БОЙ ЗА «КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ»
Несколько дней спустя мы прибыли на позицию перед большим металлургическим заводом «Красный Октябрь» на северо-востоке Сталинграда. Этот район в течение нескольких месяцев был местом многих столкновений между русскими и немцами. На заводе упорно держались два полка противника, и выбить их пока что не удавалось. Сам завод представлял собой беспорядочную массу искореженных балок и битого кирпича. После немецких артобстрелов в стенах появились громадные дыры, и повсюду витал запах смерти и разрушения, запах кирпичной пыли и горелой человеческой плоти. В развалинах было полно крыс. Они стали наглыми, крупными, величиной с больших кошек, и совершенно не боялись людей. Нам же они внушали панический страх. По словам Хайде, со дня на день следовало ждать вспышки чумы, и мы, завидев этих отвратительных тварей, всякий раз бросали гранаты в их гущу. К черту требования беречь боеприпасы: чумные крысы были куда страшнее русских войск!
Мы пробыли там почти неделю, а потом в один прекрасный день Старика вызвали к командиру роты, гауптману Швану. Его не было довольно долго, мы тем временем ворчали и строили догадки.
— Прогуляйтесь-ка за позиции противника, посмотрите, как там дела! — Порта отвернулся и с отвращением плюнул. — Черт побери, вечно мы, разве не так?
— Должна существовать какая-то очередность, — ханжески заметил Грегор. — Пора начальству выбрать кого-то другого.
— Кому морочишь голову? — спросил я. — Кто в прошлый раз ходил выяснять, что замышляют русские? Насколько я помню, не ты!
— Вот-вот, и кто приволок треклятого генерала? — язвительно спросил Грегор.
Тут вернулся Старик. С мрачным видом поманил к себе Хайде, они отошли, а мы притихли.
Напрягая слух, мы бессовестно подслушивали и кое-как разбирали, что говорилось.
— Скажи самое худшее, — предложил Хайде. — Начальство хочет, чтобы мы одни пошли в наступление и взяли Москву?
— Задание почти столь же трудное, — согласился Старик. — Речь шла о том громадном бункере перед заводом, который стал камнем преткновения.
— И что с ним делать?
— Он должен прекратить существование.
Хайде на минуту лишился дара речи.
— Как это — прекратить существование? Мы что, должны его уничтожить?
— Вот именно, — чуть ли не извиняющимся тоном ответил Старик.
Порта с ужасающей гримасой ярости и возмущения повернулся к нам.
— Что я, черт возьми, говорил? — прошипел он.
— Как? — холодно спросил Хайде. — Как нам, черт побери, уничтожать этот бункер, будь он проклят?
— Ты поведешь к нему свою группу, а мы будем прикрывать тебя пулеметным огнем. Как только подойдете к нему, бросьте в амбразуры как можно больше гранат, а потом сидите и ждите, когда они взорвутся… Возьмете еще пять магнитных мин для дверей, хорошо?
По выражению лица Хайде мы поняли, что хорошего тут ничего нет. И склонны были с ним согласиться.
— Для дверей? — сдавленно повторил он.
— Да… для штук, которые открываются и закрываются… Идет?
— Нет, — ответил Хайде. — Не пойдет. — Он смотрел на Старика ледяным взглядом. — В жизни не слышал ничего более глупого! Как бросать гранаты в эти паршивые амбразуры, если они в двух метрах над головой? Давай нам лестницы, тогда можно будет его атаковать, мы же не акробаты!
— Ну, это твоя проблема, — сказал Старик. — Как ты это сделаешь, решай сам. Я только передаю приказ: отправляйся туда и взорви этот бункер.
Они постояли, свирепо глядя друг на друга, потом Хайде отрывисто выругался и пошел к нам. Мы понимали, что тут ничего поделать нельзя, понимали, что Старик уже протестовал, объясняя невыполнимость этого задания.
— Так, вторая группа, за мной!
Хайде повесил на плечо автомат, повел подбородком и с плотно сжатыми губами пошел, не оглядываясь. Мы похватали свое оружие и торопливо пошли за ним по пути, который некогда представлял собой дорогу, а теперь превратился в жуткую смесь брошенных домов, подбитых танков и автомашин, снарядных воронок, куч мусора и человеческих останков. То были трупы штатских, не солдат. Все страшно изуродованные. В ведре с водой плавала оторванная голова ребенка. Глаза незряче, изумленно смотрели в небо. Я шел, спотыкаясь, по этим руинам, и перед глазами у меня стояло видение этой головы, пока я не наступил на разлагавшиеся остатки человеческого торса и не отвлекся.
Порта, шедший в нескольких метрах впереди меня, внезапно остановился и крикнул Хайде:
— Эй! Я нашел идеальное место!
Хайде обернулся.
— Что ты там орешь?
Я поравнялся с Портой и увидел, что он Обнаружил снарядную воронку, частично покрытую балками и обломками стен.
— Здесь можно установить пулемет, — объявил Порта, безотлагательно принимаясь за дело. — Отличное место с максимальным укрытием.
— А ну, кончай! — заорал Хайде, подбегая к нам. — Бери эту чертову штуку и вперед! Здесь командую я! Остановимся, когда подам команду, не раньше…
Тут нас увидели из бункера и открыли огонь. Хайде взрывной волной швырнуло на нас, и мы вместе повалились в воронку.
— Понимаешь, о чем я? — спросил Порта. — Это место идеальное.
Хайде встал и одернул шинель.
— Даю две секунды, — отрывисто сказал он Порте. — Не вылезешь — подам на тебя рапорт.
— Как знаешь, — бодро ответил Порта. — Я остаюсь здесь.
— Унтер-офицер!
Это был голос Швана. Мы выглянули и увидели его, бежавшего к нам сквозь поднявшуюся пыль. Хайде и я вылезли из воронки. Порта вновь занялся своим пулеметом.
— Чего ждете? — спросил, тяжело дыша, Шван.
Хайде бросил на Порту злобный взгляд и раскрыл рот, собираясь пожаловаться, но не успел: Порта выскочил раньше. Молодцевато отдал честь и указал на пулемет.
