Глава 14
Когда я вошел в свою квартиру, Аралия сидела на шоколадно-коричневом диване, поджав ноги, и читала книгу, жуя яблоко.
На ней было пестрое платье, судя по всему, надетое на голое тело. Рядом на ковре покоилась пара туфель на низком каблуке.
Мы обменялись шумными приветствиями, поинтересовались, чем каждый из нас занимался весь день, после чего она сказала:
– Ты запретил мне выходить из дома, поэтому я съела почти все, что было в холодильнике. Вот доедаю последнее яблоко.
– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, Аралия, – сказал я, присаживаясь рядом с ней на диван.
– О последнем яблоке? – Она улыбнулась уже знакомой мне провоцирующей улыбкой. – Не есть яблоки, а то с нами может произойти то, что произошло с Адамом и Евой?
– То было первое яблоко, и притом со здоровенным червяком внутри. Нет, я о другом. Чтобы ты вообще никуда не выходила до поры до времени. Надеюсь, ты отказалась от мысли участвовать в сборище старых извращенцев, которое имеет место быть завтра на "Даблесс Ранч"?
– О нет! И не подумаю, Шелл. Я уже объяснила тебе, насколько это для меня важно.
– Да, поэтому я и опасался...
– И совершенно напрасно, Шелл. Оставим этот разговор.
Она еще немного пощебетала об Адаме и Еве и яблоках, спросила, не хочу ли я откусить кусочек, однако милая чушь, которую она несла, не отвлекла меня от цели, заключавшейся в том, чтобы отговорить ее от намерения отправиться завтра на ранчо.
Наконец она взглянула на меня с некоторым недоумением.
– Ты... какой-то не такой, Шелл. Вчера ты был не такой... не такой озабоченный. И даже сегодня утром...
– Разве? Впрочем, возможно, ты права. Смех смехом, но всему свое время, не так ли? И об этом необходимо помнить.
– Безусловно.
– Ну хорошо! Раз уж ты вознамерилась присутствовать на этом барбекю, то у меня к тебе ряд просьб и предложений, некоторые из которых требуют твоего полного внимания и даже существенной перестройки твоего образа мыслей.
– Какой ты серьезный!
– Я всегда серьезен, когда речь идет о моей работе. Но для начала послушай, что происходило сегодня. Ты же не хочешь, чтобы завтра в тебя стреляли? И убили? Вполне серьезно, по-настоящему. Насмерть, насмерть...
– К вечеру ты и впрямь ни на что не способен, а?
– Повторяю: насмерть. И отнесись серьезно к тому, что я говорю. Я стараюсь предотвратить твое убийство.
– Я поняла. Меня будут пытаться убить. Насмерть, насмерть, насмерть.
– Наконец-то до тебя дошло. Так ты намерена слушать меня?
– Почему бы и нет.
– Вот и прекрасно. Прежде всего должен сообщить, что твой отец уже мертв.
– Ну, и какие же у тебя еще новости?
– Мне не хотелось обрушивать на тебя... Ну да ладно. Аралия, ты не знаешь очень многого, и я намерен заставить тебя выслушать все, что я сейчас расскажу, даже если мне придется для этого тебя отлупить. Так будешь ты слушать, не перебивая?
Она выслушала все, что я имел ей сообщить. Довольно внимательно, хотя вначале и пыталась, по обыкновению, меня перебивать. Завершив рассказ, я откинулся на спинку дивана и спросил:
– Ну и что ты на все это скажешь?
На этот раз у нее не оказалось наготове шутливой фразы. Она задала мне пару вопросов об отце, потом помолчала с минуту и наконец произнесла:
– У меня такое чувство, будто мы говорим о совершенно постороннем человеке. Я не испытываю к нему никаких чувств... – Она снова помолчала немного, затем спросила: – Шелл, ты в самом деле думаешь, что завтра кто-то может попытаться меня убить? И, возможно, это ему удастся. Вот так запросто на глазах у сотен зрителей?
– Честно признаться, стопроцентной уверенности у меня нет. Тут необходимо учитывать множество привходящих обстоятельств. Однако им представляется отличный шанс разделаться с тобой, особенно если я не воспрепятствую этому.
– Как мило с твоей стороны. Приятно сознавать, что ты так заботишься обо мне...
– Все-таки ты слушала меня недостаточно внимательно. Ну да ладно, тем более что я кое-что опустил. Сосредоточься и слушай дальше.
