IV
КОМНАТА С ВИДОМ НА ТИБР

Комната Маргариты в северо-западном крыле палаццо выходила на сбегавший к Тибру сад. За лимонными и апельсиновыми деревьями открывался ухоженный огород. Под яблонями зеленел сочный салат, оспаривая территорию у грядок с баклажанами. Между блестящими лиловыми плодами виднелись нежные цветки, которые никогда уже не дадут плодов, потому что их через несколько дней уничтожат холода.

От грядок вниз, на пристань, вела лестница из туфа. Там в темноте мелькали освещенные факелами фигуры в черном: это стража ожидала прибытия Алессандро. Еще несколько минут — и он будет здесь.

Маргарита кликнула служанок, приставленных к ней для переодевания. Вошла Луиза, женщина лет тридцати, которая с одиннадцати лет согревала постели мужчинам из рода Фарнезе, переходя, как муфта, от кардинала Алессандро, который станет Папой Павлом III, к его сыну Пьерлуиджи, потом к племяннику Алессандро. Теперь она служила только конюхам, если те ее звали. Но она была довольна, что осталась на службе в таком блестящем доме, где хлеба всегда вдоволь, а ночью можно поспать целых пять часов. С того дня, как в доме появилась Маргарита, Луиза стала обожать ее как новую святую. Ей казалось чудом, что совсем юная девушка смогла так себя поставить, что подчиняется только одному мужчине — прекрасному и могущественному кардиналу Алессандро, первое семя которого досталось губам Луизы, когда тому исполнилось двенадцать лет.

Маргарита вынула из сундука шелковую тунику цвета герани. Сирийские мастера вплели в ткань синюю нить, и при движении она отливала лиловым, словно вспыхивая цветными искрами. Туника была подбита тончайшим хлопком, который ласкал голое тело Маргариты и поднимал набухшие соски.

Она уселась перед зеркалом, украшенным головой Медузы, и, пока Луиза расчесывала ей волосы, мысленно повторяла все, что Аретино рассказал ей о кардинале Алессандро.

Расческа запуталась и так больно дернула, что Маргарита чуть не вскрикнула.

— Луиза, ты делаешь мне больно, осторожнее, пожалуйста.

Реакция служанки оказалась неожиданной: она, чуть не плача, упала Маргарите в ноги.

— Простите меня, пожалуйста, простите. Я отвлеклась, я так засмотрелась на ваши прекрасные волосы, что не заметила узелка. Не бейте меня, прошу вас, у меня и так болит спина…

Маргарита в замешательстве посмотрела на служанку и протянула руку, помогая встать.

— Луиза, что ты такое говоришь? Побить тебя за такую ерунду? Да ничего не случилось, причесывай.

Луиза бросилась целовать ей руки.

— Вы такая добрая, вы совсем не такая, как мои хозяйки. Виттория, сестра кардинала, и его мать синьора Орсина бьют меня все время. Они говорят, что я животное и что меня надо учить, как обращаться с принцессами. Я так стараюсь научиться, но…

Смущенная и огорченная ее словами, Маргарита вернулась к своим мыслям. Если мужчины из рода Фарнезе такие же жестокие и дикие, как женщины, ее пребывание здесь может обернуться пыткой.

Дождик, моросивший над Тибром, даже не наморщил гладкую поверхность воды, лениво катившейся к морю. На другом берегу сиял освещенный сотней свеч фасад виллы Агостино Гиджи. В ее золотистом свете четко обозначился контур лодки, в которой прибыл в свой дворец Алессандро Фарнезе. Радом с ним стоял его ближайший друг Пьетро Савелли.

Они дружили с детства, и, когда Алессандро стал кардиналом, Пьетро, скорее по велению сердца, чем из выгоды, согласился стать его секретарем. В драке на виа Сакра Деи Фиори он потерял три пальца правой руки и не мог писать. Этот недостаток он с лихвой возмещал феноменальной памятью и безграничной преданностью. Все это, вместе с геркулесовым сложением друга, обеспечивало Алессандро то чувство защищенности, которого никто не был способен ему дать с тех пор, как он стал самым влиятельным лицом папского двора.

