Глава 8

Мои мысли не ускорились, зато из ста пятидесяти лошадиных сил под капотом моего «кадиллака» я выжал максимальную скорость и понесся в направлении Сансет-Стрипа и мастерской покойного художника-шантажиста Роджера Брэйна.

Я припарковался у обочины и огляделся. Вы знаете Стрип: извилистая улица, уставленная небольшими, но роскошными дворцами типа «Мокамбо» или «Сиро», со множеством шикарных заведений. Например, «У Жака», где на дверях мужских и женских туалетов не увидишь никаких опознавательных знаков и где завсегдатаи наслаждаются ощущением интимности, чувствуют себя полноправными членами клуба и знают, что к чему. По крайней мере, в этом клубе. Блестяще, не правда ли? Они знают, где там сортир.

Ах, Сансет-Стрип! Если вам повезет, вы сможете достать тут за доллар одну печеную картофелину, а если вы голодны или испытываете жажду, но не при больших деньгах, вам лучше отправиться в другое место. На Стрипе вам не выставляют счет за бифштексы и напитки, вас за них наказывают.

И именно здесь находилась мастерская художника Роджера Брэйна, витринные окна которой высились над тротуаром рядом с «Гостиной Патти» и примерно в одном квартале от «Сироккорум». Над дверью висела маленькая вывеска, «брэйн» — вот так, со строчной буквы, причудливым рукописным шрифтом В большом окне справа была выставлена написанная маслом картина, в маленьком слева — висела фотография Я подошел поближе и принялся сначала рассматривать фотографию. Глянцевая, восемь дюймов на десять, на ней была снята девушка в баре. Она сидела спиной к камере, слегка повернув голову так, что едва можно было различить профиль. Ее ноги были неуклюже согнуты на перекладинах табурета, чулки сморщились, и швы извивались как червяки. Мало приятного, конечно, но и ничего особенного. Типичный пример, решил я, умения Брэйна захватить человека врасплох. Кто-то мог и узнать эту девицу, но только не я.

В картине я не нашел ничего интересного, но понял, как Брэйн использовал маленькое окно для возбуждения любопытства прохожих и привлечения их внимания к большой витрине, в которой он выставлял серьезные картины. Неплохая идея Но только очень бессердечный человек мог додуматься до подобного рекламного трюка, который служил прикрытием для более шокирующих фотографий, используемых Брэйном в целях шантажа. Однако точно я ничего не знал.

Мне понравилась картина в другом окне. Это был портрет старушки — седовласой, сморщенной, в черной шали, наброшенной на узкие плечи. Не беспардонная мазня, а вполне сносное изображение живой женщины.

Она мне понравилась. Когда я смотрю на изображение дома, мне хочется видеть дом, а не «молнию» в горошек и лошадиный зад с надписью: «Дом моего папы». О'кей, я человек простой. Но уж какой есть! Портрет старушки притягивал. Тени на ее морщинистом лице светились, в них угадывалась плоть, а не просто темные пятна на холсте, а морщинки на ее темных коричневатых щеках, казалось, можно было разгладить, проведя по ним ладонью. Я мог не любить самого Роджера Брэйна, но мне понравилось то, что вышло из-под его кисти В мастерской художника находился высокий сержант с тяжелыми челюстями. Я кашлянул, и он показался в дверях.

— Я — Шелл Скотт, — представился я. — Капитан Сэмсон предупредил вас обо мне?

Он долго разглядывал меня. Я никогда раньше не встречал его, и он меня, похоже, тоже. Потом он проворчал:

— Предупредил. Вы хотите зайти?

— Верно, хотел бы оглядеться здесь.

Губы у него дрогнули — он, видимо, был в курсе событий на вечеринке. Наконец он холодно проговорил:

— Тогда заходите. Вы, кажется, знаете капитана лучше, чем я. Так вы и есть Скотт, а? — В его голосе не слышалось благоговения.

— Ага. Есть возражения? — Мне он тоже не внушил благоговения.

Его лицо помрачнело.

— Разве это имеет значение. Скотт?

