Сногсшибательные проделки

«The Sleeper Caper» 1953

В Штатах вы садитесь на самолет и направляетесь на юг, несколько часов спустя, пробыв на высоте семь тысяч футов, где воздух чист и прозрачен, вы приземляетесь в Мехико-Сити и берете такси на «Иподромо де лас Америкас», где лошадки бегают вдоль и поперек и время от времени — по длинному круговому треку, а после четвертого заезда выходите в паддок.

Вы встречаете большого, молодого, здорового некрасивого типа, покрытого характерным для Мехико-Сити загаром, с короткими, преждевременно поседевшими добела волосами, торчащими кверху, как подстриженная щетина половой щетки, и обнимающего за талию двух прелестных молодых девушек, похожих на латиноамериканских кинозвезд, и вы говорите: «Да посмотрите-ка на этого обалдуя с двумя помидорчиками!»

Это я. Это я — обалдуй с двумя помидорчиками, а ну вас ко всем чертям.

Пять дней тому назад я покинул Лос-Анджелес и свою контору «Шелдон Скотт. Расследования.» и прилетел в Мехико ради моего клиента Куки Мартини, букмекера. Может быть, вы будете смеяться при мысли, что моим клиентом стал букмекер. О'кей, смейтесь. По-моему, люди вообще склонны к азартным играм, независимо от того, букмекеры они или нет. Если нельзя поставить на лошадок, они будут ставить на количество бородавок на носу какого-нибудь парня. Куки Мартини был, по крайней мере, честным букмекером. Последний год он стал играть за пределами Штатов — во Франции, Южной Америке, Мехико-Сити. В Мехико он и его несколько друзей стали жертвами надувательства, в результате чего потеряли почти три тысячи долларов. Куки считал, что развелось много любителей сомнительных пари, и подозревал, что здесь что-то нечисто. Вот он и нанял меня, чтобы выяснить, не пахнет ли чем-нибудь на ипподроме. Еще как пахло! Похоже было даже, что тот, кто будет сильно принюхиваться, рискует быть убитым.

— Интересно, куда девался Пит, — сказала Вира.

Вира была помидорчиком слева, и мне приходилось слегка наклоняться, чтобы обхватить ее талию. Она была всего пяти футов ростом, но даже при этом на голову выше Пита. Педро Рамирес, ее муж, был на «Иподромо» одним из ведущих наездников сезона, несмотря на то, что он еще ходил в учениках.

— Он будет здесь через минуту, Вира, — сказал я.

Он немного опаздывал, а мы должны были дождаться его здесь и пожелать ему удачи. Пит должен был появиться в пятом заезде, на солидном фаворите сезона, Джетбое, и этот заезд был для него решающим. На его счету было уже 38 побед, а в этот раз он выиграл второй заезд. Еще одна победа, и он из ученика станет настоящим жокеем. На этот раз, однако, предполагалось, что он должен проиграть.

Елена Эйнджен — справа — стиснула мою руку.

— Вон он идет, Шелл.

Пожатие ее руки доставило мне истинное удовольствие. Эта Елена не была замужем, и мне это было очень приятно. Она была высокая, черноволосая, с матовым цветом лица и глазами, которые я определял просто как «мексиканские». Темные глаза: мягкие, большие, глубокие, выражавшие одновременно и вопрос и ответ. А тело ее лучше всего можно было описать словами, из-за которых, боюсь, меня обвинят в склонности к порнографии.

Я тоже сжал ее руку, чтобы быть с ней на равных — правда, сделал это с лихвой, — и посмотрел влево. Я видел, как Пит быстро направляется к нам, почти бежит из жокейской. Он всегда казался мне немного смешным, когда спешил, но только не тогда, когда был на лошади. Ростом он был около четырех футов, жилистый, гибкий, в 24 года он выглядел все еще мальчишкой — однако, этот мальчик мог подсечь вас, как травинку, если бы вы сказали ему что-нибудь не так.

Когда он приблизился, я сказал:

— Эй, чемпион, на этот раз я пущу ко дну всю их компанию.

Он усмехнулся, блеснув белыми зубами. Пит был нервным, напряженно-чутким, как чистокровный конь, и постоянно жевал подсахаренные резинки.

— Так, — сказал он. — Валяйте, Шелл. На этот раз я уж непременно должен выиграть.

Он выплюнул очередную резинку и, выудив из кармана пакетик, вытряхнул на ладонь две новых белых плиточки.

— Ну и быстро же они кончаются, — произнес он с удивлением. — Я думал, у меня еще целая коробка. — Он пожал плечами. — Хотите? — Он сунул одну плиточку в рот, а другую протянул нам на своей маленькой ладони.

Девушки отказались. Я взял резинку и уже готов был сунуть ее в рот, как вдруг вид Пита меня остановил. Только сейчас я заметил, что губы у него распухли и на одной скуле наметился синяк.

— Пит, что случилось? — спросил я. — Поцеловали лошадь?

Он перестал улыбаться.

— Поцеловал кулак. Кулак Джимми Рата. — Увидев, что при его имени во мне закипает гнев, он добавил: — Я с ним разделался. Не беспокойтесь. Однажды я его уже угостил бейсбольной ракеткой. Вот только приведу Джетбоя к финишу — и разделаюсь с ним по-настоящему.

В эту минуту я увидел поодаль Джимми Рата еще с одним парнем моих габаритов. Я двинулся было к ним, но обе девушки повисли у меня на руках, а Пит сказал:

— Успокойтесь, Шелл. Что мы этим докажем? Вот после этого заезда я буду свободен. Сейчас ничего не нужно делать. В конце концов Рат просто марионетка, а за ниточки дергает Хэммонд.

Я знал, что Пит имеет в виду. Мы оба знали, и каждый знал, но одно дело знать — и совсем другое доказать. Когда Куки Мартини послал меня сюда, он дал мне письмо к Питу. Куки сказал, что среди жокеев нет более честного, чем Пит Рамирес. Я последил за ним во время скачек в воскресенье, а потом встретился с ним лично. Рассказал ему, зачем я здесь, объяснил, что к чему. Пит, даже больше чем я, был заинтересован в том, чтобы вычистить эту грязь. Как и многие мексиканцы, родившиеся в бедных окраинных штатах, ему с детства приходилось туго. Теперь он стал жокеем, завоевывающим себе положение и репутацию, и у него родилась красивая мечта: красивый дом, одежда — и сто пар туфель. Бега стали его профессией, стержнем его мечты. Пит хотел, чтобы все было честно и чтобы побеждал сильнейший.

