Глава 12
То, что было в 1945 году, было очень давно. Отель все еще стоял, но я слышал, будто его закрыли. Я долго ехал вниз по Сансет-стрит по направлению к шоссе, идущему вдоль побережья, обдумывая свои шансы разыскать Гарольда Харлея. Поэтому я и хотел взглянуть на дом, где жили Харлей и Кэрол.
Это было огромное старое строение в стиле «ранней голливудской Византии» с оштукатуренными куполами, минаретами и закругленными верандами, где выдающиеся личности далекого прошлого потягивали контрабандный ром. Яркие лучи фонарей станции технического обслуживания, расположенной на другой стороне шоссе, освещали дом с отслоившейся краской и выбитыми окнами.
Оставив машину возле заросших сорняками разломанных бетонных ворот, я подошел к парадной двери. За стеклом на штукатурке висела табличка с объявлением о банкротстве и приписка, что здание в сентябре будет продаваться с аукциона.
Я зажег фонарик и осветил коридор. Обстановка здесь еще полностью сохранилась, но производила такое впечатление, будто несколько поколений домовладельцев не могли ее заменить. Ковры были вытерты, кресла продавлены. Вообще это местечко показалось мне вполне подходящим для обитания целой толпы привидений.
Я пошел вдоль круглой веранды, прокладывая себе путь между размокшей от дождей плетеной мебелью, и затем посветил фонарем в окно, доходящее до пола. Там оказалась столовая, на столах лежали свернутые треугольниками салфетки, но все это было покрыто толстым слоем пыли. Самое подходящее место для вечерней трапезы привидений.
Отдав таким образом дьяволу дьявольское и утвердив себя этим в настоящей сегодняшней жизни, я вернулся к входным дверям и громко постучал фонарем по стеклу. Глубоко внутри здания, в дальнем конце коридора, показался свет. Он двигался по направлению ко мне.
Его нес огромный мужчина, шел он так, словно у него были больные ноги. В отблесках электрического фонаря я смог рассмотреть лицо этого человека. Грубый, загнутый книзу нос, выпуклый лоб, пересохшие губы. Как бы усохшее лицо ребенка, никогда не пившего ни одного глотка воды. И еще я увидел в его руке револьвер. Он направил оружие на меня, ослепив светом фонаря, и прокричал сквозь стекло:
— Здесь закрыто! Ты что, читать не умеешь?
— Я хочу поговорить с тобой.
— А я не хочу! Убирайся вон, мошенник!
Он сделал недвусмысленное движение револьвером. По его голосу и взгляду я понял, что он здорово пьян, и решил, что лучше с ним не связываться, иначе он точно пустит в ход револьвер. Но прежде чем ретироваться, я все же сделал еще одну попытку:
— Вы не знаете фотографа по имени Гарольд Харлей, который когда-то бывал здесь?
— Никогда не слышал о таком. А сейчас ты уберешься отсюда раньше, чем я сделаю в тебе дырку. Ну!
Он поднял свою тяжелую пушку. Я быстро удалился через шоссе к самой станции техобслуживания. Подвижный мужчина в испачканном комбинезоне вылез из-под подвешенной на крюк машины и предложил залить бензин.
— Мне хватит десяти литров, — сказал я. — Что это за тип в отеле «Барселона»? Он выглядит так, словно его обработал медведь.
Мужчина криво ухмыльнулся:
— Вы нарвались на Отто Сайпа.
— Это сторож?
— Да. Он так долго работал там, что теперь убежден, будто все это его собственность.
— Как долго?
— Лет двадцать, а то и больше. Я сам здесь с войны, а он пришел еще до меня. Он был их сыщиком.
— Гостиничный детектив?
— Он говорил мне, что когда-то служил офицером в полиции. Если это так, то он, должно быть, не многому там научился. Масло проверить?
— Не беспокойтесь, я только что менял его. Значит, вы уже были здесь в сорок пятом году?
— Именно в этом году я и открылся. Видите ли, я рано открываюсь и рано ухожу, так что…
— Я частный детектив. Лу Арчер. — Я протянул ему руку.
— Дали. Бен Дали.
— В сорок пятом году в «Барселоне» останавливался человек по имени Гарольд Харлей. Он был фотографом.
— Да, я помню его. — Лицо Дали вновь стало приветливым. — Он сфотографировал меня с женой в качестве платы за бензин. Эта фотография все еще висит на стене в нашем доме.
— Вы не знаете, где он сейчас?
— Извините, но я не видел его лет десять.
— Когда вы видели его в последний раз?
