Глава 21

В течение этой краткой поездки, одолеваемый мыслями о «соке» Кэссиди, я пытался сосредоточиться на других вещах. Иногда мне это удавалось. Особенно когда я вспоминал последний взгляд на цветной телевизор в гостиной Дейва. В кадр попали все девушки, или по крайней мере большинство, уже не марширующие друг за другом, а сгруппировавшися на траве. Я заметил слева рыжеволосую Дайну, а рядом с ней маленькую, но изобилующую округлостями фигурку Ронни, однако прямо перед камерой оказалась высокая и стройная Лулу с шоколадной кожей, черными волосами и глазами, а также грудями, настолько высокими, тяжелыми и полными, что их фотографии можно было смело посылать солдатам, матросам и морским пехотинцам США, дабы помочь им выигрывать и предотвращать войны, как я подумал, впервые увидев Лулу.

Теперь же мне пришло в голову, что эти великолепные шары могут начать третью мировую войну, если только она уже не началась. Ибо за секунду до того, как кадр сменило изображение церкви Второго Пришествия с ее золотым крестом и отдаленной, но вполне узнаваемой фигурой Фестуса Лемминга у открытых дверей — тощей, угловатой и неподвижной, как крест над ней, — Лула ухватилась обеими руками за зеленый свитер и спокойно стянула его через голову.

Впрочем, я мог только догадываться, проделала ли она эту процедуру до конца, так как сцена внезапно сменилась куда менее привлекательным изображением пастора Лемминга, и американцам пришлось ограничиться зрелищем Лулу с поднятыми руками и вывернутым наизнанку свитером, скрывающим красоту ее глаз, бровей и улыбающихся губ, но одновременно подчеркивающим высоту, вес и округлость покачивающихся грудей.

Они были обнажены не полностью. В противном случае перегорело бы множество предохранителей, если не в телевизорах, то в людях. Их наполовину прикрывало кружевное приспособление, почему-то напомнившее мне пращу, которой воспользовался Давид, поразив Голиафа. Хотя в данном случае Голиаф, по-моему, вышел бы победителем.

Нажимая на газ по пути в Уайлтон, я все сильнее ощущал странное напряжение. Я не мог определить, что меня беспокоило больше: то, что начала делать или уже сделала Лула, и возможность того, что остальные девушки последуют ее примеру, оставшись почти или полностью в чем мать родила, или Фестус Лемминг; угрюмо взирающий на мир со ступеней своей церкви. Фестус Лемминг, столкнувшийся с тем, что он проклинал и отрицал всю взрослую жизнь — с грязью и непристойностью женской наготы.

Мне казалось невероятным, что Лемминг когда-нибудь видел обнаженную женщину. Если случилось то, чего я опасался, то ему пришлось либо закрыть глаза или отвернуться, либо созерцать не одну, а сразу десять неодетых персон женского пола, и притом невероятно соблазнительных и сексапильных. Такое чудовищное зрелище могло обернуться для него ужасным шоком и напрячь до предела каждый нерв в его и без того изношенной нервной системе.

Более того, Фестус был человеком, который охотно запретил бы людям раздеваться догола не только группами на публике, но и поодиночке, в своей квартире, и даже в большой ванне — вроде той, что была в «хижине», где я оставил Реджину Уинсом. Какой же удар получила бы его праведность, если бы подобное произошло в тени святой церкви, на лужайке самого Бога?

При мысли об этом я содрогнулся. Я сомневался, что Лемминг вырвал бы себе правый глаз, даже если эта привлекательная процедура и была рекомендована Священным Писанием. Я вообще сомневался, что он вырвал бы что-либо, принадлежавшее ему. Однако я был уверен, что «самый святой пастор» способен на многое другое, как и его стадо добродетельных «леммингов», если это им позволит время, место, обстоятельство и настроение.

Я вспомнил замечание диктора о том, как Фестус Лемминг поклялся, что если представители «Граждан ЗА» попытаются как-либо оскорбить его или Бога и если Бог не сметет и не поразит грешников, желательно насмерть, то он и его паства предпримут все необходимые действия для защиты Господа.

Обычно прихожане начинали появляться в церкви только около семи вечера. В виденных мною кадрах с девушками, марширующими к церкви, и стоящим у дверей Леммингом другие люди отсутствовали. Я не заметил угрожающих признаков скопления «леммингов», готовых последовать за своим вождем, — солдат Христа, готовых «пойти в бой и разбить врага». Но я знал, что по призыву Фестуса к верующим — если только он уже к ним не обратился — за несколько минут соберется толпа, готовая сражаться с грехом, чего бы ей это ни стоило.