А жокеи, сказал мне Пит, намеренно проигрывают. Доказать это он не может, но знает, что это так, ибо он, будучи рядом с ними, видел, как они сдерживают своих лошадей, чтобы те не пришли первыми. Иногда сами владельцы дают жокеям указания, чтобы они не переусердствовали, добиваясь победы во что бы то ни стало, но это совершенно другое дело. Пит сказал, что он слышал разные шепотки по этому поводу, слухи о подкупах и угрозах против жокеев, которых хотят заставить проиграть. Почти всегда жертвой становится лошадь-фаворит, и выигрывают как раз те, кто заключал рискованные пари, делая ставку на сомнительных лошадок.

Пит стал приглядываться и прислушиваться, разговаривал с другими жокеями. Я же проделал массу в таких случаях работы: проверял записи букмекеров, какие только мог достать, разговаривал с теми, кто играл, старался выведать, от кого исходят подкупы и угрозы. В результате появилась довольно полная картина: во главе всего этого стоял толстяк по имени Артур Хэммонд, которого, казалось, все очень боялись. Он приехал из Штатов, был одно время тренером, но его лишили права работать в конном спорте из-за сомнительных делишек, на которые он пускался. Его свиту составляли Джимми Рат и еще двое верзил. Хэммонд имел на ипподроме постоянное место. У него были какие-то неприятности с полицией, но он ни разу не сел за решетку, главным образом потому, что он «запросто» с одной мексиканской «шишкой» по имени Вальдес. Вальдес не был политической фигурой, но имел крепкие закулисные связи, почти столь же мощные, как у самого президента. И Вальдес всегда помогал своим друзьям-приятелям. Всегда.

Вчера Джимми Рат подстерег Пита, когда тот был один, и потребовал, чтобы тот проиграл бега в четверг, то есть сегодня — за десять тысяч песо. Пит рассмеялся ему в лицо и ушел, и сообщил о предложенной ему взятке комиссии по конному спорту, а потом и мне. Но все это происходило без свидетелей, никто не смог бы подтвердить то, что сказал Пит, и таким образом у нас не было реальных доказательств. Очевидно, Рат теперь повторил свое предложение, но сделал это несколько другим способом.

— Как это было? — спросил я Пита. — Кто-нибудь видел, как он вас ударил?

— Нет, нет, конечно, нет! После четвертого заезда он загнал меня в укромный угол у конюшен и накинул еще пять к обещанным десяти. А потом сказал, что я должен либо проиграть, либо пенять на себя. Я послал его к... ну, вы знаете, куда. Вот тут он меня и ударил, а когда я пришел в себя, его и след простыл.

Елена гневно сказала:

— Им давно следовало бы что-то сделать с этим Ратом.

— Ага. — Насколько я мог заметить, «им» все чаще означало мне.

Но тут до меня дошло, что я все еще держу в руке жевательную резинку, и ее сахарная оболочка становится скользкой. Я сунул резинку в карман и посмотрел туда, где появился Рат. Его уже не было. Я знал, где он сейчас может быть: у Хэммонда вместе с двумя другими громилами.

Через несколько минут Пит ушел, а мы трое поднялись наверх, где были наши места и откуда открывался прекрасный вид на красивый, образующий овал, трек, обсаженный деревьями. До нас доносились обрывки разговоров, сотни реплик и непрерывный поток мужчин и женщин вокруг нас. Это было красивое и неописуемое зрелище, но мое внимание главным образом сосредоточилось на четырех людях, сидевших неподалеку от нас.

Это были Джимми Рат с двумя головорезами и Хэммонд, жирный затылок которого нависал над тугим воротником. То, что Рат сидел рядом с ним, лишний раз доказывало в моих глазах определенную роль Хэммонда в исходе состязания. Комиссия устроителей и полиция думали иначе. Чтобы изобличить Хэммонда, при том, что его поддерживал Вальдес, одних догадок и намеков было недостаточно.

Внезапно я отвлекся от Хэммонда. Что-то ползло по моей ноге, медленно и настойчиво. Я сидел рядом с Еленой, ее рука оказалась у меня на ноге, как раз над коленом, и ласково ее поглаживала.

Я повернулся и взглянул на ее лицо, на всю ее фигуру. На ней были серая юбка и розовый свитер, но даже в этой, полностью покрывающей ее одежде она выглядела почти неприлично. Даже саван выглядел бы на этом теле неприлично.

— Осторожно, бэби, — сказал я. — Еще две секунды и один дюйм, и я поскачу с веселым ржанием по треку вместе с лошадками.

Она улыбнулась, взметнув длинными ресницами.

— А я не хочу быть осторожной, — сказала она. — Ты слишком мало на меня смотришь. — Ее рука продолжала двигаться.

Я зашевелился. Я никогда не оставался с Еленой наедине, но знал, что если бы это когда-нибудь случилось, скучать бы мне не пришлось.

Я положил руку на ее плечо и сказал:

— Детка, ты хочешь, чтобы я упал, весь взмыленный?

— Да, — сказала она. — Что значит — взмыленный?

Вопрос в ее глазах исчез, теперь в них был только ответ. Я начал безбожно врать, объясняя ей, что это значит, но как раз в этот момент раздался высокий и звонкий звук рожка, и диктор сообщил, что лошади выходят на трек для пятого забега.

Елена убрала прочь руку, но я притянул ее обратно, и вот перед нами показались лошадки. Я увидел Пита — он был в костюме из красного и белого шелка и сидел на Джетбое — черном пятилетнем мерине с грациозными и чистыми линиями. Я ожидал, что Пит посмотрит в нашу сторону и кивнет нам, или помашет рукой, но он проскакал мимо, слегка наклонив вперед голову.

Я вспомнил, что не поставил на Джетбоя, поэтому я сошел вниз и купил в окошке два билетика на победителя по 50 песо каждый. Джетбой был одним из трех кандидатов на победу и сейчас имел больше шансов выиграть, чем двое его соперников. Когда бега начались, я вернулся на свое место. Я сел рядом с Еленой, сунул билетики в карман и мои пальцы наткнулись на что-то липкое. Это была жевательная резинка.

Я вытащил ее из кармана и хотел выбросить, но вдруг заметил, что там, где сахарная оболочка растаяла, виднелась как бы крошечная дырочка. Я искоса пригляделся к ней, поковырял в ней ногтем. Это действительно была дырочка, а в ней какой-то белый порошок. И вдруг меня словно ударило, и я вскочил на ноги вместе со всей толпой зрителей — только они, в отличие от меня, вопили, чтобы выразить свои чувства по поводу происходившего.

Лошади обежали один круг и снова появились как раз перед нами, и Джетбой на четыре длины отставал от лошади, бежавшей пятой. Обычно Пит был немного впереди, но сейчас он правил не так гладко, как всегда. Черт побери, я теперь знал, почему, и сердце мое тревожно забилось, когда он начал свой последний круг. Зрители повскакивали с мест, когда Джетбой вырвался вперед и оказался позади ведущей кучки. Я увидел, что Пит свесился с седла, потеряв свою обычную выправку — он совсем сейчас не походил на наездника, у которого за плечами 39 побед, а потом он попытался обойти передних, скакнув сбоку, и я стиснул кулаки и прижал их к глазам, чтобы не видеть, что будет. Он не сможет обойти их сбоку, слишком мало места, и ему это не удастся. Я закричал во всю силу своих легких, когда увидел, что Джетбой практически задел боком деревянную ограду. Кнут снова взметнулся и опустился, и все произошло в одну секунду.

