Глава 9
«Дакоты» до сих пор еще летают.
Две из них стояли на небольшом аэродроме неподалеку от ипподрома.
Был понедельник, восемь утра. В безжалостном утреннем свете Родерик выглядел далеко не лучшим образом. Молодежные костюм и прическа только подчеркивали его возраст. Этак скоро из стареющего юноши он незаметно превратится в молодого старика, подобное довольно часто можно наблюдать в актерской среде.
Он был в замшевой куртке сплошь в бахроме и оранжевой рубашке с распахнутым воротом, брюки в обтяжку и модные башмаки завершали наряд.
Вскоре появился ван Хурен. Он был в строгом темном костюме. Он попросил пассажиров усаживаться поудобней. Через час мы приземлились в городке под названием Уэлком.
Малолитражный автобус отвез нас к руднику. Городок был новенький, чистый; небольшие разноцветные домики, несколько супермаркетов. Городок в нарядной упаковке, корни которого уходили глубоко под землю.
Издали цель нашего путешествия выглядела как группа светло–серых холмов, на одном из которых были уложены рельсы. Когда мы подъехали ближе, то увидели что–то вроде вращающейся башни, несколько конторских домиков, бараки для рабочих и дюжину прекрасных декоративных пальм. Эти раскидистые деревья, широкие листья которых мягко колыхались под легким ветерком, несомненно были посажены для оживления сурового ландшафта. Упаковка была великолепной.
— Мы встретимся за ленчем, — пообещал ван Хурен, — а до этого, надеюсь, мы еще успеем выпить.
Нам выделили молодого, довольно хмурого сотрудника, который для начала объяснил, что он Питер Лозенвольдт, горный инженер, а затем недвусмысленно дал понять, что это поручение отрывает его от работы.
Он привел нас в помещение, где мы надели белые комбинезоны, тяжелые ботинки и защитные шлемы. Теперь все мы выглядели совершенно одинаково.
— Оставьте на себе только белье, с собой возьмите носовые платки, — сказал нам проводник. — О фотосъемке речи быть не может, — добавил он, осмотрев снаряжение Конрада. — Вспышкой здесь пользоваться опасно. Спичками, зажигалками тоже. Одним словом, с собой ничего не брать.
— А бумажник? — спросил Дэн. Он был зол и не скрывал этого.
Лозенвольдт посмотрел на него, убедился, что имеет дело с молодым человеком несомненно приличным, симпатичным и обеспеченным, и потому отреагировал на это крайне неприязненно.
— Прошу оставить все личные вещи, — повторил он. — Комната будет заперта. Наверняка ничего не пропадет.
Он вышел и через пару минут вернулся в таком же комбинезоне.
— Готовы? Вот и хорошо. Спускаться будем на глубину тысяча двести метров со скоростью около тысячи метров в минуту. Внизу местами довольно жарко. Если кому–нибудь станет плохо, прошу немедленно об этом сказать. Я организую подъем на поверхность. Все ясно?
Пять голов кивнули в знак согласия.
Лозенвольдт внимательно посмотрел на меня, по–видимому, мое лицо показалось ему знакомым, но тут же пожал плечами. Он не узнал меня, и никто не сказал ему, кто я такой.
— На столе лежат шахтерские лампы, — сказал он. — Наденьте их.
Лампы состояли из двух частей — коробки с аккумулятором и рефлектора — соединенных проводом. Коробка надевалась на ремень и передвигалась назад, а рефлектор крепился на передней части шлема. Коробка оказалась неожиданно тяжелой.
У лифта было только две стенки. Нас окружал полнейший неуют, ужасный шум. И пугающее ощущение падения в глубь земли, в бездну под ногами.
Спуск продолжался около двух минут, я был так зажат между Эваном, который смотрел на все это с неподдельным страхом, и огромным шахтером, что не мог посмотреть на часы.
Лифт резко остановился, и мы вышли из него. Шахтеры, поднимающиеся на поверхность, молниеносно погрузились в подъемник, и он тут же рванул вверх.