Выслушав дополнения к моему рассказу, она молча покачала головой, а потом проговорила с сомнением:
– Ну, право, я даже не знаю. Просто уму непостижимо! Но... ты обещаешь, если ничего не произойдет... и окажется, что ты ошибся... я смогу принять участие в этом шоу? Я буду находиться за декорациями, которые они использовали в своем последнем фильме, а когда объявят мой выход, я появлюсь прямо оттуда...
– Совершенно верно.
– ...а когда сойду с подиума, то сразу же смешаюсь с толпой всех этих кинодельцов, продюсеров и прочей публикой?
– Точно?
– Обещаешь?
– Обещаю. Послушай, я уже говорил тебе, что знаком с президентом "Магна Студиос". Не скажу, что мы с Гарри встречаемся регулярно или даже часто, но мы с ним большие друзья. Так что, дорогая, сделай так, как я тебя прошу, и я представлю тебя Гарри Фелдспейну.
– Самому Гарри Фелдспейну?
– Даю слово. Самому Гарри. Собственно говоря, только так вас и можно познакомить, как же еще?
Мой план, судя по ее улыбке и оживленной мимике, пришелся ей явно по душе. Но она по-прежнему продолжала недоумевать. У Аралии просто не укладывалось в голове, что кто-то может попытаться ее убить в присутствии стольких людей, многие из которых были широко известны не только в Калифорнии, но и во всей стране.
Я не мог осуждать ее, потому что и у меня самого были сомнения на этот счет. Несмотря на выстроенную мною логическую цепочку, вполне могло оказаться, что ей ничто не угрожает. Но мне гораздо лучше был известен гангстерский менталитет, нежели ей. И не прими я необходимых мер предосторожности, ее завтрашнее появление на публике может оказаться последним. Даже если грозящая ей опасность и не особенно велика, нет смысла рисковать, когда можно ее избежать или хотя бы свести до минимума.
Не знаю, каким образом, но в ходе моих логических построений, – хотя железная логика не всегда является залогом успеха, – меня вдруг осенило, и я спросил:
– Кстати, дорогая, кто был твоей основной соперницей на конкурсе "Мисс Обнаженная Калифорния"?
– Фелиция Дюмоннэ. Во всяком случае, так она себя называет. По-моему, она взяла это имя с этикетки на винной бутылке.
Тон, которым это было сказано, явился зацепкой, которая мне требовалась.
– Полагаю, ей далеко до тебя, Аралия? Да и кто вообще способен с тобой сравниться? – Я был вознагражден благодарной улыбкой. – Но, должно быть, она тоже куколка. Все-таки второе место на конкурсе самых красивых девушек штата завоевать совсем не просто.
– Готова биться об заклад, что она делала силиконовые инъекции в четыре точки. К тому же она – завистливая интриганка. После присуждения мне первого места она имела наглость заявить – не мне, конечно, а другим девушкам, – что я, должно быть...
– А не могла бы она попытаться таким образом убрать тебя с дороги, Аралия? Нанять кого-нибудь, чтобы он тебя убил? С тем чтобы эта Фелиция смогла участвовать в финале конкурса "Мисс Обнаженная Америка" вместо тебя? Насколько я понимаю, если победительница отказывается или по той или иной причине не может участвовать в финальном соревновании, это право автоматически переходит ко второй претендентке от штата.
– В финале выступлю я.
Все-таки странная психология у этих женщин, порой совершенно непостижимая. Я, несомненно, знаю психологию гангстеров намного лучше, чем Аралия, но нисколько не обольщусь на этот счет относительно женщин. Поэтому совершенно не мог себе представить, что происходит в головке Аралии теперь, когда брошен вызов ее тщеславию.
Однако порой мне сопутствует удача. Вот и сейчас. Изобразив крайнюю степень удивления, я вопросил:
– В самом деле?!
– Непременно, Шелл. Теперь, после всего, что ты мне рассказал, я тем более не отступлю.
* * *
На этот раз Гуннар сам открыл тяжелые двери "Линдстром Лэбереториз" и впустил нас – Аралию и меня – в настороженно молчаливый холл. Он провел нас по тихим мрачным коридорам в свой кабинет, где мы и оставили Аралию, после чего вдвоем направились в центральную лабораторию.
– Я все подготовил сразу же после вашего звонка, Шелл, – сказал Линдстром, как только мы очутились в знакомой просторной комнате с высоким потолком.
