ИЗМЕННИКИ
Стоял холодный, ясный январский день. Сталинград, этот удивительный, полувосточный-полуевропейский город, бурлил жизнью под голубым, безоблачным небом с неярким зимним солнцем. Улицы были заполнены солдатами — немцами, венграми, словаками, итальянцами, румынами, многие прогуливались под руку с подружками. Он слегка походил на гарнизонный город в мирное время. Севернее его продолжалась война, но здесь, в Сталинграде, наступило временное затишье.
В доме, обращенном фасадом к Сарпинскому острову, несколько офицеров проводили секретное совещание. Все они были австрийцами из Венской дивизии.
Генерал-майор Ленц поднял десятый бокал шампанского и предложил тост за исчезнувшую Австро-Венгерскую империю. Все офицеры торжественно выпили.
— Тот день, когда к нам вошли гитлеровские солдаты, был для Австрии черным. — Ленц покачал головой и допил шампанское. — Я всегда не любил проклятых пруссаков.
Раздался общий ропот одобрения. В 1938 году эти самые люди в первом безумном восторге были рады сбросить австрийские мундиры и надеть серо-зеленые немецкие. Но об этом они уже забыли. Забыли, с каким пылом составляли списки друзей и знакомых не чисто арийского происхождения или казавшихся им политически неблагонадежными. Забыли, с какой готовностью приветствовали возможность стать частью Германии. Или, если не совсем забыли, то еле помнили.
— Нам это было навязано, — со вздохом сказал Ленц. — Что еще нам оставалось?
— Что еще нам оставалось? — повторили они.
Все надолго погрузились в воспоминания.
— Но хватит о прошлом, господа! Давайте перейдем к настоящему. — Генерал Таурог освободил место среди бутылок шампанского и разложил карту. — Дело в том, что положение здесь, в Сталинграде, отчаянное. Надеюсь, никто не станет этого оспаривать? — Он обвел всех взглядом, но его утверждение возражений не вызвало. — Хох погиб под Котельниково, так что на его помощь рассчитывать нельзя. Что до слухов о направленной сюда дивизии СС, думаю, можно отвергнуть их как чистейшую выдумку. Нам нужно иметь в виду вот что, господа: в час беды Адольф Гитлер нас бросил. — Он медленно обвел взглядом стол. — Все с эти согласны?
Присутствующие опять кивнули.
— Поэтому, — продолжал Таурог, — у нас остается надежда только на самих русских. — Постукал по лежавшему перед ним портфелю. — У меня здесь полные планы всех наших оборонительных позиций. Как только они попадут к русским, им не составит труда прорваться через нашу оборону — при нашем постоянном содействии, разумеется.
— Разумеется, — пробормотали собравшиеся.
— Думаю, можно с уверенностью предположить, что такой жест с нашей стороны не останется невознагражденным нашими русскими друзьями. Я уверен, что в борьбе с бичом нацизма им пригодится помощь таких людей, как мы.
— Несомненно, — подтвердил Ленц.
Было неясно, когда генерал Ленц превратился в убежденного антинациста. Возможно, в последние несколько часов. Или даже минут. Ясно было, что накануне он, выполняя нацистские приказы, приговорил четверых молодых солдат к смерти за попытку дезертирства.
— Эти документы, — сказал он, указав на портфель, — нужно передать генералу Рокоссовскому. Он самый подходящий человек. Я уже составил список всех известных мне офицеров, выражавших антирусские настроения. Таким образом он будет уверен в нашем искреннем сотрудничестве.
Неужели у него вылетело из памяти, что он сам играл главную роль в отправке состава с восемью тысячами русских женщин из Севастополя в немецкие концлагеря? Генерал Таурог забыл, что в его поместье в Австрии трудятся тридцать пять поляков-рабов, именуемых слугами? Эти рабы обошлись ему в пятьдесят марок за голову. Официально цена за крепкого мужчину составляла тридцать пять марок, но на практике всегда приходилось значительно доплачивать поставщику и его подчиненным в пересыльных лагерях. Что до набожного краснолицего оберста Курца, он преспокойно выбросил из памяти четыреста семьдесят шесть русских пленных в лагере под Карповкой, которых недавно приказал расстрелять за кражу нескольких килограммов картошки.
Эти благородные заговорщики не сами привели в движение машину предательства, которая в конечном счете должна была раздавить несколько тысяч ничего не подозревающих австрийских солдат. Высокие звания избавляли их от необходимости марать руки. Они поручили данную задачу фельдфебелю из полевой жандармерии, и этот сталинградский Иуда поехал на встречу с противником в роскошном «мерседесе» со специальным пропуском, открывающим все барьеры.
