Она вошла в мой офис, словно в клетку со львом, тоненькая серая мышка, на лице которой застыло испуганное выражение. Несколько секунд она смущенно озиралась по сторонам, пока наконец не набралась храбрости и не взглянула на меня.

— Это вы... это вы мистер Скотт? Так написано на двери, и я...

На двери моего офиса написано: «Шелдон Скотт. Расследования», но я никогда не думал, что эта фраза может кого-нибудь так напугать. Да и в моей наружности нет ничего страшного — росту во мне шесть футов два дюйма при весе двести пять фунтов; я коротко стригу свои русые волосы, и оттого они торчат вверх; мои белесые брови по форме напоминают маленькие бумеранги, нос, правда, у меня слегка искривлен, а на левом ухе отсутствует кусочек мочки. Скорее всего, это жизнь довела женщину до такого состояния. Или сумасшедшее движение на лос-анджелесском Бродвее, который лежит этажом ниже. Или какая-нибудь беда. Да, люди приходят ко мне, когда у них случается беда.

— Да, мэм. Я — Шелл Скотт.

Я усадил ее в кожаное кресло напротив моего стола, потом уселся сам и стал ждать.

Ей было лет двадцать пять, а может, и меньше; у нее были тусклые каштановые волосы, тусклые глаза и неважный цвет лица. У внешнего края ее глаз веером расходились морщинки, которые оставляет горе или тревога, а уголки тонкогубого рта опустились вниз. Лицо девушки было лишено какого-либо выражения, словно она специально следила за тем чтобы черты ее лица были застывшими.

В руке девушка держала бумажный пакет. Она поставила было его мне на стол, потом сняла, потом передумала и снова поставила. При этом она коротко вздохнула, как будто сожалея, что нельзя оставить этот пакет просто висеть в воздухе.

Наконец посетительница вытащила из пакета бутылку с молоком и поставила ее на край стола. Мы оба уставились на нее. Не знаю, о чем думала она, но я подумал, что девушка, наверное, ошиблась дверью. Ей надо было идти к доктору Элбену Форесту, консультанту-психологу, который принимал в соседнем кабинете. Он сам немного чокнутый, и посетители у него такие же.

Но я ничего этого не сказал, а, напротив, спросил:

— Так что же привело вас ко мне, мэм?

— Я... я — Илона Кэбот, — представилась мышка. — Миссис Кэбот, поскольку я замужем.

Она замолчала и, слегка повернув голову набок, искоса посмотрела на меня. Несмотря на бесцветную внешность, она была довольно мила. Мила своей наивностью и неискушенностью.

Помолчав немного, Илона продолжила:

— Я замужем всего четыре дня. И мой муж... пропал. Я не видела его со вчерашнего вечера. Я надеюсь, вы отыщете Джонни. С ним, наверное, случилось что-то ужасное.

— Джонни — это ваш муж?

— Да. Наверное, на него кто-то напал. Может быть, он уже мертв, — дрожащим голосом предположила она.

Лицо молодой женщины оставалось бесстрастным, но глаза, которые теперь блестели, как стекло, немного потеплели. Из них выкатились две слезы и побежали по щекам. Достигнув подбородка, слезинки на секунду дрожащими бусинками повисли на нем и затем упали на темную ткань ее платья.

— Иначе он был бы сейчас со мной, — продолжала Илона. — Может быть, тот человек, из-за которого он пропал, и тот, кто пытается нас убить, — одно и то же лицо...

— Кто-то пытается вас убить? — переспросил я.

— Два дня назад, в воскресенье вечером, перед самым закатом я шла в маленький магазинчик, расположенный рядом с нашим домом, — а я живу на Робард-стрит, — и меня чуть не сбила машина.

— А что это была за машина? — поинтересовался я.

— Не знаю, я их не различаю, — пожала плечами посетительница. — Но она неслась по улице, и шофер явно намеревался задавить меня.

— А вы разглядели, кто сидел за рулем?

— Нет. Я чудом успела отскочить в сторону, и машина пронеслась буквально в нескольких дюймах от меня. Но я упала и содрала ногу.

Илона замолчала, и я кивнул, подбадривая ее. Больше всего я боялся, что она начнет показывать мне ссадину на ноге. Но Илона продолжала:

— Тогда я подумала... ну, что это просто случайность.

— Но теперь вы так не думаете, — подсказал я.

— Нет, не думаю. — Она показала на бутылку, стоявшую у меня на столе. — Я взяла эту бутылку сегодня утром со своего крыльца и до завтрака дала немного молока Дуки — моей кошечке. Так вот, она умерла прямо на месте.

Не дотрагиваясь до бутылки, я снял крышку и понюхал молоко. Я не специалист по ядам, но для того чтобы определить, что в молоко добавили цианистого калия, специалистом быть не надо. Запах был слабый, но это был запах персиковых косточек.

— Цианистый калий, — определил я. — Я в этом уверен. Значит, женщина все-таки обратилась по адресу.

Я стал расспрашивать ее о столь внезапно пропавшем муже. И как это ни странно, она почти ничего не могла о нем сказать. Она познакомилась с Джонни Кэботом, как выяснилось из ее слов, семнадцатого числа этого месяца, в субботу. Ровно десять дней назад.

— Вы хотите сказать, — спросил я с удивлением, — что были знакомы со своим будущим мужем всего шесть дней?

