Круглой Башке не исполнилось и семнадцати, когда он сбежал из дома и нанялся матросом на судно. Уже за полгода до этого стали заметны некоторые странные изменения в поведении мальчика, который вплоть до этого времени продолжал преследовать бывших мучителей двоюродного брата — в основном, ради забавы и несмотря на то, что сами они уже давно перестали травить Ушастого. Нередко случалось даже, что самому Ушастому приходилось вмешиваться, чтобы образумить своего неуправляемого брата, когда тот на велосипеде гнался за испуганными членами крабовой банды с криками: «Вот гад! Ты что, издеваешься надо мной?» Но в один прекрасный день все это внезапно прекратилось. Теперь он проезжал мимо мальчишек с отсутствующим видом, беззаботно насвистывая, и однажды въехал прямо в стоящую у обочины машину молочника. Домашние тоже были обеспокоены его поведением. Никогда не закрывающий рот мальчик теперь практически онемел, и родственники несколько раз заставали его за тем, как он, молча сидя за столом, что-то старательно выводит на листке бумаги. Ранди заставляла его принимать рыбий жир, варила для него какие-то ужасные витаминные отвары, но ничего не помогало. Круглая Башка был по-прежнему бледен, все чаще и чаще предавался своей привычке писать письма, а когда оставался в одиночестве, покрывал оборотную сторону листка примитивными сердечками и, сев на велосипед, несся к Долгому лесу, где направлялся к сосне с большим дуплом в стволе и опускал туда письмо. Убедившись, что вокруг никого нет, Круглая Башка прятался в ближайшем кустарнике, закуривал одну из украденных у дяди сигарет и замирал с бьющимся сердцем в ожидании, пока между соснами не показывалось рыжеволосое создание. Сидя в своем укрытии, он видел, как Ида Бьорквиг, дочь самого громкоголосого члена общества трезвости в городе, который совместно с пробстом Ингеманном уже через год сделает все, чтобы закрыть «Место встречи», а позднее одержит победу и над «Цирковым вагончиком» и «Вечерней гостиной», решительно подходила к дереву и с напускным безразличием доставала из дупла письмо. Она тут же разворачивала его, а когда заканчивала читать, на губах ее появлялась неотразимая улыбка, после чего девочка исчезала между деревьями.

На самом деле лишь эта улыбка и поддерживала надежду в Круглой Башке, поскольку все его попытки заговорить с девушкой оканчивались ничем: «Держись от меня подальше, осел!» — кричала она, когда он преследовал ее на велосипеде. «Я слышала о тебе всякие гадости, понятно?» — заявляла она, когда он, глядя на нее по-собачьи преданными глазами, пытался проводить домой из школы. Но каждый раз, когда он, проезжая на велосипеде, выкрикивал таинственный пароль: «Ждите почту», — она неизменно оказывалась в Долгом лесу, чтобы прочитать его безнадежные объяснения в любви, движимая любопытством и еще чем-то, что она не очень-то умела выразить словами.

— Боже мой, — скажет она много лет спустя, — разве можно было устоять против этого осла?

Лишь когда было перечитано около полусотни писем, она в один прекрасный день не исчезла между деревьями, а пошла прямо к кустарнику, в котором прятался Круглая Башка.

— Что это ты там делаешь? — поинтересовалась она. — Дай-ка мне сигарету.

Сесть она не захотела. Выкурила всю сигарету в семь длинных затяжек и сказала, что завтра он может проводить ее из школы домой. Когда она исчезла, Круглая Башка поднял ее окурок и спрятал в карман.

— Эй, ты! — раздавалось время от времени, когда Круглая Башка, быстро утративший ореол человека, внушающего страх, с рассеянным видом ехал по улицам Бергена. — Вот дурень, спутался с дочерью трезвенника!

В таких случаях в нем внезапно могло проснуться что-то от его прежнего «я», и он начинал в ярости преследовать наглых членов крабовой банды, но невооруженным глазом было видно, что делает он это без присущего ему прежде умения полностью контролировать ситуацию.