— Прошу в электрокары, — командовал Лозенвольдт. — Каждый рассчитан на двенадцать человек.
Конрад, глядя на клетки на колесах, в каждой из которых, в лучшем случае, мог поместиться крупный пес, да и то свернувшись в клубок, проворчал, обращаясь ко мне:
— Селедки бы тут забастовали!
Я рассмеялся. Но, как вскоре выяснилось, Лозенвольдт не шутил. Последний пассажир должен был сидеть на корточках и держаться за что попало. У нас последним оказался Эван. Он съежился и вцепился в карманы Лозенвольдта, которому это явно не понравилось.
Мы ехали по длинному подземному коридору, стены которого были побелены на высоту полутора метров. Выше шла ярко–красная полоса шириной сантиметров в пять, а над ней была только скала.
Конрад спросил у Лозенвольдта, что означает эта красная полоса. Он вынужден был повторить свой вопрос дважды, инженер не спешил с ответом.
— Это отметка для проходчиков. Опорная линия. Ориентируясь по ней, копают на этом же уровне.
Мы проехали еще километра три и остановились. Стало немного тише, и Лозенвольдт сказал:
— Выходим. Дальше пойдем пешком.
Мы выгрузились. Горняки пошли вперед, а Лозенвольдт все с той же неохотой обратился к нам:
— Посмотрите вверх. Это электропроводка.
Светильники, подвешенные на равном расстоянии друг от друга, озаряли штольню.
— Кроме того, — продолжал Лозенвольдт, — кабель питает вагонетки. Они движутся гораздо быстрее тех, на которых мы ехали. По этой большой трубе в шахту подается воздух, компрессоры расположены на поверхности.
Мы слушали его, как ученики учителя. Когда он окончил свою затверженную наизусть лекцию, он повернулся на каблуках и пошел в глубину штольни.
Мы двинулись за ним.
Вскоре мы встретили группу негров, которые шли в противоположном направлении, на комбинезоны были накинуты теплые куртки.
— Зачем им куртки? — спросил Родерик.
— Там, дальше, будет очень жарко, — ответил Лозенвольдт, — можно простудиться.
Эван понимающе кивнул головой.
Мы дошли до места, где штольня расширялась, образуя камеру; от нее вправо уходил другой коридор. Здесь стояла еще одна группа шахтеров в куртках, мастер проводил перекличку.
— Они закончили смену, — с ненавистью в голосе сообщил Лозенвольдт. — Их проверяют по списку, чтобы не выстрелить, пока все не уйдут.
— То есть как «выстрелить»? — удивился Конрад.
— Так называют подрыв породы, — наш эксперт презрительно посмотрел на него. — Киркой тут много не наработаешь.
— Но ведь это золотой рудник, дорогуша. Разве для того, чтобы добыть золото, нужно взрывать породу? Я думал, что просто копают песок, гравий, а потом просеивают.
Лозенвольдт бросил уничтожающий взгляд.
— Может, в Калифорнии или на Аляске оно и так, но здесь по–другому. В Южной Африке золото не лежит на поверхности. Тут сплошная скала. Чтобы добыть золото, скалу нужно разрушить, вывезти на поверхность и подвергнуть обработке; мы получаем из трех тонн породы одну унцию золота.
Это нас поразило. Дэн открыл рот.
— На некоторых рудниках в районе Одендаалсруса, — продолжал Лозенвольдт, — получают унцию с полутора тонн. Это на самых богатых. Но есть и такие, которые дают унцию с трех с половиной и даже четырех тонн.
— А в той штольне, по которой мы проехали, все золото уже добыто? — поинтересовался Родерик, за что получил очередной презрительный взгляд.
Еще чего! Кто же ведет штольню через золотоносную породу? Это транспортный туннель. Он ведет к тем пластам, где золото есть. Кстати, оно залегает на глубине тысячи двухсот метров.
— Боже мой! — воскликнул Конрад, выразив этим наши общие чувства.
Лозенвольдт продолжал свою лекцию. Он по–прежнему был невыносим, но слушали мы его с огромным интересом.
