивной сумкой через плечо.

– Не узнаешь? – спросил тот, оскалившись.

Сиротин, сощурив покрасневшие от простуды глаза, оглядел незваного гостя с ног до головы:

– Никак знаменитый сыщик из столицы?!

– Так точно. Пенсионер Ерожин собственной персоной, – представился Петр Григорьевич и протянул руку.

– Руки я тебе не дам. И вообще, старайся держаться от меня подальше. Зараза, она и столичных не щадит, – предупредил больной и жестом пригласил Ерожина в квартиру.

– Ты и вправду гриппуешь, – посочувствовал московский гость, наблюдая, как хозяин дома выдувает содержимое носа в белую тряпицу внушительных размеров.

– Как видишь, прихватило капитально. Неделю с соплями на работу таскался и дозрел, – произнес Сиротин, убирая тряпицу под подушку.

Ерожин полез в сумку, достал бутылку виски «Белая лошадь» и спросил:

– Сначала поговорим, потом полечимся, или сперва полечимся, потом поговорим?

– Как хочешь. Я уже рюмку принял, а организм, как ты заметил, ослаблен, – пожаловался Владимир Макарович.

Подполковник огляделся, подошел к серванту и достал два хрустальных стаканчика, затем по-хозяйски отправился на кухню и, притащив табуретку, установил ее перед постелью больного:

– Не возражаешь, если мы тут небольшой столик соорудим?

– Не возражаю. Ты в холодильнике поройся. Там закуска найдется. У меня аппетита нет. На себя рассчитывай, а мне мандаринку принеси, – простуженно прогундосил Сиротин, отваливаясь на подушку.

Петр Григорьевич быстро справился с нехитрой сервировкой и, подвинув кресло к импровизированному столику, разлил виски.

– Выздоравливай! – улыбнулся он и, чокнувшись с хозяином, залпом опрокинул стаканчик в рот. Владимир Макарович сделал глоток и, поставив стакан на табуретку, отломил дольку цитруса.

– Володя, я решил не темнить. Вывалю все начистоту, а ты решай, – сказал Ерожин, зажевывая виски кружочком сервелата. Сиротин молчал. Петр Григорьевич выдержал небольшую паузу, дождавшись, пока градусы алкоголя соединятся с градусами тела и, аргументируя по привычке каждый тезис, начал свое повествование.

Хозяин слушал, прикрыв глаза и не выражая никаких эмоций. Ничего нового из рассказа москвича майор не узнал. Пожалуй, лишь насчет ограбления московской квартиры гостя. Когда же Петр Григорьевич обмолвился, что виделся с начальником управления и тот радостно предложил Ерожину поработать, пока следователь Сиротин нездоров, на бледном лице больного проскользнуло нечто вроде улыбки. Владимир Макарович вспомнил добродушный тон Семякина во время телефонного разговора и только сейчас понял причину доброты полковника.

– Я хочу еще раз осмотреть место происшествия, – продолжал Петр Григорьевич. – Хорошо бы узнать, с кем до заключения Кадков поддерживал тесный контакт в городе. Не осталось ли у него здесь близкой женщины? Нет ли родственников? Ты со мной согласен?

Ответа Ерожин не дождался. Он поглядел на желтоватое лицо майора, услышал его сиплое дыхание и понял, что хозяин квартиры спит. Московский следователь не сразу сообразил, что его новгородскому коллеге совершенно безразлично все, кроме карточного застолья по пятницам и иномарок. Что убийца депутата – сын Суворова Гриша, майор не верил. Слишком примитивно выглядели анонимные звонки. Владимир Макарович тянул время и не знал, как поступить. Поняв, что москвич будет делать его работу и делать ее по понятным соображениям ретиво, майор моментально успокоился и заснул.

Петр Григорьевич тихо встал с кресла и, стараясь не шуметь, вернул стаканы и табуретку на свои места, затем спрятал закуску и бутылку в холодильник, на цыпочках прошествовал в прихожую и, выйдя за порог, мягко прихлопнул за собой дверь. «Странный человек Суворов, – думал про себя подполковник, шагая к машине. – Боялся Сиротина, а тот сам в ужасе от сложившейся ситуации и теперь счастлив, что обойдутся без него».

Ерожину доводилось наблюдать по жизни работников безразличных к своему делу, но что можно быть безразличным до такой степени, Петр Григорьевич до встречи с майором Сиротиным представить себе не мог.

Таня Назарова влюбилась. Влюбилась, как она теперь понимала, первый раз в жизни. Если старший лейтенант Крутиков ей нравился, а после их последнего свидания в квартире тетки Анны Степановны он стал ей по-женски близким человеком, то без подполковника Петра Ерожина Назарова не могла жить. В каждом встречном мужчине Тане чудился облик Петра. Лежа ночью на своей узенькой тахте, девушка больше не могла спать так, как спала раньше. Таня дремала, и в ее памяти возникали его слова, глаза, жесты. Потом внезапно острой болью до сознания доходило, что Петр женат и жену любит. Но эта мысль надолго не задерживалась. На смену ей приходила другая: «Детей у них нет. Сколько мужчин меняли своих подруг, встретив новую любовь?» Назаровой думалось, что это вполне возможно. У них столько общего. Она и он борются с криминалом. Таня станет настоящим помощником Ерожина. Она докажет, что не зря выбрала профессию криминалиста. Такого эксперта, как она, Ерожин больше не встретит…

Осознала Назарова свое чувство еще в Москве, когда они оба вышли из разгромленной квартиры Петра Григорьевича. Ерожин позвонил на Петровку своему знакомому. Через двадцать минут в чертановской башне работала оперативная группа. Оставив на сотрудников развороченный дом, Ерожин решил срочно возвращаться в Новгород.

– Я тебя отвезу в аэропорт, а сам рвану назад, – сказал он тогда Тане. Но ей уже не нужны были доказательства версии подполковника. Она помнила такой же варварский налет на квартиру старенькой судьи и не нуждалась больше ни в каких доказательствах. Но самое главное, спускаясь к машине вместе с Петром, она поняла, что не может с ним расстаться. Назад они долетели часа за четыре. По дороге почти не разговаривали. Таня видела, в каком напряжении находится Петр Григорьевич, и поражалась силе его характера. Он словно забыл, что ограблен, и, мчась под двести километров в час, спокойно разрабатывал операцию. Это Таня поняла по редким вопросам, что ей задавал Ерожин в пути. Таня вернулась в домик тетки к шести утра. Она уже имела задание и хотела переодеться и приступить к работе прямо утром. Но так получилось, что приступила она к выполнению поручения Ерожина тут же за завтраком. Петр Григорьевич хотел знать прошлые связи Эдика. Просил уточнить, нет ли у него в городе родни. Оказалось, что Анна Степановна Пильщук кладезь информации. Тетка прекрасно помнила громкое дело Кадковых. О нем в то время говорили все. Анна Степановна знала, что в семье начальника потребсоюза много лет работала няней деревенская женщина. Ни для кого из окружающих не было секретом то, что женщина исполняла широкий круг обязанностей, и дочь прислуги Вера сильно смахивала на хозяина. Правда, существовала и другая точка зрения, дескать, в молодости домработница Кадковых прижила ребенка от заезжего солдатика. Но очевидное сходство девочки с Михаилом Алексеевичем Кадковым эту версию понемногу вытеснило. Дарья Ивановна, так звали женщину, дала дочери свою фамилию и никому никогда про ее настоящего отца не говорила. После убийства Михаила Алексеевича его сыном домработница уехала назад в деревню, откуда и была родом. Дочь Вера сейчас живет и работает в Ленинграде (тетушка называла город по-старому).

– Не то автобус водит, не то трамвай, – сказала Анна Степановна, через ситечко наливая себе заварку.

Назарова многое узнала за полчаса, что сидела за столом своей новгородской родственницы.

