Глава 36
Женские страсти
Катя чуть не опоздала на дежурство. Оказывается, в такую рань маршрутные такси еще не ходят, а автобус, идущий в Малаховку, сломался и два первых рейса отменили. Выручил другой автобус, на котором водитель вывесил табличку «Такси». Он собрал с пассажиров деньги, как за проезд на маршрутке, и довез всех до места назначения довольно быстро. В доме Гнусняка, кажется, никто и не думал ложиться. Бледный, одутловатый, но возбужденный хозяин сообщил Кате, что сегодня ей предстоит работа в Москве. Ее опекаемый должен сделать копию картины в профессорской квартире. Гнусняк пригласил Катю к себе в кабинет, усадил на стул и начал инструктировать:
– Глаз с него не спускать. Если художник задумает побег, в квартире не трогать. Пусть выйдет на лестницу. Там надо его отключить и звонить Журову, который будет все время на связи.
Катя получила мобильный телефон и несколько наглядных уроков, как им пользоваться. Технику она быстро освоила.
– Рядом с домом профессора есть небольшое кафе кавказской кухни. Веди художника туда обедать, – продолжал свой инструктаж Самсон.
На обед Кате выделили шестьсот рублей. Катин отец получал в институте девятьсот. Она подумала, что папа, узнав о таких обедах дочери, сильно расстроится.
Когда все инструкции были закончены, неожиданно позвонил профессор и сообщил, что сегодня он ждет гостей и принять художника не сможет. Гнусняк вежливо поблагодарил, но, бросив трубку, долго и грязно ругался. При Кате еще никто таких безобразных и мерзких слов не произносил. Более всего ей было противно, что все ругательства так или иначе касаются женщин. «Почему мужчины, которые сами родить не могут, придумали столько гадостных ругательств в женский адрес?» – недоумевала Катя. Злата не все понимала из набора слов, произносимых дядей, но тоже покраснела и, дернув Гнусняка за рукав, попросила прекратить.
Перестав ругаться, Гнусняк велел всем жить в обычном режиме и укатил в Москву.
Катя поднялась в мансарду. Крюков не спал, а собирал свои принадлежности. Он старательно вытер промытые скипидаром кисти, проглядел все тюбики и долго чистил палитру. Когда Катя сказала, что поездку отменили, Крюков погрустнел. Катя объяснила причину и рассказала, как Гнусняк злился. Крюкову рассказ понравился, и он повеселел. Усевшись на диван, он внимательно оглядел Катю, заставив ее снова смутиться под его взглядом, и сделал весьма странное предложение.
– Раздевайся, прищурившись, сказал он Кате.
– Что? – не поняла Катя.
– Раздевайся, – повторил Крюков, – если мы никуда не едем, то я хоть порисую прекрасную модель. У тебя фигура для кисти Пикассо, – улыбнулся Крюков.
Катя впервые в жизни пришла в полное замешательство. Она и так – чем дальше, тем больше – стеснялась художника. Ей хотелось выглядеть перед ним красивой, и ее уже начинала злить необходимость соблюдать видимость мужского обличья.
– Чего уставился? – удивился Крюков. – Ты что, боишься, что я голубой? – спросил он не без иронии.
– Я, я… не могу, – пролепетала Катя.
– Это еще почему? Может, у тебя тряпки к заднице пришиты? – Крюков действительно настроился порисовать, и странное смущение парня ему было непонятно. Уж кто-кто, а спортсмены привыкли каждый день переодеваться в общих раздевалках или вместе полоскаться в душе. Вообще у них к обнаженному телу отношение будничное.
Катя тоже понимала, что очень трудно объяснить свое поведение, не открывая настоящей причины. У нее уже возникала мысль во всем сознаться Крюкову, но она хотела сделать это, когда они окажутся на свободе. Пока же и ему, и ей так удобнее.
– С тряпками все в порядке, – нашлась Катя. – Вы обещали начать тренировки. Вот сегодня и попробуем. А торчать в одной позе часами я не готов.
