Глава 11

За дверью сырая мрачноватая лестница вела куда-то вниз, под землю — это было то, что обычно именуется «погребок».

Мне много приходилось слышать о «табачных ящиках» и видеть с полдюжины подобных местечек. Это был один из притонов, носящих громкое название «артистического кафе», где анемичные поэты бормочут анемичные стихи перед анемичной аудиторией, где под жуткую какофонию оркестров в стиле модерн произносятся высокопарные речи и сентенции. Здесь собираются художники, артисты и поэты, непризнанные веками и не признающие никого, кроме самих себя. Богема, вывернутая наизнанку, разношерстная публика, где сутенера невозможно отличить от графомана, а поэтессу от проститутки. В общем-то, не очень веселое местечко.

Мы с Эллен спустились вниз по бетонным ступеням и очутились на дне. Здесь царил полумрак, в котором я с трудом разглядел длинную стойку бара, протянувшуюся футов на сорок влево от того места, где мы стояли. Стена напротив бара, стена, у которой мы стояли, и стена в дальнем левом конце помещения были сплошь покрыты рисунками, дополнявшими общую картину дантова чистилища.

Справа была небольшая комнатка, где пары и группки сидели за столиками, покрытыми скатертями в белую и черную клетку. Свечи торчали в пустых винных бутылках, излучая колеблющийся тусклый свет. Прямо перед нами, за ближайшим концом стойки, был открытый проход, сквозь который виднелась часть большой темной комнаты с рядами деревянных стульев, установленных перед небольшой эстрадой, залитой ярким светом прожекторов и софитов. Там что-то происходило. Над входом висел транспарант, провозглашавший эту комнату «зрительным залом» и — мелким шрифтом, конечно, — перечислявший имена гениев, которые принимали участие в сегодняшнем представлении.

Наварро нигде не было видно.

— Здесь немного жутковато, да? — тихо сказала Эллен.

— Угу.

Было что-то неприятное и липкое в этом подвале, нечто, вызывающее брезгливость и чувство, которое я не умел выразить словами: словно все здесь было слегка не в фокусе, краски не совсем естественные, формы и очертания предметов не вполне реальные. Словно что-то разлагалось здесь, и только запах не достигал моих ноздрей. Это помещение, казалось, было специально создано для шабаша, где посетители дышат чистейшей двуокисью углерода и пьют кровь летучих мышей из ликерных рюмочек.

Двое людей сидели за ближайшим к нам столиком в маленькой комнатке, но пили они, по-моему, коньяк и из нормальных стаканов. Они были достаточно близко, чтобы я мог расслышать их беседу. Парень читал что-то по бумажке, которую держал в руке, и, без всякого сомнения, они были завсегдатаями этого заведения.

Девица выглядела светской дамой, только с того света. Она, казалось, нарочно вытянула свое лицо внизу и укоротила сверху. Тугое платье обтягивало ее костлявое тело так, как будто она боялась рассыпаться на составные части своего скелета. Она поморгала чем-то, напоминавшем веки, в сторону своего визави и провозгласила:

— Это было прелестно, Томми! Прелестно!

— Да! Да! — вскричал тот, сверкая глазами. — Да! Теперь я это чувствую сам!

Сам он был далеко не красавец. Он носил усы такой длины, что они свисали на концах. К несчастью, слева они свисали на два дюйма ниже, так что казалось, будто один ус прилип к высокому стакану. Это несколько портило его потрясающий вид.

Девица продолжала:

— Это великолепная поэма! Все умирает и все такое. Прелестно! Это настоящая... настоящая...

— Я чувствую это! — восклицал он.

Мне внезапно захотелось, чтобы он поскорее перестал чувствовать.

— Я чувствую это! — вопил он, словно в трансе. — И достигну бессмертия, пусть даже на мгновение!

Мы с Эллен посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Мне было здесь как-то не по себе. В подобных местах я почти физически ощущаю, как меня покидает присутствие духа.

И тут я увидел Наварро.

До сих пор он стоял в проходе в «зрительный зал» вне поля моего зрения. Но теперь он передвинулся ближе к выходу, стоя спиной ко мне, и я заметил, что он беседует с широкоплечим приземистым мужчиной с черными усами и короткой бородкой. Усы были густые и лохматые и изгибались вниз, сливаясь в одно целое с бородой. Он пристально глядел на Наварро, сдвинув на переносице густые брови, похожие на два черных скрученных обрывка веревки.