— Все в порядке, готов обеспечивать огневое прикрытие.
— Молодец. — Шван одобрительно кивнул Порте и повернулся к Хайде. — Тогда вперед, унтер-офицер!
У Хайде не было выбора. С яростью и ненавистью в глазах он побежал по дороге, спотыкаясь о камни, не замечая от злости свистящих пуль и снарядов, летевших в нас из бункера.
У нас тоже не было выбора, и мы последовали за ним. Рядом со мной бежали с несчастным видом Грегор и Понц. Понц был флотским артиллеристом и недавно оказался в нашей роте после катастрофического эпизода на Дону, когда из всей корабельной команды уцелел он один. На бегу Понц в отчаянии глядел на меня.
Было необходимо добежать до бункера, пока русские не пристрелялись. Я споткнулся о груду кирпичей, поднялся, побежал, упал опять и, шатаясь, встал. Казалось, из грудной клетки выдавили весь воздух. В боку внезапно закололо, острая боль пронизала левое легкое, сердце отчаянно колотилось о ребра, кровь стучала в ушах. Я упал в третий раз и лежал в снегу, всхлипывая и тяжело дыша. Мы были уже почти возле бункера. Оставалось сделать последний рывок… Я получил сильный удар сапогом по ребрам. Потом еще и еще, совершенно безжалостные. Раздался безумный крик:
— Поднимайся, трусливая крыса! Вставай, не то пристрелю!
— Не могу, отстань от меня!
Это был мой истерически вопящий голос. Я едва узнал его. Хайде ткнул меня в ухо прикладом автомата.
— Вставай и бегом, иначе убью на месте!
Заработал пулемет Порты, пули осыпали бункер, впиваясь в стены. Порта стрелял из пулемета мастерски. На него можно было положиться.
Я собрался, готовясь к прыжку. Прыгать не хотелось. Меня сковывал страх. Я знал, что не смогу сделать прыжка, воздух между нами и бункером пронизывали пули. Только Хайде я боялся еще больше. Он был фанатиком, безжалостным зверюгой в бою, его угроза пристрелить меня была отнюдь не шуточной. С другой стороны…
— Пошел!
Хайде ткнул меня автоматом в почки. Всхлипывая от страха, я напряг мышцы и выскочил под огонь. В ров спрыгнул первым, но другие почти сразу оказались там же. Понц стоял рядом со мной, придерживая сумку с гранатами на боку, и как-то странно сопел. Ко мне вдруг вернулось мужество, я взглянул на него и понял, что он в том же состоянии, в котором я только что был.
— Делай, черт возьми, что хочешь! — проскулил он, обращаясь к Хайде. — Моя война кончается здесь, во рву! Провались фюрер, провались отчество, провались этот гнусный рейх!
— И провались военные матросы! — заорал Хайде.
В море пуль, трескотне пулеметов и разрывах снарядов они стояли, свирепо глядя друг на друга. Я поднял взгляд на разбитые стены завода, и до меня постепенно дошло, что получится, если завод окажется разрушен. Это предприятие было гордостью Сталина. С чем останется он без «Красного Октября»?
Внезапно я осознал, что Хайде оставил Понца и бежит вверх по склону к бункеру. Это была, пожалуй, самая опасная минута с начала боя. Склон был крутым, заснеженным и простреливался противником. Я увидел, как Хайде бросился в безопасное место у основания стены бункера и торжествующе присел там. Одному из нас это удалось. Я повернулся к дрожавшему матросу.
— Идешь или нет?
— К черту!
Я пожал плечами и ринулся на склон. Вокруг свистели пули и зарывались в снег. Тяжело дыша, я вбежал в тень громадного бункера. Его толстые стены зловеще высились над нами. Засевшие внутри, должно быть, чувствовали себя в полной безопасности, а мы, атакующие фигурки снаружи, были такими крохотными, беззащитными, такими бессильными…
Я поплотнее прижался к основанию стены, ища укрытия от этой бури.
— Что это с тобой? — съязвил Хайде. — Перетрухнул?
— Не только я. Это был безрассудный замысел!
Хайде поднял руку.
— Перестань. Где гранаты?
— Не знаю, — ответил я. — Не мое дело таскать их. Я не вьючная лошадь.
— Тогда у кого они?
Я неожиданно вспомнил.
— У него.
И указал на Понца, все еще прятавшегося во рву.
Лицо Хайде приняло ошеломленное выражение.
— Ты что, без гранат поднялся?
— А ты с гранатами? — ответил я.
— Не мое дело таскать гранаты!
— И не мое! Гранаты вручили ему, пусть он и несет их сюда!
— К черту! — заорал в бешенстве Хайде. Схватил меня за шиворот и затряс. — А ну, спускайся обратно, неси их! Что нам здесь делать без единой гранаты?
Я вырвался.
— Пусть кто-то другой несет эти треклятые штуки!
— Я сказал — ты! — заревел Хайде. — Ты лучший гранатометчик, я приказываю спуститься и принести их!
— А я говорю — пошел сам знаешь куда! — заревел я в ответ. И указал на испуганного матроса. — Почему он не может принести гранаты? Я не хочу рисковать жизнью, спускаясь и поднимаясь снова. Ты, должно быть, шутишь!
Хайде бросил на меня безумно-злобный взгляд, потом резко отвернулся и крикнул Понцу:
— Эй, ты! Понс или как там тебя… Давай, вылезай из этой ямы!
Матрос еще плотнее прижался к стенке рва, и Хайде открыл по нему огонь. Это мгновенно подействовало. Понц одним прыжком взлетел по склону и оказался рядом с нами. Без гранат… С перепугу он их оставил во рву. Хайде с яростным воплем сбросил его пинком вниз.
— Быстро неси гранаты сюда!
Понц, лежа на дне рва, плаксиво ворчал:
— Ты стрелял в меня! Мог бы убить…
— У меня и была такая цель! Жаль, промахнулся, попробую снова…
К нам уже подползли Грегор и Легионер. Когда Хайде открыл огонь, Понц дико вскрикнул и со всех ног помчался вверх по склону, обливаясь слезами, сумка с гранатами колотила его по боку. Мы вырвали их у него и принялись мастерить самодельную бомбу: связку из четырех гранат с бутылкой бензина посередине.
