Глава 14
Русские устраивают массированную артподготовку. Нам достается солидная порция сокрушительных снарядов, выпущенных «сталинскими органами». Бьют в основном по соседям, но и нам перепадает.
Раньше никогда не видел вживую то, что могут делать эти установки. Иваны называют этих ужасных монстров красивым русским именем «Катюша». Извращенное чувство юмора, ничего не скажешь. Небо терзают огненные молнии. В одну минуту расположенная позади нас небольшая деревушка, наполовину разрушенная и давно покинутая, превращается в прах. Дикий грохот бьет по ушам, земля сотрясается от взрывов. Все вокруг тонет в черном дыму. Вижу, как поднятая невероятной взрывной силой здоровенная телега взлетает вверх, повисает в воздухе на мгновение, а затем падает, рассыпавшись на щепки. Вражеские снаряды, превращая лес в чистое поле, перемалывая все живое вокруг в мелкую крошку, вздымают ввысь громадные волны земли.
Приходится постоянно открывать рот, чтобы уменьшить давление на барабанные перепонки. Молодой пулеметчик, оказавшийся в окопе рядом со мной, плачет навзрыд, у него истерика.
— Нам всем конец! — кричит он. — Они сровняют нас с землей!
— Заткнись и приготовься! — сильно бью его ладонью по спине. Удар возымел действие. Солдат немного успокаивается и только ошарашенно косится на меня.
— Русские скоро пойдут, — стараясь переорать грохот взрывов, кричу ему я. — Вставь лучше ленту в пулемет.
— Да-да, — повторяет парень и трясущимися руками пытается заправить ленту в МГ-34. Приходится ему помогать, иначе провозится до конца света. А конец, судя по всему, вот-вот наступит. Русские запускают в небо ракеты — сигнал к атаке.
— Отсекай пехоту, солдат, — хлопаю его по каске, — и ни о чем не думай, понял? Тебя вообще учили обращению с пулеметом?
— Да-да, — кивает он.
— Где твой второй номер?
Солдат пожимает плечами. Он не знает, куда делся его помощник.
Я желаю ему удачи, мне пора уходить. После артобстрела в окопах снайперу делать нечего. Русские как обычно пойдут большой толпой, и мне надо устроиться поудобнее чуть в стороне, и уже оттуда делать свою работу. А то не ровен час, накроет здесь снарядом.
Немного беспокоюсь за своего ученика Земмера, но искренне надеюсь, что парень не струсит. Главное, чтобы его не убили в предстоящей молотилке. Он уже кое-что повидал на этой войне и хоть немного подготовлен в отличие от этих «желторотиков». Теперь Германия шлет на фронт стариков и детей — печальная концовка «блистательного» похода на Восток. Скоро воевать станет некому, наверное, начнут присылать дряхлых старух. Никогда не был пессимистом, но исход этой кампании мне понятен. Великой Германии конец. У нас не осталось резервов, чтобы затыкать дыры по всем фронтам. И все мы давно устали от этого безумия.
Артподготовка заканчивается, становится до боли в ушах тихо, слышны только крики и стоны раненых. С трудом пробираюсь вдоль траншеи.
— Эй, Брюннер, ты уже готов сдохнуть? — весело окликает меня один из бойцов. Ветеран, мы с ним воюем достаточно давно. Он мне по-человечески противен, хотя я этого особо не показываю. Зовут его Стайер. На правой щеке у него старый ожог, делающий его обезображенное лицо похожим на маску. Пару лет назад Стайер и еще несколько солдат развлекались от безделья — согнали крестьян из какой-то деревеньки в большую яму, набросали в нее сухих веток и, облив ни в чем не повинных людей бензином, подожгли. Пьяный вдрабадан Стайер балансировал на самом краю ямы и в итоге свалился прямо на вопящих от боли, пылающих факелами людей. Друзья, ничуть не трезвее Стайера, не сразу смогли вытащить обожженного идиота из живого костра. Сам он, правда, не любит распространяться о той истории, говорит обычно, что горел в танке, но те, кто воюет с ним давно, хорошо знают правду о его геройстве.
— Только после твоей подгоревшей задницы, — бросаю я, не поворачивая головы.