Я зажег сигарету в своем длинном мундштуке, убедился, что берет полностью прикрывает мои белые волосы, и взял Эллен за руку. Мы пошли налево, будто разглядывая рисунки.

Спина Наварро все еще была видна мне, когда Эллен внезапно дернула меня за руку.

— Что это может быть? — спросила она.

— А? — я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она стояла, уставившись на картину на стене. По всей вероятности, здесь было самое почетное место. Вокруг картины было много свободного места, тогда как другие рисунки почти налезали друг на друга. Картина изображала сваренное всмятку яйцо, столкнувшееся с осьминогом. Конечно, я могу и ошибаться. Все, что я знаю об искусстве, это то, что мне нравятся календари, которые висят в гаражах.

— По-моему, я знаю, что это такое, — сказала Эллен.

— Это собирательный образ: он изображает все, что ты захочешь, чтобы он изображал. Красота, видишь ли, должна ощущаться самим глазом зрителя. Как заноза, ты понимаешь меня?

— Нет, серьезно, мне кажется, что это солнце восходит над чем-то зеленым и липучим.

Я быстро взглянул на Наварро, который продолжал стоять в проходе, и обернулся к Эллен.

— Моя дорогая, ты должна пройти курс истинного восприятия искусства. Это, несомненно, портрет яичницы, которую снесла курица. Но только в четвертом измерении. Ты не замечаешь этого только потому, что твои глаза не находятся в четвертом измерении.

Она улыбнулась.

— Понятно! Теперь я чувствую это!

Неизвестно, в какие дебри искусства мы бы забрались, к каким головокружительным вершинам понимания истинной красоты воспарили бы, если бы я не заметил, что Наварро направляется прямо к нам. Бородач следовал за ним по пятам.

На секунду я подумал, что он нас обнаружил. Джо смотрел прямо на меня. Я стряхнул пепел с сигареты. Джо бросил на меня безразличный взгляд... Но в это мгновение бородач поравнялся с ним, и Джо повернулся к нему, что-то ему энергично втолковывая. Я наклонился к Эллен, когда они подошли ближе.

Они миновали нас, пройдя всего в одном-двух футах за нашими спинами, и уголком глаза я увидел, как они приблизились к левому концу стойки бара и исчезли из поля моего зрения.

Я последовал за ними. Эллен ни на шаг не отставала от меня. Оба мужчины скрылись за ярко размалеванной дверью, заляпанной черными и красными пятнами, посреди которых красовался огромный багровый глаз. Дверь как раз закрывалась, когда мы подошли к ней. Я оглянулся. Рядом с «глазастой дверью» в боковой стене был еще один вход в «зрительный зал». Отсюда я мог бы наблюдать за Наварро и другими интересующими меня субъектами, не опасаясь, что мы с Эллен попадемся им на глаза. Я не хотел совать нос в эту комнату, пока не разузнаю побольше о том, что здесь происходит.

Мы вошли в «зрительный зал», вручив женщине-билетерше три доллара за вход. Заняв места в задних рядах, я продолжал наблюдать за комнатой, которую мы только что покинули, изредка бросая взгляд на ярко освещенную сцену, где высокая, тощая, угловатая девица болтала что-то об уничтожении этих ужасных, ужасных машин, способствующих, по ее мнению, разжиганию войн между людьми. Человек пятьдесят сидели на стульях, переваривая эту галиматью.

«Глазастая дверь» в комнате с баром открылась, и из нее вышел человек. Я никогда не видел его прежде. Он был около шести футов ростом, фунтов на тридцать тяжелее нормального веса, аккуратно одетый и несший в руке небольшой чемоданчик, какие обычно носят врачи. Медицинский чемоданчик.

Роговые очки не очень уверенно сидели на его маленьком, но мясистом носу. Очевидно это был доктор, и я задумался над тем, что понадобилось доктору в той комнате за «глазастой дверью».

Когда дверь отворилась, пропуская доктора, я получил возможность бросить мимолетный взгляд внутрь комнаты, но это мне ничего нового не дало. Я заметил бородатого парня, который смотрел на что-то или на кого-то, скрытого от меня стеной. Пока нового ничего не произошло.