— Отлично, Свен. — Хайде указал на ближайшую амбразуру, казавшуюся словно в пяти километрах над головой. — Я буду прикрывать тебя, а ты забросишь ее туда.
— Кто, я? — спросил я в ужасе.
Хайде поглядел на меня.
— Я сказал ты, так ведь?
— Да, но как, черт возьми, я смогу это сделать?
— Не спрашивай меня, — равнодушно ответил Хайде. — Не я придумал эту задачу, я должен только обеспечить ее выполнение.
Я уставился на амбразуру. Примерно три с половиной метра над землей.
— Ты мастак, — сказал Грегор. — Ты всегда отлично бросал гранаты.
Я посмотрел на него с ненавистью. Хайде повел головой, и я с тяжелым сердцем вышел на открытое пространство. Пулеметчик, сидевший высоко за одной из заводских стен, тут же открыл огонь. Пули жужжали вокруг меня злобным осиным роем. Я прицелился, открыв грудь огню русских, размахнулся и бросил гранаты к амбразуре… Бросок оказался недостаточно сильным. Гранаты полетели не под нужным углом. Бомба ударилась о стену в полуметре ниже амбразуры и упала к нашим ногам. Я едва уловил, как Хайде бросился на меня и свалил на землю перед самым взрывом. Взрывной волной мне чуть не оторвало руку. Я очень надеялся, что так и случилось, но когда потрогал ее, она оказалась на месте.
— Идиот проклятый! — прорычал Хайде. — Теперь они нас засекли!
Я обиженно сел на землю, массируя плечо. Хайде занес ногу для удара.
— Вставай! — И подкрепил приказ жестом. — Осталось только одно. Встанешь мне на плечи и забросишь туда эту штуку.
Я в ужасе взглянул на него. Хайде был психом. Совершенным психом. Мне давно приходила в голову такая догадка.
— Ну? — Он щелкнул мне пальцем, словно дрессированной собачонке. — Давай доводить дело до конца.
За тенью от бункера все еще бушевал бой. Несмотря на меткий, как всегда, пулеметный огонь Порты, русские пушки продолжали палить.
— Послушай, — обратился я рассудительно к демоническому Хайде, — думаю, теперь должен попытаться кто-то другой. Мне чуть не оторвало руку, и я не…
— Лжешь!
Хайде схватил меня за больное плечо и поднял на ноги. По правой стороне тела пробежал огонь. Хайде хлестал меня по щекам одной рукой, пока я не ощутил головокружения, потом шагнул назад и подставил мне руки, положенные одна на другую.
— Так! Ставь сюда ногу и влезай.
У меня не было выбора. Никакого выбора на этой треклятой войне не существовало. Хайде был намного сильнее и, не колеблясь, убил бы меня, откажись я снова повиноваться его идиотским приказам. И его бы никто не винил за это. Я безнадежно оглядел остальных. Понц хныкал, прижавшись к стене. Грегор вызывающе смотрел на меня. Только Легионер слегка улыбнулся ободряюще и подмигнул.
Я проглотил появившуюся во рту горькую жидкость, поставил ногу на руки Хайде и вскочил ему на плечи. Грегор подал мне гранаты. Хайде сделал несколько шагов назад, под огонь противника, и я потянулся к амбразуре. Но когда сунул туда руку с гранатами, их выбили винтовочным прикладом… Я потерял равновесие, ухватился за голову Хайде и повалился, увлекая его за собой. Мы вместе покатились вниз по заснеженному склону.
— Ты нарочно! — заорал Хайде. — Пристрелю, трус поганый!
Я повернул голову и увидел его глаза, красные, горящие жаждой убийства. Увидел оскаленные острые, белые зубы. Пузырьки пены в уголках рта. Блеск металла в руке. И не стал его урезонивать. Выскочил из рва и побежал обратно но этому треклятому склону, Хайде за спиной у меня взвыл, как волк. Тяжело дыша, я бросился между Грегором и Легионером, и тут брошенный Хайде нож отскочил от стены над моей головой. Хайде неподвижно стоял под огнем на середине склона, пули проходили впритирку с его головой. Вскинул кулак и погрозил неуязвимому бункеру.
— Ну, погодите, гады! Я еще до вас доберусь!
Внезапно он ринулся к стене и, объятый бешенством, взбежал до ее середины. Тяжело дыша, повалился на спину в снег, встал и предпринял второй неистовый приступ. Каким-то чудом нашел опору для ноги, кирпич, выступавший из стены сантиметра на два. Для обезумевшего Хайде этого было достаточно. Он распрямился, перебирая стену руками, и ухватился за торчавший из амбразуры ствол пушки. С шеи у него свисала на вытяжном шнуре мина. Если б он оплошал и нечаянно привел в действие взрыватель, его бы разнесло на куски.
— Псих, — лаконично объявил Грегор.
— Треклятый нацист! — добавил я.
Легионер смотрел вверх, покачивая головой в невольном восхищении.
— Псих и нацист, — согласился он, — однако при всем при том превосходный солдат.
Хайде высвободил руку и стянул через голову шнур. Другой рукой он держался за ствол, так изогнувшись, что ноги упирались в стену. Спокойно, хладнокровно втолкнул тяжелую мину в амбразуру. В следующий миг оказался на земле у наших ног, мгновенно подскочил и бросился прочь, крикнув, чтобы мы следовали за ним.
Мы бросились в противоположную сторону и едва обогнули угол бункера, дверь распахнулась, и оттуда выбежал на нетвердых ногах окровавленный человек. Легионер мгновенно ударил его в лицо прикладом, саданул коленом в живот, отшвырнул в сторону и бросился в бункер, Грегор и я последовали за ним. Присели на корточки в углу возле ящиков с боеприпасами. На верхнем этаже раздавалось нескончаемое громыхание тяжелых орудий.
— Эй, ты! — Легионер поманил нерешительно застывшего у входа Понца. — Найди Хайде, скажи, что мы здесь! И поживей, а то начнет еще швырять мины… Он же бешеный!