– Надеюсь, все в порядке. Естественно, я буду слегка нервничать. Но... я надеюсь.
Мы подошли к свободной площадке, примерно в пятнадцать квадратных метров, огороженной с одной стороны большим белым экраном. Напротив экрана, метрах в десяти, находилась голографическая камера, с помощью которой Гуннар снял одурачивший меня фильм. Именно стоя там, он крикнул тогда: "Шелл, идите сюда!" – и зашагал мне навстречу, протягивая для приветствия руку... Слева, на деревянном столике, стоял проектор. Не считая солидного ящика, в который были вмонтированы все компоненты аппарата, а также электрического провода, подсоединенного к источнику питания, проектор включал в себя некую трубку для лазерного излучения, установленную по верху черной, герметично запечатанной коробки и нацеленную на безобидный с виду куб из полупрозрачного пластика. Гуннар объяснил мне, что в черной коробке содержится необычайно мощный мини-компьютер, обеспечивающий "плоскостное сканирование и перемещение вглубь под определенным углом к плоскости" лазерного луча. Все это мало о чем говорило мне тогда. Да в тот момент мне и не требовалось заделываться детективом – Эйнштейном.
Гуннар не только сыграл со мною злую шутку сегодня, явившись мне в трехмерном изображении, но и дважды терпеливо объяснил принцип действия этой установки. Он был довольно прост. После соответствующей настройки проектора оставалось только включить его. Для этого требовалось лишь нажать нужную кнопку.
Сейчас он еще раз заново все мне объяснил, вызвав внезапно из ниоткуда свой уже знакомый, но по-прежнему впечатляющий образ, а потом заставив его исчезнуть таким же таинственным образом. Затем он велел мне проделать то же самое, и, как ни странно, я не оплошал.
– Оказывается, все довольно просто, – сказал я. – Настраиваешь аппаратуру и щелкаешь тумблером. Но у меня все же остается какое-то... тревожное чувство. Все-таки мне хотелось бы получше себе представить, как работает эта штуковина. На тот случай, если что-то вдруг не заладится.
– Согласен. В сущности, устройство аппарата предельно просто, как все гениальное, Шелл. Если, конечно, понять общие принципы, на которых основано действие аппарата, и специфику его применения в данном конкретном случае.
– Естественно, все очень просто, когда знаешь. Это равносильно попытке обучить китайскому языку за десять минут.
– Чтобы включить электрический свет, не обязательно иметь ученую степень по электротехнике. Я вам все объяснил, показал, как действует эта установка. Естественно, я не могу сделать из вас ученого-физика за десять минут. Но, поскольку вы – детектив, я дам вам несколько наводок.
Гуннар ударился в лаконичное, но, на мой взгляд, чрезмерно заумное объяснение, изобиловавшее комментариями по поводу импульсно-проводящих цепей на твердых и жидких кристаллах, каких-то молекулярных перемычек и выключателей и совсем уже простых "обратных связях с компьютером, контролирующих сканирование лазерным лучом предварительно заданных голограмм", что, несомненно, было бы интересно для десятка людей в мире, но для меня представлялось китайской грамотой.
Поэтому я его перебил:
– Гуннар, давайте поступим следующим образом. Представим на минутку, что я только что закончил детский сад, а вы – учитель первого класса. Перенесемся лет на двадцать вперед, когда эта штука прочно войдет в домашний обиход каждой семьи, не так, как сейчас, когда о ней практически никто не знает, кроме нас с вами. Вернее – вас. О'кей?
Он начал быстро говорить снова, но потом безнадежно махнул рукой.
Я указал на небольшой, восьмисантиметровый черный куб и рассудительно проговорил:
– Я помню, что вы сказали об этой детали. Однако у меня никак не укладывается в голове, каким образом он может вместить в себя столько визуальной информации. Даже одну обычную фотографию, не говоря уже об их движущейся серии. Да к тому еще в трех измерениях. Мне кажется, что это практически невозможно...
– Не утверждайте того, чего не знаете.
– Пардон, я совсем забыл, что вы можете вместить в этот кубик все комедии Лоурела и Харди и у вас еще останется место для наших бесконечных телесериалов.
– Вы явно преувеличиваете, однако не слишком.
– Не слишком...
– Взгляните сюда, Шелл.