Километрах в полутора к северу от Качалинской большую черную машину остановила группа русских разведчиков, они, не обращая внимания на белый флаг, распахнули дверцы, вытащили водителя с фельдфебелем Брамом и прибрали к рукам все, что возможно. Тщетно Брам заявлял о своей предательской миссии: никто из этой группы не знал ни слова по-немецки. Лишь когда эта парочка лишилась всего ценного, часов, колец, портсигаров и зажигалок, появился лейтенант и взял положение под контроль. Обобранных Брама и водителя повели на допрос к четырем штабным офицерам. Несмотря на портфель и содержавшиеся в нем ценные сведения, офицеры заподозрили ловушку. И сурово уставились на Брама.
— Этот ход, — сказали они, — будет стоит жизни тысячам ваших соотечественников.
Брам пожал плечами.
— Тысячи должны погибнуть, чтобы горстка могла уцелеть, — цинично ответил он. — Так оно и ведется. Первым сдался, первым спасся…
Русские посмотрели на него с отвращением, но и с большей готовностью поверить. Его отношение казалось правдоподобным. У них было достаточно своих фельдфебелей Брамов.
Офицеры сверили документы с уже имевшимися у них сведениями и удостоверившись, что они подлинные, отправили обоих к генералу Рокоссовскому и маршалу Еременко в Александровку.
Австрийцы предложили русским в знак согласия выпустить в определенном месте в условленное время зеленые ракеты с самолета; заговорщики подтвердят свои намерения красными и желтыми. Только после этого водителя и Брама отпустят, чтобы доложить генералу Таурогу.
На другой день в пять часов вечера в воздух поднялся «Ил» с запасом зеленых ракет, а два дня спустя русские начали массированное сосредоточение войск возле Дубовки, где генерал Василевский командовал тремя тысячами танков и шестьюдесятью тысячами казаков, пехотные полки они сочли слишком медлительными для предстоящей атаки. В этот район были еще переброшены шесть пехотных дивизий и одна бронетанковая. В общей сложности там сосредоточилось сто тысяч людей, и в дополнение к ним были вызваны моторизованные дивизии Третьей армии, чтобы остановить продвижение немецких войск вдоль Волги.
Тем временем заговорщики вносили в свои планы последние штрихи. Таурог организовал свою полевую жандармерию, тюремщиков, санитаров, саперов, вооружил их к тому дню, когда они будут стрелять в спину соотечественникам и переходить на другую сторону.
Слабым звеном в этой цепи оказался оберстлейтенант Хинце из 100-го пехотного полка. Поскольку он участвовал в этом заговоре, то попытался успокоить совесть рассказом о всей отвратительной истории на исповеди, тайну которой считал нерушимой. К несчастью для заговорщиков исповедником Хинце оказался прежде всего нацистский солдат, а потом уже католический священник. Он, не теряя времени, поспешил к генералу Латману, командиру 14-й танковой дивизии, и выложил эту новость. Хинце арестовали меньше чем через час, и он выдал своих товарищей-заговорщиков на первом же допросе.
Генералов Таурога и Ленца повесили в Алексеевке. Остальных расстреляли на улицах и бросили в канавы тела с висевшими на шеях большими объявлениями: «Я ИЗМЕННИК, ПРОДАВШИЙ ПРОТИВНИКУ СВОЮ СТРАНУ».
На другой день началось наступление русских. Полчища пехоты и машин хлынули, будто вода из прорванной плотины, сокрушая нас и устремляясь дальше, волна за волной. В большинстве случаев противостоять им было невозможно. Одна наша дивизия была уничтожена меньше чем за час. Бойня была стремительной и жуткой. Противник налетал откуда ни возьмись и проносился, едва мы успевали перевести дыхание, оставляя за собой бушующее море огня, трупы и лужи крови, оторванные конечности и обломки машин. Те немногие, что пережили эту атаку, зачастую теряли разум и с воем бросались в поглощавшее их пламя.
Порта, Малыш и я оказались погребенными в траншее под массой мертвых тел. Что происходит с остатками роты, мы не представляли: не смели высунуть голову и посмотреть.
Через два часа после того, как по нам пронеслась атака русских, мы услышали, как приближаются танки, и по шуму моторов узнали в них «тигры». Но из укрытия не вылезли. Не хотели рисковать, хоть то были и свои… Танки со скрежетом покатили вперед, сотрясая землю и сдвинув несколько трупов. Мы устроились в траншее по-другому, положили трупы вниз и вокруг, оставив небольшой проход для воздуха. Просидели там всю ночь. Вонь была ужасной, прикосновение холодных, безжизненных конечностей постоянно напоминало, что один ложный шаг — и мы тоже отправимся на тот свет.