— Раз надо, иду.
Понц с жалким видом повернулся, сделал шаг и наткнулся на Хайде. Испуганно вскрикнул и попытался отойти в сторону. Хайде втолкнул его внутрь, к нам.
— Это что такое? Почему вы не наверху, не бьете русских? — Злобно повел взглядом и для особого разноса выбрал меня. — Сидишь здесь, заткнув пальцем задницу, и ни о чем не думаешь! Этим ничего не добьешься, так ведь? — Ткнул пальцем мне в грудь. — Хочешь стать офицером! Ладно, покажи нам, на что годишься. Поднимись, черт возьми, но лестнице, разведай обстановку!
На сей раз я не протестовал. Послушно взбежал но ней, приподнял крышу люка и заглянул внутрь. Со всех сторон лежали спавшие русские. На их касках я разглядел внушавшие ужас буквы: НКВД. Для меня этого было более чем достаточно. Я опустил крышку и поспешил спуститься. Хайде ждал меня, уперев руки в бедра.
— Ну? Я не слышал стрельбы. Что случилось? Просто поздоровался и спустился, да?
Я испуганно указал наверх и прошептал: — НКВД! Тысячи!
Хайде нахмурился. Схватил несколько гранат, выдернул чеки, оттолкнул меня и помчался наверх. Стукнула отброшенная крышка люка, в отверстие полетели гранаты, и Хайде сбежал вниз еще быстрее, чем поднялся. Через несколько секунд раздалась серия оглушительных взрывов. Когда они затихли, Хайде двинулся вперед.
— Отлично, пошли туда.
Первым на сей раз шел Легионер. Для предосторожности он перед тем, как влезть в люк, дал по кругу очередь из автомата, но там не было никаких признаков жизни. Гранаты Хайде сделали свое дело. Кругом были кровь и трупы, будто в мясницкой лавке.
Мы встали на краю люка, и я заметил какое-то осторожное движение слева. Быстро повернулся и увидел русского лейтенанта, целившегося, сидя на полу, из большого револьвера. Отпрыгнул в сторону, пуля царапнула мою каску. Грегор тут же открыл огонь, и тот человек упал с кровавой массой вместо лица. В другом месте кто-то занес руку с гранатой, но Легионер подоспел со штыком. Эти люди были изранены, но нам пришлось идти по крови, выискивая живых и разделываясь с ними. Сибиряки сражались до самого конца. Однажды мы видели, как у одного из наших оторвало голову, когда он хотел дать воды раненому сибиряку. С тех пор мы не рисковали.
Когда я поднимался первым на третий этаж, крышка люка над моей головой осторожно приподнялась. Я увидел огромное лицо азиата и в ужасе замер, прижавшись к стене. Лицо оставалось на месте, узкие глаза сощурились в смешанном с изумлением страхе, когда этот человек увидел противника. Секунды две мы лишь глядели друг на друга. Потом моя правая рука непроизвольно взлетела, пальцы глубоко вошли в его раздувавшиеся ноздри, и я вытащил азиата через край люка. Он грохнулся на пол внизу, где ждал Хайде.
Теперь было не до медленного, осторожного подъема. Наверху раздавались звуки лихорадочной деятельности, я швырнул в люк две гранаты и бросился вниз. Взорвались они до того, как я достиг подножья лестницы, взрывной волной меня подбросило высоко в воздух, и я рухнул на пол вялой тушей.
Несколько секунд я лежал в полубессознательном состоянии в луже чьей-то крови. Когда смог заставить себя сесть и оглядеться, пыль уже оседала, и в огромном бункере стояла тишина. Грегор пил из фляжки, взятой у мертвого русского артиллериста. Легионер сидел на полу, дымя сигаретой. Понц с ошеломленным видом стоял, прислонясь к стене. А Хайде — Хайде с важным видом умывался в ведре ледяной воды! Смывал грязь с лица и рук, отирал одежду, чистил ногти, причесывался, приводил в порядок снаряжение… Пять минут усердного труда, и он вновь стал самим собой, образцовым прусским солдатом: волосы были приглажены все до единого, и даже ногти на пальцах ног стали блестеть.
Вызвали третью роту, чтобы удерживать бункер. В мирное время там работали заключенные, и в глубоких подвалах мы обнаружили множество трупов. У политзаключенных на одежде были нашиты зеленые круги, у уголовных черные. Все были убиты выстрелом в затылок.
До прибытия третьей роты мы тщательно прочесали бункер в поисках мин-ловушек. Сибиряки из НКВД обладали таким фанатизмом, что даже Хайде в сравнении с ними казался тихим, миролюбивым человеком, и мы нашли несколько смертоносных свертков над дверями и под половицами. Этих сибиряков мы жутко боялись. Они не давали пощады даже своим и редко довольствовались тем, что расстреливали своих пленников, большей частью замучивали их до смерти. Тех, кто имел несчастье попасть к ним в руки живым, в лучшем случае вывешивали голыми за окно, обвязав проволокой лодыжки. Смерть наступала через шесть часов и была сравнительно легкой…
Теперь, когда мы взяли бункер, пришла пора штурмовать завод. Подошла артиллерийская батарея и установила свои гаубицы. Когда двадцать четыре таких орудия одновременно стреляли, от грохота казалось, что настал конец света.
Первые наши атаки были мощно отражены. Сибиряки полностью проявили себя и сражались всеми средствами; мы царапали и кусали друг друга в кошмаре рукопашного боя, всаживали штыки в животы, рвали друг друга гранатами и снарядами; белый снег стал от крови малиновым, люди бились по лодыжку в месиве человеческой плоти. Но сибиряки все равно твердо держались. После каждой атаки нам приходилось отступать, теряя несколько сотен людей.
На девятый день мы перехватили одно из радиосообщений русских:
«Красный Октябрь, Красный Октябрь… вызываем базу. Нас по-прежнему атакуют, продовольствие на исходе. Долго продержаться не сможем. Просим разрешения оставить завод».
