«Адмирал Колчак» меняет курс

Данира стояла на скале и, не отрываясь, смотрела вниз на остервенелые волны, которые, переполнившись пенной яростью, кидались на крутой берег в непрерывных и безнадежных приступах. Бешеные порывы ветра стремились сбросить светловолосую криганку вниз, навстречу хищному оскалу острых прибрежных камней, но нимало в этом не преуспели: ноги ее словно вросли в поверхность скалы.

Впрочем, криганкой она являлась на данный момент чисто номинально. Даже материальная оболочка ее была человеческой, специально созданной для Базового мира. Внутри же, нагло потеснив законную владелицу (душу ламии), уже несколько дней хозяйничала небольшая, но весьма сильная и властная частичка чужой могучей сущности, у которой на Даниру были очень большие планы. Именно она привела ее в этот мрачный зимний день на неприветливое гористое побережье самого северного острова Японии.

Со стороны могло показаться, что красивая светловолосая женщина просто не в силах оторваться от созерцания мрачного величия готового разразиться грозным штормом океана. Однако в действительности восторг и трепет перед разгулявшейся океанской стихией даже в малой дозе не были свойственны той сущности, которая ею управляла.

И только владеющий Силой на достаточно высоком уровне мог определить, что внутри материальной оболочки Даниры творятся недоступные обычному взгляду энергоемкие процессы высшей трансформации. Внешне перемены пока не проявлялись, и только нарастающая интенсивность багрового цвета в ауре могла бы выдать их. Однако опытного чтеца психоэнергетических оболочек поблизости не имелось.

Наконец, процесс достиг некой критической точки, после которой за переменами внутренними должны были непременно последовать перемены внешние, и как раз в этот момент Данира, оттолкнувшись от скалы обеими ногами, камнем рухнула вниз, к бушующим волнам. Но уже с самого начала падение превратилось в пологое пикирование — чары левитации подкорректировали траекторию движения тела криганки. Да и само это тело стало резко изменяться, увеличиваясь в размерах и принимая совершенно неожиданные очертания. К моменту встречи с поверхностью воды это уже было веретенообразное длинное (почти четырехметровое) тело синей акулы.

Какое-то время после превращения и смены среды обитания рыбина бестолково кружилась на месте, мотая головой и щелкая пастью. Наконец, движения ее стали осмысленными — очевидно, управляющая ею сущность более или менее освоилась с новым телом. Затем, погрузившись на глубину примерно шести метров и медленно набирая скорость, хищница устремилась на восток, к цели, хорошо известной разве что «тому, который в ней сидел».

Крепкая волна ударила в борт. «Адмирал Колчак» чуть дрогнул, но продолжал идти круто к ветру. Погода портилась на глазах. Российское океанографическое судно только недавно приступило к исследованию района Императорских гор, вспоровших крокодильим гребнем плоское дно северной части Тихого океана, а он (океан) уже перестал оправдывать свое название, начиная помаленьку серчать. Зимние шторма в этих широтах отличались немалой свирепостью и длительностью, а потому у начальника экспедиции профессора Заболотского имелись все основания для тревоги. Серьезная и затяжная буря могла поставить крест на всей программе исследований и, если не потопить судно (для этого потребовался бы, как минимум, одиннадцатибалльный ураган), то заставить его спешным порядком ретироваться в направлении Петропавловска-Камчатского.

Сергей Дмитриевич Заболотский двинулся к мостику: возможные действия капитана следовало упредить, направив вектор событий в сторону наименьших потерь. В данных обстоятельствах это выглядело следующим образом: уход круто на юг из зоны шторма, что приведет к основательной потере времени на передислокацию и, соответственно, к исследованию резервной акватории вместо главной, причем, по сокращенной программе. Не фонтан, конечно, но лучше, чем ничего.