Но, может быть, я беспокоился не из-за чего? Может быть, Лула так и не сняла свой свитер полностью? Может быть, девушки уже разошлись по домам прилично одетыми? Конечно, так они и должны были поступить.

Я убеждал себя в том, что не следует тревожиться без явной и бесспорной причины, когда внезапно вспомнил, что мне не приходится жаловаться на отсутствие такой причины.

Разумеется, я ощущал почти постоянную, хотя и слабую боль на сгибе левой руки, и ни на момент не забывал о «соке» Кэссиди в моих артериях и венах. Но вполне естественный страх ослабляло смутно припоминаемое замечание Дейва о том, что жидкость «старая» и могла утратить силу. Я горячо надеялся, что этот «сок» не так опасен, как тот, что ввели Андре Стрэнгу.

Но эта надежда умерла или, по крайней мере, тяжко заболела, когда я заметил пятно на левом рукаве моего пиджака. Я посмотрел на него и почувствовал, как мои руки напряглись на рулевом колесе. На несколько секунд я забыл, что еду со скоростью восемьдесят миль в час по шоссе в Санта-Ану и нахожусь всего в нескольких минутах езды от Уайлтона, так как хорошо понял, что означает это влажное пятно.

Вскинув голову, я сбавил скорость и резко свернул вправо, едва не задев задний бампер «бьюика» с откидным верхом. Некоторое время я позволял «кадиллаку» катиться дальше, глядя перед собой и чувствуя, как холодный сырой ветер словно шевелит кожу у меня на спине и затылке. Установив стрелку спидометра на шестидесяти, я снял с руля одну, затем другую руку и выбрался из пиджака.

Все левое предплечье было мокрым и красным. Я потер его о ткань пиджака. Из крошечной дырочки, оставленной иглой шприца чуть выше голубоватой вены, маленьким красным червячком потекла струйка крови.

Мое сердце бешено колотилось — каждый удар сопровождался гулким отзвуком в животе и черепе. Почувствовав, что сижу на чем-то влажном, я просунул руку между моим бедром и сиденьем и сразу ощутил что-то мокрое и липкое. Посмотрев на руку, я увидел красноту на кончиках пальцев. Задрожав всем телом, я начал поворачивать руль вправо, но вовремя спохватился и посмотрел в зеркальце. Когда ряд освободился, я подъехал к обочине и остановил машину.

Я выключил зажигание и снял с себя ремешок с кобурой, собираясь использовать его в качестве жгута, но потом передумал, взял ключи и вылез из «кадиллака». Колени у меня подгибались, но это могло быть не результатом действия яда, а естественным следствием шока, стресса и неопределенности — незнания того, что произойдет со мной через час или через минуту. Как бы то ни было, я не стал тратить зря время.

Открыв багажник, я нашел аптечку и спустил брюки. Задняя поверхность обоих бедер была красной, но когда я протер ее марлей, единственным кровоточащим местом оказался маленький порез на левом бедре.

Хотя после того, как я вытер его, кровь потекла снова, я почувствовал колоссальное облегчение. Очевидно, я порезался, когда поскользнулся на осколках стекла, выпрыгнув из окна гостиной Дейва Кэссиди. Но на моих ногах, бедрах и ягодицах могло оказаться полдюжины глубоких порезов, а я отделался только одним, длиной не более четверти дюйма. Его бы даже не стоило перевязывать, если бы он не продолжал кровоточить.

Я нашел коробку с патронами, завернул один из них в вату и прижал к порезу. Потом я туго привязал его к бедру марлей и закрепил приспособление полосками липкого пластыря. Дырочку от иглы на руке я заткнул маленьким кусочком ваты, который также приклеил пластырем.

Окончательно почистив марлей бедра и руку, я выпрямился, глубоко вздохнул и захлопнул крышку багажника. В этот момент слева от меня промчалась машина, и я услышал приближающийся треск мотоцикла. Треск завершился фырканьем позади меня. Обернувшись, я увидел парня, слезшего с мотоцикла и, как мне показалось, с осторожностью двинувшегося в мою сторону.

«Парень» — не совсем подходящее слово. Это был патрульный в полицейской форме. Его правая рука покоилась на кобуре у бедра, и, когда я посмотрел на него, он слегка передвинул шлем большим пальцем левой руки, а другой рукой одновременно откинул клапан кобуры.

Поведение, походка, выражение лица патрульного, а особенно манипуляция с кобурой не показались мне ободряющими признаками. Так как в последнее время мой ум занимало великое множество мыслей, там не оставалось места для беспокойства о моем недавнем разговоре с капитаном Сэмсоном и о том, как он мог поступить, когда я не явился в полицейское управление. Несомненно, он должен был предпринять решительные меры, но я не знал, какие именно. Может быть, это знал патрульный.