— Все мы надеемся на твой острый глаз, Курт, — он тянет меня за рукав, останавливая. — У тебя есть закурить?
— Возьми, — протягиваю ему сигарету и закуриваю сам.
— На сигаретку пока есть время, а то потом некогда будет, — довольно склабится Стайер. — Иваны обычно долго раскачиваются перед атакой. Зато, если пошли вперед, то только держись за штаны.
— Мне пора, тороплюсь на выбранную позицию.
— Давай, дружище, — кивает он. — Держись сам, и нас поддержи огнем.
Любопытно, что когда я официально стал снайпером, то сразу заметил некоторую настороженность к своей персоне среди сослуживцев. Долго этого не мог понять, но однажды разгадал загадку. Любой солдат считает работу снайпера нечестной. Стрелок знает свою цель, видит ее и работает по ней издалека, оставаясь невидимым и, соответственно, невредимым. В то время как регулярные части вынуждены соприкасаться с врагом лицом к лицу. Многих задевало именно это. В их отношении ко мне была смесь зависти и брезгливого пренебрежения. Но я старался не обращать на это внимания. Зато позднее, когда я своими меткими выстрелами спас многие жизни, ребята стали относиться ко мне по-другому. Взять хотя бы Стайера. Когда мы только познакомились, он называл меня «девчонкой, держащейся за свою палку с обломком бинокля». Но после одного боя изменил мнение и проникся ко мне глубочайшим уважением.
Наша атака тогда захлебнулась, и мы попали под мощный артиллерийский огонь. Снаряды врага перемалывали все в кашу, двигаться дальше было невозможно. Выход был только один — устранить артиллерийский расчет. Но как?! К советским позициям не подобраться, иваны все вокруг поливали пулеметным огнем.
Помогла моя снайперская винтовка. Русские особенно не прятались, били нас практически прямой наводкой, думая, что мы их не достанем. Они ошиблись. С четырехсот метров одним выстрелом я снял командира орудия. Это был сложный выстрел, дул сильный ветер, и рассчитать траекторию полета пули было непросто. Я попал ему в грудь, русский упал, а расчет, лишившись командира, замешкался, орудие смолкло. Я решил не останавливаться на достигнутом и снял командира второго орудия, затем третьего. Русские прекратили огонь буквально на минуту, но нашим солдатам этого времени хватило. Пехота пошла вперед, сминая иванов. Мы взяли высоту. После боя ребята подходили ко мне и с благодарностью жали руку. К благодарностям присовокуплялся джем, шоколад, сигареты, пара банок консервов, и даже бутылка шнапса. Я был не против этих подношений…
Последствия артподготовки в некоторых местах нашей линии обороны катастрофические. Траншеи засыпаны, приходится переползать по поверхности, рискуя быть подстреленным. Дым, гарь, стоны раненых и умирающих. Изувеченные тела и части человеческих тел. Страшно слушать и страшно смотреть.
Один солдат, оглушенный взрывом, сидит, обхватив голову. Из его ушей течет кровь. Он, монотонно покачиваясь из стороны в сторону, воет, как раненый волк. Чуть дальше два пехотинца со слезами на глазах вытаскивают засыпанного землей друга, не замечая, что тот уже мертв, у него распорот живот и из земли вместе с телом ползут длинные, похожие на перепачканных змей, ленты кишок. Сколько человек мы потеряли, сложно сказать. Надо абстрагироваться от всего, действовать быстро и скорее добраться до цели.
Возле меня в окоп сваливается человек. Он принимается отряхивать с плеч землю, потом стаскивает каску, и только тогда я узнаю его. Передо мной, пошатываясь, стоит капитан Бауер. Он весь перемазан в грязи, черные пятна крови покрывают его мундир. Приглядевшись, с облегчением вздыхаю — Бауер цел и невредим, кровь на мундире чужая.
— Ты в порядке? — спрашивает он меня, отдышавшись.
— Вроде да. Много наших полегло?
— А как тут узнаешь? — разводит руками капитан. — Хорошо, что русские в этот раз не очень точно по позициям били. Но все равно нам досталось. Я связался со штабом, фон Хельц приказывает стоять насмерть, чертов идиот. Ты-то хоть знаешь, что тебе конкретно делать?