От сильного толчка он прижался боком к могучему животу Пьетро, и рука, державшая непромокаемую ткань, инстинктивно обвилась вокруг шеи друга. Он ощутил знакомое тепло Пьетро и запах его тела, который всегда рождал в нем уверенность и чувство надежности. Ясные глаза Пьетро пытались угадать в неверном свете причину тревоги, отразившейся на лице Алессандро. Венериных терзаний он не усмотрел, ибо сам был от них далек. Он с успехом избавлялся от томлений молодости между ног женщин из пригородов, которые ублажали мужчин за гроши.

— Алессандро, тебя что, так волнует предстоящее крещение твоих племянников?

И он дружески погладил голову Алессандро локтем.

— Нет, Пьетро, меня волнует не это, то есть не только это. Дедушка решил сделать кардиналом и моего брата Рануччо, которому через месяц исполнится пятнадцать.

Пьетро не ответил. Он не понимал, почему друга так беспокоит это назначение, ведь тот ни разу не выказывал нерасположения к Рануччо, спокойному, прилежному мальчику, о котором все говорили только хорошее. Кардинал истолковал молчание в свою пользу и продолжал:

— Ты ведь знаешь, я ничего не имею против Рануччо. Но я многим пожертвовал ради семьи за эти десять лет, общаясь со старыми интриганами кардиналами и вероломными послами и выполняя работу, которая не всегда отличалась чистотой. В результате обо мне пошла слава как о человеке ловком и циничном. Ради семьи я отказался от династического первородства в пользу моего брата Оттавио, который скоро унаследует герцогство, только что подаренное дедушкой нашему отцу. Я боролся за это всеми доступными мне средствами, и в душе и на руках у меня остались пятна. А теперь, когда семья получила герцогство, является мой братец, который все это время спокойно учился у лучших учителей Италии, и всех очаровывает своими добродетелями и ангельским личиком… Я уберег его от всяческого зла, а теперь, может статься, он посягнет на мое будущее в конклаве. Пройдет несколько лет, и, когда еще один Фарнезе благодаря моим усилиям сможет стать Папой, избрать могут его.

Пьетро и в голову не приходило, что Алессандро в свои двадцать шесть лет может помышлять стать Папой. Амбиции друга были ему плохо понятны, но от этого привязанность его не ослабевала, напротив, теперь они стали еще ближе, ибо друга надо было защищать пусть от несуществующей, но опасности.

— Не переживай, все образуется. Близняшки, что родились у твоего брата, — настоящее Божье благословение. Император должен почувствовать голос крови. Ведь это дети его дочери Маргариты, а все говорят, что она самая любимая из детей Карла, именно потому, что незаконная. Правда, Карл Пятый не хотел, чтобы Его Святейшество отобрал у церкви два таких богатых города, как Парма и Пьяченца, чтобы потом сделать из них герцогство для отца младенцев, но, черт побери, это герцогство достанется его же племянникам, так что его кровь навечно смешалась с кровью Фарнезе. Значит, не так уж от нас отличаются эти испанцы. Кровь есть кровь. Что же до Рануччо, то, чтобы он пошел по твоим стопам, нужно совсем другое.

Их внимание привлекли слуги с факелами в руках, столпившиеся на пристани у палаццо Фарнезе. Пьетро бросился на корму, чтобы убедиться, не отнесло ли лодку течением и сможет ли она без потерь причалить к маленькому молу из вулканического туфа, потом вернулся к другу, сбросил вощеную ткань и притянул Алессандро к себе за плечо:

— Алессандро, да пусть Рануччо хоть сто лет проживет, ему не завоевать такого авторитета при дворах Европы, каким пользуешься ты. Так что напрасно волнуешься.

— Может быть, но я всю дорогу спорил с дедушкой, чтобы убедить его не включать Рануччо в семейный портрет, заказанный Тициану. Его вызвали из Венеции, чтобы он на холсте отразил моральное завещание Папы. Я должен предстать на нем как духовный наследник, а Оттавио — как наследник династии Фарнезе в только что подаренном герцогстве. Только мы двое.

Кардинал спрыгнул на пристань, не дожидаясь, пока концы закрепят на железных битенгах.

— Я, и никто другой! — крикнул он, не оборачиваясь.