Линдстром порылся в кармане пиджака и выудил из него маленький стеклянный кубик. Я не смог определить, что это могло быть.
– Взгляните на этот стеклянный кубик. Площадь одной его грани – два с половиной на два с половиной сантиметра. Как вы думаете, сколько на ней можно провести, или нанести, параллельных линий?
– Ну, думаю, штук сто.
– Больше.
– Тысячу?
– Тридцать тысяч.
– О'кей, пусть будет тридцать тысяч.
– Практически даже больше. Предположим, мы нанесли эти тридцать тысяч микроскопических линий слева направо. Теперь нанесем такое же их количество, только под каким-то определенным углом. Получим тридцать тысяч точек пересечения. Так? Теперь будем менять угол пересечения этих линий. Ну, и сколько же мы их получим на двух с половиной квадратных сантиметрах одной грани куба? Тридцать тысяч помножить на тридцать тысяч... – Гуннар запустил пятерню в свою гриву, потом пригладил ее. – Девятьсот миллионов точек, – сказал он, не дождавшись моего ответа.
– Правильно, – с умным видом подтвердил я.
– Вы знакомы с новейшими достижениями в области математики?
– Не так чтобы очень.
– Значит, не знакомы?
– Скорее нет, чем да.
– Ладно... Представьте себе компьютер, оперирующий всего двумя цифрами, скажем, нулем и единицей, или двумя знаками – плюсом и минусом, положительным и отрицательным. Это означает, что он будет управлять положительно заданными точками или отрицательно заданными точками. Понятно?
– Пока – да.
– Некоторые компьютеры оперируют такими положительными и отрицательными точками, которые называются битами. Таким образом, каждая из наших девятисот миллионов точек, – он протянул мне стеклянный кубик, – может быть заряжена или намагничена положительным или отрицательным зарядом, обеспечивая нам девятьсот миллионов битов информации. Допустим, для написания одной буквы требуется десять битов, а слова – сто битов. Дальнейшие мои объяснения будут изложены в более доступной для вас форме.
– Неплохо бы.
– Наш компьютер сопряжен с лазером, посылающим тонкий как нитка луч света на нужное нам расстояние или глубину. Кончик этого луча выполняет функцию иглы фонографа, движущегося по канавке пластинки, "считывая" записанную на ней информацию, то есть музыку, голос и так далее. Только в нашем случае вместо иглы используется электронный луч, и движется он не по канавке, а по поверхности кубика – сканирует те самые биты, о которых мы говорили. Это ясно?
– Ну конечно.
– Итак, мы определили, что наш компьютер способен "узнать" и воспроизвести одно слово, когда его лазер-игла просканирует приблизительно сотню битов. Предположим, что книга средней толщины состоит из семидесяти пяти тысяч слов, что эквивалентно семи с половиной миллионам битов. Мы же располагаем девятьюстами миллионами битов. Даже по самым грубым прикидкам, мы можем записать – и это всего на двух с половиной квадратных сантиметрах! – сто тридцать три книги! Разве это не восхитительно?
– Бесспорно – восхитительно! И все это вы посчитали в уме?
Гуннар вдохновлялся все больше и больше. Он снова пошарил в кармане и извлек фломастер. Нанес им на одной из граней кубика несколько тонких, пересекающихся линий и вручил его мне со словами:
– Взгляните. Вот куб с гранью в два с половиной квадратных сантиметра. Таким образом, каждая из его граней будет иметь такую же площадь. Вообразим себе, что эти линии, которые я нанес чернилами, представляют собой тридцать тысяч параллельных линий и еще столько же пересекающихся с ними под определенным углом. Теперь поверните куб на четверть оборота... вот так... Сейчас грань куба с нанесенными на ней линиями находится слева от вас. Взгляните теперь на обращенную к вам грань и мысленно нанесите на нее еще тридцать тысяч линий снизу вверх. Вы как бы разрезали кубик на тонкие ломтики или пластинки величиной два с половиной квадратных сантиметра. Это понятно?
– Понятно. Надо сказать, необычайно тонкие пластинки!
– Вы таки действительно все поняли? Прекрасно. Конечно, они очень тонкие, эти пластинки, но гораздо толще молекулы или множества молекул.
– Верю вам на слово.
– Теперь представьте, что первая грань, о которой мы вели разговор, та, что сейчас находится слева от вас, – это первый ломтик, или пластина. Если смотреть слева направо, можно представить вторую пластину, потом третью, четвертую и так далее. Сколько всего таких пластин уместится в кубе с гранью в два с половиной сантиметра?