— Конечно.
— Тогда вперед! — Бауер хлопает меня по плечу и, пригнувшись, спешит дальше по траншее. Я тоже бегу. Мне нужно добраться до холма. Залягу там и, когда пойдут русские, займусь делом. Там я буду находиться чуть правее линии обороны и, надеюсь, долго смогу оставаться незамеченным во время атаки русских. Патронов у меня достаточно.
Атака начинается. С ревом движутся на нас «тридцатьчетверки» с пехотинцами на бортах. Стоит чуть высунуться из окопа, тут же рядом свистят пули. Прямо передо мной раздается страшный взрыв. Уши закладывает, земля летит во все стороны. Инстинктивно пригибаюсь, комья бьют по спине. Рядом со мной сидит мертвый пехотинец, в каске его зияет огромная дыра, а лицо полностью залито кровью.
Холм уже рядом, остается лишь перемахнуть через бруствер. Наступив сапогом на плечо мертвого солдата, я рывком перелетаю через земляную насыпь и укрываюсь на холме. Выбор позиции кажется мне наиболее удачным — я имею хороший обзор и нахожусь чуть в стороне от линии атаки. Первым делом осматриваю карабин. Слава богу, оптика цела, и я могу приступить к работе.
Танки все ближе, русские пехотинцы соскакивают с брони, растягиваются цепью. Слышатся хлопки наших минометов, находящихся у церквушки. Подключается артиллерия. Б-амц! Снаряд ударяет по броне русского танка, но тот лишь чуть притормаживает и, взревев двигателем, ползет дальше. Зрелище ужасающее.
Выискиваю в оптический прицел среди иванов командиров и сержантов, снимаю двоих. Надеюсь, что Земмер на другом фланге занимается тем же самым. Из-за стелющегося дыма трудно найти цель. Поняв, что впустую трачу время, выискивая при такой видимости командиров, начинаю стрелять по солдатам не жалея патронов. Минометчики усиленно обрабатывают толпу вопящих «Урраааа!!!» русских, но не наносят им особого урона.
Артиллерии удается вывести из строя три танка на подступах и два расстрелять прямой наводкой в упор. Черные столбы дыма тянутся от них вверх, расползаясь по небу. Но оставшиеся восемь прорываются и теперь утюжат наши траншеи, пытаясь сровнять с землей укрывающихся в них пехотинцев. Больше всего боюсь, что наши ребята дрогнут и побегут. Но они стоят насмерть, вступая в борьбу со стальными машинами. Одна из «тридцатьчетверок» закидана гранатами, топливные баки взрываются с оглушительным треском, превращая оставшийся внутри экипаж в жареное мясо. Другой танк увязает в траншее, заваливается на бок, беспомощно вращая гусеницами. Выстрелами двух панцерфаустов его превращают в груду опаленного и искореженного металла.
Меня заметили, над головой роем свистят пули. Нужно срочно менять позицию. Откатываюсь назад, ползу и сваливаюсь в траншею на труп солдата с пробитой каской. Наши пулеметы строчат не смолкая, сухо щелкают карабины. Сколько времени мы сможем продержаться, не представляю. То и дело ловлю в прицел очередного ивана и нажимаю на спусковой крючок. С такого расстояния не промахиваюсь, и каждая выпущенная мной пуля достигает цели. Толку от этого немного, натиск русских яростен и сокрушителен.
Дым заполоняет все пространство, я почти ничего не вижу. На левом фланге ребята отбиваются, вступив врукопашную с русскими пехотинцами. Непроизвольно проверяю, на месте ли нож.
— Эй! — кто-то меня хлопает по плечу. Резко оборачиваюсь, готовый ударить прикладом, но это оказывается Стайер.
— Потише, приятель, так можно мне и лицо подпортить, — щерится он в улыбке поломанными зубами.
— Как думаешь, продержимся? — выкрикиваю я.
— Не думаю, — Стайер затравленно оглядывается. — Бежать надо.
— А приказ?
— К черту все приказы! Нас сейчас все равно сомнут! Еще полчаса, и мы все покойники!