Алессандро так стремительно направился к лестнице, ведущей во дворец, что Пьетро еле за ним поспевал.

— Эй, послушай, мне тебя подождать? — прокричал он вслед другу, уже занесшему ногу над ступенькой.

— Нет, я вернусь не скоро!

И он взлетел наверх.

Легкий стук в дверь прервал мысли Маргариты. Луиза исчезла, и в комнату вошел мужчина, больше похожий на принца, чем на кардинала. На нем была черная куртка с нашитыми на манжетах золотыми ленточками, похожими на крошечных бабочек, присевших на блестящий бархат. Штаны плотно облегали крепкие ноги, раскрываясь на гульфике вставкой из мягкой ткани. Белое жабо вокруг шеи подчеркивало черноту короткой, ухоженной бороды. Он глядел на Маргариту, пытаясь улыбнуться, но в глазах отражалась бесконечная печаль. Может, из-за этой печали волосы на висках уже начали понемногу редеть.

Опустив голову в поклоне, Маргарита разглядела его руки, державшие замшевые перчатки, перехваченные золотой лентой. Сильные и крепкие, они не походили на дряблые руки священников, и сразу чувствовалось, что они больше привычны к шпаге, чем к потиру. Наверное, они являли собой протест хозяина против церковной жизни.

— Маргарита, вы еще прекраснее, чем я представлял вас все эти месяцы.

— Ваша милость изволили высказать комплимент великому Тициану.

— Нет, дорогая, даже самый гениальный художник не в силах соперничать с Создателем, который, наверное, посредством вашей красоты решил показать нам, что значит совершенное творение.

Как и подобало в таком случае, Маргарита покраснела и ничего не ответила. Алессандро подошел ближе и двумя пальцами приподнял ей лицо.

— Прошу вас, моя несравненная Даная, с этой минуты называть меня просто Алессандро. Я ваш счастливый и преданный слуга. О, если бы я мог влюбить вас в себя, как влюбил в себя прекрасную Роксану Македонец… Но у меня нет такого дара, и я удовольствуюсь тем, что буду служить вам душой и телом.

Маргариту приятно удивило его свежее дыхание. Это была редкость, которая сулила не такое тяжкое будущее. Она целыми днями пила только воду, настоянную на розах с шипами, васильках и семенах вербены, чтобы добиться такого эффекта.

Алессандро слегка отступил, чтобы справиться с собой, и тут же принял вид любезного дипломата.

— Маргарита, я знаю доподлинно, что вы очень умны, и потому не стану вам лгать и просить вас принимать мою искренность как знак почтения, а не как промах. У меня сейчас трудная пора. Вам, конечно, известна враждебность, с которой все восприняли создание герцогства Пармы и Пьяченцы и назначение моего отца Пьерлуиджи герцогом этих городов. Вы знаете, что император и большинство дворов Италии противились этому шагу. Я не хочу оправдывать амбиции моей семьи: они ничем не отличаются от амбиций тех родов, что предшествовали нам на папском престоле. Борджа и Медичи не останавливались ни перед чем: ни перед преступлениями, ни перед войнами. Теперь наш черед, и то, что начато, должно быть продолжено к всеобщему благу. Вы знаете также, что в нашем роду хватает контрастов. Моя невестка Маргарита, дочь императора, не упускает случая нас оскорбить, несмотря на то что теперь, после рождения близнецов, на кону и ее собственная кровь. Нам предстоят нелегкие дни, и я призываю вас к терпению. Дождитесь, пока все это минует, и я смогу посвятить себя вам, как того заслуживает ваша красота. Прошу вас, не судите меня поспешно.

Маргарите пришлось прервать эту откровенно льстивую речь, но она старалась говорить, не поднимая глаз.

— Алессандро, я здесь не для того, чтобы вас судить. Я и так полна почтения к вам. Вызвав меня сюда, вы проявили интерес, свидетельствующий о расположении, которого я не заслуживаю. Единственная моя цель — отблагодарить вас за благосклонность. И насколько это в моих силах, облегчить вам беды, которые на вас обрушились.

Алессандро выслушал то, что надеялся услышать, и с улыбкой вынул из внутреннего кармана куртки лакированный футляр цвета граната.

