Глава 3
В десять пятнадцать вечера я надел туфли — телевизор я смотрел в носках канареечного цвета, желтых же слаксах и белой тенниске — и нацепил полностью заряженный кольт 38-го калибра. Прихватив кашемировый жакет под цвет носков и слаксов, я вышел из спальни в гостиную, чувствуя себя одетым для наблюдения за теннисным матчем, но, возможно, не для того, чем я собирался заняться. Я говорю «возможно», так как все еще не имел ни малейшего представления о том, что мне предстояло.
В течение двух-трех минут, проведенных в спальне, я продолжал задавать Дру вопросы, искренне сожалея, что она при этом остается в гостиной, и узнал дополнительные подробности не только об эровите, но и о событиях, непосредственно предшествовавших ее появлению у моей двери.
Дру жила в квартире на Уинчестер-Армс в Лос-Анджелесе, а ее отец — в Монтерей-Парке, неподалеку от города. Часть вечера она провела с отцом у него дома. Перед заходом солнца ему позвонил мистер Стрэнг, и он вскоре ушел повидаться с ним. Дру поехала к себе, а час спустя посыльный принес ей записку, которую она показала мне. К тому времени, как Дру прочитала послание, мальчишки, который его доставил, и след простыл.
Я сел рядом с ней на диван, закурил сигарету и сказал:
— О'кей, пока мы располагаем только запиской и звонком от этого парня, Стрэнга. Что ему было нужно? Он друг вашего отца?
— Не совсем друг. И я слышала только то, что говорил папа. Потом он сказал мне, что должен встретиться с Андре... с мистером Стрэнгом в церкви. Если бы папа не сообщил мне это...
— То что?
— То я бы не знала, куда он ушел. Понимаете, пока Пищевая и лекарственная администрация не запретила эровит, его производила «Фармацевтическая компания Кэссиди и Куинса» здесь, в Лос-Анджелесе, а Дейв Кэссиди — старый друг папы. Противодействие продаже эровита достигло таких жутких масштабов в начале июня, когда этот жуткий проповедник начал свой крестовый поход за спасение душ...
— Погодите! Проповедник, крестовый поход... Неужели вы говорите...
Мое вмешательство проигнорировали, но я уже был настороже.
— Дейв с отцом обсудили ситуацию и пришли к выводу, что было бы неплохо заранее иметь представление о том, что собирается сказать или сделать этот проповедник. Отец и Дейв Кэссиди были знакомы с мистером Стрэнгом и знали, что он выражал недовольство положением в местном Эдеме и даже намекал, что находится на грани разрыва с Церковью. Поэтому Дейв завербовал его в качестве своего рода «тайного агента», который мог снабжать их информацией...
— Постойте!
Я произнес это достаточно резко, и она наконец заткнулась. Впрочем, мне было незачем задавать вопросы — мои подозрения почти полностью подтвердились.
— Церковь, — сказал я. — Поход за спасение душ. Эдем. Готов биться об заклад на что угодно, что вы имеете в виду Церковь Второго...
— Пришествия.
— Следовательно, проповедник — Фестус...
— Лемминг.
Вот и наступило время вернуться к этому персонажу.
Фестус Лемминг был основателем, организатором и лидером Церкви Второго пришествия — группы психов, которую можно охарактеризовать как главный успех в религиозной жизни двадцатого века.
Еще семь лет назад не существовало никакой Церкви Второго пришествия, и, возможно, никто не слышал о Фестусе Лемминге, кроме его мамы и папы. Однако именно семь лет назад и церковь, и Фестус Лемминг стали частью этого мира.
Говорили, что Фестус Лемминг увидел свет — в буквальном смысле слова. Прогуливаясь по дороге в Пасадину, он свалился, как утверждали потом, в эпилептическом припадке и был вознесен на седьмое небо, где встретил среди прочих звезд немого кино Дженет Гей-нор и Чарльза Фэррелла, которые сообщили ему, что с ними все в порядке. Еще важнее то, что на него снизошел Святой Дух, и он испытал видение, позволившее ему познать истину, после чего был трансформирован, информирован и рожден заново. С этого момента долгом и маниакальным стремлением Лемминга стало нести истину мириадам грешников, погрязших в похоти и материализме, дабы разделить со всем человечеством знания, которыми, возможно, обладал он один.
Считалось, что этот трансцендентальный опыт произошел с Фестусом Леммингом семь лет назад, 15 августа на дороге в Пасадину. Я говорю «считалось», потому что об этом известно лишь со слов самого Лемминга. Собственно говоря, кто еще мог это знать? Такое случилось только с Леммингом — следовательно, только он мог поведать миру об этом чуде. Чудом это было и в самом деле, так как многие слушатели сразу же поверили ему, и, прежде чем вы успели бы произнести «Аллилуйя!», число его последователей выросло от одного до двух, от двух до двадцати, от двадцати до десяти тысяч, а в нынешнем августе — почти накануне семилетнего юбилея великого события — их количество уже превышало три миллиона. И это в тот период, когда большинство церквей теряли своих приверженцев.