Остановившись на расстоянии примерно шести футов, он окинул меня взглядом с головы до ног, посмотрел на мою машину и наконец уставился мне в лицо, открыв рот.

Я был готов спорить на что угодно, что полицейский собирается сказать: «Шелл Скотт, у меня ордер на ваш арест за несколько правонарушений и пару серьезных преступлений, поэтому прошу вас следовать за мной». Но не произошло ничего похожего. Очевидно, патрульный даже не знал, кто я, иначе он бы назвал меня по имени. Но вместо этого он обратился ко мне «сэр».

Продемонстрировав тонкую полоску верхних передних зубов, полицейский вежливо заметил:

— Приятный день для прогулки по шоссе без... Я попытался спрятать ключи от машины в карман брюк, но коснулся ими волос на голой ноге. Если бы я мог быстро соображать, то понял бы, что полицейский говорит именно то, что ему следовало сказать. Но с соображением у меня было неладно, поэтому я удивился, когда он закончил:

— ..без брюк, не так ли, сэр?

— О Боже! — Я посмотрел вниз. — Приятель, я совсем забыл, что снял их.

Патрульный ободряюще кивнул:

— Это они лежат на земле вон там, сэр? Я обернулся. Скомканные брюки валялись у правой задней покрышки «кадиллака», где я бросил их, думая только о вытекающей из меня крови.

— Слушайте, полицейский, я могу все объяснить, — сказал я. — Поверьте, меня впервые застали в такой нелепой ситуации...

— Впервые застали — вот как?

— Впервые застали в такой... Черт возьми, может, хватит болтать вздор? Я не какой-нибудь псих...

— Конечно нет, сэр. Почему бы нам не подобрать ваши брюки и...

— Почему бы вам не заткнуться на минуту? — Это ему явно не понравилось, но я продолжал:

— Я бросил брюки, так как боялся, что изойду кровью до смерти. Я порезался, и кровь просто била струей. Должно быть, я уже потерял целую пинту, а может, и кварту.

Патрульный поднял бровь.

— Почему не галлон?

— Я не сливал ее в бутылку, черт бы вас побрал! Если хотите, можете взглянуть на брюки и на пиджак в машине — они перепачканы кровью. Мне пришлось срочно перевязывать порез. — Я ткнул себя пальцем в бедро.

Полицейский снова посмотрел на «кадиллак»:

— Не похоже, чтобы вы попали в аварию. Это произошло только что?

— Нет, около получаса тому назад.

— И вы едва не изошли кровью за полчаса?

— Дело в том... — начал я, но тут же оборвал фразу. Я не мог торчать здесь еще двадцать минут, пытаясь объяснить во всех подробностях, что произошло в последние несколько часов. Теперь, когда я заткнул дырки, мне не терпелось добраться до церкви в Уайлтоне и проверить, что там творится. Возможно, проверять было нечего — не исключено, что Фестус сидит в своем кабинете и с миром все в полном порядке. Но меня не оставляло предчувствие, что могло произойти нечто ужасное.

— Полицейский, — заговорил я снова, — мне недавно стало известно, что я гемофилик. Вы знаете, что это такое?

Патрульный задумчиво скривил верхнюю губу.

— Это-парень, который постоянно кровоточит?

— Верно. Кровоточит и не может остановить кровь.

— Ну...

Его лицо смягчилось. Если он и не преисполнился тревогой на мой счет, то, по крайней мере, стал менее настороженным, поэтому я постарался укрепить завоеванные позиции.

— Вы и представить не можете, что это такое, — продолжал я. — Если бы такое случилось во время обморо... во сне, то я бы истек кровью до смерти и даже не узнал, что умираю. Если меня укусит девушка, это может меня убить.

— Девушка?

— Ну, собака, кошка, москит — все, что кусается или царапается. Если мое состояние ухудшится, я могу умереть во время переливания крови. Пара желез, трущихся друг о друга, может вызвать внутреннее кровотечение, и мне конец... — Я умолк, осознав, что говорю чистую правду.

Полицейский покачал головой:

— Если так, то мне не следовало вас задерживать. Просто выглядели вы уж очень странно...

— Я все понимаю. Не каждый день видишь такое.

— Я подумал, что вы из той компании, которая собиралась устроить стриптиз. Должно быть, они уже его устроили?

— Стриптиз? Что еще за компания?

— Нам сообщили, что несколько женщин раздеваются догола прямо перед церковью. Прихожанам наверняка стало дурно. Я ехал туда проверить, действительно ли там такое творится или нам позвонил очередной чокнутый. Где это видано — женщины, устраивающие стриптиз возле церкви? Но потом я увидел вас и подумал, что вы один из этих «Граждан ЗА»...