— Нельзя! — ору я ему в ухо. — Надо держаться!
— Ты еще не понял, — скрежеща зубами, впивается в меня взглядом Стайер. Его обожженное лицо сейчас кажется демоническим. — Нам всем конец! Они прут напролом. Мы не остановим… Танки уже прорвались! А в окопах мальчишки обосранные сидят, что с них толку!
— Хватит! — стараюсь переорать шум боя. — Где Бауер?!
— В жопу твоего Бауера, и всех вас вместе с ним! Я ухожу, а ты делай, что хочешь. Можешь, застрелиться из этого своего дерьма, — Стайер тычет пальцем в мой карабин. — С оптикой не промахнешься.
— Где Бауер?! — хватаю его за грудки.
— Возится с этими сопляками там, пытаясь удержать весь этот сброд. Убери руки!
Он вырывается и перебирается через окопы. Низко пригибаясь к земле, бежит в сторону тыла. К нему присоединяются еще несколько человек. Безумец! Если его арестуют жандармы, ему не отвертеться. Расстреляют на месте. Уж лучше здесь подохнуть.
Бегу вдоль траншеи, спотыкаясь на расстрелянных гильзах и поскальзываясь на лужах крови. Мимо, в другую сторону, проскакивают несколько пехотинцев. Они сильно торопятся, на их лицах застыл испуг.
— Стоять! — ору я. Последний останавливается и поворачивается.
— Вы куда?! — направляю на них карабин, и они все замирают в нерешительности. — Вас прямо здесь пристрелить?
— Там русские! — дрожа всем телом, показывает рукой один из новобранцев.
— И что?! А кого вы хотели там увидеть?! Держать линию обороны, суки трусливые!
Мой грозный вид и направленное на них дуло карабина возымели действие. Солдаты стоят, переминаясь в нерешительности, а потом нехотя направляются обратно.
Капитана Бауера нигде видно, а огонь настолько плотный, что словить пулю проще простого. Стоит только высунуться, и конец. На наших позициях творится полный бардак. Солдаты бегают в разные стороны, раненые истошно кричат, зовя на помощь. Санитары с работой не справляются, оберегая свои жизни, и без крайней необходимости на рожон не лезут. Небо почернело от гари, пороховой дым повсюду, едко разъедает ноздри. Все вокруг превратилось в сплошной кошмар. Безумие, кругом абсолютное безумие!
На меня кидается один из новобранцев, сует под нос руку. Кисть оторвана. Обожженный кусок плоти, с которого свисают черные горелые лохмотья кожи. Рядовой дико визжит, и я не могу разобрать ни слова. Может, он принимает меня за санитара? Не знаю, и знать не хочу. Я цинично отмахиваюсь от него, отталкиваю и пробираюсь дальше. В таком состоянии трудно контролировать эмоции.
Бауера нахожу за пулеметом на позиции. Он стоит, прищурив один глаз, и короткими очередями стреляет по наступающим русским из пулемета МГ-34. Отстрелянные дымящиеся гильзы сыплются на труп «желторотика», которому я совсем недавно помогал зарядить ленту. Парню пуля вошла точно в глаз. Из черной глазницы вытекает бурая жижа.
— Что делать?! — кричу капитану в ухо.
— Стоять насмерть, — не оборачиваясь и продолжая стрелять, отвечает Бауер.
— Но мы погибнем, их слишком много!
— Сам пристрелю любого, кто дернется, — капитан отрывается от пулемета, и пристально смотрит мне в глаза. Я решаю не говорить Бауеру про позорный побег Стайера и его друзей. Капитан делает свое дело до конца, и я отчетливо понимаю, что он умрет здесь, но не отступит. С пробитой головой, с оторванной конечностью, он будет держать позиции до последнего вздоха и требовать того же от каждого бойца.
— Ладно, справимся, — киваю я. — Не в первый раз.
— Иди к черту, не отвлекай! — отмахивается от меня Бауер и продолжает стрелять из пулемета.
— Где Земмер, вы видели его?
— Он в церкви, фон Хельц приказал устроить там огневую точку.