— Золотоносный слой, или жила, очень тонок. Этот пласт металла проходит с севера на юг. Самый глубокий его участок находится под Уэлком. Это около двадцати километров в длину и двенадцати в ширину. Толщина пласта не больше девяти–десяти сантиметров, но в этом руднике она достигает тридцати двух с половиной сантиметров.
— Неужели все это окупается? Столько сил и оборудования — и так мало золота?
— Окупается, — коротко ответил Лозенвольдт, — иначе бы нас тут не было.
По–моему, этот ответ означал, что производство безусловно себя оправдывает. Более того, раз ван Хурен может позволить себе столь роскошную жизнь, оно приносит огромную прибыль, думал я.
Общество Лозенвольдта не располагало к светской болтовне. Даже командирские замашки Эвана куда–то исчезли. Еще в лифте мне показалось, что ему не по себе, а теперь и подавно было видно, что он не может забыть о миллионах тонн скалы у нас над головой.
— Прошу включить лампы. Сейчас вы увидите, как выглядит проходка в скале.
Некоторое время мы шли прямо, потом повернули направо. Шум работающих механизмов нарастал.
— Что это? — спросил Эван.
— Частью вентиляция, частью буры, — бросил через плечо Лозенвольдт.
Светильники скоро кончились, но нам освещали путь наши фонари.
Впереди мы увидели свет еще трех.
Здесь не было аккуратной побелки, не было и красней линии. Стены были серыми и неровными.
Вентиляционная труба здесь заканчивалась: из широкого раструба вырывался поток воздуха. Этому звуку вторил доносящийся откуда–то визг сверл, настолько острый и пронзительный, что ушам становилось больно. Шума было больше, чем в шести дискотеках, вместе взятых.
Три шахтера, стоя на деревянном помосте, сверлили отверстия на высоте двух с половиной метров. Свет наших фонарей ложился на блестящую черную кожу, ткань тонких штанов и курток. Только на этих рабочих не было толстых белых комбинезонов.
Некоторое время мы наблюдали за их работой; Эван пытался о чем–то спросить, но понять его смог бы лишь человек, читающий по губам.
Лозенвольдт стоял с каменным лицом. Немного погодя он дал знак возвращаться. Мы с облегчением уходили от этого чудовищного шума. Когда мы достигли места, где кончалась труба воздуховода, я остановился, выключил лампу и посмотрел назад. Троица стояла на помосте, изолированная от мира грохотом, полностью сосредоточенная на работе, освещенная, как глубоководные рыбы, огоньками своих фонариков. Я повернусь и уйду, а за их спинами вновь наступит ночь. Три дьявола, стучащиеся в ад…
Лозенвольдт продолжал свои объяснения.
— Эти люди, — сказал он, — бурят отверстия глубиной около двух метров сверлами с твердосплавной коронкой. Здесь, — он ткнул пальцем, — такие же сверла.
Мы увидели под стеной груду металлических стержней, которые я сначала принял за трубы. Это были пустотелые железки диаметром около пяти сантиметров с напайкой на торце.
— Сверла приходится каждый день поднимать на заточку, — пояснил Лозенвольдт.
Мы, как совы, кивали головами.
— Эти трое заканчивают сегодняшнюю работу. Они сделали необходимое число отверстий во фронтальной стене забоя. В эти отверстия заложат взрывчатку. После взрыва породу вывезут на поверхность, а проходчики будут бурить новые отверстия. Мы продвигаемся вперед на два с половиной метра в сутки.
Эван прислонился к стене и дрожащей рукой вытер лоб, который мог поспорить со лбом самого Клиффорда Уэнкинса.
— Почему вы не ставите подпорки?
— А зачем? Мы работаем в монолите, не в грунте. Здесь выработка никогда не обвалится. Бывает, конечно, что падают куски породы. Обычно на новых участках. Но мы следим за тем, чтобы ничего не валилось на голову.
Эван, тем не менее, выглядел озабоченно. Он вновь достал платок и вытер лицо.