Эта весть нас очень приободрила. Раз грозные сибиряки повели речь об отходе, значит, положение их было еще хуже нашего. Незачем и говорить, что они получили категорический отказ: ни в коем случае не отступать; сражаться как настоящие советские солдаты и быть выше запросов желудка.
Еще несколько дней бесполезных боев, еще несколько сот загубленных жизней, и по-прежнему голодавшие сибиряки отражали наши атаки. Но их радиопросьбы стали еще более отчаянными: у них кончалось не только продовольствие, но и вода, многие убивали себя, будучи не в силах больше выносить жажду. Однако получили они бескомпромиссный, как и раньше, ответ:
«Солдаты, настало время показать себя достойными воинами Красной Армии! Продолжайте с честью сражаться, Сталин вас не забыл! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ОСТАВЛЯТЬ ПОЗИЦИЙ».
Русские держались еще три дня. Хотя психологическое преимущество было на нашей стороне, так как мы знали об их бедственном положении, сломить сибиряков мы не могли. Потом в эфир вышло последнее сообщение: боеприпасы кончились, просим разрешения сдаться. И опять пришел лицемерный ответ:
«Товарищи, советская власть отдает вам честь! Трудящиеся в долгу перед вами! Продолжайте сражаться! В разрешении сдаться отказано. СОВЕТСКИЕ СОЛДАТЫ НИКОГДА НЕ СДАЮТСЯ».
Вскоре после полуночи русские пошли в атаку. Бросались на нас в последнем, тщетном усилии с примкнутыми к незаряженным винтовкам штыками. Огонь наших пулеметов косил их волна за волной. Те, кому удавалось прорваться, сражались, будто дикие звери, намного превосходя наших солдат силой и яростью. Для изголодавшихся, полубезумных от жажды сибиряков та или иная смерть была неизбежной. Терять им было нечего, они уже все потеряли, и первая свирепая орда, прорвавшаяся сквозь пулеметный огонь, застала нас врасплох. На меня бросился сбоку русский офицер. Я повернулся к нападавшему, в панике ударил его ногой, сбил на землю, всадил ему в живот штык. И все-таки он нашел силы попытаться заколоть меня. Я посмотрел в сверкающие глаза на изможденном лице и совершенно обезумел от слепой ненависти. С диким воплем страха выдернул штык и полосовал его лицо, пока оно не превратилось в кровавую маску и огонь в глазах потух. Потом мне стало стыдно, но когда мы наконец ворвались на завод и увидели наших солдат, повешенных голыми за ноги, я ощутил прилив злобного удовлетворения своей местью.
Под громадными бездействующими машинами металлургического завода лежали русские, мертвые и умирающие. Тех, кто еще дышал, мы пристреливали. Они смотрели, как мы надвигаемся, и не просили пощады. Понимали, что это бессмысленно. Несколько еще способных двигаться покончили с собой до того, как мы подошли к ним. Бросились из окон или в лифтовые шахты.
К вечеру бой прекратился, большой завод «Красный Октябрь» был взят. И все-таки удовлетворения победа нам не доставила. Как бы мы ни страшились и ни ненавидели сибиряков, они снискали наше уважение; в конце концов, они были побеждены не столько превосходящими силами, сколько обстоятельствами. С тех пор до конца войны их героическое сопротивление служило образцом для ободрения тех, кто терпел трудности: «Вспомните "Красный Октябрь"! Раз они смогли, сможете и вы…».
Потом, расслабившись после чудовищного напряжения, мы разлеглись на полу, на верстаках или привалились к машинам. Порта апатично листал газету.
— Ну, что происходит в мире? — спросил Старик, держа в зубах погасшую трубку.
После нескольких недель ожесточенных боев всегда бывало трудно вернуться мыслями к общему положению вещей, вспомнить, что твоя крохотная часть войны — лишь кусочек в картинке-загадке; что существуют другие фронты, люди сражаются в других странах, и твоя отдельная победа не означает конец кровопролитию.
— Так что происходит? — повторил Старик.
— Сплошная мерзость. — Порта скомкал газету и бросил ему. — Все, как обычно. Военный флот потопил все корабли противника в северных морях, и Англия повержена.
Грегор нахмурился.
— Ничего не понимаю, — пожаловался он. — Из месяца в месяц твердят одно и то же. С тех пор, как заняли Польшу, только и слышишь: «Англия повержена… Англия сломлена… Англия на коленях»… Почему, черт возьми, эти проклятые идиоты не признают себя побежденными и не положат конец войне?
— Вот и я говорю, — оживленно подхватил Малыш. — Какой смысл продолжать ее, а? Кораблей у них не осталось, так? Порты их разбомбили к чертовой бабушке, самолеты у них устарелые, летчиков постоянно не хватает, и какой смысл продолжать войну?
— Должно быть, продолжают только из упрямства, — с глубокомысленным видом изрек Грегор.
— Просто из кровожадности, — согласился Малыш.
Легионер скривил губы в сардонической усмешке.
— Интересно, как получается, — негромко заговорил он, — что англичане на устарелых самолетах при нехватке летчиков каждую ночь бомбят немецкие города?
— Не задавай щекотливых вопросов, — сказал Старик. — Вот, послушайте, это может заинтересовать вас. — Разгладил скомканную газету и разложил перед собой на верстаке. — «Наши ребята доблестно сражаются в Сталинграде. Солдаты Шестой армии войдут в историю истинными героями отечества. С нами Бог! Солдаты в Сталинграде воюют с верой в сердцах и с Библиями в руках…».
Его оборвали Грегор, издавший рвотные звуки, и Малыш, выкрикнувший непристойный протест. Старик пожал плечами.
— Я думал, это позабавит вас, — мягко сказал он.
В покое мы оставались недолго. Вскоре гауптман Шван вызвал всех командиров отделений, дал им новые задания, и нас опять вывели на стужу.