— Что?! — в ужасе восклицаю я и стремглав бросаюсь к церкви. Парня надо спасать, там он слишком хорошая мишень. Если он расположился в церкви, артиллерия и танки рано или поздно сровняют с землей вместе с храмом.
Теперь бегу, одержимый лишь одной мыслью — спасти мальчишку! Я чувствую ответственность за него. Приказы сумасбродного майора фон Хельца не стоят ни гроша. Я видел местность и знаю, как нам тут воевать. В штабе по карте этого не понять, и тонкости снайперской работы ему не известны. Мальчишка обречен, и что хуже всего, я его об этом предупреждал. А что толку?! Капитан Бауер, который чтит приказы сверху, посылает людей на смерть, следуя распоряжениям. Огневая точка на башне? Прекрасно!
Натыкаюсь на блондинистого юнца, еще недавно пытавшегося казаться героем среди друзей. Он сидит на дне окопа и визжит, обхватив руками голову. Визжит, как свинья, идущая под нож. Рядом с ним распластался его товарищ, грудная клетка его разворочена, парень еще жив, сучит руками и зовет на помощь, захлебываясь кровью. Блондин не делает ничего, он сидит на жопе и орет. Страх превратил его в животное. Молодой ариец обезумел, увидев происходящее. Война открылась ему другой стороной. Своей истинной и страшной стороной. Весь ад вывалился на него. А чего он хотел? Бравурных маршей? Веселых марш-бросков по Советскому Союзу, где можно трахать молоденьких крестьянок и обирать местное население? Эти времена прошли! Сейчас здесь страшно. Тут убивают, и делают это легко.
После ада Восточного фронта мне никогда уже не стать нормальным человеком, и я смирился с этим. Знаю, что превратился в скотину, которая убивает не задумываясь, жрет что попало, отвыкла от нормальной жизни. Но я хотя бы осознаю этот факт, оцениваю ситуацию и способен иногда мыслить человеческими нормами. А психика этих сосунков ломается, как тоненькая веточка на сильном ветру. Еще недавно он лапал девчонок за сиськи, бравируя новенькой формой с орлом на груди. Ему казалось, что мир открыт для него, он может спокойно изгваздать его вдоль и поперек своими грязными сапожищами. А теперь сидит весь в дерьме и воет свиньей, глядя как у его товарища из развороченной осколком груди вытекают с кровью остатки жизни. Смотри, Великая Германия, на своих героев! При взгляде на этого гаденыша мне становится невыносимо тошно. Вот кто теперь защищает Родину! Он сидит, бросив винтовку, и любой русский может взять его голыми руками.
Но мне надо спешить, Земмер в опасности. Один из танков уже разворачивается, намереваясь атаковать церковь. Бежать недалеко, но иваны напирают и, чтобы туда попасть, мне нужно перелезть через окопы. Какое-то время я останусь незащищенным. Но рискнуть нужно! Только так я могу спасти этого глупого паренька.
Набрав полные легкие воздуха, мчусь к церкви. Этот бросок стоит мне пары седых волос, но я добираюсь до цели. Пули пролетают в воздухе, врезаясь в стену, выбивая из нее кирпичную крошку. Спрятавшись за обломок стены, пытаюсь отдышаться. Наконец выглядываю и вижу, как к нам медленно, но упорно движется «тридцатьчетверка».
Справа от церкви до сих пор работает минометный расчет. Остервенело машу минометчикам, меня замечают. Старший расчета вопросительно разводит руками в стороны. Указываю на запад, откуда приближается русский танк. Старший смотрит туда и в знак признательности машет мне в ответ. Он тут же заставляет одного из бойцов взять гранаты и отправляет остановить махину. Убеждаться, справится ли парень с задачей, у меня времени нет. Заскакиваю в церквушку. Тут сумрачно и сыро, пахнет землей, пылью и порохом. Все звуки внутри помещения отдаются гулким эхом. Осторожно поднимаюсь по скрипящей деревянной лестнице наверх.
Земмер располагается у окна. Он сделал все правильно: лежит в глубине темного помещения, не прямо, а чуть левее, где шальная пуля не достанет его. Снаружи парня не видно, и он может не опасаться, что его засекут по бликам или вспышкам выстрелов. Но ученик не учел одного и самого главного — тут просто нельзя находиться.