Выходит, у Кадкова-младшего есть сводная сестра. Она ровесница Кадкова и зовут ее Вера. Тане не терпелось выложить эти удивительные новости Петру Григорьевичу. Ерожин остановился в гостинице «Интурист». Той самой, куда неизвестная по телефону выманила Гришу в день убийства четы Звягинцевых. Таня показала удостоверение, поднялась на третий этаж и постучала в дверь. В номере слышался какой-то шум, но Петр на стук девушки не реагировал. Таня постояла немного и решилась войти. Ерожин полоскался в душе, но приход гостьи отметил:

– Подожди, я через две минуты выйду, – сказал он, приоткрыв дверь ванной комнаты.

Таня уселась в кресло возле незаправленного ложа и покраснела. Странное незнакомое чувство заполнило ее целиком., Она ждала Ерожина. Ждала как женщина и от этого ужасно смущалась. «Думай о деле», – приказывала себе Назарова, но не могла отвести взгляда от белой простыни на диване.

– Отвернись, – попросил Петр Григорьевич, явившись в номер, обернутый в полотенце.

– Стесняетесь, подполковник, – неожиданно для себя самой, игриво проговорила Назарова. – На вас это не похоже.

Петр на минуту замер, потом быстро подошел к Тане и, взяв ее за подбородок, внимательно заглянул девушке в глаза. Полотенце в связи с тем, что руки его были заняты, упало на пол. Но Петр не обратил на это внимания. Видимо, глаза Тани сказали ему больше, чем уста. Потому что он молча обнял гостью и прижал к себе. Таня почувствовала груду влажных мышц и замерла. Она не помнила, как оказалась на тех самых простынях, на которые так смущенно глядела. Не чувствовала, как ее раздели. Она очутилась в железном обруче его рук и растворилась, улетев из реального мира. Она даже не слышала своего голоса, потому что он попросил:

– Не кричи.

– Люблю. Я тебя люблю, – шептала Таня и старалась, как могла, доставить удовольствие мужчине, который ее брал. Ей хотелось дать ему всю себя так, чтобы ему это понравилось. О себе Таня в момент близости вовсе не думала. Ее как бы не было здесь. Оставалось одно ее тело, и задача этого тела заключалась лишь в том, чтобы дарить наслаждение Петру.

– Ну вот, а потом будешь говорить, что я подлый соблазнитель, – улыбнулся Ерожин, когда они уже одетые и серьезные шагали по коридору в буфет.

– Ничего не буду говорить, – упрямо сказала Таня. – Я сама хотела…

Петр Григорьевич взглянул на девушку и заметил сияющие счастливые глаза. Такое же выражение счастья он наблюдал и в глазах Нади. «Ну что я за тип? – корил себя Ерожин. – Почему не могу отказаться от хорошенькой девчонки? – Корить он себя корил, но вины особой за собой как всегда не чувствовал. – Как можно отказать красивой девушке, если та отметила его мужское обаяние, – размышлял подполковник. – Это, наконец, даже не вежливо…»

Выслушав новости Назаровой в гостиничном буфете, подполковник помощницу похвалил:

– Умница. Я по своим каналам наведу справки о Никитиных в Питере. А ты здесь собери как можно больше подробностей про Веру и ее мамашу. Иди к дому Кадкова и подсядь к старушкам. Думаю, что с твоими способностями налаживать контакты мы скоро все будем знать.

– Что ты имеешь в виду, под «способностями налаживать контакты»? – возмутилась Таня.

– Не придирайся к словам. Работай, – улыбнулся Петр и положил свою ладонь на руку девушки.

Таня очень быстро «наладила контакт», но не со старушкой, а со старичком. Дедушка обладал внешностью героя анекдота из серии – «интеллигент в очереди». Пенсне и бородка клинышком имелись, не хватало лишь трости. Тане необычайно повезло: интеллигент-общественник Старозубцев знал все о каждом старожиле города. Старичок прогуливал мелкого шнауцера во дворе известного дома, и Таня, восхитившись собачкой, сама того не зная, затронула в его душе самые чувствительные струны. Через пятнадцать минут пожилой горожанин был совершенно очарован юной любительницей животных. Разговор о роковой квартире начался как бы между делом. Таня узнала даже больше, чем просил Ерожин. Сводная сестра Кадкова Вера жила в Питере и без мужа растила дочку Валю. Деревня, откуда родом домработница Никитина, находится километрах в семидесяти от города в направлении Луги и называется Кресты.

После столь удачного знакомства Таня зашла в управление, чтобы спросить у Суворова, где ей днем найти Петра Григорьевича.

– Петр уехал в Москву. Его срочно вызвали по телефону, – сказал криминалист и, заметив, как вытянулось лицо его практикантки, добавил: – Скоро вернется. Петя между делом временно работает директором какого-то фонда и не может целиком располагать своим временем.

Таня постаралась скрыть разочарование и доложила Суворову о результатах разговора с пожилым интеллигентом. Виктор Иннокентьевич обещал к завтрашнему дню иметь точный адрес самой Никитиной и ее дочери в Санкт-Петербурге.

Остаток дня младший лейтенант не могла найти себе места. Она обошла центр города, заглянула в парикмахерскую и постриглась. Потом побрела по магазинам, где несколько раз мерила разные платья. Так праздно проводить время Назарова не привыкла, но поделать с собой ничего не могла. В ее хорошенькой головке ни одной мысли, кроме воспоминаний о Петре, сегодня не осталось. За ужином, заметив, что племянница сменила прическу и похорошела, Анна Степановна с необычайным рвением продолжила рассказы о родовом древе. Назарова кивала головой и делала вид, что внимательно слушает тетю и ей по-настоящему интересно, кем был четвероюродный дед по линии отца двоюродного брата Анны Степановны. Книжку стихов Сергея Есенина перед сном Таня поставила обратно в книжный шкаф. О Крутикове Назарова больше не грустила.

Анчик сидел за своим офисным письменным столом и просматривал счета постоянных клиентов. Банкир вернулся домой под утро, и голова у него работала плохо. Жена Анчика Сильва, маленькая пухленькая армяночка, за завтраком с мужем не разговаривала. Объяснение супруга, что ему было необходимо встретиться в Питере с нужными людьми, Сильву не убедили. От мужа пахло женскими духами, и эти духи Сильва знала. Ими душилась секретарша Марина, и супруга Анчика, изредка посещая кабинет банкира, морщилась от резкого запаха парфюма. Видно, Марина духов не жалела и выливала их на себя в изрядном количестве. Но обида жены стала не самым главным огорчением текущего дня. Анчик считал, что кроме пропавших денег и здоровья, все можно вернуть. Сегодня дело коснулось именно денег. В положенное время не явился дисциплинированный клиент банка Руслан Ходжаев. Он вносил на свой счет еженедельные пять тысяч долларов и делал это всегда аккуратно. Выдавая ему накануне большую сумму валюты в наличных, Анчик не беспокоился. Постоянный доход Ходжаева покрывал полученный кредит за месяц, полтора. Но, вручая ему доллары в этот раз, Анчик не слишком внимательно отнесся к финансовому положению чеченца. И теперь, разглядывая на экране компьютера денежные отношения с Русланом, он был встревожен. Три месяца назад чеченец и так перевел из банка сто пятьдесят тысяч долларов на покупку недвижимости. К моменту нового кредита на его счету оставалось всего десять тысяч. За все три года, что Руслан вел свой бизнес в Новгороде, такое случилось впервые. Банкир заглянул в электронную записную книжку и набрал номер мобильного телефона Ходжаева. Мобиль не реагировал. Тогда Анчик позвонил чеченцу в квартиру. Долгие унылые гудки говорили о том, что и в квартире Руслана нет. При банке Анчик держал свою маленькую секретную службу.

– Мариночка, пригласи ко мне Анвара, – попросил банкир.

Молчаливый горец из Грузии Анвар Чакнава вошел, сел рядом с директором и принялся разглядывать свои лаковые туфли.