Долговязая девица на сцене закончила лекцию или что это там было, и некто в сером объявил, что Майк Кент прочтет свою новую поэму, только что сочиненную им во время исчерпывающего и глубокого доклада мисс Гилденвилл. Поэма была озаглавлена «Конец света в Атомном аду в результате мировой ядерной войны, взрывов водородных бомб и выпадения радиоактивных осадков». Название было длинное, и я не сумел полностью его запомнить, но уверяю, оно было примерно такое.

Здоровенный детина с козлиным лицом и волосами, свисавшими на уши, взобрался на сцену. Оркестр на заднем плане произвел ужасный шум, слившийся с аплодисментами в зале. Слушая его, можно было вообразить, что на сцене разбился грузовик с бутылками.

Затем музыка смолкла. Козломордый поэт затрясся всем телом и выбросил руки над головой, потрясая кистями, словно их только что ошпарили кипятком. В полном молчании он откинул голову назад и изо всех сил рявкнул:

— Пу!

Раздался взрыв аплодисментов.

Я шепнул на ухо Эллен:

— Отлично сработано! Начало почти напоминает Шелли, а?

— Я больше склоняюсь к Эдне Сент-Винсент Миллой, — возразила она.

— Все равно, начало хорошее. Сколько экспрессии! Интересно, как он ее закончит?

Но он не собирался ее заканчивать. Собственно, это и была вся поэма. А я был уверен, что он намерен ее продолжить, и даже не захлопал.

Эллен посмотрела на меня и сказала немного растерянно:

— Не кажется ли тебе, что это... немного глупо?

Я усмехнулся ей в ответ.

— Это, милая, не следует называть глупым! Это показывает скудость твоих восприятий!

Она состроила мне гримасу.

Кто-то еще забрался на сцену, но я больше не обращал на них внимания. Прошло несколько минут, и из «глазастой двери» вышел Наварро в сопровождении бородача. Они обменялись короткими фразами и направились к выходу из клуба. Я поднялся со стула и выглянул из двери «зрительного зала». Наварро что-то сказал второму и зашагал вверх по бетонным ступенькам.

Несколько мгновений я колебался, а не последовать ли мне за Наварро, затем решил подождать. Он, очевидно, выполнил уже свою задачу, явившись сюда, вероятно, чтобы сообщить бородачу, что я жив, или спросить его, почему я все еще жив. Я знал все, что происходит вокруг меня, но до сих пор не знал, почему это все происходит. По крайней мере, не все из этого «почему».

Бородач вернулся обратно в «зрительный зал» через второй вход, тот самый, откуда они вышли. Я наклонился к Эллен, приложил губы к ее уху и прошептал:

— Я поброжу тут немного вокруг. Это может кончиться благополучно, и в этом случае мы уйдем отсюда вместе. Но если начнется шум, убирайся отсюда немедленно!

Она кивнула в знак того, что поняла. Я похлопал ее по плечу и вышел из «зрительного зала». Никто не сидел с этого края стола, но бармен, перетиравший стаканы, бросил на меня безразличный взгляд. Я подошел к табурету, взобрался на него, заказал «бурбон» с содовой и занимался им, пока он не отошел к противоположному концу стойки. Тогда я прихватил свой стакан и подошел к стене, разглядывая рисунки и одновременно следя за публикой и барменом. Когда я убедился, что никто не обращает на меня внимания, я скользнул за угол и подошел к раскрашенной «глазастой двери».

Она не была заперта. Я сунул руку под пиджак за кольтом, но не вытащил его из кобуры, а повернул ручку двери и вошел в комнату.

Сперва мне показалось, что она пуста. Свет продолжал гореть в ней, и когда я закрыл за собой дверь, я увидел, что это нечто вроде кабинета управляющего с письменным столом, бумагами, разбросанными по нему, и вращающимся креслом напротив. Слева у стены стояла деревянная скамья, покрытая одеялом.

Под ним лежал человек.

Он не шевелился. Он выглядел примерно так же, как и картинка на стене бара. Он выглядел мертвым.

Руки и грудь его были обнажены, и на правой стороне груди высился ворох окровавленных бинтов и ваты. Я подошел к нему и потрогал. Он был мертв.