Джетбой сделал скачок вперед, прямо на копыта бегущей впереди лошади, споткнулся и рухнул наземь. Я увидел, что Пит пролетел по воздуху, ударился об ограду — и среди внезапно наступившего молчания потрясенной толпы мне почудилось, что я услышал глухой звук его падения. Он упал на грязный трек, перевернулся и затих, в то время как та, первая лошадь, приближалась к финишу. Джетбой с усилием поднялся и галопом ускакал прочь.

Я услышал пронзительный крик Виры и по какой-то интуиции посмотрел туда, где сидел Хэммонд. Он следил за бегами, заинтересованный больше их исходом, не обращая внимания на распростертое тело Пита.

Я вскочил и бросился по ступенькам, спускавшимся на трек. Когда я добежал до ограды, кучка врачей и служащих расступилась, и я увидел, что Пит лежит с головой накрытый белой простыней, и я ничего не мог сделать — разве что переломить Хэммонда пополам.

Я повернулся и бегом поднялся по ступенькам обратно. Ярость кипела во мне, руки мои чесались. Я увидел Виру, лежащую в обмороке, Елену, склонившуюся над ней, но я не остановился. Я направился прямо к месту Хэммонда.

Никто из его компании не заметил меня, пока я не приблизился вплотную. Хэммонд сидел справа от меня, лицом к треку. Напротив меня и слева сидели два его громилы, а Рат сидел спиной ко мне. Я чувствовал, что у меня дергаются губы.

Я оперся ладонями о стоявший перед Хэммондом столик, и он поднял на меня глаза. Его жирное розовое лицо слегка блестело от пота, толстые губы пересохли.

— Да? — спросил он.

— Ты мне не «дакай», ты, жирный негодяй, — крикнул я.

За моей спиной произошло какое-то легкое движение. Не оборачиваясь, я наотмашь ударил Рата и выбил его из кресла. Он ударился головой о железный барьер, издал вопль и хотел броситься на меня.

— Минутку! — сказал Хэммонд. — Постойте минутку. В чем дело?

— А то вы не знаете, а, Хэммонд? Не имеете ни малейшего представления?

В пустом стакане, стоявшим перед Хэммондом, было несколько разноцветных билетов. Рядом лежала раскрытая программа бегов, номер 2 был обведен карандашом — лошадь, по кличке Лэдкин. Я посмотрел на табло, где уже светились имена победителей: 2,3,6,1. Лэдкин победил, перескочив с четырнадцатого места на первое. Еще одна неожиданная и сомнительная победа. Я поднял стакан и вытряхнул билеты на столик. Хэммонд не остановил меня.

В стакане было двадцать билетов по 50 песо на номер 3 и десять на номер 4. И ни одного билета на нынешнего победителя. Это меня немного озадачило, но только на несколько секунд. Его крупных ставок было достаточно, чтобы заплатить за перевод Лэдкина с четырнадцатого места на первое.

— Хэммонд, — сказал я, — вы всегда ставите на двух лошадей в одном и том же заезде? Вопрос, толстый мальчик.

Его розовое лицо стало еще розовее и тут впервые проглянула его мерзкая сущность. Он наклонился ко мне, лицо его было злобное.

— Послушайте, Скотт. Я услышал сейчас более, чем достаточно. Думаете, я не знаю, что вы суете свой уродливый нос куда не надо? Уберите его подальше, вы все равно не найдете ничего незаконного.

— Это не просто подстроенная победа, толстяк. Это убийство.

— Убийство, черта с два! Малыш потерпел неудачу, вот и все. Каждый терпит неудачу время от времени.

Я не стал слушать дальше. На столике было расставлено несколько тарелок с едой и несколько стаканов с ликером. Я поднял конец стола и обрушил все это на брюхо Хэммонда. Он попытался уклониться, но не смог, и все это оказалось на его модном костюме. Верзила слева от меня замахнулся, но меня больше беспокоил Рат. Его правая рука нырнула под пиджак, но прежде чем он успел вытащить то, что хотел, я ударил его ребром ладони в правое плечо. Он взвыл от боли, как бешеный, растопырив от боли пальцы, но в это время Хэммонд крикнул:

— Стойте! Рат! Келли! Прекратите. Сейчас же!

Я подумал, что начнется настоящая драка, но, очевидно, это не входило в намерения Хэммонда. Рат заколебался, но потом послушно сел. Келли последовал его примеру.

Хэммонд злобно смотрел на меня, его глаза превратились в узкие щелочки.

— Вы пожалеете об этом, Скотт, — сказал он. — Вы еще чертовски об этом пожалеете, слышите?

Он оглядел стол и дернул головой, потом медленно поднялся на ноги. Все четверо удалились. Ничего больше не произошло. Это удивило меня, но я не стал об этом думать. Я вернулся к своему месту.

Полчаса спустя, после того, как Вира, как в тумане, поговорила с врачами и еще раз посмотрела на Пита, мы уехали. Она держалась до того момента, как мы дошли до машины Пита. Как только мы тронулись, она упала на заднее сиденье, сжимая пальцами подушки и сотрясаясь от рыданий. Поскольку она не хотела ехать домой, мы отвезли ее к ее матери. Потом мы с Еленой поймали такси, доехали до ее квартиры, и я проводил ее до дверей.

Прощаясь со мной, она сказала:

— Шелл, будь осторожен. Я знаю, что это трудно, но ходи с оглядкой. Может, в другой раз мы с тобой будем счастливее.

— Конечно, Елена. Буду держать с тобой связь.

Она приблизилась ко мне, легко коснулась прохладными губами моих губ и вошла к себе.

Снова сев в такси, я велел водителю ехать по направлению к Прадо. У меня была масса дел, но прежде всего я хотел добраться до Хэммонда и Рата, хотя и не знал, как это осуществить. На стороне Хэммонда была могущественная протекция и власть, к тому же, нельзя обвинить человека в убийстве — и даже в мошенничестве на бегах — лишь на том основании, что он покупает билеты на проигравших лошадей. Я все еще обдумывал, как изобличить Хэммонда, как вдруг водитель закричал и ухватился руками за руль с таким видом, будто это был спасательный круг. Большая машина «паккард», вынырнув откуда-то сбоку, внезапно перерезала нам путь. Таксист вывернул руль вправо до отказа и так резко нажал на тормоза, что я чуть не перелетел на переднее сидение. Машину занесло, и она повернулась поперек дороги, почти врезалась в «паккард» и, содрогаясь, остановилась.