— Мистер Скотт. И вправду не имеет. — Я прошел мимо него.

В мастерской в ноздри мне шибанул резкий запах скипидара, смешанный с запахами масляных красок. Я очутился в кабинете или скромно обставленной гостиной: стулья, диван и два столика, заваленных журналами, — вот и вся мебель. Запахи исходили из соседней комнаты, которая и была собственно студией. Сквозь застекленную крышу свет проникал в комнату и падал на стоящий там большой мольберт с холстом без подрамника. Это был неоконченный портрет лысеющего мужчины средних лет. Брэйну уже не суждено завершить эту работу.

Еще два холста без рам стояли прислоненными к стене, а в углу я увидел груду свернутых холстов. Слева от мольберта был стол, на нем — куча тюбиков с красками. На столе лежала расцвеченная мазками масляной краски палитра, словно Брэйн отложил ее на минутку. Я огляделся, заметил дверь и прошел туда. Это была третья комната в глубине дома. Сначала гостиная, потом студия и наконец жилая комната. И без того небольшая, она казалась еще меньше от кабинки душа, большого письменного стола, стула и незастеленной двуспальной кровати. И ничего больше — ни картин, ни фотографий.

Постепенно у меня начало складываться более полное представление о личности Брэйна. Незаконнорожденный, если оброненная им на вечеринке фраза не была просто шуткой. Человек со странным, искривленным характером. Антиобщественник-одиночка, озлобленный на весь мир и выплескивающий свои эмоции на прекрасные полотна, творящий в просторной мастерской в самом дорогом районе Голливуда, хотя и обитающий в более чем скромной задней комнатушке. И он же — садист с любительской камерой и, возможно, шантажист. Однако нет смысла разбираться в характере парня сейчас, когда он стал ничем.

Я осмотрел письменный стол и нашел то место, где он был взломан. Обыскал его и ничего не обнаружил. Потом я выглянул в разбитое окно над постелью и увидел узкий проход между зданиями, ведущий на улицу. Я вернулся к сержанту и спросил его:

— Послушайте, сержант, когда точно прибыла сюда полиция?

Он поджал губы, словно соображая, стоит ли отвечать. Но затем, вспомнив, очевидно, о просьбе Сэмсона, ответил:

— Около двух утра. Это имеет значение?

— Кто знает? Просто любопытно.

— По-вашему, Скотт, они приехали достаточно быстро?

Я поколебался и все же сказал вполне вежливо:

— Конечно, я доволен.

— Может, у вас есть предложения? Может, каждый раз, когда мы находим жмурика, нам следует посылать патруль в его дом, в его офис, в его любимые бары? Как вам это понравится?

— Я бы был в восторге.

Повернувшись, я снова вошел в студию и осматривал ее некоторое время, как и подобает сыщику, то есть просто озирался. Потом стал перебирать полотна, впрочем не надеясь отыскать что-нибудь существенное. Просто я помнил сказанное Холли: она позировала обнаженной, а я бываю иногда настроен очень распутно.

Мне показалось, что я нашел ее. Глубоко вдохнув и выдохнув ставший сразу горячим воздух, я разглядел, что это была не Холли. Обнаженная, но не она.

Я вдруг забыл о понравившейся мне старушке, выставленной в витрине. Да и кто не забыл бы? Разве что кто-нибудь старше восьмидесяти. Поправка: старше девяноста. Обнаженная была написана в половину натуральной величины и казалась трехмерной. Плоть была действительно плотью, а кожа — теплой, мягкой, живой. Не сразу дошла очередь до лица. Манили полные, выпяченные груди, тонкая крепкая талия, роскошные бедра, длинные, изящно выточенные ноги. Она лежала на боку, опираясь на локоть и повернувшись к зрителю лицом, обрамленным длинными черными волосами, спадающими на плечи.

Лицо было прекрасным и показалось знакомым, но не совсем. Однако кем бы она ни была, я бы не отказался с ней встретиться. В голливудской квартире у меня есть собственная обнаженная — «Амелия». Мне очень нравилась моя «Амелия», но теперь мне, пожалуй, придется расстаться с ней — я уже не смогу любить ее как прежде.