– Выясни дорогой, где пропадает наш друг Ходжаев. И если встретишь, скажи, Анчик соскучился, – попросил банкир тоном, каким просят узнать о самочувствии тещи. Анвар кивнул и вышел. Мрачно взглянув на Марину, начальник службы разведки пересек приемную и спустился в свой маленький кабинет. Там он закурил французскую сигару «Крем» и уселся за телефон. Через пятнадцать минут Анвар знал, что ни в одном ресторане или шашлычной, где Ходжаев постоянно обедал или ужинал в течение последней недели, Руслана не видели. И лишь хозяин шашлычной Арно, немного замялся, перед тем как ответить.

Анвар Чакнава медленно встал с кресла, потянулся и, облачившись в длинный черный плащ из тонкой кожи, вышел из здания. Во дворе банковского особняка он уселся в черную спортивную «Мазду» и, прогрев двигатель, не спеша выкатил на улицу. Подрулив к шашлычной, Анвар не сразу покинул водительское кресло, а некоторое время просидел, отслеживая, как входят и выходят посетители. Большинство клиентов ресторанчика составляли кавказцы, и всех их Анвар знал в лицо. Не заметив ничего подозрительного, начальник секретной службы покинул салон «Мазды» и, не запирая иномарки, скрылся в дверях ресторана. Хозяина Анвар застал на кухне. Арно громко и возмущенно отчитывал повара по-армянски. Выпученные глаза хозяина и его нервная жестикуляция говорили о крайнем неудовольствии Арно своим кулинаром. Тот терпеливо выслушивал брань шефа, но сильного испуга на его лице Анвар не обнаружил. В этом ничего удивительного для начальника секретной службы не было. Анвар прекрасно знал, что поваром работает брат Арно, Ашот.

Заметив на кухне гостя, хозяин вытер руки о передник брата, так как до этого дегустировал руками несколько блюд, качество которых и вызвало его раздражение, и повел Анвара в свой кабинетик.

Хозяин шашлычной сразу смекнул, зачем пришел Анвар. Полчаса назад тот говорил с ним по телефону и интересовался чеченцем Ходжаевым. Отсутствие Руслана тревожило и самого хозяина шашлычной. Чеченец одолжил у Арно ствол всего на день, два. А прошла неделя.

– Покушаешь? – предложил гостю Арно, делая вид, что не понимает, зачем тот явился.

– Можно, – согласился Анвар. Сочетать приятное с полезным он считал хорошим тоном.

– Что закажешь? – улыбнулся Арно. Ему было лестно, что такой разборчивый и серьезный клиент, как Анвар, не брезгует кухней его заведения.

– А что обычно заказывал у тебя Руслан Ходжаев? – спросил Анвар, дипломатично переходя к интересующему его вопросу.

– Последний раз я отвозил ему на дом шашлыки «по-карски», – улыбнулся Арно, оценив ход гостя.

– Вот и мне закажи порцию. Надеюсь, не разочаруешь, – улыбнулся в ответ Анвар. – Кстати, почему наш друг Руслан кушал дома? Он что, заболел?

– Нет, просто ужинал с девушкой, – подмигнул Арно и пошел заказывать шашлык для гостя. Заказ Анвара хозяин шашлычной намеревался проконтролировать лично.

Анвар снял свое черное кожаное пальто, повесил его на вешалку рядом со столиком и, усевшись на стул, извлек из кармана металлическую пачку французских сигар. «Ужинал с девушкой, – повторил он про себя слова шашлычника. – Знаем мы его девушку…»

Арно сам подал на стол лепешку с зеленью и, присев с гостем, заверил, что баранина для шашлыка высшего класса. Анвар поблагодарил и, затянувшись сигаркой, продолжил тему:

– Давно не видно нашего Руслана. Он случайно не говорил тебе, что собирается в поездку?

– Ты, Анвар, человек серьезный и трепать лишнего не будешь, – начал Арно и внимательно посмотрел в глаза гостя. Анвар никак не отреагировал на комплимент. Себе он цену знал и в комплиментах не нуждался. Выдержав взгляд хозяина шашлычной, начальник секретной службы стряхнул пепел сигары и, взяв листик кинзы, принялся молча его жевать.

– Я сам беспокоюсь за нашего друга-чеченца, – признался Арно. – Руслан собирался на переговоры, одолжил у меня на пару дней ствол и исчез.

– Зачем Ходжаеву ствол? – удивился Анвар. – Руслан телохранителей держал. У него охрана со стволами…

– И я те же слова ему сказал, – вспомнил свой разговор с чеченцем хозяин шашлычной. – А он говорит, для страховки. Видно, решил в одиночку рисковое дело провернуть, вот и вооружился.

– Если идешь на разговор с партнером, а ствол в кармане, значит, или партнер не знаком тебе, или наоборот знаком слишком хорошо, – предположил Анвар. – Это все?

– Клянусь мамой, больше ничего не знаю. Жду и нервничаю. Нет Руслана, нет моего пистолета. А я предупреждал, оружие у ментов зарегистрировано, – пожаловался Арно и пошел за шашлыком.

Вернувшись в банк, Анвар спустился к себе в кабинет и, соединившись по внутреннему телефону с Анчиком, доложил, что к разговору готов.

– Сиди у себя, Анварчик. Я освобожусь и приглашу тебя. Тут пока два кретина из Питера мне голову морочат, – ответил банкир по-грузински. Анвар улыбнулся. Ему было приятно, что шеф говорит с ним на родном языке.

Анчик сумел освободиться только через час. Выслушав своего начальника секретной службы, он задумался. Руслан взял большую сумму наличных долларов. Видно, хотел сделать выгодную покупку и поэтому одолжил у шашлычника ствол.

– Дело выглядит скверно, – сделал вывод директор банка. – Что ты, Анвар, об этом думаешь?

– Боюсь, что ствол чеченцу не помог, – медленно выговорил горец.

Анчик кивнул головой и неожиданно поинтересовался:

– Ты давно в драме не был?

Анвару местный театр не нравился. Он знал тбилисские премьеры. На сценах Грузии работали прекрасные мастера, и после них Анвару Чакнава в областном театре бывало скучновато.

– Как раз сегодня за обедом, батоно Анчик, я о нашем театре подумал. А был последний раз уж и не припомню когда, – ответил начальник секретной службы.

– Может быть, скоро придется, – усмехнулся банкир и, положив на плечо Анвару руку, похвалил. – Каргия, батоно, что мы оба о театре подумали. Люблю умных мужчин, особенно если они работают со мной.

Нателла Проскурина с трудом дожала питерские гастроли.

Подруги несколько раз пытались подбить примадонну на выпивку и затащить в артистическое кафе, но артистка грубо отказывала, и от нее отстали. Вернувшись в субботу из Петербурга, Нателла заперлась в общежитии и все выходные провела в постели. В понедельник театр спектаклей не давал, но из Москвы приехал драматург с пьесой для новой постановки, и труппу вызвали на читку. Проскурина вошла в зал и вместо того, чтобы сесть поближе к сцене, забилась в угол, куда свет прожектора не доставал. После чтения намечалось обсуждение и не исключался маленький банкет. Нателла мельком взглянула на драматурга, когда тот взобрался на сцену и стал щелкать пальцем по микрофону, проверяя его готовность.

– Господи, какой урод, – подумала Проскурина и отвернулась. Драматург и впрямь красотой не блистал. Толстый молодой человек с вислыми плечами и не по возрасту заметным брюшком носил маленькие, круглые очки и имел прическу с косицей.

– Действие первое. Картина первая. Смены декораций в пьесе не нужны, – начал драматург вкрадчивым голосом. – На сцене полумрак. В центре сцены кровать. На кровати Герман и Рита.

Рита: – Ты опять ничего не можешь!

Герман: – Я думаю о работе.

