16

С утра снова шёл дождь, шёл уже четвёртый день, как будто сезон дождей и не кончался. Не находя себе места, не дожидаясь, пока Сай принесёт новую порцию, я с самого утра сел разделывать потроха. Сидеть сложа руки было выше моих сил. Стоило мне хоть на миг прекратить работу, и каждый вдох, каждый выдох становился мучением. Словно с мукой дышать и терпеть это мучение было единственным оставшимся мне способом жить. Глаза татуировщика смотрели на меня отовсюду. Не давали покоя мысли о его коробке. Если дело примет дурной оборот, я вполне могу поплатиться пальцем. К этому я был готов, но понимал, что, быть может, этим мне и не отделаться. Как бы там ни было, бежать я не собирался. Бежать было некуда.

Пять дней прошло с того вечера, когда Ая после неистовых ласк долго сидела молча в темноте, с обнажённой грудью. Затем тоже в темноте оделась и молча ушла. Я не смог вымолвить ни слова, даже когда она, уходя, повернулась ко мне спиной. К тому времени мой дух стал пеплом от прогоревшей головешки, и то неведомое в груди, что порождало слова, было мертво. Я кончил пять раз. Первые три — словно одержимый, не выходя из неё. Ещё два — у неё во рту. Это было счастьем поистине неземным, и, как таковое, было смертью. После семяизвержения в душе воцарилась та вечная невыносимая пустота, и я валялся как мертвец, бессильно свесив в эту пустоту свой ссохшийся пенис.

Её белые трусики так и остались лежать на полу. Оставила ли она их намеренно? Или просто забыла? Во тьме я завернул их в газету и хотел было положить в стенной шкаф, но моя рука натолкнулась на коробку татуировщика, и я передумал. Я открыл дверцу холодильника, решив положить их туда, но вонь требухи была невыносима, к тому же, меня чуть не ослепил свет загоревшейся внутри лампочки. Только тогда я понял, что видел её татуировку лишь во тьме. Идиот! Татуировка, казалось, и правда изображала какую-то большую, расправившую крылья птицу. Но ничего больше я не разглядел. В холодильнике, всё ещё блестя свежим блеском, лежали те навели, которые принесла мне тётушка Сэйко. Я засунул свёрток в нижнее отделение для овощей и закрыл дверцу.

Лживые, «порождённые тщеславным разумом» слова снова зашевелились, закопошились в голове. С того вечера я ни разу не встретил Аю. Попытался было, не привлекая к себе внимания, разузнать о ней что-нибудь, но безуспешно. Один раз я даже сделал несколько шагов по коридору первого этажа в сторону её комнаты, но внезапно раскрылась дверь рядом с лестницей, оттуда вышел старик, копавшийся когда-то в мусоре, увидел меня и сказал:

— Надобно чего?

— Нет… — ответил я, наверняка порядком изменившись в лице, и повернулся к нему спиной. Я проклинал себя, понимая, что ходить туда не следовало. Вернувшись, я сел, тяжело переводя дыхание, и начал разделывать требуху, как вдруг всё моё тело сотрясла дрожь — точно так же, когда Ая внезапно сжала рукой мой член.

Глаза смотрели на меня из коридора в щель двери. Симпэй. Я давно уже понял, что он стоит у двери, но упорно делал вид, что не замечаю его. Прежде он вошёл бы сразу и без спросу. Почувствовал ли он во мне что-то необычное? Если так, мне необходимо научиться скрывать это. Я знаю, что он смотрит на меня, смотрит неотрывно. Почему, почему же он не входит? С каждой секундой дышать становилось труднее. Я боялся. Боялся того неведомого, которое он почувствовал во мне.

— Симпэй? — хотел было позвать я, но язык отказывался повиноваться.

— А, — послышалось за спиной, и сразу же что-то посыпалось на пол. Наверняка шарики от рамунэ. По доносившимся из коридора звукам я понял, что Симпэй собирает шарики. Один за другим.