Илона кивнула.

— Все это произошло... так неожиданно. — Из ее глаз выкатились еще две сверкающие слезинки. Но невзрачное личико и тут не изменило своего выражения.

У меня сложилось такое впечатление, что в ее голове нарастало какое-то напряжение, которое и выдавливало из глаз слезы точно так же, как из пор кожи выдавливаются капельки пота.

— Я ужасно волнуюсь за Джонни, — заявила Илона, — ведь кроме него, у меня никого нет.

И я сразу же проникся сочувствием к этой молодой женщине. Но не потому, что она должна была стать моей клиенткой, или потому, что она, похоже, попала в большую беду. Нет, меня потряс ее голос, когда она сказала «никого нет».

Даже не сами слова, а тон, которым они была произнесены. Голос ее дрогнул, и в нем послышалась настоящая боль, которую Илона попыталась скрыть, но безуспешно. И я понял, что у нее и вправду никого на свете больше нет.

До встречи с Джонни Илона Кэбот была Илоной Грин. Она жила одиноко, снимала недорогой дом на Робард-стрит и экономила на всем. Работала Илона секретаршей страховой компании «Грэндон» на Хилл-стрит. Обычно после работы она обедала в кафетерии Хансенов. В ту субботу, десять дней назад, она, как всегда, обедала там. И вдруг к ней за столик подсел Джонни Кэбот. Они разговорились, потом пошли в кино и договорились встретиться на другой день. Через три дня после знакомства Джонни сделал Илоне предложение, они сдали анализ крови и поженились в пятницу, четыре дня назад.

Вчера ее муж ушел из дому после обеда, около семи часов вечера, и не вернулся. Он сказал Илоне, что работает коммивояжером в компании Уибли, производящей посуду. Но сейчас он в отпуске. Где находится эта компания, Илона не знала.

— А когда молочник оставляет вам молоко? — поинтересовался я.

— Он приезжает каждое утро около пяти и оставляет бутылку на моем крыльце. Где-то между пятью и четвертью шестого.

— Понятно. А когда вы взяли ее с крыльца?

— Около шести.

— Значит, если кто-то бросил яд в ваше молоко, это было сделано между пятью и шестью часами утра. — Илона кивнула, и я продолжил: — А где был мистер Кэбот, когда вас чуть было не сбила машина?

— Он ушел гулять. Это было воскресенье.

— Понятно.

Ей совсем не казалось странным, что оба раза, когда ее хотели убить, ее муж отсутствовал. Так что я не стал об этом говорить, а попросил Илону описать своего мужа.

Глаза ее прояснились, а губы тронула улыбка. Илона вся засветилась, да что там засветилась, она прямо-таки засияла. Судя по ее рассказу, ее муж представлял собой нечто среднее между греческим богом и древнеримским атлетом. Поэтому я спросил, нет ли у нее с собой фотографии Джонни. Оказалось, что она носит его фотографию в кошельке.

Джонни Кэбот и вправду был похож на древнеримского атлета. На фотографии он лежал в плавках на пляже, опершись на локти; мускулистое тело, покрытое ровным загаром, блестело под лучами солнца. Черты его лица были резкими, но довольно приятными. Джонни оказался отлично сложенным красавцем лет тридцати. Правда, у него было довольно злое лицо, а в темных глазах под густыми бровями застыло не то сердитое, не то презрительное выражение. Если бы можно было перенестись на две тысячи лет назад и облачить Джонни в другие одежды, то его легко можно было бы принять за гладиатора, лежащего на арене цирка и с презрением взирающего на человека, занесшего над ним свой трезубец. Джонни действительно был писаным красавцем. И это меня очень удивило — они с Илоной никак не подходили друг другу.

Илона дала мне свой адрес и номер телефона. И через пару минут я уже был нанят. За минимальную оплату я взялся выяснить, где находится благоверный Илоны Кэбот, если он, конечно, еще жив. И еще я должен был узнать, кто пытался убить Кэботов, вернее, саму Илону, поскольку я подозревал, что яд предназначался персонально ей. Я посоветовал молодой женщине временно сменить местожительство. Однако она отказалась, заявив, что муж может в любую минуту вернуться домой или попытаться связаться с ней, и будет нехорошо, если он ее не застанет. Я велел ей не открывать дверь, не спросив, кто за ней находится, и предупредил, что позвоню или зайду к ней позже. Илона ответила, что будет ждать меня, и ушла.

После того как дверь за ней закрылась, я взял трубку и набрал номер полицейского управления. Но не успел я закончить разговор с сержантом Прентиссом из отдела по розыску пропавших, как дверь моего офиса отворилась, и в комнату вошел следующий посетитель. Не глядя на него, я продолжал разговаривать с сержантом. На прощанье я попросил его тут же сообщить мне, если окажется, что тело Джонни Кэбота находится в морге. Уже кладя трубку, я взглянул на вошедшую — ибо это была женщина, — и трубка выпала у меня из рук.

Вот кто идеально подходил гладиатору Джонни Кэботу. Или даже самому Цезарю. Или, скажем, мне. Может быть, эта женщина показалась мне столь роскошной на фоне бесцветной и невзрачной Илоны, покинувшей мой кабинет всего пятнадцать минут назад. Но у этой дамочки в изобилии имелось все то, что отсутствовало у Илоны.