Рита: – Для чего думать о работе в постели?

Нателла не могла себя заставить вслушиваться в текст. После посещения ее гримерной блюстителем порядка настроение примадонны скатилось к нулевой отметке и больше не поднималось. Проскурина не очень жалела брошку, которую пришлось вернуть суровому гостю. Как известно, она не была приучена к дорогой ювелирке, и потеря вещицы не стала для актрисы трагедией. Не страдала артистка и от взятки натурой, которую пришлось заплатить следователю, хотя ей это и было обидно. Нателла скучала.

По-человечески и по-бабьи ей недоставало Ходжаева. Она даже теперь думала, что любила чеченца. Наверное, так и было на самом деле, если учесть сердечные возможности примадонны в области настоящих, а не сценических чувств.

Рита: – Я отдала тебе свое молодое тело!

Герман: – Молодым оно было пятьдесят лет назад.

Рита: – Не смей издеваться над женщиной… – с пафосом кричал драматург.

Текст пьесы тек мимо сознания Проскуриной. Мысли ее занимал Руслан. «Странно, что чеченец решил стать вором. Ходжаев и легально умел зарабатывать, – размышляла Нателла. – Он знал бандюков, но я думала, дел с ними не имел. У него крутился свой бизнес, и лицензия была».

Рита: – Ты импотент! Только я могла расшевелить тебя!

Герман: – Дура! Стоит один раз увидеть тебя голую, и точно станешь импотентом.

Рита: – Погляди на себя в зеркало. Может, тогда поймешь, что там, где у мужчин член, у тебя прыщик!

Герман: – Ах, так! Прощай! Я возвращаюсь в семью. К своим детям!

Рита: – Ты уверен, что они твои?! Тебе же нечем было их сделать…

Драматург выдержал паузу и протер очки.

– Господи! Сколько слов нам придется заучивать, – ужаснулась Проскурина. Для примадонны работа над текстом пьесы всегда казалась утомительной. Она с трудом запоминала свои реплики. В последней постановке, где актриса столь успешно играла несчастную проститутку, диалогов произносилось мало. Их заменяли вздохи и междометия.

Раздались редкие аплодисменты, и Нателла поняла, что читка закончилась.

– Прошу артистов не расходиться, – поклонившись, сообщил драматург. – Обсуждение в буфете. Заодно скромно отметим наше знакомство.

После этих слов сочинителя рукоплескания стали громче, и в них появилась искренность, а в зале произошло оживление. Заскрипели кресла, послышались смех и возгласы. Артисты поднимались с мест и через запасной ход двигались в сторону буфета. Нателла не пошевелилась. Через минуту партер опустел. Осветитель выключил единственный прожектор, высвечивающий круг возле микрофона, и в сумрачном зале осталась гореть синим светом маленькая дежурная лампочка.

– Вот где наша любимая артистка, – услышала примадонна мужской голос с заметным кавказским акцентом. Она оглянулась и увидела сзади себя трех высоких молодых людей в черных пальто и одинаковых кепках.

– Вы, ребята, откуда? Сегодня спектакля нет, – улыбнулась Проскурина. Южный акцент напомнил ей Руслана.

– Нам спектакль не нужен. Если захотим, сами такую постановку устроим, обхохочешься, – ответили из темноты.

– Соскучилась по Руслану, девочка? – спросил другой молодой человек. Нателла лиц не видела, в сумраке зала проступали лишь очертания трех фигур.

– Вы от Русланчика?! – обрадовалась актриса.

– Можно и так сказать, – согласился третий призрак. – Пойдем с нами. Посидим поговорим, Руслана вспомним.

Интонация кавказца не очень понравилась Проскуриной, но возможность узнать новости о судьбе друга заставили Нателлу согласиться. Она поднялась с кресла и пошла за незнакомцами. Они все вместе спустились по пусты иной лестнице спящего театра, вышли на улицу, и Проскурина увидела черный джип. Нателло открыли заднюю дверцу, и она очутилась между двух кавказцев. Ехали они не очень долго. Но артистка сидела посередине и толком, куда ее везут, разобрать не могла. Когда перед ней снова открыли дверцу, Нателла вышла и очутилась в глухом дворике старинного купеческого особняка. Кроме джипа, доставившего сюда компанию, во дворе стояло еще несколько шикарных иномарок и среди них спортивная «Мазда». Примадонну провели через охрану из двух здоровенных парней и впустили в маленький кабинетик. Нателла вошла. Дверь сзади захлопнулась, и артистка осталась одна. Она увидела письменный стол темного дерева, перед ним кресло и рядом три стула. На полированной поверхности стола лежала металлическая коробка с французскими сигарками «Крем». Нателла постояла, затем вернулась к двери. Выйти из кабинета она не смогла. Дверь оказалась на замке. Проскурина уселась в кресло и стала ждать. Часов Нателла не носила и, сколько времени прошло, не знала. Наконец она услышала, как кто-то отпирает кабинет. Она вскочила с кресла, но один из двоих мужчин, что вошли, ее остановил:

– Сиди, дорогая. Мы тоже сядем.

Проскурина послушалась. Один из вошедших был роста небольшого и имел заметную плешь. Второй, высокий и молодой, в черном кожаном пальто, был очень красив. Ближе оказался тот, что поменьше. Он устроился на стул рядом с артисткой и молча ее разглядывал. Красавец занял место поодаль.

– Ты и вправду симпатичная девушка, – сказал плешивый, закончив рассматривать Проскурину. – Не зря наш Руслан так тебя любит.

Нателла ничего не ответила. Ей становилось страшно. Проскурина не могла понять, что от нее хотят эти южане.

– Не бойся, девочка. Мы настоящие друзья Русланчика и никогда не обидим его любимую девушку, если она сама не предала друга, – заметив испуг Нателлы, ласковым голосом пообещал плешивый.

– Я же отдала брошку.

– Какую брошку? Кому отдала? Говори, – ободрил артистку красавец.

– Следователю отдала! – ответила Проскурина.

– При чем тут следователь? – насторожился плешивый. – Давай, дорогая, все по порядку.

– Что по порядку? – не поняла примадонна.

– Все, что было. Про следователя. Когда было. Все по порядку. Ты знаешь, где Руслан?

– Руслан в тюрьме. – Проскурину удивило, что друзья Ходжаева не в курсе его ареста.

– Анвар, ты что-нибудь понимаешь?! – поинтересовался плешивый у красавца. Анвар развел руками.

– И я не понимаю. По порядку, девочка, еще раз тебя прошу.

– Наверно, Руслана арестовали за цацки, – предположила артистка.

– Что ты говоришь, девочка! Руслан не вор. Руслан бизнесмен, – возмутился плешивый.

– Я сама удивилась. А он говорит, ворованная.

Мужчины переглянулись и затараторили между собой на незнакомом Нателле языке. Это не была речь чеченцев. Нателла чеченского не понимала, но профессиональный актерский слух характер речи фиксировал.

– Давай все по порядку. Еще раз тебя прошу, – повторил южанин по-русски.

– Руслан мне брошку подарил. Прямо перед гастролями, – начала Нателла. Красавец ее остановил:

– Что за брошка, какая брошка, сколько стоит брошка? Скажи, а потом дальше говори.

– Следователь сказал, ворованная, – покраснела Проскурина.

– О следователе потом. Брошку опиши, – от нетерпения плешивый заерзал на стуле.

– Посередине белый камень. Руслан сказал, бриллиант. По бокам красные рубины. На свету смотришь, глазам больно, – старательно вспоминала Проскурина подарок друга.

– Сколько стоила брошь, Руслан не говорил? – поинтересовался красавец Анвар.

– Говорил, «Мерседес» можно купить, – повторила Проскурина слова Руслана.

– Приврал, – предположил по-грузински плешивый.

– Возможно, но фуфло своей девушке бы не всучил. Руслан мужик широкий. Пусть дальше говорит.