Не успел Крюков ответить, как в дверях появился Тарзан и, поманив Катю пальцем, тихо сказал:
– Злата очень просила тебя спуститься. Я посижу с художником, а ты уж иди. Все уехали. Хозяин будет вечером, так что чувствуй себя как дома.
Кате вовсе не хотелось расставаться с Крюковым. Она зло посмотрела на Тарзана и сказала:
– Я на работе. Если Злате надо, то я схожу, но вообще-то работу на прогулки не меняют.
Тарзан покачал головой. Он удивился. Разве перспектива побыть со Златой наедине не заманчива для молодого человека?
Катя вышла из мансарды и спустилась вниз. В гостиной и на кухне никого не было. Катя вышла в сад и обошла дом. Подстриженные газоны и белесые копии античных скульптур заставили Катю усмехнуться. «Дворец Людовика», – съязвила она про себя и вернулась в дом. Если Златы на улице нет, остается только заглянуть к девушке в комнату. Пора ей сказать начистоту, что шансов на любовь она не имеет.
Катя постучала. Ответа не последовало. Она открыла дверь и вошла. Злата лежала на постели, накрывшись простыней, и молча глядела на Катю.
– Ты хотела меня видеть? – поинтересовалась Катя, замерев на пороге. Неожиданно Злата откинула простыню и поднялась. Одежды на девушке не было.
«Господи, что ж сегодня за день такой?! – подумала Катя. – Один говорит «раздевайся». Другая уже разделась. Мне-то чего делать?»
Злата протянула к Кате руки и медленно пошла навстречу. Катя так же медленно начала отступать назад. Так они вышли в гостиную и пересекли ее.
– Не бойся. Тебе будет со мной хорошо, – шептала Злата. Катя молча пятилась. Вдруг Злата остановилась, закрыла лицо руками и, убежав к себе в комнату, бросилась на тахту. Послышался ее горький плач.
Кате вдруг до слез стало жалко Злату. Она подбежала к тахте и, опустившись возле рыдающей Златы на колени, сказала:
– Дурочка, я же тоже девчонка.
Злата сперва замолчала, продолжая лежать лицом в подушку, потом резко подняла голову и крикнула:
– Что ты сказал?!
– Не сказал, а сказала. Я тоже девчонка. Просто прикидываюсь парнем. Извини, но я не могла тебе объяснить этого раньше.
Злата выпучила глаза. Казалось, она лишилась дара речи. Наконец покачала головой и прошептала:
– Не верю.
– Дура. Что, мне раздеться, чтобы ты поняла? – зло спросила Катя. Злата продолжала в ужасе смотреть на Катю. Зрачки ее глаз расширились.
– Зачем? – почти взвизгнула панночка.
Катя долго и обстоятельно начала все рассказывать. Злата слушала и качала головой. Когда она, наконец, все поняла, то устало произнесла:
– Это ты дура. Что может быть прекраснее, чем быть женщиной.
– Я не хотела быть ничьей собственностью, – упрямо повторила Катя свой главный аргумент, – не хотела себя никому отдавать. Ведь мы кому-то всегда принадлежим. Нас берут. Берут, как вещь.
– Ты ничего не понимаешь, глупая девчонка. В любви каждый и берет, и дает. Ты отдаешь мужчине свое тело, а он отдает тебе начало жизни твоего ребенка. Кто больше? Почитай Эриха Фромма «Искусство любить», может быть, тогда разберешься. А теперь уходи. Мне надо побыть одной.
Но Катя не ушла, пока не добилась от Златы клятвы, что она ее не выдаст. После чего в прекрасном настроении поднялась в мансарду.
– Ну что, приступим? – спросила она Крюкова, когда Тарзан вышел из мансарды.
– К чему приступим? – не понял художник.
– К тренировкам, маэстро, – ответила Катя и встала в боевую стойку.