Капитана Захарьина профессор, естественно, нашел на мостике. Петр Ильич Захарьин уже давно служил на океанографических судах, а потому привык с терпением относиться к упертости ученой братии, но в такую погоду каждая инициатива научного руководителя экспедиции вызывала у него рефлекторное внутреннее напряжение. «Адмирала Колчака» Захарьин получил под свое командование два года назад, а стаж его знакомства с профессором Заболотским был едва ли не втрое больше. И капитан знал ученого как человека, фанатично преданного своей профессии (за что, тот, по мнению моряка, конечно, заслуживал уважения), однако склонного с великолепной небрежностью научного работника отбрасывать в сторону все прочие, напрямую не связанные с его Делом, факторы как незначительные и отвлекающие от главной цели. К таковым факторам Заболотский относил и погодные условия.

Поэтому, в свете надвигающегося шторма, появление профессора на мостике (разумеется, сразу же замеченное), мягко говоря, не вызвало у Петра Ильича особого энтузиазма. В голове капитана уже практически созрело решение сворачивать поход и возвращаться в Петропавловск-Камчатский, но хитрый лис Заболотский, похоже, почуял это, и у него на сей счет, конечно же, было совсем другое мнение. Если бы речь шла напрямую о выживании судна и всех, кто на нем находится, полномочия Захарьина вполне позволяли принять волевое решение о возвращении в порт приписки, несмотря ни на какие возражения научного руководителя экспедиции. Однако в данный момент вопрос так не стоял. И услышанные за спиной хорошо знакомые шаги профессора отозвались в нижней челюсти капитана предвестником зубной боли.

— Петр Ильич, можно отвлечь вас на несколько минут? Мне нужно с вами серьезно поговорить.

Захарьин, по-прежнему не поворачиваясь к вошедшему, слегка поморщился от неуставного обращения. Впрочем, что с них взять, с этих гражданских? Проще, наверное, волка заставить питаться травой, чем научить профессора Заболотского обращаться к нему «товарищ капитан первого ранга» хотя бы на мостике. Безнадега! Украдкой вздохнув, Петр Ильич, наконец, удостоил ученого своим вниманием.

— А это не может подождать, Сергей Дмитриевич? Я, вообще-то, занят.

Вопрос был задан, скорее, для порядка: капитан прекрасно знал, что отвязаться от профессора не получится, и лучше уделить ему время сейчас, чем позже, когда присутствие командира корабля на мостике действительно станет совершенно необходимым.

И Заболотский не обманул его ожиданий:

— Много времени я у вас не отниму, а вопрос весьма срочный и принципиальный.

На сей раз Захарьин уже не сумел скрыть вздоха (да, если честно, не особо и старался).

— Ну что же, тогда пройдемте в мою каюту, — произнес он, жестом предложив профессору двигаться первым, благо, дорога была тому хорошо известна.

— Итак?.. — вопросительно произнес Захарьин, как только они оказались на месте.

— Итак, Петр Ильич, я хотел бы знать ваши намерения ввиду плохого прогноза погоды.

— Они весьма простые, Сергей Дмитриевич: надвигается серьезный шторм, вполне способный нас основательно потрепать, и, разумеется, сорвать всю вашу исследовательскую программу. Думаю, имеет смысл вернуться в Петропавловск-Камчатский и дождаться более благоприятных погодных условий.

— Боюсь, ожидание это может слишком затянуться, Петр Ильич. Я посмотрел по нашим мониторам, на которые выводятся данные со всех дрифтеров в северной части Тихого океана. Так вот, они показывают картину, которая оптимизма, честно говоря, не внушает. Штормовая активность нетипично высокая для этого времени года, причем основные зоны атмосферных возмущений располагаются дугой огромного радиуса от Алеутских островов на северо-востоке до Командоров, Камчатки и Курильской гряды на юго-западе. Зона эта смещается на юг, но не особенно быстро, зато эффективно отрезает нас от порта приписки и накрывает основной район предполагаемых исследований. Двигаться сейчас в Петропавловск-Камчатский — значит, идти в самое сердце шторма.

Он поднял руку, предупреждая возражения капитана.

— Я знаю, Петр Ильич, что наше судно способно сквозь него прорваться, но потом мы из порта не выйдем уже очень долго. Будет потерян не один месяц. Мы не можем себе этого позволить.

— И что же вы предлагаете?