Вздохнув, я просмотрел остальные эскизы, натюрморты и портреты. В углу мастерской я обнаружил еще одну комнатку, размером примерно шесть на восемь футов. Она была заперта. Я догадался, что это такое, но все же хотел убедиться. Взяв ключ у сержанта, я открыл дверь.

Это была отлично оборудованная фотолаборатория. Включив верхний свет, я тщательно осмотрел все. Там были ванночки, коричневые стеклянные бутылочки с проявителем, закрепителем и другими химикатами, бачок для тридцатипятимиллиметровой пленки и увеличитель на маленьком столике рядом с раковиной, к которой была подведена вода. Было еще множество вещей, необходимых для фотодела: рамка, обрезной станок, ножницы, белые тряпочки и полотенца. Компактное и опрятное помещение.

Еще были две проявленные тридцатипятимиллиметровые пленки, но они меня разочаровали. Я просмотрел негативы и не нашел в них ничего интересного. Никаких обнаженных, ничего, годившегося для шантажа. Не было сомнений в том, что их проявил сам Брэйн и сделал это не очень аккуратно: на негативах были затемнения и пятна от закрепителя. Мне они не дали ничего существенного.

Погасив верхний свет, я включил красную лампу над раковиной и просмотрел пакеты с фотобумагой — вся она оказалась чистой. Ни одной фотографии.

Убедившись в бесполезности своих поисков, я вышел из фотолаборатории, запер дверь и с улыбкой вернул ключ сержанту. Провожаемый его сердитым взглядом, я вышел из дома, прыгнул в «кадиллак» и поехал в центр города.

Хэйзел уже встала из-за пульта, собираясь домой. Она сообщила мне, что меня никто не спрашивал, и поинтересовалась, неужели я провел все это время у Пита. Я посоветовал ей сделать стойку на ушах и прошел в свой офис. Наблюдая за золотыми рыбками, резвящимися в десятигаллонном аквариуме на книжном шкафу, я размышлял о Брэйне. Кто мог его убить и что, черт возьми, мне делать?

Обычно я держу дюжину золотых рыбок в офисном аквариуме. Сейчас их было тридцать три — во всяком случае, столько я смог насчитать. Но в количестве рыбок я не был уверен, потому что одна из самочек вывела дня три назад кучу деток, и теперь эти малютки были так полны жизни и энергии, что за ними невозможно было уследить. Однако наблюдение за рыбками не навело меня на блестящие идеи, поэтому я сел за письменный стол и погрузился в недолгие и, увы, бесплодные размышления. Занятый этим, я проверил ящик стола, в который засунул красивый пистолет Датча с перламутровой рукоятью. На месте. Интересно, как скоро я снова увижусь с Датчем и Флемом? И, конечно, с Гарви Мэйсом?

Я осторожно положил ноги в туфлях из козловой кожи на стол и угнездил телефонный аппарат на коленях. Бережно, ибо я горжусь моим почти новым письменным столом красного дерева со сверкающей столешницей.

Кстати, я вообще горжусь своим кабинетом. Недавно я заработал пять штук, и мой скромный офис внезапно преобразился. Я покрыл пол темно-синим ковром, поставил письменный стол с вращающимся креслом и два других глубоких кожаных кресла и добавил два шкафчика-картотеки. Рыбки плавают в аквариуме, стоящем на книжном шкафу, в котором я держу справочники «Кто есть кто», «Британскую энциклопедию» и три тома из четырехтомника «Моя жизнь и любовь» Фрэнка Харриса. Перед большим столом красного дерева, за моей спиной, широкое окно, через которое я могу наблюдать за снующими по Бродвею пешеходами. Одним словом, приятное местечко для расслабления, а иногда даже для работы.

Я отыскал номер отеля «Джорджиан» и позвонил Амелии Бэннер. После пары гудков на другом конце линии подняли трубку.

— Амелия, милая моя Амелия, это Шелл Скотт.

— О, привет, — ответил сонный голос. — Привет, Шелл. Как поживаешь? — Она откровенно зевнула в трубку.