Мы были все еще далеко от города, в лесистой местности. Деревья росли справа от дороги, по которой почти не было движения. Из боковой дверцы «паккарда» выскочил один из бандитов Хэммонда и направился к нам, держа в руке пистолет. За ним появились еще трое типов.

Я не стал тратить время на их опознание. Распахнув дверцу, я выскочил из такси и бросился к опушке, раздался выстрел, и мимо меня пролетела пуля. Один из них что-то крикнул мне, он был не более чем в десяти футах сзади меня. Я понял, что у меня нет никаких шансов добраться до опушки раньше. Я остановился.

Я услышал шаги и хотел было обернуться, но не успел. Возможно, это была рукоятка пистолета. Но что бы это ни было, удар был сильный, и он обрушился прямо на мой череп. Когда я пришел в себя, меня волокли за руки, и при первом моем движении они остановились и бросили меня наземь. Кто-то велел мне встать, и через минуту мне это удалось. Мы находились среди деревьев, и мою компанию составляли Келли, другой верзила и Рат. Рат стоял передо мной и смотрел, как двое других схватили меня за руки, прижали спиной к стволу дерева и завели руки назад. И тогда за меня принялся Рат.

Он действовал весьма методически, видимо, испытывая при этом садистское удовольствие. Сначала он оглядел меня и сказал:

— Конечно, вы сегодня сваляли дурака, Скотт. Конечно, вы довели босса до бешенства. Нам бы следовало всадить в вас пулю, но слишком много людей видели вашу ссору. Все же мы собираемся проучить вас, чтобы вы от нас отстали. — Он усмехнулся. — После чего, думаю, вы сочтете за лучшее сесть в самолет и вернуться в Штаты.

Когда он кончил свою речь, он меня ударил. Он ударил меня в живот, но я ожидал удара, да и Рат не обладал особенной силой, так что первый раз мне было не особенно больно. Но десятый удар в одно и то же место — это уже не шутка. Один раз, пока у меня были еще силы, я попытался ударить его в пикантнее место, но он успел увернуться. Тогда он взял у одного из парней, которые держали меня, пистолет и дважды ударил меня по лицу. Внезапно ноги перестали меня держать, и я обвис, так что руки, казалось, вот-вот вырвутся из суставов. Лицо Рата залоснилось от пота, из уголка рта потекла слюна. Он все еще улыбался — такое он испытывал наслаждение. С каждым ударом дыхание как будто вырывалось у меня изо рта, все вокруг плыло, и наконец сам Рат превратился в мутное движущееся пятно, которое означало боль.

Я почувствовал, что удары прекратились. Чья-то рука разорвала на мне рубашку, и я попытался поднять голову. Рат несколько раз шлепнул меня по щекам и потом сказал:

— Смотрите, Скотт.

Мои глаза постепенно сфокусировались на ноже в его руке. Я увидел, как его острие уткнулось мне в грудь.

— Видите, как легко вас убить? — сказал Рат. Его голос звучал напряженно и возбужденно, как у человека, лежащего в постели с женщиной. — Видите? — повторил он. Он слегка нажал на рукоятку, и я почувствовал, что кончик ножа вонзился мне в тело.

Я чуть не взвыл от боли, стараясь уклониться от этого лезвия, прижимаясь к стволу и втягивая грудь. Рат засмеялся, вытащил нож и поднес его к моим глазам, чтобы я увидел окровавленный его кончик.

— Так что убирайся из Мексики, Скотт. Или в следующий раз я всажу его в тебя по самую рукоятку.

Он провел острием ножа по моей груди, оцарапав кожу — не глубоко, но больно. Двое, державшие меня, отпустили, и я упал лицом вниз, не в состоянии держаться на ногах. Моя щека вдавилась в грязь, и я увидел, как ботинок Рата оторвался от земли и вонзился мне в бок, потом на мою голову обрушился еще один удар, и вокруг меня сомкнулась темнота.

Должно быть, я пролежал там довольно долго, потому что, когда я выплыл из небытия, уже смеркалось. При первом движении я вскрикнул от боли. Потом я с трудом поднялся и поплелся. Я долго искал дорогу. Пройдя несколько футов, я останавливался и отдыхал. Наконец я вышел на шоссе и поймал такси.

— Отвезите меня к врачу, — попросил я.

Доктор Домингес наклеил последнюю полоску пластыря мне на грудь и сказал:

— Ну вот. Хотя внутренних повреждений у вас, видимо, нет, все же я предпочел бы отправить вас в больницу.

— Я уже говорил вам, что у меня нет времени. — К этому времени у меня в голове все прояснилось, просто все адски болело. — Тем более, что нет никаких внутренних кровоизлияний и повреждений, доктор.

— По крайней мере, вам нужно лечь в постель и отдохнуть.

Я не мог объяснить ему, что в моих мыслях не было места ни для боли, ни для постели. Жирное лицо Хэммонда, тощее Рата и белое мертвое лицо Пита Рамиреса заполняли мой ум. Я просто не мог думать ни о чем другом, даже если бы захотел. Но я не хотел.

Прежде, чем доктор Домингес за меня взялся, я отдал ему резинку, которая все еще была у меня в кармане, и рассказал о своих подозрениях. Ответ был готов через полчаса после того, как он наложил на меня последнюю повязку.

— Да, мистер Скотт, — сказал он, — сюда подсыпали наркотик. Именно подсыпали, самым примитивным способом: кто-то проделал маленькое углубление и наполнил его порошком...

— Это могло вызвать смерть?

Он нахмурился.

— Может быть. Трудно сказать. По крайней мере, это могло вызвать сонливость и рассеянность. Но откуда у вас эта резинка?

— Артур Хэммонд дал ее жокею, который сегодня погиб.

Он даже слегка позеленел.

— А-а, нет, вы, должно быть, ошибаетесь. О мистере Хэммонде все самого хорошего мнения.

Упоминание имени Хзммонда явно его испугало. Он добавил более спокойным профессиональным тоном:

— Это все, что я могу для вас сделать.

Так же было ясно, что он хочет избавиться от меня. Я заплатил ему, попросил его вызвать для меня такси и уехал.

Я стоял перед ночным клубом «Рио Роза», чувствуя в груди и в животе все ту же боль. Доктор дал мне шприц, наполненный морфием, но я держал его в кармане, позже он может мне понадобиться больше, чем сейчас. От врача я поехал прямо в отель Прадо и захватил свой револьвер, а потом отправился на поиски хотя бы одного из четырех подонков. И вот теперь, три часа спустя, моей единственной слабой надеждой был этот ночной клуб — это все, что мне удалось узнать. Я сверился с телефонной книгой, никакого Хэммонда. Человек, несомненно имеющий много врагов, не станет публично рекламировать свой адрес. Я попробовал все возможности, какие у меня были в Мехико-Сити, но это мне мало помогло. Его адрес оставался для меня тайной. Почти все, что я узнал о нем, сводилось к одному: множество людей боялись Хэммонда и его бандитов, а также его приятеля Вальдеса. Но я узнал, что Джимми Рат два месяца тому назад снимал квартиру для девушки, которую звали Хатита и которая теперь танцевала здесь. Я вошел в клуб.