Профессор Заболотский приблизился к висящей на стене карте северной части Тихого Океана.

— Сменить курс и двинуться в зону второго приоритета. Вот сюда.

Извлеченная из кармана Сергея Дмитриевича ручка уперлась в северную оконечность гор Картографов.

— Там пока спокойно, и, полагаю, штормовая зона туда не доберется. Таким образом мы сведем к минимуму потери времени и сможем выполнить хотя бы часть возложенных на нас задач. Вы же сами знаете, что наш бюджет небезграничен, и командованию вряд ли понравится расходование денег на пустопорожнее курсирование.

Захарьин чуть помрачнел: в основном, профессор, надо признать, был прав, но что-то подталкивало капитана продолжить сопротивление.

— Это большой крюк. Топлива может не хватить.

— Не лукавьте, Петр Ильич: я знаю, что вашими заботами на судне создана топливная «заначка» как раз на случай вот таких непредвиденных обстоятельств. Кроме того, как вам известно, у нас есть соглашение с Японией, и в случае крайней необходимости мы можем зайти для ремонта или дозаправки в порты Кусиро и Хакодате.

Захарьин сжал зубы: такой ушлости от ученого сухаря он никак не ожидал. Тот привел убойные аргументы, и крыть капитану было нечем.

— Вы можете гарантировать, что в вашей зоне второго приоритета погода будет спокойная?

Заболотский улыбнулся.

— Гарантировать что-либо в этом мире может только Господь Бог. Но показания наших погодных мониторов дают весьма высокую вероятность штиля там.

Захарьин вздохнул.

— Ну что же, значит, курс на горы Картографов.

Виктор Комольцев проснулся резко, как по тревоге, и рывком сел на койке. Качало основательно, однако не качка стала причиной пробуждения. Нельзя сказать, что Виктор был насквозь просоленным морским волком, но число его экспедиций даже под руководством одного только Заболотского уже перевалило за десяток. Сон свой он не запомнил (как, впрочем, и почти все свои сны), только осадок после него внутри остался очень неприятный. Виктор не любил такое состояние. Если день начинался с подобного пробуждения, ничего хорошего ожидать не приходилось. И статистика это неизменно и безжалостно подтверждала.

Однако сидеть и киснуть по этому поводу — не выход. Как там советуют психологи? Если сегодня вам нужно съесть большую мерзкую жабу, съешьте ее с утра, дабы не портить себе день предвкушением. Значит, нужно сейчас же покинуть каюту и узнать поскорее, что за жаба нынче на завтрак. Быстро и тихо одевшись, чтобы не разбудить еще спящих соседей, Виктор открыл дверь каюты и замер: в коридоре, практически на его пороге стояла Юлия, уже поднявшая руку, чтобы постучать.

Совпадение, однако! О ней Виктор тоже думал, причем буквально перед тем, как открыть дверь. Думал, решая: стоит ли ее беспокоить или лучше оставить свою тревогу при себе. Вопрос, в общем-то был нетривиальный, и однозначно правильного ответа на него не существовало.

Дело в том, что Юлия была его сестрой. И не просто сестрой, а близнецом. Его точной копией. Внешне и, во многом, по душевному устройству. В детстве у него не было никого ближе, и они делились друг с другом всем… До шестнадцати лет. А потом Виктор изменился. Нет, он по-прежнему любил сестру и безгранично доверял ей, просто, становясь мужчиной, он решил, что не по-мужски это — переваливать груз своих проблем на других, пусть даже на родную сестру. Тем более, что у нее и своих неурядиц хватало. Ее, кстати, он продолжал выслушивать исправно и во всем старался помочь, но это как раз было нормально: он — мужчина, он выдержит. Должен помогать, защищать, поддерживать, оберегать. Причем, оберегать в том числе и от себя, точнее — от своих головняков. Его неприятности должны его неприятностями и оставаться. Этому правилу с тех пор он следовал неукоснительно.