Через полчаса мужчины выведали у Проскуриной все. Анвар старательно записал имя следователя. Нателла не выдержала и расплакалась:

– Он у меня брошку забрал и еще заставил с ним трахаться. Если бы Руслан не был в тюрьме, он бы его убил, – проговорила она сквозь слезы.

– Разберемся, – пообещал плешивый. – Анвар, отвези артистку домой. Купи ей покушать, денег дай, а я пока по своим каналам пройдусь. Заместителю мэра позвоню. Зря, что ли, его зятю кредит дали? Мы этого следователя из-под земли достанем.

Нателлу вывели в тот же двор, только теперь вместо джипа раскрылась дверца спортивной «Мазды», и она уселась рядом с красавчиком Анваром. Начальник секретной службы банка пожелание шефа исполнил. По пути он завез Проскурину в магазин и накупил большой пакет деликатесов. Возле общежития Анвар вышел, галантно раскрыв перед Нателлой дверцу своего авто, и вместе с провизией всунул в ее руку сто долларов.

– Спасибо, – улыбнулась примадонна, растирая расплывшуюся от слез тушь носовым платочком. Сто долларов, если их поменять в обменном пункте, составляли зарплату молодой артистки областного театра за два месяца.

Зойка проснулась поздно. Работать за стойкой ей сегодня не полагалось, и Куропаткина провалялась в постели до двенадцати. Глеб думал, что она вообще сегодня на улице не появится, но около часа буфетчица вышла из своей квартиры. Запирая дверь, она озиралась по сторонам, оглядывая двор. Михеев отметил, что Зойка приоделась и напялила сапоги на высоких каблуках. В них ее полненькие ножки выглядели по-поросячьи комично. Выйдя из подворотни, Куропаткина засеменила к центру. Она спустилась вниз к Волхову, миновала древнее обиталище новгородских князей и по пешеходному мосту переправилась на правый берег. Глеб шел сзади, пристроившись к группе туристов. Но у кремля экскурсовод остановилась и начала громким специфическим голосом сообщать исторические подробности. Глеб, проходя мимо, услышал, что новгородские земли в те далекие времена простирались аж до Урала. Дальше Михеев слушать не мог, он опасался упустить буфетчицу из поля зрения. Зоя прошла по рядам торговцев сувенирами. Заглянула в маленькое бистро возле автобусной стоянки, где немного потрепалась с тощей молодящейся коллегой и, влив в себя пятьдесят граммов коньяка, проследовала на центральную магистраль. Михеев мельком взглянул на табличку с названием «Газон». «Странно они прозвали свой «Бродвей», – подумал Глеб. Он не знал, что в Новгороде улицам вернули исторические имена, и еще совсем недавно улица «Газон» значилась как Горьковская. Пока следопыт удивлялся странному названию, Зоя исчезла. Ни кафе, ни каких-либо других общественных заведений поблизости Михеев не обнаружил. Он оглядел близлежащие офисы и магазины. Тут все было дорогое и по соображениям Михеева для буфетчицы недоступное. На всякий случай он свернул на боковую улицу и заглянул в шикарный салон «Меха». Куропаткина оказалась там. Зойка мерила лисью шубу. Она вертелась возле зеркал в примерочной и пыталась оглядеть себя со всех сторон. Глеб успел отметить глазом охотника, что шуба сшита из красноватых с седым отливом лисиц, каких в тайге давно нет, а выводят их только в питомниках. Не желая привлекать внимания, он вышел из магазина и, пройдясь до конца дома, остановился возле городской афиши. Ветер дул ледяной, и казалось странным, почему лужи на асфальте не замерзают. Чтобы согреться, Михеев поднял воротник и засунул руки в карманы. Торчать на улице пришлось долго. Зойка выплыла из зеркальных витрин минут через сорок. В руках она держала огромный сверток.

«Неужели купила?» – удивился Глеб. Сколько бы ни воровала Зоя у своего хозяина, на такую шубу наворовать ей бы не удалось. Михеев поглядел на часы. Куропаткина сделала свою дорогую покупку около часа дня. Глеб записал это в свой блокнот и последовал за буфетчицей, стараясь не попадаться ей на глаза. Его огромная фигура вовсе не способствовала работе филера, поэтому приходилось быть изобретательным. Михеев то прятался за фонарные столбы, то вертелся возле машин, что стояли вдоль тротуара, изображая владельца одной из них. Но Куропаткина не оглядывалась. Ей, видно, не могла прийти в голову мысль о слежке.

Гулять с огромным свертком Зойке показалось не с руки, и она вновь пересекла Волхов и вернулась домой.

Под наблюдательный пункт Глеб накануне присмотрел чердачок. Двухэтажный дом находился наискосок от Зойкиной подворотни. Здесь было значительно теплее, чем на улице, и можно было присесть и даже прилечь. По некоторым признакам чердачок пользовали и до него. Старенький матрас и яичная скорлупа на полу говорили о том, что тут до него спали и ели бездомные горожане. Глеб провел в этом логове единственную ночь, что обитал в городе. Приехал он вчера после обеда. Отправившись из Москвы сразу после разговора с Ерожиным, Михеев за шесть часов благополучно добрался до Новгорода и без труда разыскал кафе «Русич». Петр Григорьевич объяснял толково, а Глебу, привыкшему к незнакомым городам за время своих морских ходок, выйти на цель по наводке Ерожина труда не составляло. Вчера Куропаткина до позднего вечера сидела за стойкой. Глеб прочитал на вывеске режим работы кафе и позволил себе не торчать у дверей все время, а прогуляться вокруг, чтобы лучше ориентироваться в дальнейшем. Домой Куропаткина вернулась около полуночи. Поняв, что его подопечная вошла в свое жилище, Михеев подождал, пока в окнах Зойкиной квартиры зажжется свет, и после этого досконально обследовал двор и близлежащие дома. Вся улица, где проживала Куропаткина, состояла из двухэтажных домиков, словно близнецы похожих друг на друга. Во время войны большая часть старинных новгородских построек погибла. Великий Новгород восстанавливали пленные немцы. Они и застроили его своими типовыми особнячками.

Глеб хотел обосноваться на чердаке дома напротив, но там висели крепкие замки. Тогда он забрался в особнячок, стоявший поодаль. Там чердак хоть и имел висячий замок, но этот замок легко отмыкался гвоздем. Наискосок из чердачного окошка прекрасно просматривалась подворотня Куропаткиной, и Глеб устроил себе тут наблюдательный пост.

Дождавшись, когда Куропаткина со свертком скрылась в квартире, следопыт забрался на свой чердак и, усевшись на деревянный ящик, выглянул в оконце. Михеев решил, что ждать буфетчицу придется долго. Он не знал привычек Куропаткиной проводить свободное время. «Зоя вполне могла, – думал Глеб, – завалиться на весь остаток дня спать». Но сыщик ошибся. Буфетчица в заношенном халате и в бигуди минут через двадцать вышла, огляделась и заметила во дворе соседа. Мужик в голубой майке остервенело выбивал половик. Зойке это не понравилось, и она шмыгнула назад.

Еще через минут десять у ее дверей нарисовался гость. Бомж Виткин долго стучал и звонил. Наконец буфетчица открыла. Оглядев бомжа с ног до головы, Зойка разразилась злобной бранью, после чего дверь перед его носом захлопнула. Бомж постоял, порылся в карманах, достал чинарик, прикуривая, долго палил спички, затем повернулся и, выйдя из подворотни, молча поплелся по улице.

Через полчаса Зойка с пакетом в руках снова выскочила во двор. Внимательно обозрев все вокруг и не заметив ничего подозрительного, она прямиком направилась к помойным контейнерам. Опустив ношу в мусорный бак, она еще раз огляделась и, кутаясь в широкий халат, торопливо засеменила к себе. Глеб проследил, как она, сердито хлопнув дверью, скрылась в квартире, и вскочил со своего ящика. Он хотел спуститься вниз, но две пожилых мамаши беседовали на площадке второго этажа, и Михеев затаился.