За 50 песо метрдотель разрешил мне постучать в уборную Хатиты. Когда она открыла дверь, глаза ее стали круглыми от удивления. Думаю, я выглядел далеко не красавчиком — челюсть у меня распухла, а кожа на щеке была в порезах и ссадинах.

Я сказал:

— Не могли бы вы уделить мне одну минутку?

Она посмотрела на мое изувеченное лицо и нахмурилась.

— Простите, мне нужно одеться.

Только сейчас, присмотревшись, я подумал, что она права. На ней был легкий шелковый халатик, такой прозрачный, что сквозь него просвечивала ее полная грудь. Она уже хотела закрыть дверь, но я рискнул.

— Я насчет Джимми Рата.

Эффект был сильнее, чем я ожидал.

— Джимми! — произнесла она с ненавистью. Она распахнула дверь и снова взглянула на мое лицо. — Это он вас так?

Я кивнул, и она сказала: — Входите.

Она закрыла за мной дверь, заперла ее на ключ и повернулась ко мне.

— Садитесь, — сказала она, указывая на стул. — Вы... вам не нравится Джимми?

— Я его ненавижу, — сказал я. — Я хочу найти его и сказать ему об этом.

Она улыбнулась. Это была не очень приятная улыбка.

— Надеюсь, вы его найдете, — сказала она. — Надеюсь, вы изобьете его до смерти.

Эта Хатита была высокая, почти шесть футов на каблуках, наверное, выше ростом, чем Рат. У нее было чувственное, гладкое лицо, какие вы часто видите у прелестных мексиканских женщин, большие темные глаза и пышные черные волосы. В ее лице была страстная красота, которая гармонировала с гибкими линиями ее тела.

— Где же я могу найти его? — спросил я.

— Хотела бы я знать! Но откуда вам известно, что я его знала?

— Я слышал, что вы дружили. Теперь уже нет, а?

Она подошла и остановилась против стула, на котором я сидел.

— Я — экзотика, — сказала она. — Танцовщица. — Она хотела сказать, насколько я понял, что она исполняет стриптиз. Она продолжала: — Мое тело, оно дает мне работу, заработок.

Я не понимал еще, куда она клонит, но на всякий случай кивнул.

— Мое тело, — сказала она, — оно хорошее. Им можно гордиться. — До сих пор она придерживала полы своего халата, теперь она распахнула его и движением плеч сбросила его с себя на пол.

Под халатиком на ней были только короткие панталончики, ничего более. И у нее действительно было прелестное тело, полное, с чувственными изгибами линий. У нее была полная, высокая, упругая грудь. Я не знал, зачем она вдруг сбросила с себя халат, но в следующий миг я все понял.

На ее плоском животе перекрещивалось множество царапин, как будто кто-то чертил по нему острым ножом.

— Видите, — сказала она. — Это Джимми. Я надеюсь, вы его найдете. — Она закусила губы. — Мое тело — он его изуродовал. Изуродовал! — Она снова надела свой халатик.

Она села в кресло перед туалетным столиком, и несколько минут мы разговаривали. Когда она встречалась с Ратом, он жил у Артура Хэммонда, но где находится дом Хэммонда, она не знала. По-видимому, никто не знал, где живет этот жирный мерзавец. Вот и все, чем она могла помочь мне. Правда, она дала мне более полное представление о самом Рате.

— Он — злой, — сказала она. — Ненормально злой. Он покупал мне дорогие вещи, но я не выдержала. Через месяц я от него ушла. Эти шрамы от ножа, с которым он не расстается. — Она поколебалась, затем продолжала: — Даже лежа в постели. Он держал его вот здесь, — она указала на свое горло, — даже, когда он... в тот момент, когда... — Она не кончила, но я понял, что она имеет в виду. После паузы она заговорила, как будто ей хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что она пережила. — Он хотел, чтобы я причиняла ему боль. Он любил делать другим больно и чтобы другие делали ему больно. Дважды он давал мне этот нож и просил, чтобы я колола его. Осторожно, говорил он, осторожно. Но я не могла, и он сердился, он становился страшен. Потом однажды ночью он это сделал. — Она прикоснулась к своему животу.

С минуту она помолчала. Я уже успел сказать ей, что если я найду Рата, я переломаю ему кости, и она сказала:

— Если вы действительно его найдете, напомните ему об этом. Сделаете это для меня? — Ее пальцы медленно поглаживали под шелковым халатиком покрытый шрамами живот. — Мне бы это помогло, — добавила она, — потому что внутри у меня такая ненависть к нему!

— Я напомню ему, Хатита. Если успею.

Я хотел встать, забыв про свои раны, но тотчас снова упал на стул. На второй раз я действовал более осторожно и медленно. Хатита подошла ко мне и взяла меня за руку. Ее лицо впервые смягчилось.

— Я не знала, что он вас так изранил. Вы ненавидите его так же сильно, как и я, да?

— Может быть, сильнее, детка. — Ее халатик раскрылся, обнажив ее грудь. Я положил руки ей на плечи, погладил их с нежной лаской и сказал: — Вероятно, в вашем воображении мои раны выглядят хуже, чем они есть на самом деле, Хатита. Для мужчин это ничего. Поверьте мне: вы прекрасная, обворожительная женщина.

Я почувствовал, что ее дыхание участилось от моих ласковых прикосновений. Она провела языком по нижней губке.

— Спасибо, — сказала она. — Это хорошо с вашей стороны, только неправда.

— Это правда.

При других обстоятельствах я бы, возможно, не ушел бы от нее раньше утра. Но я ушел. Прежде, чем закрыть дверь, она улыбнулась мне и сказала:

— Спасибо. Может быть... может быть, это и правда.

Я усмехнулся и сказал:

— Держу пари, что да, — и нетвердыми шагами вышел из клуба.

В два часа ночи я сдался и вернулся в свой номер в Дель Прадо. Я не узнал ничего нового сверх того, что рассказала мне Хатита, и к двум часам я чувствовал себя как вареная сосиска. Я лег в постель.

Наутро встать с постели и одеться означало полчаса невыносимой боли. Если вчера мне было достаточно плохо, то теперь мышцы как будто окостенели, и каждое движение было пыткой. Казалось, к моим двумстам фунтов прибавилось еще столько же фунтов боли к ненависти. Но ненависть была сильнее боли.