— У него была небольшая студия на «Тихоокеанских скалах». Я заходил туда раз или два — поприветствовать его. Но не думаю, что он до сих пор там.
— Я вижу, он нравился вам?
— Конечно. Это был совершенно безобидный человек.
Люди могут и измениться. Я показал Дали фотографию Кэрол. Он ее не знал.
— Не можете ли вы дать мне его адрес на «Тихоокеанских скалах»?
— Я могу только объяснить, где это.
Он рассказал мне, что студия находилась на соседней улице, следующая дверь за небольшим ресторанчиком.
Найти ресторанчик оказалось довольно просто, но здание со следующей дверью занимала книжная лавка.
Молодая женщина в розовых чулках и с прической «хвостик пони», сидевшая в кассе, печально посмотрела на меня, а когда я спросил о Гарольде Харлее, вообще закрыла глаза.
— Кажется, это был фотограф. Он работал здесь одно время.
— Вы не знаете, где бы он мог быть сейчас?
— Не имею ни малейшего представления. Честное слово. Мы сами здесь еще меньше года.
— Как идут дела?
— Арендную плату отрабатываем.
— Кому вы ее выплачиваете?
— Хозяину соседнего ресторанчика. Тут. Рядом. За ту цену, которую он назначил, он бы должен бесплатно кормить нас. Его зовут мистер Веркон. Только не выдайте меня, если будете разговаривать с ним. Мы ему должны за аренду за прошлый месяц.
Я купил книгу и пошел пообедать — рядом. В этом месте я мог спокойно поесть, даже не снимая своей шляпы. Пока я ждал заказанный бифштекс, я спросил о мистере Верконе у официантки. Им оказался повар в белом колпаке, который только что бросил на решетку мой будущий бифштекс.
— Мистер Веркон, этот джентльмен хочет поговорить с вами.
Он повернулся за стойкой: тонкое неулыбчивое лицо с блестящей белой бородой, закрывавшей весь подбородок.
— Вы сказали, что хотите с кровью. Вы и получите с кровью, — сказал он, размахивая лопаточкой для переворачивания мяса и подходя ко мне.
— Прекрасно. Я слышал, что соседняя лавка принадлежит вам.
— Да. И следующая за ней тоже. — Тут его осенило предположение: — Вы хотите помещение снять?
— Я разыскиваю одного человека, фотографа по имени Гарольд Харлей.
— Он арендовал у меня лавку довольно долго. Но в этом городе слишком много фотографов. Он продержался лет семь или восемь после войны, а потом возвратил ее Мне. Так и не смог закрепиться. Для этого нужно быть очень деловым человеком.
— Не знаете ли вы, где он сейчас?
— Нет, сэр, я не знаю.
Тут он услышал, что шипение мяса достигло определенной интенсивности, отошел, перевернул его лопаточкой и возвратился ко мне.
— Не хотите ли французского соуса?
— Нет, спасибо. Может, вы все-таки припомните какие-нибудь сведения о Харлее?
— Я слышал, что он перебрался в Долину лет десять тому назад. Он пытался продолжить свое дело прямо у себя на дому в Ван-Найте. Он прекрасный фотограф и делал прекрасные снимки моего мальчика на празднике конфирмации, но у него совершенно не деловая голова. Я-то это знаю, потому что он остался мне должен за аренду за три месяца.
Вошли шестеро молодых людей и выстроились вдоль буфетной стойки. В их волосах был ветер, в ушах — песок, а на спинах их одинаковых вязаных курток — слово «Буревестник», нанесенное через трафарет. Все они — и ребята и девушки — заказали по два рубленых шницеля. Один из парней опустил двадцать пять центов в автомат, который заиграл песню «Буря безгрешна».
Мистер Веркон достал из холодильника двенадцать лепешек-шницелей и бросил их на решетку жариться. Затем выложил на тарелку мой бифштекс, добавил маленькую кучку жареного картофеля и лично принес мне.
— Я мог бы поискать тот адрес в Ван-Найте, если это, конечно, важно. Он есть у меня на счетах, по которым Харлей выплачивал арендную плату.
— Это важно. Я был бы вам благодарен.
Я показал ему фотографию молодой Кэрол, которую сделал Харлей.
— Вы не узнаете его жену?
— Я даже и не знал, что у него есть жена. Неужели он смог заполучить себе такую девочку?
— Почему?
— Он, откровенно говоря, не в женском вкусе. И никогда не был другим. Гарольд — это очень определенный тип.
Я вновь засомневался — на верном ли я пути. От этого у меня разболелась голова.
— Не могли бы вы его описать?