Нам было приказано встать в караул возле чудовищно уродливого и зловещего здания НКВД, где генерал Паулюс и его штаб в безопасности подвалов вели военные игры. Пока мы сражались, страдали, умирали, они сидели с сигаретами, с выпивкой и втыкали разноцветные флажки в карту Советского Союза. Эти флажки символизировали нас, усталых, израненных, полуголодных, обмороженных, потрясенных непрестанной бойней, живших в постоянном страхе. Но для Паулюса и его штабистов мы были просто-напросто воткнутыми в карту флажками, и тем временем, когда они самодовольно сидели в своих убежищах, жонглируя нашими жизнями, мы с трудом шли сквозь морозную русскую ночь, спеша взять их под охрану.
Мы шли колонной по одному улицей Революции, где большинство домов все еще стояло. Там и сям зияли дыры, кое-где обвалились стены, кое-где были выбиты окна, но в целом худшие крайности войны обошли улицу. По ней не велось сильных обстрелов, туда лишь угодило несколько шальных снарядов, и люди продолжали жить в своих домах, хотя по улице тянулись беженцы, несли свои пожитки, везли своих раненых в тележках и волокли на матрацах. К нам то и дело подходили дети и просили еды. Видит бог, нам самим ее не хватало, но обычно мы находили для них корку хлеба. Из разрушенного дома неожиданно выскочил маленький мальчик, подбежал к Малышу, схватил за руку и умоляюще посмотрел на него.
— Господин солдат! Будете моим отцом?
Малыш в легком замешательстве опустил глаза на ребенка, мальчик отвечал ему серьезным взглядом, прыгая сбоку, чтобы не отставать от широко шагавшего Малыша. Голова его была наполовину скрыта немецкой каской, в руке он держал русскую саблю. Малыш наклонился, поднял ребенка и усадил себе на плечо.
— Ладно, приятель, если хочешь… — Они с мальчиком дружелюбно улыбнулись друг другу. — А сколько тебе лет? Мне это нужно знать, правда? Раз я буду твоим отцом.
Мальчик покачал головой.
— Я совсем взрослый. Никто никогда не говорил мне этого, но… — Внезапно он обвил рукой шею Малыша и посмотрел на него большими круглыми глазами. — Господин солдат, а будете отцом и моей сестренки?
— Вот это предложение! — произнес Малыш, снимая мальчика. — А где она?
— Пойду приведу! — воскликнул мальчик. — Подождите здесь, я приведу ее!
Он побежал по дороге. Тут кто-то швырнул гранату. Возможно, одинокий русский солдат, прятавшийся в одном из разрушенных домов Мы бросились на землю, прикрыв головы, и по узкой улице разнесся грохот взрыва. Когда поднялись, новообретенного сына Малыша нигде не было. От него остались только немецкая каска и русская сабля…
После двух дней караула у здания НКВД нас перевели в пехотные казармы, и Порту произвели в обер-ефрейторы.
— Надо же, черт возьми! — заорал унтер-офицер Франц Крупка, увидев на рукаве Порты еще одну нашивку. — Продвигаемся по службе, а? Так, смотришь, и до фельдмаршала дойдем… — Указал на нашивку. — Обмыть надо бы.
— Превосходная мысль, — язвительно ответил Порта. — Чем? Растопленным снегом? Я уже несколько недель не видел хоть какой-то бутылки.
Крупка огляделся по сторонам.
— Хочешь узнать, где можно разжиться водкой?
Порта уставился на него.
— Шутишь?
— Нет, спрашиваю… Хочешь узнать, где? Если да, могу сказать. Только не болтай, если собираешься выпить за новую нашивку.
— Думаешь, я вчера родился? — усмехнулся Порта.
— Просто предупреждаю. Смотри, не проговорись… Этот толстый болван Вильке ухитрился где-то стащить четыре ящика водки.
Маленькие глаза Порты широко раскрылись в жадном изумлении.
— Четыре ящика? Господи, выпив один, я мог бы закончить в одиночку эту треклятую войну! Как этот болван раздобыл их?
Крупка пожал плечами.
— Вот уж не знаю. Он не говорил, а я не спрашивал.
— Ничего. — Порта достал из кармана огрызок карандаша и оживленно принялся писать список. — Так… ящик водки… думаю, больше чем на один рассчитывать не стоит, поэтому на многих делить его не нужно. Только ты, я, Старик, Грегор… и Малыш, Свен, Легионер… — Заколебался. — Да еще Хайде, наверно. Я обошелся бы без него, но что поделаешь? Он выйдет из себя, если мы не пригласим его на попойку.
— Значит, всего восемь, — сказал Крупка. — Думаю, если сможем раздобыть нива и смешать с водкой, хватит, чтобы окосеть.
— Одни косеют быстрее других, — сказал Порта. — Я имею в виду Малыша. После одного стакана валяется, как свинья в дерьме, задрав ноги… Кстати, — мрачно добавил он, — Легионер должен мне пачку сигарет.
— Ну, тогда нужно получить с него долг, пока нас опять не послали в бой, — посоветовал Крупка. — Этот гад Пински — знаешь его? Так вот, он уже на том свете. Убило снарядом недели две назад. Был должен мне три пачки гриф. Их мне уже не получить обратно, так ведь? — Крупка с грустью покачал головой. — Я сказал его отделению, что раз Пински уже нет, они должны рассчитаться по его долгам, но гриф у них не было.
Порта с возмущением шумно втянул воздух.
— Позор. Человеку в таком положении нельзя позволять идти в бой. Раз он задолжал деньги или еще что-то… Нам нужны бухгалтеры. Иду на спор, будь здесь евреи, они бы завели бухгалтеров.
— Я вот что тебе скажу, — злобно заговорил Крупка. — Этот урок я усвоил. Теперь никому ничего не дам в долг. Был слишком мягкосердечным с людьми, а они облапошили меня. Но теперь все! Никаких, даже если будут просить под сто процентов. Эта игра не стоит свеч.
— Под сто? — переспросил с загоревшимися глазами Порта. — Неужели в самом деле есть дураки, согласные отдавать сто процентов?