— Ты только посмотри, во что твой братец превратился, — сказал однажды Турбьорн Ушастому. Круглая Башка был недавно замечен идущим в трех шагах позади дочери трезвенника, он нес ее школьную сумку и смотрел на нее такими глазами, что мальчишкам стало даже как-то неловко. «И к тому же она рыжая!» — говорили все так, как будто речь шла о каком-то отвратительном племени. Но вместе с возмущением росло и любопытство, и о том, что делала парочка в Долгом лесу, начали ходить какие-то невероятные слухи. Время от времени мальчишки отправлялись в лес следить за молодыми людьми, а однажды одному из мальчиков удалось вытащить из дупла старого дерева письмо и прочитать несколько слов — таких дурацких, что ни в какие ворота не лезет, но тут примчался Круглая Башка, побелевший от ярости. А в другой раз один из мальчиков был потрясен, увидев в кустарнике обнаженную женскую грудь. «Она лежала там в чем мать родила и курила сигарету», — передавалось из уст в уста. «Слушайте! Они трахаются в Долгом лесу — да еще и сигареты при этом курят!» — говорили мальчишки. «Знаете, что она делала? Стояла на четвереньках и говорила: „О, ну где же твой толстый член!“»

Преследуемые мальчишками, молодые люди вынуждены были все дальше и дальше уходить в лес. Вскоре они стали проводить все воскресные дни, гуляя среди сосен и делая привалы на небольших полянках, где подушки из мха служили им бархатным ложем. И здесь, вдали от наглого хора бергенских мальчишек, лесные духи начали нашептывать им удивительные истории, голоса земли пели им диковинные песни. Ими все больше и больше овладевало какое-то тревожное чувство, сближавшее их, и одновременно они были безудержно легкомысленны и делали то, что никогда не стали бы делать в другом месте, — отчего им, когда они вечерами снова окунались в шумную городскую жизнь, становилось как-то не по себе. Но прогулки их продолжались, все дальше и дальше в сердце лесов — как раз в то лето, когда стояла удивительно хорошая для Бергена погода — и внезапно прекратились, когда через три недели после начала нового учебного года Ида прибежала к их старому кусту и закричала: «Я беременна, осел, вот что ты натворил, глупая скотина!»

Она тут же повернулась и убежала, но при их следующей встрече уже не говорила таких грубых слов. Она тихонько сетовала на жизнь, горько заплакала, когда он погладил ее по рыжим волосам, и в конце концов произнесла ужасное: «Мне придется рассказать все матери».

С этого дня Круглая Башка страдал не только от всех физических признаков влюбленности, но и от приступов холодного пота, в который его бросало всякий раз, когда он думал о рыжеволосой Иде и их странствиях в заколдованных лесах. В последующие три недели Иду Бьорквиг он вообще не видел. Она как сквозь землю провалилась, и, если уж говорить начистоту, он уже больше и не искал с ней встречи. Он по-прежнему катался по Бергену, но теперь с еще более отсутствующим видом, чем прежде, и когда мальчишки кричали вслед ему, а он их не слышал, то можно сказать, что он был словно тень себя самого — прежде внушавшего страх.

Так вот он и катался, погрузившись в свой удивительный транс, до того самого дня, когда большой черный автомобиль, поравнявшись с ним, вытеснил его на тротуар, где он чуть не упал. Из машины вышел член общества трезвости Арнт Бьорквиг, глаза его метали молнии. Круглая Башка сразу же понял, что с таким человеком, как Бьорквиг, не спорят, и, смертельно побледнев, забрался в черную машину. Хотя это и была первая в жизни Круглой Башки поездка на машине, особого восторга ему при этом почувствовать не пришлось, и, когда они проехали пятнадцать минут, не обменявшись ни словом, он к своему ужасу обнаружил, что трезвенник едет по направлению к Чертову утесу — высокой скале, находящейся недалеко от города, и представил себе, как его привозят туда и без лишних разговоров сбрасывают вниз.

— Э-э-э, — пробормотал он, — я не специально.

Бьорквиг велел ему заткнуться, и только когда они действительно остановились у Чертовой скалы, трезвенник глубоко вздохнул, посмотрел на него и сказал:

— Ты мне не нравишься. Мне не нравятся такие, как ты. Самый умный, умнее всех, ну да наплевать! Потому что в следующую субботу в четыре часа вы с Идой обвенчаетесь в церкви Святой Марии.