Тело еще сохранило тепло, но пульс и дыхание отсутствовали. Я поднял его правое веко и взглянул в его застывший мертвый зрачок.

Парень числился среди живых всего несколько минут назад, но теперь он был вычеркнут из списка.

Я не знал, кто он, но догадывался. Я понял, что имел возможность видеть его раньше, только, может быть, не так отчетливо. Я понял, что делал здесь врач, но у меня был шанс понять здесь значительно больше.

Не так давно я выпустил три пули в человека, стрелявшего в меня. Я знал, что попал в него, и надеялся, что мне удалось убить его. Возможно, и удалось. Наличие трупа в этом месте, куда Наварро так поспешно помчался после того, как увидел меня живым, говорило само за себя. Это и был, очевидно, тот тип, который пытался меня прикончить.

Его окровавленный пиджак и рубаха висели на спинке стула возле скамьи. Я быстро обшарил пиджак и нашел в нем бумажник. В нем было не так много, но водительские права сообщили мне, что мертвеца звали Герберт М.Купп. Ему было двадцать восемь лет и он жил в Лос-Анджелесе. В бумажнике находился также членский билет спортклуба «Тимстер Юнион» и кредитный билет Стандарт Ойл.

В комнате была еще одна дверь. Я подошел к ней и потрогал ручку. Дверь была заперта. Я вернулся к столу и принялся торопливо осматривать бумажник бородача.

Я стоял, нагнувшись над средним ящиком стола, и просматривал маленькую записную книжку с телефонами, когда легкий шум, доносившийся из «зрительного зала», стал чуть-чуть громче. Я не сразу осознал значение этого. Увлекшись списком телефонов, я подумал на секунду, что последний номер программы был, очевидно, особенно сенсационным. Только на секунду, но этого было достаточно. К тому времени, когда я сообразил, что усиление шума может явиться следствием открывшейся «глазастой двери», все было практически кончено.

Не совсем, правда, но очень близко к этому. У меня еще хватило времени, чтобы повернуться и почувствовать первый тяжелый удар по голове, но, начиная с этого момента, я был уже вне игры. Я был человеком, летящим сквозь невыносимую боль, с чем-то, разрывающимся под черепом. Моя голова раскололась на тысячи кусков и разлетелась по всему горизонту, а затем пол рванулся у меня из-под ног и свалился на меня, словно пуховая подушка.

Что-то толкало меня под бок. Я не совсем потерял сознание и попытался достать это что-то. Это была материя мужских брюк, которую резко выдернули из моих пальцев. Затем последовал удар по плечу, что-то треснуло над левым ухом, и все погрузилось в глухую бархатную черноту...

Сознание было болью, медленно возвращавшейся в мое тело. Левый бок словно жгло огнем, голова раскалывалась от невыносимой боли, словно вывернутая наизнанку, что-то внутри меня перевернулось... Я подавил непроизвольный стон, лежа неподвижно и стараясь не менять дыхания.

Некоторое время я не мог припомнить, где я и что со мной. Я знал только, что должен лежать спокойно, не двигаясь. Я слышал какое-то движение, затем щелкающий звук. Пока это не имело для меня никакого смысла. Послышалось легкое прерывистое жужжание. Потом голос:

— Боб? Это Брандт. Ты один? — Через пару секунд он продолжал извиняющимся тоном: — Я знаю... да, но я думал... я полагаю, что при определенных обстоятельствах я все-таки могу тебе позвонить!

Туман перед моими глазами рассеялся. Я сосредоточился, стараясь собрать воедино обрывки уплывающего сознания. Наконец я сообразил, что означало это прерывистое жужжание: человек рядом со мной набирал номер на телефонном диске. А сейчас он говорил по телефону. Я пытался слегка приоткрыть веки и чуть-чуть пошевелить руками. Но ничего не получилось: глаза оставались закрытыми, а что касается рук, то я даже не мог представить себе, где они находятся.

Казалось, что я потерял всякое ощущение своего тела, кроме тех мест, которые болели или горели огнем.

Человек тем временем продолжал:

— У меня здесь Скотт... Нет, он без сознания. Да, я поймал его у себя в конторе.

Долгая пауза.

Сознание снова качало уплывать от меня. Я не в состоянии был отличить, где кончается действительность и начинается бред.