Через какое-то время Юлия начала замечать, что их общение стало не совсем, конечно, односторонним, а как бы полуторным. Она по-прежнему выкладывала брату все, что было на душе — и плохое, и хорошее, а он стал делиться с нею только радостями, словно беды и горести внезапно напрочь исчезли из его жизни. И Юлия была бы только рада, если б это соответствовало действительности, однако ее интуиция твердила обратное: проблемы Виктора никуда не делись, просто они начали копиться у него внутри, словно в сейфе, накрепко запертые там его принципами. А ключи от этого сейфа он ей почему-то не вручил.

Это обижало Юлию: она видела, что брат начал от нее отдаляться. И добро бы тому была очень уважительная причина женского пола, но таковой не имелось — уж Юлия бы это наверняка узнала. Они продолжали часто видеться, так как помимо душевной потребности в общении, они оба увлеклись наукой с первого же курса РГГУ, поступили в аспирантуру и оказались у одного и того же научного руководителя — Дмитрия Сергеевича Заболотского.

Юлия очень хорошо чувствовала брата. Другой пассии, кроме океанологии, у него не было. Но прежняя близость, тем не менее, куда-то девалась. И все же Юлия ждала, надеялась и молчала. Молчание исподволь подтачивало обоих. В тени внезапно начавшей расти между ними стены начала чахнуть их родственная близость, словно цветок, напрочь лишенный солнца. Разговор назревал. Он не мог не состояться.

Ситуация созрела к их двадцать пятому дню рождения, который должен был стать последним, проведенным в родном Питере на ближайшие годы. Профессор Заболотский перешел на практическую работу в УНиО и звал их с собой, на Тихий океан «просолиться», убеждая в том, что диссертация от них никуда не убежит. Комольцевы, недолго думая, согласились. Морем бредили оба, и мелководная Балтика, где они проходили практику, их жажду громадных водных просторов никоим образом не удовлетворяла. То ли дело — Тихий океан! Есть, где развернуться. Но главное — там настоящая работа!

Июнь, Питер, белые ночи… Трудно представить лучшую пору и место для празднования двадцатипятилетия. Чувство времени куда-то уходит, и стрелки часов уже никому не указ. В ту ночь друзья разошлись из квартиры Комольцевых около трех утра. Точнее, кто разошелся, а кто и остался ночевать у них, не имея возможности из-за разведенных мостов попасть к себе домой. Вечеринка удалась на славу, так что все, оставшиеся ночевать, практически сразу пали в неравном бою с усталостью. Но именинников, казалось, усталость не брала: сна у них не было ни в одном глазу, неуемная натура требовала движения, а июньский Питер звал к себе — как следует попрощаться перед дальней дорогой.

Как было противостоять такому призыву? Тем более что после нескольких часов в шумной компании Виктору и Юлии остро требовалось уединение, которое для них означало — быть вдвоем. В случае же отсутствия второго, уединение превращалось в одиночество. Как говорится, почувствуйте разницу. А Юлия, к тому же, надеялась поговорить, наконец, начистоту с братом и выяснить причину медленно растущей между ними дистанции.

Они шли, не замечая расстояния: Жуковского, Литейный, Пестеля, набережная Фонтанки… И вот, наконец, старушка Нева. Брату с сестрой было все равно, куда идти: они шли и говорили, лишь изредка умолкая, словно не виделись, как минимум, несколько месяцев, или стремились наговориться на годы грядущей разлуки. И, хотя расставаться они совершенно не собирались, эта страница их жизни вот-вот должна была перевернуться. Едва ли не в последний раз были они вместе втроем: Виктор, Юлия и Питер. Они шли и впитывали его неповторимую атмосферу всем своим естеством, будто пытаясь забрать хоть малую частицу родного города с собой на далекий Тихий океан.

А по набережной Кутузова их не успевшие еще толком просолиться души океанологов потянули брата с сестрой на запад — в направлении Финского залива. И пусть идти далеко, а ноги начинают помаленьку гудеть, зато они вместе. Завтра (а точнее, уже сегодня) у них выходной день, а значит, продолжению «банкета» ничто не помешает.