Трезвенник пристально и грозно посмотрел на него, и Круглая Башка, снова подумав, что с таким человеком не спорят, пробормотал в ответ:

— Да, да, конечно.

— Хорошо, — ответил трезвенник и кивнул в сторону двери, — вон! Пока меня не стошнило!

Через мгновение Круглая Башка оказался на дороге, а Бьорквиг газанул и исчез на бешеной скорости в направлении города. Тут Круглую Башку снова прошиб холодный пот, и по пути домой он решил, что надо поговорить с Аскилем. Круглая Башка был единственным членом семьи, которому могло прийти в голову, что с Аскилем можно посоветоваться, и через несколько часов он добрался до той пивной, в которой дядя обычно проводил время после рабочего дня.

— А вот и мой любимый племянничек, — воскликнул Аскиль, — ты что, начал ходить по пивным?

Все еще обливаясь холодным потом, Круглая Башка пробормотал, что надо поговорить. Аскиль отвел его к стоящему в уголке столику и заказал племяннику рюмку водки. Было видно, что он находится в своей стихии. Он болтал и шутил со всеми посетителями, заигрывал с официантками, и Круглая Башка сразу понял, что здесь дядя живет совсем другой, незнакомой ему, жизнью.

— Так, — сказал Аскиль, серьезно глядя на племянника, когда Круглая Башка описал ему свою ситуацию, — насколько я понимаю, у тебя теперь есть два выхода: жениться на девчонке или бежать.

Мысль о последнем из двух вариантов оказала чрезвычайно целительное воздействие, холодный пот сразу куда-то пропал.

— Бежать? — повторил Круглая Башка. — Куда?

— Наняться матросом, дурак ты этакий!

— А Ида? — пробормотал Круглая Башка.

— Девчонка получила то, что хотела, — ответил Аскиль, заказывая еще одну рюмку, — ты-то в этом никак не виноват.

Последнее замечание было произнесено с заговорщической улыбкой, открывавшей парню новый мир возможностей. В компании с дядей и его собутыльниками, которые рассказывали всякие морские байки, заколдованные леса потихоньку утратили власть над мальчиком, устрашающий трезвенник побледнел и исчез без следа, и даже рыжеволосая девушка, которая еще совсем недавно проливала горькие слезы на его груди, превратилась в туманную дымку, а вместо этого на горизонте стали вырисовываться брызги пены и штормовые волны, причалы дальних стран, веселые вечера в экзотических гаванях и доступные женщины, которых можно купить за десять эре на всю ночь и которые готовы на все. К тому времени, когда он попрощался с дядюшкой и пошел к велосипеду, холодный пот испарился как роса на солнце, и все стало казаться легче легкого.

Вскоре после этого Ушастый проснулся однажды утром от возгласов мамы Ранди — причитая, она бегала по гостиной, размахивая письмом, написанным характерным почерком Круглой Башки.

— Пресвятая Дева Мария! — вопила она. — Он всего лишь ребенок, это ты задурил мальчишке голову, Нильс?

Нильс, который теперь имел обыкновение вставать в четыре часа утра, чтобы садиться спать дальше в кресло-качалку, резко проснулся и испуганно посмотрел на свою огромную жену. Потом начались страшные крики: южные моря, Филиппины, там живут дикари и сумасшедшие, каннибалы, они едят людей, проклятый мальчишка…

Ранди быстро сообразила, что Нильс разговаривал с Круглой Башкой в то утро, и, не помня себя от ярости, набросилась на старика, впавшего в маразм, с бранью за то, что тот не задержал мальчика. Сестру Ингрид спешно вызвали с дежурства в больнице Хаукеланд, и, не выдержав воплей Ранди и слез сестры, Аскиль признался, что это он посоветовал Круглой Башке наняться на судно матросом.

— Что? — закричали Ингрид и мама Ранди хором. — Не может быть!