Сегодня филиалы — или Эдемы — Церкви Второго пришествия существовали в большей части крупных городов США. Лос-анджелесский Эдем служил штаб-квартирой Церкви и размещался в стоящем четыре миллиона долларов Доме Господнем в Уайлтоне, Южная Калифорния. Правильный титул основателя, используемый обычно на официальных церемониях или в письмах к вероотступникам, был «Самый святой пастор Фестус Лемминг». Так именовался только он. Другие важные сановники церкви тоже считались «святыми пасторами», но именовались в нисходящем порядке «более святыми», «святыми», «менее святыми» и «наименее святыми». Например, Андре Стрэнг, как я узнал от Дру, достиг звания «менее святой пастор Эдема округа Лос-Анджелес».
— Судя по тому, — сказал я Дру, — что Лемминг метал в вашего отца все, что угодно, кроме разве алтарных подсвечников, я думал, что мистер Бруно постарается держаться на расстоянии не менее десяти миль от Уайлтона, а тем более от церкви.
— Обычно он так и делал. Но когда кампания Лемминга против эровита и папы достигла кульминации — особенно после его большой проповеди менее суток тому назад, — обстоятельства изменились. Все, что собирался сообщить папе Стрэнг, могло оказаться крайне важным.
— Допустим. Вы уверены, что ему звонил Стрэнг?
— Ну... не совсем. Папа сказал, что это Стрэнг, а он вряд ли мог не узнать человека, с которым разговаривал.
— Конверт, о котором пишет ваш отец, носит отметку «ЭРО». Полагаю, это как-то связано с эровитом?
— Да. В этом конверте вся история папиных экспериментов в течение двадцати лет — с самого начала до создания окончательной формулы эровита. Вы, конечно, понимаете, что если запрет будет отменен — а на это есть некоторые шансы, — то информация, содержащаяся в конверте, может принести миллионы долларов тому, в чьих руках он окажется. — Она сделала паузу. — А если хотите знать наше с папой мнение, то даже миллиарды.
— Вполне возможно, если снадобье соответствует тому, на что претендует.
Дру посмотрела на меня, слегка скривив в улыбке алые губы.
— Более чем соответствует. Нельзя судить о ценности чего бы то ни было на основании того, что говорят клеветники или просто несведущие. Особенно это касается эровита, мистер Скотт.
— Шелл. Она кивнула:
— Противодействие официальной медицины причиняло немало трудностей, но когда стало известно, что эровит — превосходный сексуальный стимулятор, религиозные нападки, особенно со стороны христиан-фундаменталистов, сделали ситуацию невозможной.
— Превосходный?
— Конечно! Как я уже вам говорила, я не стала доставлять конверт по адресу. Я уверена, что кто бы ни были эти люди, они убьют папу, как только получат формулу. Поэтому я поехала в папин дом в Монтерей-Парке, провела там несколько минут, на случай если за домом наблюдали, взяла конверт и отправилась сюда.
— Думаете, за вами могли следовать?
— Уверена, что нет.
— Ну а почему именно сюда? Я имею в виду, почему ко мне?
— Папа однажды сказал, что если он попадет в серьезные неприятности, то хотел бы, чтобы поблизости были вы. Он говорил, что вы произвели на него впечатление весьма изобретательной скотины.
— Скотины?
— Папа считал, что вы в чем-то на него похожи — жизнелюб, полуязычник, всегда добивающийся своего, какие бы глупости ни делали.
— Премного благодарен.
— Это все, что я могу вам сообщить, Шелл. — Она положила ладонь мне на руку, и я мог бы поклясться, что чувствую биение ее пульса. — Что вы намерены делать?
Пульс был учащенным.
— Дру, — начал я, — с того момента, как вы появились у двери моей берлоги...
— Полагаю, сначала вы отправитесь на угол Пятьдесят седьмой улицы и Пайн-стрит?
— Да, конечно. Обегу вокруг квартала... Ах да, вы имеете в виду угол в Уайлтоне, о котором говорится в записке. — Я вынул письмо из кармана. — Заодно попытаюсь расшифровать эти иероглифы. Если в Уайлтоне я, как и ожидаю, не обнаружу доктора Бруно стоящим на углу, то посещу церковь Второго пришествия, потому что ваш отец сказал, что собирается туда, а это, насколько нам известно, последнее место, где его можно увидеть — особенно на публике.
— Это я и хотела предложить. — Дру убрала свою руку с моей. — Пожалуй, вам лучше отправляться.
Я наблюдал, как ее горячая рука движется в воздухе и опускается на колено, которое, возможно, было еще горячее.
— Да, пожалуй, — согласился я.