— Обыкновенный парень, с моей точки зрения. Ростом пять футов десять дюймов, довольно длинный нос. Синие глаза. Рыжеватые волосы. В нем вообще нет ничего особенного. Конечно, сейчас он выглядит старше.
— Сколько ему лет?
— По крайней мере пятьдесят. Мне пятьдесят девять, так что через год собираюсь на пенсию. Простите, мистер.
Он перевернул двенадцать шницелей, положил на каждый по пучку лука и вышел через вращающуюся заднюю дверь. Я съел свой бифштекс. Мистер Веркон вернулся, неся в руке клочок бумаги, на котором он аккуратно записал адрес Харлея в Ван-Найте: 956, Эль-Хест.
Официантка разнесла шницели «буревестникам». Они жевали их в такт музыке. Когда я вышел из ресторанчика, песня неслась мне вслед. Я поднялся по Сансет-стрит к шоссе, ведущему на Сан-Диего, и направился на север.
Эль-Хест, расположенная в рабочем районе, была тесно застроена довоенными хибарами. В Долине темнело рано, и некоторые жители все еще сидели на крыльце или прямо на лужайке перед своим жилищем. Толстый человек, попивавший пиво на крыльце нужного мне дома — 956, рассказал, что Харлей продал ему этот дом в 1960 году. К счастью, у него оказался теперешний адрес Харлея, так как он ежемесячно еще выплачивал ему по договору о кредите.
И это все не соответствовало тому, кого я разыскивал. Я попросил мужчину описать Харлея.
— У него «ужасный» характер, — сказал толстяк. — Он из тех парней, которые не могут обидеть и комара. Убежден, что у него были неприятности.
— Какого сорта?
— Нет уж, увольте. Я совсем не знаю его. Видел только два раза, когда покупал дом. Он очень торопился, поэтому я сделал выгодную покупку. У него появилась возможность получить работу в Лонг-Биче, на развивающейся студии, и он не хотел упустить ее.
Он дал мне адрес в Лонг-Биче, что было достаточно далеко от Ван-Найта. Уже за полночь я отыскал очередной дом недалеко от бульвара в Лонг-Биче. Двор перед домом зарос сорняками, окна не светились, как и в большинстве домов на этой улице. Я доехал до уличного фонаря в конце квартала и вернулся к дому пешком. Я не стал стучаться в дверь к Харлею: почти наверняка это был не тот человек.
Я попробовал навесную дверь в гараже, она была закрыта, но не заперта. Уличный свет упал на багажник грязно-белого «форда» модели седан с номером, зарегистрированным в штате Айдахо.
Я подошел к левой дверце и открыл ее. Зажег внутренний свет. Машина была зарегистрирована на имя Роберта Брауна, проживающего в Покателло. Я затаил дыхание, поняв, что нахожусь на верном пути.
Вдруг из двери гаража, ведущей прямо в дом, возник яркий клин света. Дверь открылась. Свет ударил мне в глаза и ослепил.
— Майкл? — спросил незнакомый мужской голос. — Это ты, Майкл?
— Я вчера видел Майкла.
— Кто вы?
— Приятель. — Я не сказал, правда, чей. — Он оставил у вас машину.
— Это наше с ним дело, — сказал он защищающимся тоном, что придало мне смелости. Я перешагнул освещенное пространство, лежащее между нами, и вошел в кухню. Он не делал попыток помешать мне. Босиком, в пижаме, он стоял прямо передо мной — седоголовый, с перекошенным лицом и виноватыми глазами.
— Брат ничего не говорил о приятеле.
— Вот как? А что он вам говорил?
— Ничего. То есть… — Он попытался прикусить нижнюю губу, но у него были искусственные зубы, и они выпали. До тех пор, пока он не вернул их на место, он выглядел насмерть перепуганным. — Он ничего не говорил о вас и вообще ничего не говорил. Я не знаю, зачем вы пришли ко мне. Это моя машина. Мы с ним обменялись.
— Разве это благоразумно?
— Не имею представления. Может быть, и нет.
Он бросил быстрый взгляд на гору немытой посуды, сваленной в раковину, словно это она несла ответственность за его неправильные поступки.
— Во всяком случае, вас это не касается.
— Это касается всех, Гарольд. И сейчас вы должны думать именно об этом.
Он хотел произнести слово «да», но только беззвучно пошевелил губами. На глазах его показались слезы, и он высказал самое страшное подозрение, какое только могло прийти ему в голову:
— Вы из ФБР?
— Я полицейский агент. Мне необходимо поговорить с вами.
— Здесь?
— А чем, собственно, это место хуже любого другого?