— Они должны выплачивать сто процентов! — выкрикнул Крупка. — Если учесть, какому риску подвергаешься, понятия не имея, получишь ли свои деньги назад… Знаешь, что? — удивленно произнес он. — Несколько месяцев назад я выручил одного офицера, когда он был на мели. Казалось бы, можно надеяться, что уж офицер поведет себя благородно, правда? — Отвернулся и плюнул. — Какое там! Пойдет и бросится под Т-34. Нарочно, заметь. Он сделал это нарочно. Вот что бесит меня. Плевать на мои деньги, лишь бы получить Железный крест.
— Какая мерзость! — с отвращением произнес Порта.
— Времена очень тяжелые, — проворчал Крупка. — Тяжелее некуда.
Порта отправился искать Вильке, рослого, толстого повара с четырьмя драгоценными ящиками водки. Повар был занят тем, что мешал в кастрюле жирную воду, которую подавал нам под видом супа.
— Привет, Вильк! — Порта дружелюбно хлопнул его по плечу. — Последние новости слышал?
— Какие еще новости? Не интересуюсь я ими. Это все вранье.
— Закури, — предложил Порта и достал массивный золотой портсигар, взятый из кармана у мертвого генерала. — Нелишним будет, когда я сообщу тебе новость.
— К черту ее! Лучше буду стоять здесь, мешать суп и думать о своем отеле. Новости мне ни к чему.
— А о каком отеле?
— Который построю после войны. Я планирую его. Там будет…
Порта засмеялся…
— Ну-ну! К тому времени ты будешь лежать под землей вместе с нами… Вчера пришли совершенно секретные приказы. Я ухитрился заглянуть в них — неважно как, это мое дело. Но знаешь, что там говорится? Немецкая армия будет сражаться до последнего человека и последнего патрона… Это сущая правда. Совершенно секретные указания от самого фюрера.
Вильке плюнул в кастрюлю и принялся быстро мешать в ней.
— Ложь это все, — пробормотал он.
— Думаешь? — Порта задумчиво посмотрел на него, подошел поближе и зашептал ему на ухо: — А что бы ты сказал о возможности убраться отсюда? А? Из России? С войны? Домой по воздуху, к приятной, легкой работе…
Вильке повернулся и уставился на Порту.
— А ты что сказал бы?
— Я бы сказал — с радостью. Однако серьезно, только не говори никому… Я был вчера у командира полка и услышал кое-что весьма интересное…
— Он сам тебе сказал? — усмехнулся Вильке. — Доверил тайну?
Порта с насмешливой улыбкой превосходства покачал головой.
— Ты поразился бы, узнав, какие у меня контакты… знаешь, будучи обер-ефрейтором, знакомишься с разными людьми… В общем, честно говоря, поначалу я не обратил на это особого внимания. К чему, если тебе лично ничего не светит? И только потом вспомнил обо всех поварах-приятелях. Это касается всех поваров в Сталинграде.
— О чем ты говоришь? — спросил Вильке.
— Не хочешь — не верь, — великодушно сказал Порта. — Но я слышал, что ищут действительно хорошего повара, с боевым опытом и всем прочим, как у тебя, чтобы учить курсантов в военной школе в Штеттине.
У Вильке отвисла челюсть. Двойной подбородок задрожал. Он бросил украдкой робкий взгляд на Порту и снова принялся задумчиво мешать в кастрюле.
— Тебя я вспомнил одним из первых, — продолжал Порта. — Как-никак, нас многое связывает. Помнишь ту историю в Падерборне? — задушевно спросил он. — Когда я обнаружил, что ты крадешь продукты? Помнишь, как покрывал тебя? По крайней мере, мог хоть это сделать для старого друга. Не стоять же, сложа руки, и смотреть, как тебя отправляют в Торгау, верно?
Вильке неожиданно стукнул половником о кастрюлю.
— Ради бога, не вспоминай ту историю! Я же не раз расплачивался за это с тобой! — И фыркнул. — Тоже мне старый друг! Ты еврей-шантажист и больше никто!
— Меня обзывали и похуже, — спокойно сказал Порта. — В общем, как насчет возвращения в Штеттин преподавателем, а? Лучше, чем оставаться в этом аду, верно?
Вильке облизнул пухлые губы. Порту все знали как вора, мошенника и лжеца. Нелепо было верить и четверти того, что он говорит. Однако всегда бывает первый раз…
— Слушай, — горячо заговорил он, — знаешь, у меня жена, двое детей, я не могу рисковать… Правда, что там нужен повар из Сталинграда?
— Не сойти мне с этого места, — торжественно ответил Порта. — Очень жаль, что я не повар… но раз так, я поговорил с одним приятелем в отделе личного состава и позволил себе назвать твою фамилию. Если кто и сможет устроить, чтобы ты получил это место, так только он.
Вильке стоял, разинув рот.
— Ты назвал ему мою фамилию? Просто так? Бесплатно?
— В этом отвратительном мире ничто бесплатно не делается, — ответил Порта. — Ты знаешь это не хуже меня. Но он запросил немного, всего ящик водки. А с моей стороны это просто дружеская услуга. Я ничего за нее не хочу. Замолвил словечко за старого приятеля, велика важность. Нельзя ж за это что-то требовать, верно?
Вильке ожесточенно кусал ноготь большого пальца. Ему уже слышался шум мотора «Юнкерса-52», ждущего, чтобы доставить его домой…
— Только вот что, — сказал Порта сняв крышку с кастрюли и заглянув в нее, — никому ни слова, иначе испортишь все. Это совершенно секретно. Боевой дух в Германии низок, и Адольф неожиданно сообразил, что для победы в этой войне солдат нужно кормить досыта. И поэтому сейчас все озабочены тем, чтобы готовить побольше поваров.
— Но зачем везти их отсюда? — возразил Вильке с последним проблеском здравого смысла. — В Штеттине поваров, должно быть, тысячи.
— Да, конечно, — согласился Порта. — Но много ли с таким опытом, как у тебя? Мало кто из них сумеет уцелеть в местах вроде Сталинграда… В общем, я решил сказать тебе. Раз ты не интересуешься, предложу кому-нибудь еще. Например, старине Рихтеру. Он с радостью выложит крупную сумму за такую должность.
— Крупную сумму? — повторил Вильке. — Ты же говорил, что делаешь это бесплатно?