Странные картины проплывали у меня в мозгу. Я видел Банни в воде, голую, плавающую кругами все быстрее и быстрее, пока вместо нее не образовалось светлое туманное пятно. Из этого пятна появилось ястребиное лицо, и большой человек в перьях с блестящими ножами у щиколоток набросился на меня, кромсая меня ножами и разрывая мое тело. Я видел море крови и в нем лицо прекрасной женщины — Эллен...

Тогда я вспомнил Эллен. Вспомнил, где я и что со мной. Рядом со мной раздавался голос. Я не мог разобрать слов. В какой-то момент относительного просветления я расслышал, как он сказал:

— Да, этот ублюдок прикончил Куппа: он только что отдал концы. Лайм вернулся...

Я пытался собрать все остатки сил, напрягая каждый мучительно ноющий мускул, каждый атом воли. Веки наконец приоткрылись на шестнадцатую часть дюйма. Я почувствовал, что пот выступил у меня на лбу. Я лежал на спине с руками, завернутыми назад. Пока что я их совершенно не ощущал. Где-то впереди горел свет; впрочем, горел он на потолке, но мне это было безразлично: я совершенно потерял чувство ориентации в пространстве.

Я скосил глаза вниз, открыв веки чуточку пошире. Я увидел стену, колеблющуюся и расплывающуюся, застывшую на мгновение и затем снова начавшую расплываться. Письменный стол, плавающий в тумане, человек, сидящий за ним с телефонной трубкой в руке, повернувшись ко мне правым боком. Его очертания, очертания стола были нереальными, бестелесными, расплывчатыми. Все выглядело точно так же, как рисунки на стене бара.

В какой-то дурацкий момент я подумал, словно в моем распоряжении было все время в мире, чтобы размышлять о таких пустяках. Не объясняет ли это, каким образом художник достигает видения своих образов: он, очевидно, бьет себя по голове и работает, как черт, время от времени нанося себе дополнительные удары по черепу. Я подумал, что, возможно, стены и стол были в действительности плотными, а расплывался я сам. Я подумал, что сам я, возможно, пришел в себя, и только мой мозг отказывается видеть все в нормальном измерении, непривычный к таким художественным приемам.

— Да, проклятое дело провалилось, — это был человек у телефона. Бородач.

Я снова слышал его, и зрение мое снова становилось отчетливым.

— Я сам теперь прослежу за этим, — сказал он. — Но я не могу сделать это здесь, в клубе! Мы отвезем его... Что? — пауза, пока он слушал. — О'кей! Мы его там прикончим.

Он еще послушал немного, потом повесил трубку.

Мое сознание уже достаточно прояснилось, чтобы у меня возникли какие-либо сомнения в отношении того, к кому относились слова: «Я сам этим займусь!» Это был я сам.

Я почувствовал, как сила понемногу возвращается в мои руки и ноги. Собственно, это была боль, которая становилась все мучительнее и жарче, но мозг мой уже работал достаточно четко. Я сделал несколько медленных глубоких вздохов и приготовился. Бородач отвернулся от меня и начал подниматься со стула.

Это был мой последний шанс. Через несколько секунд я его потеряю. Когда он приподнялся на стуле, я собрался со всеми своими силами, стиснул зубы и бросился на него...

Моя голова приподнялась над полом на дюйм или полтора и затем упала обратно, ноги вяло согнулись в коленях. Но я продолжал бросаться, барахтаться и извиваться. Понадобилось не менее трех минут, прежде чем я понял не только то, что я все еще слишком слаб и беспомощен, чтобы самостоятельно подняться с пола, но и то, что руки у меня связаны за спиной...

Бородач стоял надо мной, глядя на меня сверху вниз, и противно хихикал.

— У тебя череп, наверное, шестидюймовой толщины! — сказал он. Затем отвел назад ногу и ударил меня в левый бок. На какое-то мгновение острый носок его ботинка, как мне показалось, очутился у меня с правой стороны. Потом я услышал, как он сказал:

— Лежи и не шевелись, приятель, а то мне придется снова наступить на тебя!

Я попытался ответить ему. Я попытался изложить все, что я о нем думаю, в ясных и доходчивых выражениях. Но слова не вылетали из моей глотки.