– А Нинкин мужик совсем до горячки допился, – сообщила та, что, уперев руки в бока, стояла к Михееву спиной.

– Еще бы, столько жрать водки, – согласилась вторая, в грязном переднике и шлепанцах на босу ногу.

– А Нинке наплевать. У ей хахель на ликероводочном. Она с ним тоже попивает…

Михеев начинал злиться. Стоя возле дыры, ведущей на лестницу, он не видел Зойкиной подворотни и боялся буфетчицу прозевать. Но и содержимое пакета, что Куропаткина вынесла со столькими предосторожностями, сыщик желал проверить. Наконец бабки разошлись. Михеев, стараясь не топать, бегом спустился по лестнице и быстрым шагом двинулся к контейнерам. Из окна он точно отметил место, куда Куропаткина бросила свой пакет, и сразу его обнаружил. Схватив, пакет, Михеев рванул обратно на чердак. Он хотел заняться исследованием находки, но в это время Куропаткина снова вышла. Если бы Глеб не заглянул на секунду в шикарный меховой магазин и не пронаблюдал там, как буфетчица намеривала на себя лису, сейчас бы он Зойку не узнал. Куропаткина выплыла в шикарной шубе и, постукивая каблучками сапог, двинулась той же дорогой, что и полтора часа назад. Перейдя по пешеходному мосту реку, Зойка повторяла свой прошлый маршрут. Она снова заглянула в кафе-бистро возле стоянки туристических автобусов. Ее наряд произвел на худющую коллегу за стойкой такое впечатление, что та на минуту лишилась дара речи. Затем начались восклицания, поцелуйчики и бессмысленный смех. После чего обе выпили по стаканчику коньяка, и Куропаткина двинулась дальше. Скоро Глеб понял, что Зойка обходит знакомых дам, ожидая реакции на свою шубу. Завистливые восторги приятельниц Куропаткину радовали, и везде дело заканчивалось небольшим возлиянием. Дольше всего буфетчица задержалась в баре гостиницы «Интурист». Там глядеть на ее обнову сбежались несколько официанток. Через некоторое время к ним присоединились две других дамы, как решил Глеб, тоже сотрудницы отеля, но не имеющие отношения к блоку питания. Дамы уселись за отдельный столик и устроили нечто вроде пира. Из «Интуриста» Зоя вышла в начале седьмого и направилась к местному театру. Проходя угловое здание Управления внутренних дел, Куропаткина заметно прибавила шагу и сбавила его, лишь подойдя к кассам театра. Потоптавшись у касс, Зойка купила билет. Глеб задумался, как ему поступить. Одиноко мерзнуть на улице, ожидая конца спектакля, было и противно, и подозрительно. Рядом с домом областного правительства слоняющийся субъект мог вызвать подозрения работников милиции. А Ерожин просил Глеба не расшифровывать цели своего визита в город. Кроме того, Михеев не успел официально поступить на службу в частное сыскное бюро Петра Григорьевича и соответствующего документа не имел. Наконец Глеб решился взять себе билет тоже, хотя за него и пришлось выложить сто рублей. Ни название пьесы, ни имя драматурга Казимира Щербатого Михееву ничего не говорили. Каково же было удивление молодого человека, когда он обнаружил на сцене полуголую девицу, которая лениво сопротивлялась насилию похотливого негодяя. Михеев понял, что краснеет. Он даже подумывал, не сбежать ли из зала, но Куропаткина невозмутимо восседала в третьем ряду, и Глеб взял себя в руки.

Выйдя из театра, буфетчица стала поглядывать на свои наручные часики. Михеев было подумал, что женщина кому-то назначила ночное свидание. Но догадка не подтвердилась. Ровно в половине одиннадцатого Зойка остановилась у телефона-автомата, долго копалась в своей сумочке, после чего извлекла бумажку и набрала номер. Беседовала Куропаткина не больше минуты, но разговор для нее оказался волнительным, потому что, положив трубку, Зоя еще некоторое время топталась рядом с аппаратом, переваривая свой звонок. По улыбающемуся лицу буфетчицы Михеев понял, что Зойка разговором довольна. Глеб записал время. Говорила Куропаткина с неизвестным абонентом в одиннадцать тридцать две. Продолжая улыбаться, она быстро засеменила к дому. На пешеходном мосту через Волхов ветер свирепствовал вовсю.

– Хорошо этой кукле в лисьей шубе, – злился Михеев, коченея в своем пальтишке. Проводив Куропаткину до ее подворотни, начинающий сыщик отправился на свой наблюдательный пост. Поднявшись наверх и оглядев дверцу, ведущую на чердак, следопыт отметил, что замок болтается не так, как он его оставил. Глеб бесшумно приоткрыл дверь и вступил в темноту. В глубине, там, где валялся старенький матрас, отчетливо слышался храп спящего человека. Глеб достал из кармана зажигалку и в свете ее пламени увидел гостя Зойки Куропаткиной, которого она днем не пустила на порог и площадно обругала. Тот спал в шикарном костюме, приоткрыв рот и разметав руки. Рядом валялся пустой Зойкин пакет, извлеченный Глебом из помойки, и грязная одежда бомжа Виткина.

Анатолий Афанасьевич Больников тоскливо глядел в окно своего кабинета. Заместитель мэра города не любовался видами новгородского кремля, хотя опавшие листья вековых деревьев открывали древние стены и башни во всем их величии. Сегодня в служебном графике Анатолия Афанасьевича по расписанию предстоял самый скучный день – день приема граждан по личным вопросам. Больников глянул на часы и, вздохнув, нажал кнопку:

– Много сегодня? – спросил он секретаршу Раю.

– Человек пятнадцать, – ответила женщина и с сочувствием посмотрела на шефа.

– Пусть посидят, у меня голова раскалывается, – попросил Больников.

– Может, кофейку? – предложила Рая.

– Ой, умница, – обрадовался чиновник возможности еще немного побездельничать. Он вышел из-за стола, потянулся, сцепив пальцы над головой так, что хрустнули суставы, и прошелся по кабинету. Календарь с видами города остановил внимание заместителя городского головы, и он принялся изучать дни предстоящей недели. К сожалению, праздников не ожидалось. Вот следующая семидневка сулила некоторое разнообразие. В городе готовилась конференция банкиров Северо-Западного региона. Заместитель мэра по плану должен был присутствовать на открытии и закрытии. Речь готовил сам мэр, а Больников, кроме представительских и мелких административных забот, особой нагрузки для себя не ждал. Если учесть, что и открытие, и закрытие предусматривает нечто вроде банкета, то и время это можно провести приятно. Бизнесмены толк в винах и закусках знают.

Рая, кроме кофе, пристроила на поднос вазочку с бисквитами. Анатолий Афанасьевич очень любил бисквиты и с благодарностью подумал о секретарше. В отличие от привычной формулы «секретарша – любовница», заместитель мэра с Раей не спал. Да и внешность рябая сорокалетняя женщина имела вовсе не располагающую к сексу. Но Больников был примерным семьянином и, кроме страсти к охоте на боровую дичь, никаких азартных увлечений не имел. Анатолий Афанасьевич обожал родственников. Постоянная их опека и являлась главным хобби заместителя мэра. Секретарша Рая доводилась шефу свояченицей.

Чиновник отхлебнул из чашечки и, отломив половинку бисквита, приготовился уложить кусок в рот, но ему помешали. В кабинет ворвался зять Больникова, Кирилл. Галстук молодого человека съехал набок, волосы, всегда аккуратно зачесанные назад, торчали дыбом, а глаза выражали крайнюю обиду и недоумение.

– Что случилось, Кирилл? Почему ты в таком виде, малыш? Клавонька здорова?! – забеспокоился тесть. Разумеется, первой при виде взлохмаченного зятя пришла мысль о дочери.