— Боже мой! Вы имеете в виду, что они в самом деле сбросили с себя всю одежду?

В атмосфере что-то изменилось — как будто солнце зашло за тучу или началось полное затмение.

— Не знаю, что они там проделали, — медленно произнес патрульный, — но почему это вас так интересует?

— Ну, я слышал об этом в теленовостях. Чистое безумие! Но это так необычно, что я заинтересовался... Он кивнул и быстро сказал:

— Ладно. Если вы и вправду... как это называется? Гомофилик?

— Да не гомо, а гемо! Гемофилик.

— И если вам пришлось срочно делать перевязку, тогда о'кей — это не является непристойным поведением. Хотя совпадение чертовски странное... Ну, можете ехать дальше. Только позвольте взглянуть на ваши права, сэр, и наденьте, пожалуйста, брюки.

Мои права? Парень не узнал меня в лицо — должно быть, его отвлекли мои ноги, — но я не сомневался, что он сразу же узнает мое имя.

— Я в самом деле гемофилик, — тут же отозвался я.

— А права?

Я колебался. Возможно, слишком долго. Лицо патрульного вновь стало напряженным, а рука скользнула под клапан кобуры, стиснув рукоятку револьвера.

— Разумеется, — кивнул я. — Пиджак в машине. Я подошел к правой дверце «кадиллака», медленно вытащил пиджак и двинулся назад к полицейскому. Он отступил на пару шагов. Я вынул из внутреннего кармана бумажник, извлек оттуда права, спрятал бумажник в карман и остановился, думая, как мне поступить, если парень прочитает мое имя и узнает его. Вернее, не «если», а «когда», потому что он выхватил у меня права, бросил на них взгляд и воскликнул:

— Шелл Скотт? Сукин я сын — как я мог не узнать вас по белым волосам, сломанному носу и помятому виду?

Револьвер находился уже не в кобуре, а у него в руке и был нацелен прямо на меня.

— Конечно, я Шелл Скотт, — беспечно откликнулся я. — Я и не выдавал себя ни за кого другого. К чему эта артиллерия? Все, что я вам сказал, чистая правда.

— К тому, что вы Шелл Скотт. Вас разыскивает полиция — возможно, уже опубликован ваш словесный портрет. Насколько я понял, вы обвиняетесь в убийстве, совершенном вчера вечером, возможно, в еще одной попытке убийства, сегодняшней стрельбе, бегстве от правосудия и... ах да, не исключено, что вы похитили девушку из «Кэнтербери-Комьюнити». А теперь... — он усмехнулся, — еще это.

Я начал спорить, но лицо патрульного внезапно сморщилось, а из горла вырвались странные кудахтающие звуки, похожие на кашель. Бросив еще один взгляд на права и на номер моего «кадиллака», он сурово посмотрел на меня:

— Фальшивый номер? Еще одно правонарушение... Полицейский не договорил. Скривив рот, он снова закудахтал. Я подумал, что у него не все дома, пока не понял, что он хохочет.

— Гемофилик? Он? Ну и посмеемся же мы с ребятами, когда я им расскажу! Его столько раз били, резали, всаживали в него пули, а он выдает себя за гемофилика! Он, Шелл Скотт...

Больше он ничего не успел произнести. Мое решение было трудным, но не невыполнимым, и, когда патрульный в приступе смеха отвел от меня револьвер, я нанес ему мощный удар в подбородок. Он плюхнулся на спину и больше не шевелился.

— Смотрите! Смотрите скорее!

Первое слово было громким и пронзительным, два следующих — не менее пронзительными, но чуть более тихими. Я резко обернулся. Из правого окошка только что проехавшей мимо машины высовывалась женская голова и шея. Лицо с открытым ртом было обращено на меня.

Я выругался, подошел к патрульному, положил его револьвер назад в кобуру и оттащил беднягу к его мотоциклу, потом сел в «кадиллак» и включил зажигание.

Притормозив у объявления, начинающегося троекратным повторением имени «Фестус Лемминг», я вспомнил, что забыл на месте разговора с полицейским свои перепачканные кровью брюки и многое другое, включая права.

Впрочем, теперь это не имело особого значения. Всего лишь еще один пункт в растущем перечне правонарушений: я мчался в Уайлтон, превышая скорость и не имея при себе водительских прав.

Если информация патрульного соответствовала действительности, то через пару минут я увижу не только церковь Второго Пришествия, где интересно провел время вчера вечером, но и разыгравшуюся перед ней колоритную сцену, а может, и обезумевшего от гнева пастора. В таком случае мне придется принять меры. Какие именно, я не имел ни малейшего представления. Но в любом случае я был готов поставить сотню долларов, что на эти действия у меня также не окажется прав.