— А какой взрывчаткой вы пользуетесь? — спросил Дэн.
Лозенвольдт сделал вид, что не слышит, но вопрос повторил Родерик.
Лозенвольдт демонстративно вздохнул и сказал:
— Динагель. Он выглядит, как черный порох. Хранится в герметичных красных банках.
Он указал на одну из них. Я вспомнил, что уже видел парочку, но не задумался над тем, что в них.
Довольно едким тоном Дэн попросил Родерика:
— Спросите у него, как выглядит такой взрыв? Лозенвольдт пожал плечами.
— Откуда я знаю? Никто этого не видел. Перед взрывом все выходят из шахты. Вниз можно спуститься только через четыре часа после отстрела.
— А почему, дорогуша? — поинтересовался Конрад.
— Пыль, — лаконично ответил Лозенвольдт.
— А когда мы увидим сами залежи… То есть саму жилу? — допытывался Дэн.
— Сейчас, — Лозенвольдт указал на уходящий вправо проход. — Предупреждаю, что будет очень жарко, вентиляции там нет. Лампы выключать не надо, они вам понадобятся. И смотрите под ноги, пол неровный.
Он двинулся вперед.
Мы за ним.
— С тобой все в порядке? — спросил я Эвана.
— Я чувствую себя замечательно, — огрызнулся он. — Не думай, что я слабей других.
— Я и не думаю, — заверил его я.
— Вот и отлично, — буркнул он и догнал Лозенвольдта, наверное, боясь пропустить что–либо из его откровений.
Я замыкал процессию.
Через пару минут мы действительно попали в очень жаркий штрек: воздух был настолько сухим, что мы перестали потеть. Пол под ногами был неровным, в выбоинах, стены грубо обтесаны. На них не было ни белой краски, ни красной линии; если бы мы не находились в горе, я бы сказал, что мы шли под гору. Под ногами поскрипывал острый щебень.
Вокруг кипела работа. Люди в белых комбинезонах передвигали какое–то тяжелое оборудование, причем лучи фонарей выхватывали из темноты все новые и новые лица. Козырьки шлемов отбрасывали глубокие тени на глаза, так что все выглядели одинаково, и я время от времени касался спины идущего впереди Родерика, чтобы убедиться в том, что остаюсь самим собой.
Внезапно зона высокой температуры кончилась, и мы вновь вышли на проветриваемый участок. Ощущение было такое, как будто мы неожиданно оказались на Северном полюсе. Лозенвольдт замедлил шаг и о чем–то переговорил с двумя молодыми горняками.
— Здесь мы разделимся, — объявил он. — Вы двое, — он указал на Родерика и Эвана, — пойдете со мной. А вы с Андерсом. — Конрад и Дэн отошли к высокому, а в остальном очень похожему на наше чудо парню. Потом он указал на меня. — С вами пойдет Йатес.
Йатес был очень молод, довольно любезен и исключительно безобразен. Говорил он невнятно, вероятно, из–за плохо зашитой заячьей губы. Он криво улыбнулся и сообщил, что никогда никого не водил по руднику, потому что это не его обязанность.
— Я буду очень признателен, — сказал я, чтобы расположить его к себе.
Мои спутники уже затерялись среди других фигур, одетых в белые комбинезоны.
Я спросил, какой здесь уклон.
— Около пяти градусов, — ответил он и замолчал. Я понял, что если я хочу что–либо узнать, то должен спрашивать сам. Йатес, в отличие от Лозенвольдта, не был постоянным проводником и не имел отработанного текста. Я пришел к выводу, что Лозенвольдт был не так уж плох.
В левой стене зияли большие отверстия.
— Я думал, что это монолит, — сказал я. — Откуда эти отверстия?
— А это уже месторождение. Сейчас все увидите сами.
— Пласт идет так же наклонно, как и штрек?
— Конечно, — его удивило то, что я задаю такие глупые вопросы.
— А тот ход, он куда ведет?
— К жиле, разумеется.