— Тебе уже скучно? — расстроился я.

— Не говори глупости, дурашка. Ты меня разбудил.

— Отоспалась?

— Пожалуй. Который час?

Я посмотрел на часы:

— Уже пять. У тебя все в порядке?

— А? Да. Я только сейчас пришла в себя, Шелл. — Она, казалось, проснулась окончательно. — Ты разузнал что-нибудь?

— Ничего особенного. Завтра узнаю больше.

— Шелл?

— Да?

— Ты приедешь?

— Не думаю, Хол... Амелия. Спи дальше. Ты выглядела очень утомленной, а спала всего четыре-пять часов. Я просто хотел убедиться, что все в норме.

Она мягко проговорила:

— Я уже восстановила свои силы.

На это я не нашелся что сказать.

— Шелл? Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Ну так что?

— Увидимся завтра.

— Противный.

— Я такой.

— Ты не хочешь уложить в постель убийцу?

— Прекрати. И не глупи. Увидимся завтра.

Черт, дурацкая шутка.

— Хорошо, Шелл. Пока.

— Спокойной ночи, Амелия. Выспись как следует. Я тебе позвоню.

— Провались ты! — Она бросила трубку.

Я полистал телефонный справочник в поисках Гарви Мэйса и Вандры Прайс, но они в нем не значились. Оператор тоже не помогла мне, и я позвонил в отдел расследования убийств. И ответил мне — кто бы вы думали? — мой любезный друг Керригэн.

— Да?

— Мне нужен капитан Сэмсон.

— Извините, но он уже ушел. Ха! — Его тон вдруг переменился, утратив всякое подобие вежливости. — Я, кажется, узнаю мужественный голос. Если это не кровожадный детектив Шелл Скотт, я перережу себе глотку.

Я мог бы и ответить, но не стал этого делать, а лишь попросил:

— Соедини меня с кем-нибудь еще.

— Ничего не выйдет, Скотт. Если хочешь чего, говори мне.

— Меня удивляет, что ты сидишь в отделе. Я-то думал, ты будешь болтаться где-то рядом, чтобы выследить меня, хотя я сомневаюсь в том, что ты можешь выследить кого-нибудь, разве что ребенка.

— Ладно, чего ты хочешь?

Черта с два попрошу я его о чем-нибудь.

— Не вешай трубку, — сказал я, положил свою и отправился домой.

Двойную порцию мяса на ребрышках и хорошенько выспаться. Глядишь, завтра будет более плодотворный день. В каком смысле плодотворный, я не знал, но предчувствовал, что скучать мне не придется.

Вернувшись в свой апартамент-отель, я выпил немного с Полом Энсоном — доктором, живущим на том же этаже через две двери от моей квартиры, у которого всегда был постоянный запас доброго кукурузного виски. Потом я отправился к себе.

На «Амелию» я взглянул с чувством, близким к отвращению. До сих пор она царила в гостиной моей трехкомнатной квартирки. Но по сравнению с пышной красоткой в мастерской Брэйна моя «Амелия» казалась мне слишком вульгарной. Она висит, как войдешь, на правой стене над фальшивым камином, и ее бесстыжие глаза лукаво смотрят вниз, на огромный диван шоколадного цвета, стоящий на толстом ворсистом желто-золотистом ковре, покрывающем пол от стены до стены. Чего только красотка не повидала, так что настала пора от нее отделаться.

В спальне я повесил костюм, вставил растяжки в туфли и засунул все остальное в мешок для прачечной. Расслабившись в горячей ванне, я размышлял о Керригэне, убежденном — или почти убежденном — в том, что я убил Брэйна. Думал я и о том подозрении, с каким на меня смотрел сегодня Джонни Браун, да и некоторые другие. Вспоминал, как матерился Датч и рычал Гарви Мэйс.

Да, сколько бы ванн я ни принял, сколько бы дезодоранта ни вылил на себя, как бы тщательно ни чистил зубы, до какого бы блеска ни начищал туфли, мне придется изрядно потрудиться, чтобы восстановить былую популярность.