– При чем тут Клава? – закричал молодой человек. – Мне сегодня расплачиваться за товар, а банк отказал в кредите!

– Как – отказал? – не поверил Анатолий Афанасьевич. – Я лично договорился с Анчиком.

– Ты, папаня, может, и договорился, но денег мне сегодня не дали. А если я не расплачусь за товар, моей фирме крышка, – пожаловался Кирилл, чуть не плача.

– Ты ничего не путаешь, малыш? К директору заходил? – спросил Больников, поднимая телефонную трубку.

– Заходил. Он мне и сказал, что не даст, – сообщил зять.

– Почему не даст, тоже сказал? – Больников хотел набрать номер, но воздержался.

– Сказал, что вы арестовали его друга и даже не сообщили об этом, – ответил Кирилл.

– Какого друга? Я не в курсе никаких арестов деловых ребят в нашем городе, – Больников вспомнил вчерашнюю встречу в бизнес-клубе с уголовным авторитетом Храпом. Если бы в городе что-либо подобное приключилось, Храп обязательно бы рассказал. Да и начальник управления не имел привычки втихаря подобные аресты производить.

– Чеченца Руслана Ходжаева взяли, – пояснил Кирилл. – Руслан – друг Анчика, и банкир очень зол.

– Сиди, малыш, и жди, – приказал Больников зятю и, вызвав по селектору машину, вышел из кабинета. Проходя мимо секретарши, он бросил:

– Сегодня прием отменяется. Я в Управление внутренних дел по срочному вопросу.

Стараясь не смотреть в лица пожилых людей, томящихся в очереди, Больников поспешно миновал приемную. Особенно зажался чиновник при виде общественника-интеллигента Старозубцева. Тот восседал первым и грозно поблескивал своим пенсне. Заместитель мэра юркнул в лифт и через минуту сидел рядом с водителем в своей персональной «Волге». Здание Управления внутренних дел находилось через три дома от мэрии. Но Больников предполагал после разговора с Всеволодом Никаноровичем отправиться прямо в банк, и без машины это могло занять достаточно времени.

Семякина в управлении не оказалось. По словам его заместителя Васильчикова, полковник ушел к Сметанину в налоговую инспекцию. Инспекция располагалась в доме областного правительства, в том же здании, где кабинет заместителя мэра. Больникову пришлось вернуться назад. Сметанин и Семякин беседовали в буфете. Разговор шел о новом «тульском» ружье. Сметанин намеревался приобрести винчестер, последнюю разработку завода, и советовался на эту тему с Семякиным. Полковник считался в городе непревзойденным знатоком охотничьего оружия. Больников не без интереса подключился к разговору. Сошлись заядлые охотники, и тема оказалась захватывающей для всех. За увлекательной беседой Анатолий Афанасьевич чуть не забыл главного вопроса, по которому искал Всеволода Никаноровича.

– Скажи, на каком основании вы арестовали бизнесмена Ходжаева? – наконец вспомнил Больников.

– Какого Ходжаева? Чеченца? – удивился полковник.

– Да, Руслана Ходжаева, – подтвердил заместитель мэра.

– Ничего не знаю об этом, – растерялся Семякин. Он подумал, что его подчиненные совсем распустились и берут известных людей, даже не согласовав вопрос с ним. Все трое зашли в кабинет Сметанина, и полковник связался по телефону со звоим заместителем Васильчиковым.

– У тебя неверная информация, – сказал Семякин Больникову, положив трубку и обтерев лоб платком: – Ходжаева никто не арестовывал. Ордера на его арест никто не подписывал. Это утка.

Распрощавшись с руководителями карательных ведомств, Больников вернулся к себе. Кирилл, как зверь в клетке, расхаживал по кабинету из угла в угол. Увидев тестя, молодой человек бросился ему навстречу:

– Ну, папаня, как?

Больников молча уселся за свой стол и набрал номер банка.

– Анчик, здравствуй, дорогой. Там у тебя какое-то недоразумение с кредитом для фирмы «Запад». Разберись пожалуйста. Да, насчет твоего друга Ходжаева. Он на свободе. Я только что говорил с начальником управления. Руслана никто не арестовывал, и как я понял, таких намерений у наших милиционеров нет. – Больников положил трубку, на минуту задумался и, заметив вопрошающий взгляд зятя, сказал Кириллу: – Езжай, малыш, в банк. С кредитом все в порядке.

Оставшись в одиночестве, заместитель мэра допил остывший кофе, быстро заглотил отломанный бисквит и вызвал секретаршу.

– Кто-нибудь на прием остался?

– Иван Андреевич Старозубцев, – развела руками Рая, демонстрируя свое бессилие помочь чиновному родственнику.

– Вот настырный старикашка, – безнадежно вздохнул заместитель городского головы. – Черт с ними, зови. – И, усевшись за свой письменный стол, скривился, как от съеденного лимона.

До таблички с указателем поворота на деревню «Кресты» Ерожин с Таней домчались за тридцать пять минут. Петра Григорьевича известие о том, что отыскалась няня Кадкова и его сводная сестра Вера, заинтересовало. За домом Веры в Санкт-Петербурге с его подачи Бобров установил наблюдение. Подполковник подозревал, что Эдик имеет место, где его примут и дадут время отсидеться. Теперь это место обретало реальные адреса. Свернув с бетонки, Ерожин притормозил. Ухабы и лужи, сквозь которые тянулись разбитые колеи проселка, водительского энтузиазма не вызывали. Низкая посадка шведской машины вовсе не предполагала кросса по пересеченной местности.

– Что будем делать? – спросил Ерожин у Тани, с завистью отследив, как медленно и торжественно сзади по асфальту прокатили джип «Чероки» и «Лендровер». – Вот бы сейчас сменить наш «Сааб» на эти внедорожники…

Вопрос девушке подполковник задал для порядка. Он понимал, что младший лейтенант вряд ли поможет советом. Решать предстояло ему.

– Не знаю, – честно отозвалась Назарова. Их встреча после возвращения Петра из Москвы проистекала вовсе не так, как мечталось девушке. Ерожин внимательно выслушал ее доклад, похвалил за работу, но ни словом, ни жестом не выра-зил никаких чувств, помимо профессионального удовлетворения. Таня сдерживалась, как могла, чтобы не броситься москвичу на шею.

– Ладно, рискнем, – наконец решился Ерожин и, включив вторую передачу, повел иномарку по российскому бездорожью. «Сааб» буксовал, выбрасывая из-под колес потоки жидкой грязи, дрожал своим дорогим корпусом, но пер. Километр они проползли, хотя после каждой лужи Петр Григорьевич мысленно благодарил Бога, пока они передвигались по полю. Дальше проселок сворачивал в лесок. Перед поворотом Ерожин остановил машину.

– Надо взглянуть, что нас ждет впереди, – сказал он Тане и вышел. Ходить пешком по раскисшей глине, имея на ногах нормальные городские ботинки, требовало не меньшей отваги, чем езда по ухабам на иномарке. Петр Григорьевич передвигался не по самой дороге, состоящей из жидкой глиняной каши, а сбоку, по дерну. Когда-то тут растили рожь, но после развала колхозного быта поля поросли сорными травами. Жухлые заросли этих трав от холода и ночных заморозков полегли, образовав труднопроходимый ковер ржавого цвета. Ботинки Петра Григорьевича мгновенно промокли, но он самоотверженно дошагал до лесочка. В лесу проселок превратился в одну сплошную лужу. Ерожин обследовал путь, двигаясь в придорожном ельнике вдоль нее и грустно размышляя о ее глубине. Утешали только два факта. Первый, что лесок скоро кончался, и дальше дорога поднималась на бугор, и по сравнению с тем, что они уже одолели, казалась вполне сносной. Вторым фактом явился след от легковой машины. Его Ерожин отметил еще при повороте с бетонки. Этот след и сыграл главную роль в его смелом решении вести «Сааб» по болоту.