— Да, — подтвердил Порта. — Это мой друг в отделе личного состава требует плату… и винить его, право, нельзя. Он один из тех немногих, кто по-настоящему понимает, что здесь творится, и поверь, положение становится совершенно безнадежным… Знаешь, что еще он мне сказал? Из-за того, что мы несем большие потери, никаких освобождений по болезни или ранению больше не жди. Даже если тебе оторвет обе ноги, отправляйся снова на передовую. На это смотрят так — безногий, просто лишний рот, пусть он гибнет, пусть пуля достанется ему, а не кому-то более пригодному. Пожалуй, смысл в этом есть. — И скривил гримасу. — То, что мы вынесли — ерунда в сравнении с тем, что предстоит.
Вильке утер дрожащей толстой рукой пот с лысины. В роте говорили, что волосы у него вылезли от постоянных раздумий, как бы побольше оторвать от солдатского пайка. Он считался самым подлым, толстым и бесчестным поваром во всей немецкой армии.
— Сообщу тебе еще кое-что, — сказал Порта и утешающе обнял его за плечи. — Отныне даже поварам придется сражаться… истинная правда! Больше никакой возни с кастрюлями, будешь бегать по грязи вместе с нами… только положение твое осложняется тем, что ты унтер. Возможно, тебя поставят командовать отделением пулеметчиков… Ну, хватит об этом. Не могу чесать язык с тобой весь день, есть и другие дела. На обер-ефрейтора чего только не наваливают. — Он похлопал Вильке по плечу, пошел к выходу и возле двери обернулся. — Значит, сказать моему Другу в отделе личного состава, что ты не интересуешься?
— Нет! — Вильке подбежал к нему, тряся жировыми складками. — Еще как интересуюсь, глупо не интересоваться!
— Да, и я так считал, — согласился Порта. — Глупо оставаться и воевать с русскими, когда можно заниматься стряпней в Штеттине.
— Ну и что теперь? — робко спросил Вильке.
— Поговорю с другом, он позаботится, чтобы ты получил эту должность… да, и захвачу ему ящик водки, а то все пойдет прахом.
Вильке отступил на шаг.
— Водки? Где я возьму водку?
— Откуда мне знать? — простодушно ответил Порта. — Честно говоря, я и сам об этом думал, но не хочу соваться в твои дела, только возьму ящик и буду помалкивать.
— Ты спятил! — возмутился Вильке. — Я не могу так запросто раздобыть ящик водки!
— Ясно.
Порта холодно приподнял брови. Чуть постоял, резко повернулся и вышел из кухни. Спускаясь но лестнице, он напевал:
Вот враг готовится стрелять…
В меня — или в тебя —
Как знать…
Позади него раздался торопливый топот.
— Не спеши так! — крикнул Вильке. — Вернись на минутку, давай обсудим условия.
— Обсуждать нечего, — ответил Порта. — Я уже назвал тебе их. Скажи только «да» или «нет» и не отнимай у меня время.
— Да! — выкрикнул Вильке и схватил толстыми пальцами Порту за руку. — Отдам его тебе прямо сейчас!
Водку он прятал под старым брезентом. Порта недоверчиво поглядел на ящик и успокоился лишь, когда поднял к свету и осмотрел каждую бутылку.
— Забирай его, — сказал Вильке, возвращая брезент на место. — И смотри, назови своему другу мою фамилию и больше ничью.
— Конечно, — пообещал Порта.
И, взвалив ящик на плечо, широким шагом пошел в нашу казарму.
— Полюбуйся! — сказал он пораженному Крупке.
— Добыл? — произнес Крупка. — Добыл-таки? Я два месяца пытался добраться до этой водки. — И поглядел на Порту вопрошающе. — Как тебе удалось?
— Профессиональная тайна, — ответил, потирая нос, Порта. — Прием из арсенала психологической войны. Действует безотказно.
В тот вечер мы упились. Первым свалился Крупка, за ним быстро последовал Грегор. Малыш без сапог и почти без одежды, шатаясь, расхаживал с расставленными руками и жужжаньем по столу. Очевидно, воображал себя самолетом.
— Позовите на помощь! — крикнул он сверху нам. — Позовите на помощь, и я вас спасу!
Мы позвали во весь голос, не совсем понимая, что за игру он ведет. Малыш спикировал со стола с диким криком:
— Держитесь, иду на посадку!
Пролетев мимо Легионера, он совершил аварийное приземление на пол. Мы все повернулись к нему.
— Почему никто не сказал, что вода покрылась льдом? — жалобно спросил он, держась за голову. — Могла бы произойти катастрофа.
Вскоре после этого Малыш заснул.
Тем временем те, кто еще не свалился, продолжали пить. Порта сел по-турецки на пол и торжественно поднял ко рту дуло винтовки. Ствол ее был наполнен отвратительной смесью водки, ружейного масла, пива и пороха. Идея заключалась в том, что он выпьет эту смесь и его не вырвет. Если удержит ее в желудке пять минут, это будет победой. Удержал он или нет, я так и не узнал, потому что почти сразу же ощутил позыв подойти к окну и облегчить желудок.
Когда я вернулся, Старик носился по комнате с топором, неистово рубя воздух. Хайде стоял на коленях, обнимая ножку стола.
— Ты мой друг, — шептал он. — Мой единственный друг…
Порта, сняв китель, распускал слюни над новой нашивкой. Легионер разговаривал сам с собой по-французски. Я после рвоты чувствовал себя гораздо лучше. Счастливым, как никогда. Последнее, что помню — я так смеялся, что повалился на пол…
Трезвым был только кот Порты. Здоровенный, толстый, черный котяра, подозрительно вкрадчивый, раскормленный, он присоседился к Порте в тот день, когда мы разместились в казарме. Теперь он сидел на своем широком заду посреди комнаты, поводил туда-сюда кончиком хвоста и презрительно рассматривал нас зелеными глазами. Порта запустил в него бутылкой, но кот лишь глумливо посмотрел на него и принялся манерно вылизываться.
— Ненавижу этого кота, — процедил Порта сквозь зубы. — Господи, как ненавижу…