– Мы провели тридцать тысяч линий, следовательно, у нас должно получиться тридцать тысяч таких тонюсеньких пластинок. Или тридцать тысяч плюс одна? Да...
– Считайте, что тридцать тысяч, каждая из которых идентична первой. То есть самой грани куба. Таким образом, каждая из этих пластин дает нам дополнительно девятьсот миллионов положительно или отрицательно заряженных точек, или битов. Вот и представьте себе, сколько же книг – а храниться таким образом может любая информация: произведения искусства, музыка, газеты, "читаемые" абоненту по телефону, коммерческая информация и так далее и тому подобное, но мы будем для большей ясности оперировать примером с книгами – может храниться в таком крошечном кубике?
– Много.
– М-да... Если точнее, то сто тридцать три целых три десятых трижды умноженное на тридцать тысяч или?..
– Уйма.
– Приблизительно четыре миллиона книг или фонд сорока библиотек, в каждой из которых содержится по сто тысяч книг.
Я все время молча кивал головой. Видимо, не удовлетворившись моей реакцией, Гуннар произнес:
– Я думал, что вам все это будет чрезвычайно интересно.
– Так оно и есть. Я просто восхищен.
– Но... Вы действительно поняли все, что я рассказал, Шелл?
– Да, думаю, что понял. Уму непостижимо, Гуннар... – Я недоверчиво взглянул на маленький стеклянный кубик в моей ладони, пытаясь заставить себя поверить, что в нем сосредоточено книжное богатство сорока крупных библиотек. – Просто невероятно!
– Значит, вы понимаете! – воскликнул он удовлетворенно. – Вот именно: просто невероятно! Вы нашли очень точное определение.
Я подбросил кубик в руке.
– По-моему, он должен быть потяжелее, – заметил я, улыбаясь. – Даже если все эти книги – в мягких обложках. Или это библиотеки с выдачей книг на дом?.. Я просто пошутил...
– То, о чем вкратце я только что рассказал, уже нашло практическое применение, Шелл. Сейчас перед нами открылись более широкие возможности. В будущем же они станут поистине безграничными.
Я с восхищением смотрел на магический кубик. Он даже как-то потяжелел в моей руке.
– Доктор, – спросил я, – а потерять такую вещицу, наверно, ужасно? Ведь в ней хранятся несметные сокровища! Или, к примеру, является к вам монашка из богоугодного заведения и просит пожертвовать старые книги для больных и сирот. А вы этак небрежно отвечаете: "Да, сестра, у меня тут где-то завалялось четыре миллиона книг. Сейчас посмотрю в карманах старых брюк".
Гуннар нетерпеливо прервал меня:
– Если я правильно понял, сейчас вы по крайней мере не отвергаете с порога мысль о том, что этот маленький кубик может заключать в себе более... сколько там у нас получилось? Словом, множество моментальных фотографий.
– Не отвергаю. И даже – наоборот.
– Надеюсь, вам также понятно, что путем сканирования тончайшим лазерным лучом заданных положительных и отрицательных битов можно воспроизвести письменное или звуковое изображение любого слова и в любых количествах?
– Да. Несомненно.
– Превосходно. Теперь от слов перейдем к визуальным изображениям. Для воспроизведения трехмерного изображения, которое нам требуется, мы уже не сканируем отдельные биты информации, поскольку наша информация гораздо сложнее, хотя принцип один и тот же. Сейчас вам предстоит освоить нечто более сложное.
– Постараюсь вас не разочаровать.
– Для получения трехмерных, согласованно движущихся изображений наш лазер сканирует не информационные биты, а целый ряд отдельных голограмм. Представьте себе, что лицевая грань нашего кубика, первая из тридцати тысяч микротонких пластин, несет на своей поверхности не девятьсот миллионов заряженных точек, а всего лишь около тысячи мельчайших голографических отпечатков, каждый из которых представляет собой фрагмент сложного движения некоего трехмерного тела.
– Всего лишь какую-то тысячу?
– Ну, может, немного больше. Но помните: таких пластин тридцать тысяч, и на каждой можно написать или запечатлеть что угодно. В данном случае – это дополнительные голограммы, несущие дополнительные фрагменты непрерывного движения.
– А, тогда понятно.