Еще полчаса я ходил по комнате, разрабатывая руки, сгибаясь и осторожно выпрямляясь, пока не почувствовал себя лучше. Потом я позавтракал и вновь вышел на охоту. Я знал, что если уж ничего не выйдет, я смогу выследить тех, кто мне нужен, на ипподроме, но до субботы там ничего не будет. Я снова пролистал все телефонные книги — никакой Хэммонд в них не значился.

В пять часов дня я вышел из бара на улице Букарели. Этот бар, как я слышал, был излюбленным местом для Келли, и я надеялся получить какую-нибудь информацию. Все, что я получил в ответ, были только пустые, непонимающие взгляды. И все же я нашел Келли — и Рата тоже.

Когда я вышел из бара, они поджидали меня в своей большой машине, двузначный номер которой недвусмысленно предупреждал, что этот автомобиль — особо важного назначения, и ему должка быть обеспечена зеленая улица. За рулем сидел Келли, а Рат стоял возле машины, прислонясь к дверце. Увидев меня, он пошел мне навстречу.

На улице было людно, но гнев, ярость и ненависть так кипели во мне, что я готов был броситься на него.

Он резко сказал:

— Стойте. Хотите, чтобы девушкам досталось?

Это меня остановило.

— Что вы хотите этим сказать, вы, грязная...

— Осторожнее, — произнес он. Мне не нравился его небрежный, самоуверенный тон. Я знал, что способен переломить ему хребет, но он сказал: — Мы же говорили, Скотт, убирайтесь отсюда. У вас просто никакого соображения! Так вот, слушайте. В семь часов вылетает самолет. Вы на него сядете. Вы же не хотите, чтобы с девочками что-то случилось?

— С какими девочками?

— С Вирой. И с Еленой Эйджен. Вам вроде как нравится лицо Елены и все прочее. Ведь так, Скотт? Она ведь настоящая девушка. Стыд и срам, если с ней что-нибудь случится! А ведь случится, Скотт, если вы не исчезнете, да побыстрее.

Мне так хотелось наложить руки на этого гада, что я ни о чем больше не мог думать, но тут до меня вдруг дошел смысл его слов. А когда понял, я стал остывать. Сердце тяжело билось у меня в груди, но я отчетливо понял, что прижат к стенке. Если я стану продолжать свои розыски, Вире и Елене грозит опасность, даже смерть. От мысли, что хотя бы к одной из них могут прикоснуться грязные руки Рата, меня замутило.

Рат продолжал:

— Улетите сегодня вечером, и мы их не тронем. — Он покрутил головой. — Жаль, конечно, что не придется пообщаться с этой Еленой.

Я схватил его и рывком притянул к себе.

— Ты, мерзкий негодяй!

Он сглотнул, но сказал:

— Ей-богу, они получат! Отпустите! Отпустите меня. Наверняка они получат!

— Ладно, я улечу. Но если вы коснетесь хоть пальцем одной из них, я вас убью.

Он усмехнулся.

— Только в семь. Кто-то будет в аэропорту, чтобы убедиться, что вы улетучились.

Затем он сел в машину, и они уехали. Я вернулся в бар, взял трубку и шуганул бармена, подползшего было поближе к телефону. Мне пришло в голову, что Рат едва ли бы вел себя так нагло, если бы одна из девушек, или даже обе, не были уже в его руках.

У Елены телефона не было, но я позвонил матери Виры, попросил Виру к телефону и удостоверился, что с ней все в порядке. Я велел ей одной не выходить из дому, потом повесил трубку, схватил такси и велел водителю жать изо всех сил. Беспокойство и тревога все больше овладевали мной, я представлял себе лицо Елены, ее темные глаза, и почти ощущал ласковое прикосновение ее пальцев и прохладу ее губ.

Мы подъехали к дому, где она снимала квартиру, и я взбежал по лестнице и постучал в ее дверь. Она оказалась незапертой и сразу распахнулась. В квартире никого не было. Перед дверью в передней лежала голубая кожаная туфелька. Ее пары нигде не было видно. Я не обнаружил никаких следов борьбы, но в спальне я нашел ее одежду, аккуратно сложенную на стуле. Дверь в ванную была открыта, и я вошел. Пол вокруг душа был мокрый, а с вешалки свисало мокрое полотенце.

Совсем недавно Елена была здесь. Но ее одежда лежала на стуле в спальне. Должно быть, они ворвались в ванную и увезли ее в том, в чем она была — может быть, в халате — лишь бы прикрыть наготу ее. И у меня не было ни малейшего представления, куда они могли ее увезти. Я знал, что Рату верить нельзя — да и никому из них. Если я улечу сегодня этим самолетом, один бог знает, что будет с Еленой. Но если я не улечу...

Я пошел в спальню и сел на край кровати. Я уже обшарил полгорода, спрашивая, грозя, пытаясь купить или выяснить хоть какие-нибудь сведения, и ничего не добился. Нужно действовать как-то иначе. Я напряженно думал и кое-что придумал. Я вспомнил двузначный номер на их машине.

Я потратил целый час и три с половиной тысячи песо — огромная сумма денег, особенно в Мексике. Это свыше четырехсот долларов, но оно того стоило. Эти деньги я заплатил полицейскому офицеру, и узнал, что табличка с этим номером была заказана для Артура Хэммонда на адрес в Гарнаваке, а до Гарнаваки пятьдесят миль по извилистой, опасной дороге.

Я взял напрокат самую быстроходную машину и всю дорогу нажимал на акселератор. Я не был до конца уверен, что Елена в доме Хэммонда, но это казалось весьма вероятным. Сказала же мне Хатита, что Рат жил в доме Хэммонда. Я помнил и многое другое из ее рассказа, и с отвращением, почти с ужасом представлял себе его руки на нежном теле Елены, его нож, приставленный к ее горлу... его мокрые губы на ее губах, на ее теле. Я нажимал на акселератор.

От Мехико до Гарнаваки обычно час езды, но я покрыл это расстояние за сорок минут. Мои часы показывали семь пятнадцать, когда я выключил фары и остановился недалеко от большого дома, в котором, как я теперь знал, живет Хэммонд. Три минуты ушло на то, чтобы узнать точно дорогу к этому дому, но даже трех минут было слишком много. Ведь они уже знали, что я не улетел семичасовым самолетом. Я вынул револьвер и проверил, все ли в порядке. Пока я вел машину, мышцы мои слегка расправились, но боль, мучившая меня весь день, стала еще сильнее, а мне нужно было двигаться свободно и быстро, и чтобы боль не мешала.

Я вынул из кармана шприц с морфием, оттянул кверху рукав, воткнул иглу и выпустил половину морфия себе в вену. Я знал, как это на меня подействует: морфий поднимает тонус — правда, вызовет легкое головокружение, но затем убьет боль, так что я буду чувствовать себя почти нормально — я смогу двигаться с нормальной быстротой и сохраню способность соображать.