Он оглядел свою маленькую, закопченную комнатушку так, словно увидел ее в первый раз. Письменный стол, заменявший обеденный, за которым мы сидели друг против друга, покрывала пластиковая клетчатая скатерть, местами протертая до дыр.
— Я не принимал в этом никакого участия, — оправдывался он. — Не хотел принимать.
— Кто же вас заставил?
— Он уже не первый раз причиняет мне неприятности, вернее, постоянно причиняет. Это продолжается последние тридцать пять лет. А ведь в его возрасте можно бы и образумиться. Я не обманываю вас.
— Что вы имели в виду, говоря о неприятностях, которые он причинял вам? Что было на этот раз?
Он пожал сгорбленными плечами и поднял ко мне руки ладонями вверх так, словно я и вправду смог бы увидеть на них стигматы.
— Он замешан в похищении?
— Он говорил вам об этом?
— Он никогда ничего не рассказывает мне о своей жизни. Легче узнать из газет, чем от него самого. С тех пор как я прочитал сегодняшние газеты, мне страшно выходить из дому. Знаете, что сделала моя жена? Она взяла такси, добралась до автобусной станции и уехала обратно к своей матери в Оскнард. Она даже не вымыла посуду со вчерашнего вечера.
— Когда ваш брат был здесь?
— Вчера вечером. Он приехал около половины одиннадцатого. Мы уже собирались спать, и мне пришлось встать. Мы сидели с ним здесь вот так же, как сейчас сидим с вами. Я подумал, что с ним что-то произошло по пьяному делу, — у него был такой дикий взгляд, — но я не знал, что именно. Он рассказал одну из вечных своих историй о том, что он выиграл много денег в покер у каких-то моряков в Даго и они теперь гонятся за ним, чтобы отобрать эти деньги. Вот почему, сказал он, нужно поменяться машинами.
— Почему вы согласились?
— Не имею понятия. Трудно сказать «нет», когда Майкл о чем-нибудь просит.
— Он угрожал вам?
— Не в этом дело. Он — мой брат. Хотя я, конечно, знал, что у него с собой револьвер, я видел, как он забирал его из машины. — Он поднял на меня глаза. — Когда появляется Майкл, вы всегда ощущаете в воздухе какую-то опасность. И если встать у него на пути, он спустит курок быстро, не раздумывая.
У меня были основания поверить ему.
— Модель вашей машины и ее номер?
— Двухдверный «плимут» образца 1958 года, номер ИКТ-449.
— Цвет?
— Синий. Два тона.
— Я хочу задать вам очень важный вопрос. Не было ли с Майклом мальчика? Вот этого? — Я показал ему фотографию Тома.
Он покачал головой:
— Нет, сэр.
— А он не говорил вам, где этот мальчик?
— Он вообще не упоминал ни о каком мальчике.
— Вы знаете, где он провел прошлую ночь?
— В пути. Вчера днем он звонил мне из Лос-Анджелеса. Сказал, что, может быть, заглянет, но велел — об этом никому ни слова.
— Когда он звонил вам, не говорил ли что-нибудь о замене машины?
— Конечно нет.
— И вы хотите сказать, что не знали о похищении до тех пор, пока не прочли сегодняшние газеты?
— Так и есть. И об убийстве тоже.
— Вы знаете, кого убили?
Он опустил голову, слегка покачал ею. Потом он замер, закрыв руками затылок, словно боялся, что кто-то ударит его сзади.
— Мне кажется… Я слышал о Кэрол.
— Да. Это Кэрол.
— Как ужасно. Она была чудесной девчушкой, много лучше, чем он заслуживал.
— Вам нужно было самому прийти с этими сведениями, Гарольд.
— И Лилла говорила то же самое. Поэтому она и ушла от меня. Она сказала, что я тут досижу до того, что меня опять посадят в кутузку.
— Значит, вас сажали и раньше?
— Да, но не так страшно. Тогда хуже всего было то, что он даже не предупредил меня, продавая мне камеру, что украл ее в армии. А потом он вывернулся, заявив, что это я украл ее, когда был на корабле в день визитов.
— Как называлось судно?
— Авианосец «Перри Бей». Я поднялся на его борт в последний год войны, в Даго, но хотел бы, чтобы никогда больше моя нога не ступала на него. Они так разговаривали со мной, что я уже думал, дело закончится федеральным разбирательством. Но в конце концов они поверили, что я не знал, что камера ворованная.
— В некоторых вопросах и я верю вам на слово, вы не заметили?
— Не знаю, что и подумать… Спасибо.
— Я верю, что вы честный человек, но попавший в очень неприятный переплет.
Высказанная мной симпатия оказалась слишком сильнодействующей: глаза его опять наполнились слезами. Он снял руки с затылка и пальцами вытер глаза.
