Когда я прошел наконец отдел по расследованию убийств, отдел ограблений и отдел научных исследований, было уже четыре часа утра. Я стоял на ступеньках Сити-Холл, выходящих на Мэйн-стрит, и в лицо мне вспыхивали камеры репортеров. Один из них — Брюс Лэдд из «Экзаминер» — говорил:

— Инфракрасный прожектор? Ну и ну! Прямо как в кино! Это было изобретение Пейна?

— Да, — устало ответил я. — Это была идея Профессора; Пушка верховодил и составлял физическую силу, а Звонок находил жертву и отпирал запирал замки.

— Кстати, что с ним? — спросил другой репортер. — Он даст дуба?

— Он ранен в грудь и в живот, но доктора говорят, что он может выжить. Хотя ему и помереть было бы по заслугам. Когда Пушка сломал шею адвокату Дрейку, тот был еще жив, и Звонок прикончил его выстрелом.

— А украденное?

— Почти все найдено. Они выдерживали похищенные драгоценности, пока не уляжется розыск. И все это сегодня ночью было накрыто. О подробностях лучше расспросите капитана Мастерсона.

Потом были еще вопросы. Я отвечал, а ноги уже не держали меня. Мне казалось, что я не спал несколько месяцев. Но теперь можно спать спокойно: Пушка был готов рассказать всю подноготную, но от любого движения его челюсть грозила отвалиться, так что ему пришлось все изложить в письменном виде. И это было очень мило с его стороны. Так у ребят с верхнего этажа сразу же оказалось письменное собственноручное признание обвиняемого — включая тот факт, что Пушка вчера, оставив Луиз, собрал Арти и Звонка, и они украли мой «кадиллак», нашли бедолагу Джо и вытрясли из него все, что можно, прежде чем устроить спектакль «наезд-и-бегство», в котором его и прикончили.

Наконец репортеры насытились мной. Я почти всех их знал в лицо — славные ребята, для которых вчерашняя писанина была просто частью их работы. Так же, как сегодняшнее кино было частью моей. И когда один из них на прощанье спросил:

— Не хотите ли что-нибудь добавить, Скотт?

Я кивнул.

— Да, парни. Я бы хотел, чтобы история с Джозефом Малиной была изложена с недвусмысленной ясностью.

На этом мы и расстались. Они поняли, что я имел в виду; они позаботятся.

Левая рука у меня была на перевязи. Я чуть не лишился большого пальца, но в конце концов у меня остался и палец, и кисть, и толстый шрам в придачу. Все, что мне нужно, — это трое суток сна. Но перед этим мне хотелось расставить все точки над "i", потому что я собирался, прежде чем рухнуть, запереться на замок и выдрать с корнем телефон. Поэтому я нашел аппарат и позвонил Диане, чтобы покончить с этим делом и выбросить его из головы.

Голос у нее был сонный.

— Диана? Это Шелл — ну, Скотти.

— А, Скотти. Что случилось?

— Ничего. Ты скоро получишь свои вещи обратно; я просто хотел тебе это сказать. Сегодня ночью все уладилось.

— Скотти, миленький, я знала, что ты достанешь мои красотулечки! Ты сам их мне принесешь? — оживилась она.

Ее голос утратил сонность. Забавно, но и мне самому вроде бы расхотелось спать. Я сказал:

— Ну... я не знаю. Они пока у копов.

— Принеси их мне сам. Я так хочу, — капризно попросила она.

— Да, наверное.

— Скотти! А ты проберешься ко мне ночью, как они, чтобы положить украшения на столик?

На минуту я злорадно представил эту сцену: я в очках и с чудовищным прожектором в руках захожу ночью к ней в спальню, завывая: «Где ты-ы? Диана, ты где-е-е?» И пронизываю ее безумным взглядом. Но вслух я сказал:

— Ладно... посмотрим. Сейчас они пока под арестом.

— Но когда их освободят, принеси их сам, хорошо? — настаивала девушка.

— О'кей. Спокойной ночи, Диана. Позвони Осборну. Он еще должен мне кое-какие деньги.

— Ладно! Пока, Папочка!

Я уже сидел в «кадиллаке» и катил вниз по Сансет, когда до меня наконец дошло, как она меня назвала. Большим усилием воли мне удалось удержать управление. Я вспомнил о Луиз. Наверное, она тоже спит, но, пожалуй, надо ей позвонить. Она, может быть, беспокоится — во всяком случае, теперь я точно знал, что она меня никогда не дурачила, а всегда была на моей стороне. Я остановился на заправочной станции и набрал ее номер. Она взяла трубку сразу же.

— Привет, — сказал я. После пары обычных фраз я вкратце изложил ей события минувшей ночи. — Я не знал, спишь ты или нет, — добавил я.

— Я сегодня не ложилась, — с волнением сообщила она. — Все ждала, что ты позвонишь. Ты же сказал, что зайдешь.

Я завел было о том, что, мол, засыпаю, стоя в будке, но она перебила:

— Ты же обещал, правда? Ну, зайди на пять минут, выпьем чего-нибудь.

— Я не одет и помят... — слабо сопротивлялся я.

— Я ждала, что ты зайдешь выпить чего-нибудь успокоительного перед сном, и для этого купила кое-чего вкусненького. Неужели нельзя зайти на одну рюмашечку?

— Рюмашечки твои... — пробурчал я. — А какого цвета будет питье?

Она не ответила. Я почувствовал, как у меня медленно отвисает челюсть от неожиданной сладкой догадки. Я забормотал:

— Луиз... милая... о!.. дорогая моя... но...

Она прошептала:

— Я так старалась, я купила очень замечательный напиток, положила его в холодильник...

— В холодильник?

— ...и сижу здесь так долго в таком холоде, вся замерзла...

— Замерзла?

— ...совсем одна, такая замерзшая, и...

Я решительно сказал:

— Детка, расслабься. Какого рожна ты держишь в холодильнике?

— Но это же шампанское! Две кварты роскошного шампанского!

Тут, скажу я вам, весь сон с меня слетел.

— Детка, — сказал я, — отопри дверь и отойди в сторонку.

И с этими словами я повесил трубку и потрусил к своему «кадиллаку». Да что за беда, черт возьми, бормотал я про себя. Одна рюмашечка еще никому не вредила. А если и вредила, то не сильно.