Я вышел из машины и в темноте пробрался к дому. На дороге, ведущей к парадному, стоял «паккард». В нижнем этаже светились окна. Я зашел к дому сзади, чувствуя, как морфий постепенно снимает боль. Кожу слегка покалывало.

Вдруг я услышал крик, внезапно оборвавшийся. Он донесся сверху, из окна как раз надо мной. Одно из окон на втором этаже было открыто, из него струился свет, и я снова услышал короткий крик — именно из этого окна. Безобразные картины, одна за другой страшнее, возникли в моем воображении, когда я смотрел на это окно, потом я подошел вплотную к стене и стал прямо под ним. Виноградные лозы вились по всей стене, но я не знал, выдержат ли они мой вес. Как и многие здесь дома, окна этого дома украшали маленькие террасы или балкончики, включая и это окно, которое меня интересовало. Я ухватился за одну лозу и повис на ней. Она не сломалась.

Теперь я чувствовал какую-то легкость в голове и бодрость в теле, необычайная сила наполнила меня, и я совершенно не боялся того, что со мной может случиться. Я сбросил туфли, подтянулся на упругих стеблях, нащупывая, куда лучше поставить ногу, напрягая всю силу рук в стремлении вверх. Казалось, прошли не минуты, часы, но вот моя рука нащупала край балкона, и я впился в него пальцами, подтянулся и перелез через него.

Я заглянул в комнату и увидел часть кровати и голую ногу. Я передвинулся чуть правее и достал свой кольт. Елена, обнаженная, лежала на кровати, прижимаясь к ее спинке. Ее глаза были полны страха и отвращения. Мышцы на животе подрагивали, грудь вздымалась, когда она в страхе ртом ловила воздух.

Я не видел никого, кроме нее. Сжимая в руке револьвер, я согнулся и в одно мгновение перемахнул через окно в комнату. Елена содрогнулась и перекатилась на другую сторону кровати, а я, попав в комнату, смотрел только на нее. Но в ту же самую минуту я не столько увидел, сколько почувствовал справа от меня какое-то движение. Я резко обернулся и направил револьвер на Рата, который ринулся на меня с искаженным и обезображенным лицом. В правой его руке блеснуло лезвие ножа, ион взмахнул им, метя мне прямо в живот. Инстинктивно я выбросил руки навстречу устремившемуся ко мне лезвию и почувствовал, как оно застрекотало о мой револьвер и выбило его из моей руки.

Рат отдернул руку, снова занес нож надо мной, и я отступил в сторону. Я даже как-то не спешил — казалось, на моей стороне все время на всем свете — и когда острие ножа мелькнуло передо мной, я схватил Рата за его тощее запястье. Вторая рука сжала его локоть, и я как бы со стороны увидел, как нож повернулся, направляясь ему в грудь, как мои пальцы сомкнулись на его руке, удерживая в ней нож, и услышал, как он закричал от внезапной боли. Я крепко стиснул его локоть и изо всей силы толкнул его.

Рука подалась, направляя нож ему же в грудь. Нож медленно входил в тело, пока не вошел весь до конца.

Рат отпрянул назад, рот его искривился. Не знаю, было ли то действие наркотика, или прилив крови к голове, но только мне показалось, что на лице его появилось выражение не страха или ужаса, но почти нечестивого удовольствия. Его губы раскрылись, обнажая зубы, глаза сузились. Я вспомнил слова Хатиты о том, что Рат хотел, чтобы ему причиняли боль, и вот теперь он чувствовал боль, смертельную боль.

Несколько секунд он неподвижно стоял передо мной, в то время как его руки нащупали рукоятку ножа и слабо подергали ее, потом он все еще с тем же выражением на лице упал на колени. Медленно он опустился на пол и остался лежать, удерживаемый торчавшей в груди рукояткой. Смерть пришла к нему не сразу.

Я забыл сказать ему про Хатиту, и очень жалел, что не вспомнил. Мне казалось, что Рат умер слишком счастливым.

Я поднял с пола револьвер и повернулся к кровати, чувствуя, что каждый нерв в моем теле напряжен и дрожит. Елена бросилась ко мне, прижалась головой к моему плечу и расплакалась.

— Шелл, — прошептала она. — О, господи, Шелл. — И, прильнув ко мне, она прижала меня к своему обнаженному телу.

На минуту она словно обезумела — дикая, горячая мексиканка, страстно живая в моих объятиях, прижималась ко мне, целуя меня, лаская меня руками, грудью и телом, как будто не в силах достаточно выразить чувство благодарности, она старалась отблагодарить меня всем, что имела.

— Елена, лапушка, — сказал я, — кто еще в этом доме?

Она оторвалась от меня, вдруг вспомнив, где она находится, вдруг осознав грозящую нам опасность.

— Хэммонд, больше никого. — Она говорила отрывисто, у нее, как и у меня, перехватило дыхание. — Рат был... уже готов к тому... чтобы... — Она содрогнулась. — Я думала, он убьет меня своим ножом. Мы что-то услышали. Я не знала, кто это или что там. Когда я увидела тебя, я подумала, что он тебя убьет.

Я высвободился из объятий Елены и отошел от кровати. В моей руке снова был револьвер.

— А где те, другие?

— Здесь только Хэммонд. Внизу. Не знаю, где именно. — Она умолкла, потом спросила: — Шелл, что ты собираешься делать?

Я усмехнулся. Кровь стучала у меня в висках и пульсировала в венах.

— Убить его.

Она облизнула губы и уставилась на меня. Она молчала.

Я оставил ее и нашел лестницу, ведущую вниз, во тьму, и стал спускаться по ступенькам, почти не касаясь их, чутко реагируя на все. Потом я очутился в холле. Из-под двери струился свет. Я открыл дверь и тихо вошел в комнату.

У книжного шкафа, справа от меня и спиной ко мне, стоял Артур Хэммонд. Слева от него, в нескольких футах, был полированный письменный стол. На нем лежал тупорылый револьвер, неуместный и уродливый на фоне блестящего дерева. Он был без пиджака, и я заметил ремешок кобуры, которую он все еще не снял с себя. Очевидно, дома он чувствовал себя в безопасности. Он не слышал, как я вошел.

Я направил револьвер ему в спину, положив палец на курок.

— Хэммонд, — сказал я вполголоса.

Он обернулся, заложив пальцем то место в книге, которое он читал.

— Что?

Он заморгал, уставившись на меня непонимающим взглядом. Казалось, прошла вечность. И вдруг лицо его обмякло, челюсть отвисла, щеки опустились, и он задрожал.

— Нет, нет, — произнес он срывающимся голосом. — Подождите. Пожалуйста, подождите. — Я едва расслышал его слова.