«Проскочим лесок, пробьемся», – сделал вывод подполковник и вернулся к машине. Ответив на вопрошающий взгляд Тани многозначительным «угу», Ерожин завел двигатель и, еще раз мысленно обратившись к Всевышнему, тронул с места. Половина лесной лужи осталась позади. Водитель уже готовил благодарственную реплику Господу Богу, но и милости Творца имеют границы. Правое колесо машины провалилось в глубокую, невидимую под водой, яму, и мотор заглох.

– Приехали, – констатировал подполковник. Он посмотрел в глаза попутчицы и, к своему удивлению, ужаса в них не увидел. Таня даже обрадовалась. В другое время и в другой компании она могла бы проявить испуг или неудовольствие. Но застрять с любимым в лесной луже, что может быть заманчивее?

Однако Петр Григорьевич романтических намерений попутчицы не разделял. Он прикинул, что если вылезет из своей водительской двери, окажется по колено в ледяной грязной воде. Откинув спинку сиденья, подполковник перекочевал назад, выбрался через заднюю дверь и, посоветовав Назаровой не высовывать нос наружу, отправился за подмогой. Выбор у него оставался небольшой: или возвращаться на трассу и ловить мощный грузовик с тросом, или подняться на бугор и оглядеть пейзаж в надежде найти что-либо поближе.

– Вернуться я всегда успею, – резонно заметил про себя Петр Григорьевич и поплелся на бугор. Его башмаки уже не просто намокли, а еще и обросли внушительным слоем глины, превратившись в нечто вроде водолазного свинца. Поднимать ноги в таких башмаках с каждым шагом становилось труднее. Петр старался на ходу стереть глину жесткой ботвой прошлогодних сорняков и упрямо двигал вперед. Старания его были вознаграждены полностью. За бугром, не более чем в полукилометре от его вершины, виднелась одноэтажная постройка из силикатного кирпича, огороженная полуразрушенным бетонным забором. За забором просматривались врытые в землю, почерневшие от времени цистерны. Ерожин не слыл эстетом, но его часто удивляла способность русских людей строить ужасающе мерзкие производственные здания, вписывая их в великолепный ландшафт родной природы. Но сейчас ему было не до критических размышлений. Наоборот, Ерожин испытал радость от зрелища. Особенно порадовал глаз москвича силуэт «Кировца». Трактор не походил на заброшенный металлолом и дремал возле крыльца кирпичного строения. Петр Григорьевич, ободренный увиденным, напролом зашагал к цели. Трава пыталась удержать, путала ноги, но подполковник все препятствия героически преодолел. В кирпичном домике, служившем раньше колхозной автомастерской, сидели три мужика. Двое пили пиво. А третий вертел в руках инструмент, и это занятие поглощало его внимание полностью.

– Ребята, выручайте. Влип, – с порога, вместо приветствия, взмолился Ерожин.

– Гена, опять к тебе клиент! – радостно воскликнул улыбчивый однозубый мужичок, восседавший на грязном ящике. Геной оказался сутулый субъект непонятного возраста и масти. Волосы мужика можно было назвать бурыми, если вообще их цвет поддавался определению.

– И ты на белом «Мерседесе»? – ухмыльнулся Гена, показав ряд белоснежных зубов. Улыбка Гены, в отличие от однозубого товарища, сияла по-голливудски.

– Нет, я на «Саабе», – оскалился в ответ Петр Григорьевич.

– Тогда встанет дороже, – пообещал однозубый. Третий мужик оставался к происходящим событиям безучастным. Он сидел на мешке с углем и молча разглядывал трещину на гаечном ключе.

– Сколько? – спросил Ерожин, желая ускорить процесс предварительных переговоров.

Мужики переглянулись. Гена почесал бурый хохол и набрал в легкие воздуха:

– По литру на нос. Так Санек?

«Так Санек?» относилось к безучастному товарищу.

– Варить надо, – ответил тот, не отводя взгляда от гаечного ключа.

– Ты чего его спрашиваешь?! Санька у нас не пьет, – возмутился однозубый.

– Вот и пусть на трезвую голову соображает, – возразил Гена. Петр Григорьевич торговаться не стал, но пожелал расплачиваться по факту проделанной работы.

– Это мы разом, – согласился Гена и вместе с улыбчивым напарником вышел к трактору. К изумлению Ерожина, «Кировец» завелся с полуоборота. Потрещав с минуту мотоциклетным движком, он взревел и, молотя грязь гусеницами, выполз за ворота. Ерожин и однозубый встали на подножки по бокам кабины. Где застревают городские легковушки, тракторист превосходно знал и дополнительных разъяснений не требовал. Через пять минут «Кировец», не глуша двигателя, развернулся возле притопленной иномарки. Не обращая внимание на холод, однозубый затянул трос под капот «Сааба» и некоторое время поколдовал под грязной водой руками. Покончив с тросом, он вышел из лужи и скомандовал трактористу:

– Давай, бля, Гена, потихонечку… – Матерная прибавка лично к трактористу отношения не имела, а применялась для смачности, подчеркивая остроту момента.

Петр Григорьевич ухмыльнулся и через заднее сиденье проник на водительское место, хотя рулить в луже было бессмысленно. Он подождал, пока «Сааб» медленно выплывет из ямы, выбрался из кабины положенным образом и полез в карман за гонораром.

– Тут на два литра, – недовольно скривился Гена.

– Так вы же сказали, что ваш Санек не пьет? – напомнил Петр Григорьевич.

– Мы, бля, за него выпьем, – заверил однозубый.

Ерожин торговаться не стал. Расплачиваясь, как бы между делом, он поинтересовался «Мерседесом», который, по словам мужиков, недавно застрял на этом же месте.

– Как раз третьего дня. По стекла засел, – ответил однозубый.

– Не третьего, а позавчерась, – поправил Гена.

– Позавчерась мы, бля, брагу пили, а третьего дня водяру, потому что с «мерса» три сотни взяли, – настаивал напарник тракториста.

Ерожин попробовал настроить мужиков описать владельца «Мерседеса», но они запомнили лишь название водки, что пили за его деньги.

– Обыкновенный мужик, только гроши у него куры не клюют, – напряг память Гена, усаживаясь в кабину своего «Кировца». Мужики спешили в магазин и к беседе расположения не имели.

– Назад поедешь, держись, бля, той елки, посоветовал однозубый водителю на прощание и добавил: – А если опять засядешь, нас в МТСе найдешь. По литру на нос и всех, бля, делов.

– Спасибо, ребята! – крикнул Ерожин вдогонку. Но рев «Кировца» его слова заглушил. Подполковник попробовал завести двигатель, но свечи намокли, и пришлось ждать, пока они просохнут. Таня, сидя в заглохшей машине, начала замерзать. Петр набрал лапника и быстро разжег костер.

– Любопытно, кто по этой дорожке на «мерседесах» катается, – размышлял вслух Петр Григорьевич.

– Тебе со мной не понравилось? – спросила Таня, стоя у костра и прижимаясь к Ерожину спиной.

– Ты очень хорошая и красивая, – ответил Петр, обнимая девушку за плечи. – Но давай попробуем сделаться друзьями.

– Руки за голову! И без фокусов, голубки, – услышал Ерожин и оглянулся. Сзади них справа и слева стояли двое в масках. Дула коротких автоматов смотрели точно в спину Петра. Пока он оглядывался, перед ними появились еще двое. Теперь автоматы целили в грудь и Тани, и Петра.

– Ой, я без оружия, – шепнула Таня.

– Делай, что они говорят, потом разберемся, – посоветовал Ерожин, поднимая руки. Таня последовала его примеру. Через минуту пленники оказались на задних сиденьях двух джипов. Ерожина усадили в джип «Чероки». Мечта подполковника сменить «Сааб» на внедорожник сбывалась.