«Надоело! — думал Аскиль в то же утро по пути на верфь. — Все время унижаться, на коленях ползать, всегда одно и то же…» — И вот, пока он шел в промозглом утреннем тумане, перед его мысленным взором стала возникать старая картина: домик на окраине Бергена, с видом на море, тишина и покой в лоне семьи. Это была та же самая мечта, которую он когда-то вынашивал в комнатке вдовы Кнутссон и про которую он лишь в очень туманных выражениях успел в свое время рассказать Бьорк.

Прошло немного времени, и он присмотрел участок, вскоре ему удалось найти деньги для покупки, чему помогли отзывы о его хорошей работе и его давняя репутация участника Сопротивления. Каждое воскресенье он отправлялся теперь на участок, чтобы обрабатывать каменистую бергенскую почву динамитом. Иногда эхо взрывов разносилось по окрестностям, и мысль о пьяном Аскиле, который где-то вдали возится с динамитными шашками под звуки джаза из дорожного граммофона, не давала спокойно жить всему семейству, и, когда он наконец возвращался домой, все ужасно радовались. Бьорк уже с нетерпением ждала, что сможет избавиться от назойливой свекрови, и время от времени отправлялась на участок, чтобы посмотреть, как продвигается работа.

— А мы надолго туда переедем? — спросил Ушастый однажды, кивнув в сторону развороченной взрывами строительной площадки.

Бьорк бросила взгляд на сына и ответила:

— На всю жизнь.

Это обещание Ушастый запомнил навсегда, и позднее оно станет наиболее очевидным доказательством того, что его мать — обманщица. Но и все остальное свидетельствовало о том же, например почему она вечно ходит к врачу, если у нее ничего не болит, и почему она говорит, что пошла за покупками, а через несколько часов возвращается домой с пустыми руками… Но не будем забегать вперед. В субботу, вскоре после таинственного исчезновения Круглой Башки, в дверь дома на Скансене постучали, и на пороге возникли разъяренный Арнт Бьорквиг и рыжеволосая девушка в скромном подвенечном наряде. Сначала никто не мог разобрать, что именно кричит мужчина, а девушка так заливалась слезами, что не могла произнести ни слова. Не сразу удалось и объяснить, куда подевался Круглая Башка. «Я убью его!» — зарычал трезвенник, ухватив изумленного папу Нильса за воротник. Попугай кричал, Ранди визжала, и лишь проявленная Аскилем решительность не позволила этому визиту превратиться в настоящий фарс. Аскиль просто-напросто схватил Бьорквига за плечи и вытолкал его из квартиры, объяснив ему попутно, что жених находится в Тихом океане и что в ближайшие несколько лет его вряд ли можно будет застать дома. В тот день, когда рыжеволосая девушка решила больше никогда в жизни не плакать, Круглая Башка валялся под гамаком в трюме судна, и его рвало. Это, если можно так сказать, было единственным проявлением солидарности с его стороны, хотя заколдованные леса и под чужим небом продолжали мерещиться ему по ночам, преследуя его даже в самых темных переулках Манилы и Сингапура.

Когда год спустя на улицах Бергена стала появляться бросившая школу рыжеволосая Ида, катящая перед собой коляску, в которой лежали не одна, а целых две рыжеволосых девочки, члены семьи Эрикссонов старались держаться от нее подальше. Несмотря на пересуды на Рыбном рынке, мама Ранди отрицала какую-либо родственную связь с близнецами. Аскиль не замечал их, когда брел на работу и с работы или же когда, набив карманы динамитом, направлялся к своему участку, и сестра Ингрид следовала примеру Аскиля. Только Бьорк, сама в третий раз ставшая матерью, подходила к рыжеволосой девушке, гладила ее по руке и, по очереди поднимая из коляски рыжеволосых малышек, расхваливала их как только могла.

— Ого! — говорили мальчишки. — Он действительно удрал? Так вот просто взял и удрал?

Ушастый кивал.

— Вот это здорово! — звучало в ответ, и таким образом Круглой Башке удалось восстановить свое реноме среди мальчишек района. Все быстро забыли, как этот дурень въехал в машину молочника, забыли, как этот слабак, глядя преданными собачьими глазами, носил школьную сумку рыжеволосой девочки, забыли те дурацкие слова, которые кто-то когда-то прочитал в украденном письме.