— Пора, Хэммонд, — сказал я. — За убийство Пита Рамиреса. За множество других вещей, которые вы совершили.

— Я не убивал его. Не убивал. — Он повторил это несколько раз, не в силах отвести глаза от дула наставленного на него револьвера. Я знал, что нажми я чуть посильнее — и пуля вонзится в жирное, дрожащее тело Хэммонда. Он тоже знал это. Он повторял одни и те же слова, как будто боялся, что как только он умолкнет, пуля разорвет его сердце или мозг. — Я не убивал его. Это был только наркотик. В резинке. Я не мог убить его. Пожалуйста. Это Рат, это он подсыпал наркотик, сунул резинку ему в карман после того, как ударил его. Мы не хотели его смерти, хотели только, чтобы он проиграл. Мне нужно было, чтобы он проиграл.

— Но это убило его, Хэммонд, с такой же неизбежностью, как если бы вы его застрелили. Он мог бы умереть, даже если бы не упал.

Впервые я говорил так долго, и это как будто разрушило то почти гипнотическое состояние, в которое он впал. Он протянул руку и бочком двинулся к столу.

Остановившись, он ущипнул себя за щеку, не сознавая этого жеста.

— Отпустите меня, Скотт, — сказал он.

— Нет.

— Я ни в чем не виноват. Вы правы насчет скачек, но я не хотел убивать Рамиреса. Мне нужно было выиграть. Я уже телеграфировал имя победителя в Лос-Анджелес. Мне нужно было, чтобы Лэдкин пришел первым, иначе меня бы убили. — Он снова слегка подвинулся к столу. Теперь его тело заслоняло от меня лежащий на столе пистолет, но руки он по-прежнему держал перед собой.

— Кому вы телеграфировали в Лос-Анджелес, Хэммонд?

Он торопливо назвал несколько имен. Мне они ничего не говорили, но для Куки Мартина они могли означать многое. Потом он сказал:

— Я озолочу вас, Скотт, только отпустите меня. Мы назначаем победителя, а ставим на других лошадей. Кто-то играет здесь, кто-то в Штатах, и они принимают наши пари. На этом можно делать миллионы. Я озолочу вас, Скотт. — Его правая рука легла на край стола.

— Как же вы назначаете победителя?

Про себя я подумал: «Еще немного, и он попытается схватить свой пистолет».

— Узнаем от друзей, когда какая-нибудь лошадь готова для скачек. А жокеев мы... мы покупаем двух-трех. Рамирес был просто... ошибкой, Скотт... Нашим прорывом. — К нему постепенно возвращалась уверенность. — Послушайте, Скотт, — сказал он, — будьте благоразумны. Вы можете отдать меня в руки полиции, но они не станут держать меня. Вы знаете Вальдеса? Он покроет меня и отведет любые подозрения. Да и где доказательства? Их нет. Вы не сможете выиграть, Скотт. А я заплачу вам сто тысяч долларов.

— Этого недостаточно.

Сейчас я не видел его крадущейся руки, но знал, что она уже добралась до пистолета. Сейчас он сделает свою попытку. Я знал также, что он говорит правду. Не смог бы это доказать. Во всяком случае в Мехико. Вальдес выручил бы его из любого положения, в какое бы я его ни поставил.

— Я дам вам больше, все, что вы захотите.

— Этого недостаточно.

Он кусал губы.

— Вы дурак, Скотт. Каждый имеет свою цену. На вас тоже есть цена. Я знаю. — Голос его звучал все громче и пронзительнее. — Вы тупы, тупы. Я же заплачу вам. Вы...

Это был глупый поступок, но он его совершил. Внезапно он присел на пол, и я никогда не видел такого испуганного лица, как у него в этот миг, но он вздернул вверх пистолет и выстрелил прежде, чем успел в меня прицелиться. Конечно, за этим выстрелом последовал бы второй и третий, но я нажал на курок, и мой кольт грохнул и выплюнул пламя в живот Хэммонду. Он рванулся, пораженный пулей, и тогда я еще раз выстрелил, и увидел, что на груди его, там, где сердце, появилась маленькая дырочка.

Он отпрянул и повис на столе. Он все еще сжимал пистолет, и я не мог рисковать. Я выстрелил ему в голову. Да, то, что сделал Хэммонд, было чертовски глупо, но это вынудило меня спустить курок. Я должен был защищаться. Черт возьми, он собирался убить меня.

Он больше не шевелился. И никогда больше не шевельнется. Я не мог не согласиться с тем, что Хэммонд был прав: как и всякий другой, я имел свою цену, он только что ее оплатил. Я подумал также, что Вальдесу пришлось бы попотеть, чтобы вызволить Хзммонда из этих неприятностей.

Оставалось еще несколько хвостов, включая Келли и другого верзилу, но с ними можно подождать. Я оставил Хэммонда на полу и вышел из комнаты. Больше всего мне хотелось убраться отсюда до того, как явится кто-нибудь из этих мальчиков. Я быстро вбежал по лестнице на второй этаж.

Когда я открыл дверь, Елена все еще лежала на кровати, крепко прижимая руки к глазам. Я закрыл дверь. Она медленно отняла руки и взглянула на меня. Она долго смотрела на меня, и страх постепенно уходил из ее взгляда. Когда она заговорила, голос ее звучал хрипло:

— Я чуть не пропала, Шелл. Просто с ума сходила. Эти выстрелы... я думала, может в тебя. Я хотела, чтобы ты вернулся ко мне.

Она прикусила губу и слегка пошевелилась.

— Накинь что-нибудь, — сказал я, — и быстро. Мы должны поскорее убраться отсюда.

Я все еще был взвинчен, кровь все еще пульсировала в жилах и гудела в голове. Она выхватила из шкафа плащ — мужской непромокаемый плащ — и с содроганием надела его и бросила последний взгляд на Рата, лежащего на полу.

— Пошли, — сказала она, отворачиваясь. — Бежим отсюда, Шелл...

Позже на ней все еще был этот плащ, но черта с два он ее закрывал. Он распахивался на груди и расходился треугольником мимо туго стянутой поясом талии. Она сидела на диване в своей квартире, а я сидел рядом и удивлялся, что за странные чудо-плащи производят в наши дни.

Действие наркотика прекратилось, да и на кой черт оно теперь нужно? Я наклонился к Елене, притянув ее к себе крепче. Она провела рукой по пластырю у меня на груди.

Ее лицо было на дюйм от моего, когда, прикрыв глаза отяжелевшими веками, она тихо и страстно сказала:

— Тебе больно, но я буду очень осторожна, мой Шелл. Вот увидишь.

Я прижал ее к себе, поцеловал уголки ее губ, щеки и, приподняв губы к ее уху, прошептал:

— Елена, лапушка, забудь об осторожности.