Земмер быстро реагирует на присутствие постороннего. Я не успеваю и подняться, как на меня смотрит дуло моего же «вальтера», который ученик мне так и не отдал после всех наших перипетий. А я о нем совсем позабыл в этой суете. Что ж, молодец, ничего не скажешь.
— Герр обер-ефрейтор? — спрашивает он меня. — Что вы тут делаете?
— По тебе, мудаку, соскучился, — резко отвечаю я. — Собирайся.
— Но я выполняю приказ капитана Бауера, — возмущается парень.
— Ты сейчас превратишься в кучку пепла, если не будешь выполнять приказы обер-ефрейтора Брюннера. Пошли!
— Мой долг… — начинает он, но я перебиваю его.
— Слушай меня, маленький засранец! Если ты сейчас не поднимешь свою задницу, я тебя лично пристрелю. Живее!
Он понимает, что ослушаться меня будет дорого стоить, и резво поднимается.
— Не светись у окна, — приказываю ему. Все-таки еще учить да учить этого щенка.
Быстро сбегаем по лестнице вниз, и тут раздается сильнейший взрыв. То ли случайный снаряд угодил в церковь, то ли танк выстрелил. Кусок стены рядом со мной рассыпается, образовывая здоровенную брешь. Лестница с треском разваливается на щепки, на нас сыплются куски битого кирпича. Заваливаемся на пол, прикрывая головы. Помещение заполоняет дым и пыль, ничего нельзя разглядеть. Секунду спустя рядом со мной с грохотом падает на землю огромный блок кирпичной стены. Нужно срочно убираться прочь отсюда!
— Земмер! — истошно ору, но не слышу своего голоса. Парень поднимает голову и поправляет сползшую на лицо каску. Вижу шевеление его губ, озабоченное лицо, но ничего не слышу. В ушах лишь противный шум и гул, голова кружится так, что, кажется, сейчас отвалится — возможно, получил контузию или сотрясение мозга, не знаю. В висках пульсирует одно — я оглох, оглох!
Земмер что-то кричит, указывая в сторону дверного проема. Да, бежать! С трудом поднимаюсь, пошатываясь бреду на выход. Земмер меня бережно поддерживает.
На улице прислоняюсь к стене и пытаюсь собраться с силами. «Ты можешь!» — говорю себе, повторяя эту фразу, как заклинание. Слух постепенно возвращается, я начинаю слышать далекие звуки взрывов и пулеметной стрельбы. Земмер хватает меня и тащит, а я послушно плетусь за ним.
За секунду до очередного взрыва мы падаем туда, где минуту назад находился минометный расчет. Теперь здесь огромная воронка, все вокруг засыпано землей, кругом валяются обгорелые, бесформенные куски мяса, кое-где на них фрагменты немецкой униформы. Я падаю, лицом утыкаюсь во что-то теплое и мягкое. Кровь. Меня выворачивает наизнанку. Рвет долго и судорожно, сдавливая горло.
— Паршиво вы выглядите, — раздается издалека голос Земмера. Он смотрит участливо и порывается рукавом обтереть с моего лица кровь и остатки рвоты. Хороший ученик, не теряет самообладания, и к тому же его желудок оказывается крепче моего.
— Где танк? — спрашиваю еле слышно, но Земмер понимает меня по губам.
— Подбит. И экипажу конец, валяются вон около своей машины.
Я слышу его более отчетливо, слух возвращается.
Танк действительно подбит. Он стоит с опущенным вниз дулом, гусеницы лентой сползли с колес. Топливные баки не взорвались, но корпус дымится, кое-где виднеются языки пламени. Два мертвых русских танкиста валяются метрах в трех от «тридцатьчетверки».
— Минометчики танк подбили, а их самих потом артиллерией разворотило, — поясняет Земмер.
Мог бы и не говорить, сам знаю, что разворотило. Вытираю ладонью губы. Во рту отвратительный металлический привкус, желудок сводит спазмами.
— Так, чертеняка, давай из этого дерьма выбираться.