— Примите, я заказал это для вас у Бальдассаре Миланезе, лучшего ювелира Рима, к которому отныне вы можете обращаться с любыми пожеланиями.

Маргарита открыла футляр. Там лежала золотая подвеска, в которую была вправлена трехслойная камея: Юпитер, обратившись быком, везет через Босфор похищенную Европу. На овальной, величиной с мандарин камее скульптор ухитрился изобразить прелестное тело Европы с едва развившейся грудью и даже гирлянду цветов на рогах быка. Белые фигуры выступали из глубины красного камня, и по фактуре Маргарита догадалась, что это вещь старинная. Стоила она по меньшей мере тысячи две скудо. На эти деньги в Венеции можно было купить дом на канале Гранде.

Кардинал хотел обеспечить себе безграничную благодарность.

— Это самая прекрасная из драгоценностей, которую я когда-либо видела. Вряд ли я отважусь ее носить.

— Всегда, Маргарита. Носите ее всегда. Ваша грудь — лучшая оправа для этого чуда.

Тут он опустил голос до хриплого шепота:

— И я смогу насладиться чудом…

Лицо Маргариты вспыхнуло, глаза влажно блеснули, заставив сердце Алессандро бешено забиться. Теперь он уже мало походил на того сдержанного человека, что тихо постучал в дверь. Маргарита протянула ему подвеску, чтобы он помог ее надеть, и повернулась спиной, приподняв волосы.

Едва Алессандро коснулся шеи девушки, у него задрожали руки и глаза заволокло туманом. Он безуспешно пытался зацепить маленький крючок застежки за последнее звено цепочки. После, после справится он с этой задачей… Маргарита, не оборачиваясь, чтобы не смущать его взглядом, остановила его руки, поднесла их к губам, а потом к груди. Он обнял ее сзади и почувствовал ее наготу под туникой, а она ощутила его горячий, пульсирующий член.

Маргарита обернулась и подставила ему полураскрытые губы.

В мерцающем полумраке золоченой комнаты Маргарита излучала сияние, или, по крайней мере, так показалось Алессандро. И он поцеловал ее, как свою самую первую женщину, только более умело, и подумал, что все получилось так просто и прекрасно, как он и вообразить не мог. И эта простота рождала желание как можно скорее завершить первое объятие, войти наконец в полное обладание этой женщиной, которая могла бы уже давно принадлежать ему. Маргарита поняла его поспешность и страх. Страх оказаться не на высоте, не оправдать звание любовника, которому нет равных. Она знала, что, продлевая ожидание, она во много раз увеличит наслаждение Алессандро, который теперь казался бесхитростным и нетребовательным — обыкновенный влюбленный мальчишка.

Видно, римские куртизанки плохо поработали с папским племянником.

Она сама начала расшнуровывать ленты его рубашки и сбросила куртку с его плеч. Потом принялась за штаны, но их стянуть не удавалось из-за напряженного, торчащего вверх пениса. Наконец она взяла его в руку и отодвинула в сторону, чтобы высвободить из складок скрывавшей его ткани. Он был твердый и уже влажный, и она испугалась, как бы мальчик не кончил слишком рано и не испытал разочарования. Розовый клинышек, который она держала в руке, заставил Маргариту почувствовать всю хрупкость и уязвимость мужчины, во владение которым она собиралась вступить. Поэтому она быстро ослабила руку, поняв, что стиснула ее слишком сильно. Алессандро, уже нагой, прижался к ее лиловой тунике, видно не решаясь ее снять.

Она мягко его отстранила и сама распустила ленты шнуровки, для начала позволив тунике соскользнуть под грудь, полную, белую и нежную, как холмики сливочного масла. Он застонал и набросился на розовые соски, попеременно покусывая их, прижимаясь к ним то ртом, то лбом, чтобы почувствовать их всем лицом. Когда же он принялся ласкать их ресницами, Маргарита не удержалась и нежно улыбнулась.