Он скомкал носовой платок, грубо затолкал его мне в рот, потом отошел к двери. Я не слышал, чтобы он что-нибудь сказал, но через мгновение кто-то еще вошел в комнату. Они оба подошли, подняли меня с пола и поставили на ноги, поддерживая меня под руки с обеих сторон. Затем они потащили меня к запертой двери, которую я пытался открыть. Бородач сунул ключ в замочную скважину и повернул его.

— Это посетитель, который чересчур много заложил за воротник, — сказал он второму парню. — Набросился на меня с кулаками, и мне пришлось его пристукнуть. Понял?

— Ясно, Хип!

Хил, как я понял, было именем или кличкой бородатого — факт, абсолютно безразличный мне в настоящее время. Место, куда он ударил меня в последний раз, болело больше, чем все остальные, но этот удар почти полностью рассеял туман, окружавший мое сознание. Я четко представил себе то неизбежное, что меня ждет. Убийство. Мое убийство. Да, это было кристально ясно: Хип убьет меня через несколько минут.

Мозг мой работал лихорадочно, мысли ускорялись от предчувствия неизбежного конца, и я отчаянно старался что-нибудь придумать, но ничего не мог, ничего, что могло бы мне помочь.

Я передвигался теперь довольно свободно, хотя боль и отчаяние шли рядом со мной. На этот раз я влип по-настоящему, и Хип предусмотрел все, чтобы я не выпутался. Впрочем, я вряд ли в состоянии был улизнуть, особенно со связанными руками и двумя парнями, висевшими на мне с каждой стороны. Кляп из носового платка вызывал во мне тошноту и был очень неприятен на вкус.

И именно сейчас, как ни странно, мои мысли приобрели новое направление. Я подумал об Эллен. Я задавал себе вопрос: осталась ли она в «зрительном зале» или ушла? Возможно, ока видела, как Хип вошел в контору после меня... А может быть, ее выследили, узнали и, может быть, она еще в худшем положении, чем я?

Эти мысли еще более усугубили мое положение, добавив тревогу о ней, мешая сосредоточиться на моих собственных проблемах.

Оба парня вытолкнули меня за дверь в темноту. Когда мои глаза привыкли к резкому переходу от света к мраку, я начал различать силуэты автомобилей. Это была, как я раньше предполагал, стоянка машин, но свет был выключен, очевидно, специально для этого момента, чтобы меня можно было дотащить до одного из автомобилей.

Они толкнули меня вперед. Я споткнулся, едва не потеряв равновесия, и сделал несколько шагов в темноту. Мы остановились у черного «седана», и Хип взялся за заднюю дверцу. Я знал, что стоит только мне зайти сюда, и со мной будет все кончено. Так что эта дверца немного напомнила мне крышку гроба. Когда пальцы Хила обхватили дверную ручку, я решился.

Хип был занят открыванием дверцы, а второй парень держал меня довольно свободно. Я резко повернулся, выдернул плечо из его рук и прыгнул на него. Наши тела столкнулись, и он отшатнулся назад. Я рванулся к нему, и что-то сдавило мою шею, как петлей.

Хип схватил меня сзади за воротник и дернул назад так, что ворот рубашки и галстук врезались мне в кадык. Другой рукой он ударил мне в плечо, развернул на 180 градусов и с размаху влепил мне хороший удар в челюсть.

Я отдернул голову настолько, насколько мне позволяла моя неустойчивая позиция, но удар все-таки отбросил меня к стенке машины. Хип подошел поближе, и я заметил тусклый блеск вороненой стали в его руке. Он уперся стволом пистолета мне в живот и сказал:

— Еще один трюк, Скотт, и ты получишь это прямо здесь!

Он убрал пистолет и собирался стукнуть меня еще разок. Я широко расставил ноги, приготовившись нырнуть. Я твердо решил не трогаться с места. Пусть Хип прикончит меня здесь, сейчас. Но лезть в эту машину по своей собственной воле я не собирался.

Я втянул голову в плечи, напряг мышцы ног, чтобы как следует боднуть этого ублюдка в живот, и услышал крик.

Это был не Хип и не его подручный. Крик раздавался где-то сзади, возле двери в контору, откуда мы только что вышли.

— Стой! Стой, тебе говорят, Брандт!