Виктор хорошо запомнил тот их разговор — ведь они в ходе него дважды чуть не поссорились, чего с ними с юных лет не случалось. Юлия пыталась доказать ему, что его рыцарство и попытки оградить ее от «лишнего» негатива — не что иное, как мужской шовинизм, что лишнего для нее быть не может, коль скоро это касается Виктора, и возмущенно интересовалась, по какому праву он отнял у нее возможность помогать ему. Виктор пытался как-то защититься от наскоков сестры, донести до нее свою точку зрения, но все его, на первый взгляд, сильные и логичные доводы неизменно и вдребезги разбивались об один непробиваемый аргумент Юлии, заключавшийся в словосочетании «чушь собачья». Повторяемый многократно, в различных комбинациях и с разными эмоциональными оттенками, он всякий раз ставил Виктора в тупик. В конце концов, точку в споре поставил ультиматум Юлии:

— Наша с тобой дружба как брата и сестры возможна только на паритетных началах: или мы равны в наших отношениях, или ну их к черту совсем, и я даже разговаривать с тобой больше не буду!

В фехтовании это называется «туше». Такой удар не парируешь. И Виктор сдался. Как бы ни дорожил он своими принципами, сестра значила для него много больше. И потерять ее вот таким образом представлялось ему делом совершенно немыслимым. «Вечный мир» был заключен у Дворцового моста и скреплен рукопожатием.

А через два дня они вылетели во Владивосток…

О договоре помнили, и возможности смошенничать при выполнении его пунктов практически не было ни у одной из сторон. Близнецы очень хорошо чувствовали эмоции друг друга, и никакие актерские способности не могли замаскировать тяжесть на сердце, коль скоро у кого-то из них она появлялась. И близость их не убывала со временем: ведь у Юлии все никак не мог появиться постоянный парень, а у Виктора — девушка. А может быть, как раз наоборот — не появлялись они именно потому, что слишком сильна была связь между братом и сестрой, и никто со стороны просто не выдерживал конкуренции.

Так или иначе, договор соблюдался неукоснительно, хотя время от времени искушение защитить сестру от лишнего знания у Виктора возникало, не воплощаясь, впрочем, в поступки. Возникло оно и сегодня, но намерение это так и осталось неосуществленным: Юлия пришла к нему сама, и, едва взглянув друг другу в глаза, брат с сестрой поняли — поводы для беспокойства возникли у них сегодня совершенно синхронно.

— Идем ко мне, — сказала Юлия. — Там поговорим.

Предложение было в высшей степени разумным: на сей раз других женщин в экспедиции не оказалось, так что Комольцева единственная из экипажа (кроме капитана) расположилась в отдельной каюте. Пусть она была самой маленькой на корабле, зато без соседей. И если брату с сестрой требовалось укромное место для конфиденциальной беседы, «келья» Юлии подходила для этого просто идеально.

— Сон, да? — спросил он, когда дверь каюты закрылась за ними.

— Как ты догадался? — брови девушки удивленно вскинулись вверх. А мгновением позже в ее глазах пойманной птицей трепыхнулась тревога. — У тебя тоже? Значит, это не просто так.

— Ты веришь в вещие сны?

— А ты нет?

Он усмехнулся.

— Странно… Мы столько лет не разлей вода. Постоянно общаемся. На тысячи тем переговорили, а вот этой ни разу не касались. Почему, интересно?

— Может, повода не было?

— Может быть. И от этого мне, честно говоря, немного страшно.

— Немного? Меня так колотит прямо!

— Но почему? Всего лишь один сон. Пусть неприятный, но…

— Один на двоих.

— Этого мы не знаем. Я, например, свой не помню. Просто ощущение поганое осталось. Не люблю таких пробуждений. После них обычно весь день наперекосяк.

— И часто с тобой такое?

— Не слишком. Но изредка бывает. А у тебя?

— Примерно так же.

— А ты свой сон помнишь?

— К сожалению, да. Лучше бы забыла.

— О чем он?

— Остров. Какой-то жуткий темный остров, весь заросший лесом. И атмосфера там… Ты «Остров проклятых» смотрел? Впрочем, мы же вместе смотрели! Так вот, примерно так же. Лечу над волнами, словно какой-нибудь буревестник. Я еще иногда летаю во сне. А ты?