С упавшей к ногам туникой она смотрелась как Венера, выходящая на закате из пены Эгейского моря. Отступив к ложу, она уселась так, чтобы поднятая на одеяло нога давала ему возможность разглядеть влажный плод, едва прикрытый вьющимся на лобке золотом. Он же застыл посередине комнаты с напряженным, торчащим членом, который явно его смущал. Наконец он решился сдвинуться с места, как мальчик, держа свою мужскую гордость обеими руками, чтобы не дергалась во время короткого путешествия к ложу и Маргарите.

Когда он добрался до постели, она призывно откинулась на подушки. Теперь глазам Алессандро предстала темная полоска между мягкими розовыми губами, которая открылась снизу венерина бугра, покрытого рыжеватым пухом. Он бросился на прекрасное тело Маргариты, пытаясь войти в него без помощи рук, а руками обхватил ее нежные ягодицы, прижимая их изо всех сил.

Маргарита помогла ему, кончиками пальцев направив член по нужному пути и слегка его при этом повертев для лучшей смазки. Почувствовав, что головка начала скользить по влажным стенкам, она сильно подалась вперед, помогая себе ногой, оставшейся на полу, и Алессандро ворвался внутрь всей душой и всеми доступными частями тела.

Он принялся выкрикивать ее имя, и она закрыла ему рот рукой, просунув пальцы между зубами, чтобы он их закусил и замолчал: не хватало еще, чтобы весь дворец наслаждался их свиданием.

Едва найдя свой ритм, Алессандро поднял голову и посмотрел на Маргариту: ему надо было удостовериться, что он зажег ее своим пылом и она испытывает такое же наслаждение. Как и все мужчины с завышенной самооценкой, он хотел показать, какой он любовник, роли покровителя ему было мало. Маргарита же, хоть и не без удовольствия ощущала в себе движение набухшей плоти и вдыхала аромат тела Алессандро, знавала и более одаренных и пылких любовников и ощущения, о которых усердный кардинал даже не догадывался. Но она понимала, что иллюзия наслаждения даст ей неоценимые преимущества.

Аретино только подтвердил то, что она прекрасно знала и без него. Зато он не знал, насколько легко оказалось удовлетворить Алессандро, который сейчас наваливался на нее, как молодой гондольер на весло.

Маргарита широко распахнула глаза, изобразив невыносимое до болезненности наслаждение, и почти до обморока задержала дыхание, а потом голосом мученицы принялась испускать жалобные вопли о пощаде.

Она умоляла сжалиться и прекратить эту пытку наслаждением, а сама старалась впустить его еще глубже, до самого горла, словно ее собственная жизнь ничего не стоила в сравнении с тем самым розовым клинышком, который усердно в нее пихали.

А он, воодушевившись наслаждением подруги, теперь находился наверху блаженства и двигался механически, стараясь поддержать желание, которое чудилось ему в голосе и жестах Маргариты. Когда же Алессандро показалось, что он уже достаточно доставил ей удовольствия, кардинал закрыл глаза и уткнулся лицом в ямку на ее плече. Движения его стали неистовыми и судорожными, все ускоряясь и ускоряясь, пока не завершились громким болезненным криком.

Кончив, он долго приходил в себя, закрыв глаза. Когда же он их открыл, то встретил полные благодарных слез глаза Маргариты. Несомненно, это было лучшее объятие, которое она когда-либо испытала. Алессандро почувствовал, как его охватывает давно позабытое ощущение счастья. Он — племянник Папы, самый могущественный кардинал в Европе, и в постели он как бог. Если бы у него был еще десяток камей, Алессандро бы все их положил к ногам этой Венеры из слоновой кости, которая явилась, чтобы утешить его в трудную минуту.

Кардинал поднялся с постели, и нелепый набухший член, освободившийся от желания, больше не смущал его.

Взяв со стола хрустальный графин, он налил вина в бокалы с ножками в виде драконов с рыбьими хвостами.

— Маргарита, за последние годы я ни разу не был так счастлив. Я у ваших ног. Помогите мне только сделать так, чтобы и вы полюбили меня.

— Вы в помощи не нуждаетесь. Но обещайте мне не говорить об Эросе, вставая с постели. Слова лишают его прелести.

— Вы правы, хватит болтать о желаниях. Расскажите лучше, как провели вы время в Риме в мое отсутствие. Мне известно, что вы свели знакомство с Микеланджело и с Колонной и подружились с Ренатой Французской, герцогиней Феррары. Все это высокопоставленные персоны, знакомства с которыми ищут многие в Риме.