Почти одновременно с этим где-то невдалеке от нас вспыхнул яркий свет, и вокруг все стало видно, как днем. Я ясно разглядел ошарашенное лицо Хипа, когда он повернулся в сторону света и затем туда, откуда донесся голос. Я тоже инстинктивно повернул голову к свету и краем глаза заметил автомобиль, внезапно вынырнувший из темноты и резко развернувшийся на стоянке, взвизгнув тормозами, с ярким прожектором, направленным прямо на нас.

Первый голос прокричал:

— Полиция! Бросай оружие, Брандт!

Пистолет Хипа все еще был в его руке. Он заколебался, но пока я ломал себе голову над тем, откуда здесь взялась полиция и почему, он решился. Я заметил, как сжались его губы, участилось дыхание и рука с пистолетом быстро дернулась в сторону полицейского.

Хип успел прицелиться и, возможно, даже успел нажать на спуск, когда я попал в него. И попал тоже неплохо. Вероятно, головой я не смог бы нанести ему особого ущерба, а действовать руками я не имел возможности. Но ноги у меня не были связаны, поэтому я влепил ему отличный удар правой ногой — удар, достаточный, чтобы свалить корову.

Это вышло почти автоматически. Я долго не раздумывал, когда увидел, что он направляет пистолет на полицейского. Я даже не выбирал места, куда его ударить, а если и выбирал, то бессознательно. Тем не менее я попал ему в такую жизненно важную область, что он моментально вышел из строя на целый вечер, а может быть, и на неделю.

Когда носок моего ботинка попал в цель, у него полезли глаза на лоб, и он издал такой вопль, что казалось, будто глотка его закрылась, а крик прорвался прямо сквозь грудную клетку. Это был пронзительный, отчаянный, агонизирующий вой, очень хорошо сочетавшийся с его внезапно исказившимся лицом. Пистолет выпал из его пальцев, и он, скорчившись, повалился вслед за ним, все еще вопя и катаясь по асфальту.

Затем полицейский агент в штатском появился возле меня. Он нагнулся, поднял выпавший пистолет и что-то коротко сказал второму агенту. Когда я обернулся, партнер Брандта стоял возле машины, отступая от нее на два шага, повернувшись к ней лицом и упершись в нее обеими вытянутыми руками. Вокруг него толпилось с полдюжины полицейских.

Через несколько секунд один из них вытащил кляп у меня изо рта и помог освободиться от веревки, которой были связаны мои руки.

Когда я обрел способность говорить, я сказал:

— Приятель, я куплю тысячу билетов на Полицейский бал! Что произошло? Откуда вы явились?

— Как ты себя чувствуешь, Шелл?

Я повернулся в сторону нового голоса. Это был сержант по имени Свен Юргенсон — здоровенный добродушный датчанин. Для меня он выглядел лучше всех датчан на свете. Да и вообще, все эти парни в полицейской форме выглядели сейчас так, что мне хотелось их всех расцеловать. Вы просто никогда не задумывались над тем, как горячо вы в действительности любите копов — пока не почувствуете в них острую нужду.

— Э, со мной все в порядке! — сказал я. — Думаю, что еще через несколько минут я не смог бы этого сказать. Как вы сюда попали?

— Какая-то девица позвонила и сказала, что тебя собираются убить или что-то в этом роде. Наделала трезвону и даже не сообщила своего имени. Ты случайно не знаешь, кто бы это мог быть?

Я покачал головой.

— Не имею понятия...

В тот момент я действительно не имел понятия. Я был все еще огорошен неожиданностью того, что случилось, и понадобилось несколько секунд, прежде чем я сообразил, что это была Эллен.

Вторично за сегодняшний день эта милая девочка вытаскивала меня из дыры! И на этот раз дыра была глубокой и засыпанной грязью. И если бы не она...

Юргенсон не стал настаивать. Он только сказал:

— Что ж, на сей раз одна из этих истерических дамочек оказалась права?

— Да, — сказал я. — Придется помочь тебе составить обвинение на этого парня. Ты можешь мне не поверить, но я буду просто счастлив сделать это, — и я указал на Хипа, все еще не потерявшего сознания и мечтавшего его потерять, корчившегося на земле и стонавшего сквозь сжатые зубы.