— Не знаю. Я поутру вообще редко помню, что мне ночью снилось.

— Иной раз это даже хорошо. Сны всякие бывают. В том числе и такие, которые лучше б не видеть никогда.

— Ладно. Остров. Ты летишь над волнами. Что дальше?

— Меня тянет к нему, словно магнитом. То есть, не в душе, а физически. Душа-то моя как раз готова бежать оттуда без оглядки, только сделать ничего не может. Крылья не подчиняются — какая-то сила не пускает. И ясное ощущение, что нельзя мне туда. Что-то плохое там случится. Со мной. С нами. Очень плохое.

— Что именно?

— Не знаю. Сон я не досмотрела. Так мне страшно стало, что я закричала и проснулась вся в холодном поту. Вон, до сих пор одеяло мокрое.

Юлия мотнула головой в сторону незаправленной постели.

— И ты думаешь, это плохое непременно сбудется в реале? — задумчиво спросил Виктор.

— Сбудется. Я чувствую. У тебя никогда такого чутья не было: словно глушилка какая интуиции твоей проявиться не дает. Вон, даже снов не помнишь. — Тут Юлия неожиданно улыбнулась. — Броня крепка, и танки наши быстры.

Против воли уголки его губ тоже поползли вверх.

— Ну-ну, попрошу без оскорблений! Не такая уж и броня. Тебя же я чувствую. И очень хорошо.

— Я - другое дело. Между нами связь такая, что не вдруг и заглушишь. А вот внешняя чувствительность у тебя хромает. Впрочем, может, это и хорошо — своего рода защитный механизм. Дорого бы я дала, чтобы ничего такого не чувствовать!

— Ну, и что делать будем, Наталья Воротникова?

Юлия шутливо ткнула его кулаком в плечо.

— Хорош уже прикалываться! Я серьезно!

— Серьезно, говоришь? В таком случае, тебе и карты в руки, чувствительная ты наша! Ты сон видела.

— И что? Я тебе все про него рассказала. А проанализировать его и решить, как нам быть дальше — твоя работа. В этом деле ты у нас главный.

— Главный, главный, — проворчал Виктор недовольно. — Тут пока нечего анализировать. Что мы имеем? Только твой сон и предчувствие. И еще гадкое ощущение от моего сна, но от чего конкретно, не помню. Дальше. Остров, на котором должно случиться что-то плохое. Что за остров, где находится — непонятно… Кстати, ты лес упоминала? Какой он?

Юлия пожала плечами.

— Не знаю. Лес как лес. Обычный, вроде…

— Какой обычный? Хвойный, лиственный или, быть может, тропический, с пальмами?

Она чуть нахмурилась, припоминая.

— Хвойный. Точно хвойный — я там елки помню.

— Ясно. Значит, умеренный пояс. То есть, теоретически этот остров может находиться в зоне нашего плавания. Только теоретически, так как в районе Императорских гор никаких островов на карте не значится, а следовательно…

Закончить свою фразу он не успел: в дверь каюты постучали.

— Юлия, вы здесь? — голос Заболотского.

— Да, Сергей Дмитриевич, входите.

Профессор открыл дверь и воскликнул:

— Опаньки! Оба здесь, голубки! Вас-то я и ищу. Ступайте за мной.

И он шагнул в коридор.

— Что-то случилось, Сергей Дмитриевич? — спросил вслед Виктор.

Тот остановился и чуть повернул назад голову.

— С севера надвигается шторм. Довольно серьезный. Так что, мы меняем курс и следуем в зону второго приоритета.

— Горы Картографов? — уточнил, замирая, Виктор.

— Они самые, — нетерпеливо подтвердил Заболотский, окончательно разворачиваясь. — И торопитесь уже — нужно срочно обсудить изменение программы исследований!

С этими словами он зашагал по коридору прочь, а брат с сестрой обменялись потрясенными взглядами.

— Кажется, началось, — хмуро произнесла Юлия.