Разумеется. Ведь жила тянется, как я уже узнал, на много километров. Разработка ее похожа на выковыривание тонкого ломтика ветчины из большого сандвича, подумал я.
— А когда жила будет полностью выработана, что тогда? — спросил я. — Что делают, чтобы выработка не обвалилась?
Он ответил довольно охотно.
— Мы действуем осторожно. Например, здесь стены достаточно толстые; если не считать этих окон, оставшихся после взрыва, они надежно держат скалу. Когда весь участок будет выработан, мы уйдем отсюда, потом стены постепенно осядут, и штрек исчезнет. Иоганнесбург осел почти на полметра после того, как под ним выработали золотую жилу и рудники были закрыты.
— Это было недавно? — поинтересовался я.
— Нет, конечно. Много лет назад. На территории Рэнда месторождение находилось неглубоко, поэтому разработку вели оттуда.
Нас обогнала группа рабочих.
— Скоро будут взрывать, — объяснил Йатес, не дожидаясь моего вопроса. — Бурение закончено, сейчас закладывают заряды.
— У нас еще есть время?
— Немного есть.
Я бы хотел посмотреть, как работают на переднем крае.
— Ну да… Понимаю. Туда довольно долго идти, Давайте я покажу вам участок поближе, там жила победнее.
Отверстие в стене было больше других. На глаз его диаметр был метра полтора, но оно сужалось.
— Берегите голову, — сказал Йатес, — здесь очень низко.
— Ладно, — ответил я. Он показал жестом, чтобы я шел вперед. Согнувшись, я полез в штрек. Он шел и вправо, и влево. Большую часть ветчины из этого сандвича, видимо, уже выковыряли. Осколки скальной породы выскальзывали из–под ног. Я остановился, чтобы подождать Йатеса. Оказалось, что он идет сразу же за мной. Неподалеку от нас группа шахтеров что–то делала у выгнутого участка стены длиной метров десять.
— Они проверяют заряды, — сказал Йатес.
— Скажите, эти осколки под ногами — это руда?
— Да нет, что вы! Жила проходит посередке.
— Где–то тут?
— Да. Но руду уже выбрали.
— Скажите, а как вы отличаете руду от пустой породы?
Серьге сверху донизу стены, такие же, как пол и потолок.
— Подождите, я принесу кусочек руды, — сказал он и пополз на четвереньках к шахтерам. Штрек был настолько низким, что передвигаться можно было либо так, либо, опустив голову, на коленях. Я сидел на корточках. Йатес отбил от стены небольшой кусочек.
— Вот, пожалуйста. Это и есть руда.
Мы направили свет наших фонарей на осколок камня. Он был длиной сантиметра четыре, серый, с темными, слегка поблескивающими прожилками.
— Что это темное? — спросил я.
— Это и есть руда. А то, что посветлее, — обычный камень, и чем больше темных пятен, тем больше золота.
— Так это — золото?
— Нет. Руда содержит золото, серебро, уран и хром. Золота больше.
— Можно я возьму это на память?
— Конечно, — он откашлялся, — мне здесь нужно помочь. Может быть, вы сами вернетесь в центральный коридор? Это очень просто.
— Думаю, что я справлюсь, — согласился я. — Я не хочу отвлекать вас от работы.
— Большое спасибо, — ответил он и заспешил туда, где рабочие проверяли заряды. Похоже, это его здорово интересовало.
Я полежал немного, наблюдая, как они работают. Моя лампа освещала совсем небольшую часть штрека. Дальше была самая густая тьма, которую можно представить.
Шахтеры по одному, по двое выходили из штрека. Я сунул мой кусочек руды в карман, последний раз посмотрел в сторону зияющего отверстия и стал осторожно отступать. Я слышал, как кто–то пробирается по узкому проходу штрека; свет фонаря упал на мой комбинезон, я подвинулся, давая дорогу. Я оглянулся, увидел козырек шлема.
А потом мой шлем съехал мне на глаза и на мой затылок обрушился огромный кусок Африки.
Я летел вниз по бесконечному черному тоннелю.
Я отключился, так и не долетев до дна.