— Я вижу, вы прекрасно осведомлены о моей жизни, — улыбнулась Маргарита, притворно надувшись.

— Простите меня. Рим кишит шпионами, и привычка держать всех под контролем уже укоренилась. Да и в конце концов, излишне напоминать вам, что все наперебой стараются сообщить мне, что обо мне думают в Риме. Однако есть один нюанс… Все они — Виттория и Рената и две их подруги, Джулия Гонзага и Элеонора Гонзага, герцогиня Урбино, которые уже прибыли в Рим или вот-вот прибудут на крестины моих племянников, — принадлежат к самой высокой знати, нога которой когда-либо касалась итальянской земли, однако… Однако, как бы это выразиться, об этих дамах слишком много болтают.

Маргарита сделала вид, что не понимает, но, чтобы не афишировать свою наивность, заняла оборонительную позицию.

— Вы говорите, о них слишком много болтают. Но у них репутация самых добродетельных женщин в Италии. Может, Рената когда и позволяет себе грешить, но не с мужчинами низкого сословия: с конюхами, солдатами, — так что она ничем себя не скомпрометировала. О Джулии известен только ее роман с кардиналом Ипполито Медичи, который, похоже, никогда не кончится. А Виттория с Элеонорой после смерти мужей и вовсе перестали смотреть на мужчин.

Алессандро улыбнулся и поцеловал ее ступни, которые Маргарита, чтобы согреть, засунула под его ноги.

— Я не это имел в виду, Маргарита. О них болтают в связи с необычными религиозными наклонностями, которые объединяют их с группой мужчин, также достойных всяческого уважения: это Реджинальд Поул, в котором дедушка, к сожалению, видит своего преемника на папском престоле, кардинал Мороне, Эрколе Гонзага и другие. Все они люди строгих правил, убежденные, что с верой надо проживать каждое мгновение жизни. В этом явно есть излишество, доходящее до того, что многие кардиналы начали приближаться к Лютеру и тайно сочувствовать распространению его доктрины в Италии.

Маргарита удивилась еще больше:

— Дамы, тем более такие знатные, вообще не должны заниматься вопросами религии. В Венеции женщины беседуют о музыке, о нарядах, зачастую о делах, но о религии — никогда. Правда, в Венеции столько разных религий, что распространяться на эту тему остерегаются. Там есть евреи, предоставляющие ссуды, мавры, которые поклоняются своему пророку, и много таких, кто поклоняется солнцу, воде или растениям.

Алессандро улыбался. В римском климате, где религия давно превратилась в поле сражения, его забавляло наличие духовной целины в сознании этой девушки. Было бы заманчиво эту целину распахать и тем самым укрепить свое преимущественное положение. Он объяснил со снисходительным видом:

— В данный момент религия тесно переплелась с вопросами политики, но для вас эта тема скучна. Я хотел только предостеречь вас от дружбы, которая может кончиться бедой. И для меня тоже, — добавил он, внезапно посерьезнев.

Маргарита по-своему упростила вопрос:

— Я встретилась с Витторией Колонной в Бельведере у Тициана. А с Ренатой — в гроте Дианы под церковью Санта Сабина на Авентинском холме, куда отправилась, чтобы увидеть эту любопытную, странно изукрашенную скульптуру.

— Диана Эфесская? Я слышал о ней, но сам никогда не видел, даже не знал, где она находится.

Алессандро вдруг, казалось, вспомнил о более важных вещах:

— Кстати, через два дня состоится крещение, и Папа, как вам известно, чтобы придать ему больше торжественности, сделал так, чтобы оно совпало с ежегодной церемонией празднования его восшествия на престол. Этот праздник должен удаться во что бы то ни стало. Пусть все европейские гости увидят единую и сплоченную семью Папы. И я хотел бы, чтобы вы помогли мне по мере сил. Вы должны принять участие в празднике, но с тактом. Рим привыкнет ко всему при условии, что форма будет соблюдена.

После этих слов у Маргариты не осталось сомнений: Аретино сказал чистую правду.