— Но я, конечно, не единственный человек, которого вам придется убеждать. Я думаю, вы сможете выскочить из этой передряги. Но путь один — рассказать всю правду.
— Я и сам хочу рассказать всю правду, — сказал он с облегчением. — Я бы пошел в полицию признаваться, но ужасно боялся, что они засадят меня на всю жизнь.
— И Майкла тоже?
— Нет, о нем я не беспокоился, — проговорил он, — хотя он мой брат. Когда я узнал о Кэрол… — Он уронил голову.
— Вы любили ее?
— Да, конечно. Но я почти не видел ее последние годы, когда они жили в Неваде. Кэрол и я — мы всегда понимали друг друга.
— Они жили в Неваде?
— Да. Майкл работал там кельнером в одном из клубов на юге штата. Только он потерял работу. Я должен был… — Его неторопливое соображение было застигнуто врасплох.
— Вы должны были?..
— Да нет, ничего. Я имел в виду, что должен был помочь им немного в те несколько месяцев, когда он потерял работу.
— Сколько денег вы им дали?
— То, что смог собрать. Пару сотен долларов.
Он выглядел крайне виноватым.
— И он вернул вам деньги вчера вечером?
Он опять повесил голову. В углу за ним вдруг проснулся старенький холодильник и начал трястись. Но и сквозь этот шум я слышал шелест колес на бульваре, то нарастающий, то пропадающий.
— Нет, не вернул, — сказал Гарольд.
— Сколько он Дал вам?
— Он ничего мне не давал!
— То есть вы имеете в виду, что он только вернул вам долг?
— Совершенно верно.
— Сколько?
— Пятьсот долларов, — с ужасом проговорил Гарольд.
— Где они?
— Под моим матрасом. Поверьте мне, я не хотел принимать никакого участия в этом.
Я прошел за ним в спальню. В комнате царил беспорядок, ящики бюро были выдвинуты, на полу валялись вешалки для одежды.
— Лилла очень торопилась уехать, — сказал он. — Сразу же, как только увидела газету. Возможно, она уже возбудила дело о разводе со мной. Она уже не первый раз разводится.
— С вами?
— Нет, с другими.
Портрет Лиллы стоял на бюро. Упрямое, темное лицо, вытянутое вниз, сверху невообразимая шапка закрученных волос.
Безутешный Гарольд стоял около неприбранной кровати. Я помог ему поднять матрас: под ним находился расплющенный его тяжестью полиэтиленовый мешочек для табака, в котором лежала пачка денег. Харлей отдал его мне.
— Вы знали, откуда брат их достал?
— Майкл достал их из машины. Я слышал, как он шелестел какими-то бумагами.
Не раскрывая мешочка, я положил его в карман.
— И вы честно не знали, что Деньги «горячие»?
Он сел на кровать.
— Догадывался. В покер он не мог выиграть так много. ОН всегда пытался выиграть еще и еще, пока не проигрывал все, что у него было. Но, черт возьми, я не думал о похищении! — Он довольно сильно ударил себя по колену. — Или об убийстве.
— Вы думаете, что он убил мальчика?
— Я имею в виду бедную маленькую Кэрол.
— А я имею в виду мальчика.
— Он не должен был бы убивать этого парня, — сказал Гарольд едва слышно. Казалось, он даже не хотел, чтобы я расслышал его слова, из страха, что они могут быть опровергнуты.
— Вы осматривали машину?
— Нет, сэр. Зачем мне это делать?
— Нет ли там денег или крови? Вы не открывали багажник?
— Нет. Я вообще не подходил к этой паршивой машине! — Он с тоской посмотрел на меня, словно его присутствие в гараже уличало его в преступлении.
— Дайте мне ключи. Я должен ее обыскать.
Он достал брюки, порылся в карманах и вытащил кожаный ремешок, на котором висели ключи от машины. Я посоветовал ему надеть что-нибудь на ноги, когда мы пойдем в гараж.
В гараже я нащупал выключатель, повернул его и открыл багажник, с некоторым трепетом подняв крышку. Внутри было пусто, если не считать заржавевшего домкрата и одной-единственной запасной покрышки. Никого и ничего.
И все-таки, прежде чем закрыть крышку, я обнаружил такое, что совсем мне не понравилось. Вырванный кусочек черной пряжи, который был зажат замком. Я вспомнил, что Сэм Джексон говорил мне, будто Том в воскресенье надел черный свитер. Освободив кусочек, я положил его в карман, жестоко ругая себя за подогреваемую надежду, которую теперь разбила черная пряжа.