– Не забывайте также и то, что лазерный луч, сканирующий эти индивидуальные голограммы, можно удлинять или укорачивать, прощупывая таким образом любую "одежку" кубика-луковицы. Он может сканировать наружную "кожуру" или второй слой, середину или сердцевину. Или пластину номер двадцать одна тысяча восемьдесят два.
– Не забывайте к тому же, что мы рассматривали с вами кубик два с половиной на два с половиной сантиметра, в то время как в этой установке используется куб объемом семь с половиной кубических сантиметров. А это гораздо больше.
– Ну, естественно... Аж в... постойте, дайте подумать. Значит, начинки в нем в девять раз больше, так? Или... три помножить на три – девять, и еще раз на три... В целых двадцать семь раз!
– Абсолютно правильно! Три на три и еще раз на три... Великолепно! Вы делаете заметные успехи, Шелл. – Линдстром иронично усмехнулся и продолжил с неослабевающим энтузиазмом: – Если программа, заложенная в компьютер проектора, составлена правильно, – эта работа выполняется опытным профессионалом-программистом, – то все остальное уже происходит автоматически.
– Значит, с этим смогу справиться даже я? Ну, а программистом будете вы, не так ли?
Он пожал плечами.
– Придется, поскольку Норман мертв.
– О'кей! Теперь я знаю, как обращаться с этой штуковиной. Вы только настройте ее, а я включу в нужный момент.
Линдстром бросил на меня быстрый взгляд и спросил, потрепав свою лохматую шевелюру:
– Та молодая леди у меня в кабинете... она знает, что от нее требуется?
– Да, знает достаточно. По крайней мере столько же, сколько и я. Я пойду...
– Она на редкость прелестный ребенок, – заметил он.
– Пока у вас о ней весьма неполное представление, Гуннар. Отныне и впредь вам никогда не придет в голову употреблять слово "ребенок" применительно к Аралии.
Гуннар удивленно вздернул брови, как оказалось, в первый, но не в последний раз.
– Уверяю вас. Сейчас я приведу ее.
* * *
Вечером в пол-одиннадцатого мы с Аралией снова сидели на диване в моей гостиной, наговорившись вдосталь.
Мы обсудили не только наш поход в лабораторию Линдстрома и все, что произошло с момента нашей встречи, но также и то, что могло произойти на следующий день, тем более что перед этим прослушали десятичасовые вечерние новости.
Еще до того, как отправиться с Аралией к Гуннару, я позвонил своему старому приятелю, постоянному ведущему теленовостей на местном канале. Он считал себя кое-чем обязанным мне и согласился включить в шести– и десятичасовые новости пятнадцатисекундную информацию об Аралии Филдс, недавней победительнице конкурса "Мисс Обнаженная Калифорния", – в телевизионной передаче она фигурировала как "Мисс Нуди". Он сообщил также, что помимо участия в общей программе мисс Филдс проведет персональную презентацию для заинтересованных лиц, которая состоится завтра, в воскресенье, в два часа дня, на "Даблесс Ранч".
Я выключил телевизор.
– Думаю, это сработает, если и в самом деле что-то замышляется.
– Значит, ты это имел в виду, Шелл, когда говорил, что облегчишь им задачу?
– Конечно. Знаешь, мне начинает казаться, что я слегка перестарался, вообразив, будто кто-то может попытаться тебя там убить. Вполне возможно, что наше беспокойство беспочвенно, но если кто-то действительно тебя замыслил убить, то нам следует, так сказать, облегчить им задачу, указав место и время, где можно тебя найти. Не так, ли?
– Наверное, ты прав. А я думала, что ты... ну как бы это получше сказать... преследуешь корыстные интересы.
– Я? Корыстные интересы! Да ты что, Аралия?! Вот что уж абсолютно чуждо мне, так это корысть.
– Слава Богу, что я ошиблась, – сказала она. – Почему бы нам не лечь спать, Шелл?
– Ты права. В конце концов, нам надо выспаться перед завтрашним днем, который потребует от нас огромного напряжения. Ты согласна со мной?
– Согласна. – Она придвинулась ко мне поближе, прикрыв огромные синие глаза с длинными, слегка трепещущими ресницами. – Завтра действительно большой день. И не забудь, ты ведь обещал.
– Обещал? – Я прильнул к ней, широко улыбаясь.
– Да, познакомить меня с Гарри Фелдспейном.