Рано утром мы осторожно выползли из смердящей траншеи и огляделись. Никаких признаков жизни. Не задерживаясь в поисках знакомых лиц, мы покинули это кладбище и пошли к Сталинграду в надежде, что русских остановила Шестнадцатая дивизия и что мы найдем свой полк — или его уцелевшие остатки.
По пути к нам присоединился одинокий, унылый русский. Несколько дней назад он попал в плен и пережил вчерашнюю бойню, но боялся возвращаться к своим. Обычная история: плен считался позором и карался смертью.
— Откуда твои узнают, что ты был в плену? — спросил я.
— Узнают, — заверил он. — А товарищ Сталин запретил сдаваться в плен.
— Сталин дерьмо, — сказал Порта.
Русский вопросительно поднял взгляд. Мы жестами объяснили ему значение этого слова, и он ссутулился в молчаливом согласии.
Вдоль всей дороги высились горы трупов, конечности их застыли в гротескных формах. Снег покрывали пятна — красные от пролитой крови мертвых и черные от разлившегося масла из перевернутых машин. Мы видели обгорелые остовы автомобилей и танков, множество брошенного оружия, каски без голов, головы без тел, оторванные руки и ноги. На нас нашел стих одеться получше, и мы брали где-то новые сапоги, где-то тулуп, пока не стали выглядеть донельзя представительно. Русский стоял и смотрел. Казалось, принять вместе с нами участие в мародерстве ему мешали не столько моральные соображения, сколько моральное состояние. Оно до того упало, что ни теплая одежда, ни удобная обувь не привлекали его.
Когда начало смеркаться, мы наткнулись на немецкий полевой госпиталь. Он был переполнен больными и ранеными, совершенно помешавшимися. Еды было мало, медикаментов еще меньше. Даже врачи совершенно отощали. Но все-таки это было какое-то убежище, и мы легко смешались с толпой. Провели там три дня, наслаждаясь отдыхом. После кошмарных суток в заполненной трупами траншее эта кишащая вшами вонючая дыра-госпиталь казалась не хуже роскошного отеля. Русский тихо ушел. Мы приглашали его остаться — вряд ли кто обратил бы на него внимание, — но он неловко чувствовал себя в этом обществе и побрел один в сумерки.
К сожалению, на третий день Порта оскандалился. Его поймали за тем, что он ел паек умирающего, тут же утащили в подвал и оставили ждать военно-полевого суда. На войне, как он негодующе указывал всем, нет места чувствам; умирающему паек был уже не нужен, а ему, Порте, совершенно необходим для поддержки сил, чтобы сражаться за фюрера. Разве не логичнее кормить боеспособного человека, чем того, чьи часы сочтены? Но такой поступок вызвал всеобщее негодование, и Порту заперли.
— Что будем делать? — спросил Малыш. — Предоставим этому обормоту самому выкручиваться?
— Его расстреляют, — сказал я.
Малыш пожал плечами.
— И нас расстреляют, если схватят за попыткой освободить его. А потом, зачем покидать этот приют? Здесь очень даже недурно. Я не прочь остаться.
— Но эта лафа скоро кончится, — сказал я. — Русские появятся со дня на день. Рано или поздно придется уходить.
Там царил такой хаос, что освободить Порту не составило никакого труда. Малыш вывел из строя охранника — задача упрощалась тем, что тот был на костылях, — и мы втроем скрылись в успокоительной темноте окружающего леса.
На рассвете нас вызвался подвезти ехавший в автомобиле-амфибии католический священник. Не успели мы спросить, куда он едет, как из-за туч спикировал русский самолет и понесся на бреющем вдоль дороги, поливая огнем все в пределах видимости. Машина взорвалась, и мы больше не видели услужливого священника.
После этого фортуна изменила нам. Когда мы прошли полтора километра, внезапно нагрянул патруль моторизованной полевой жандармерии и арестовал нас как дезертиров.
— Какие мы, к черту, дезертиры! — возмутился Порта. — Мы ищем свой полк!
Видимо, так заявляли и все остальные. Нас бросили на чердак крестьянского дома, мы оказались запертыми в обществе еще пятидесяти неудачников. Их тоже схватили на дороге. Кто-то был в совершенно сумеречном состоянии, кто-то бесцельно бродил, кто-то мародерствовал, но кое-кто, несомненно, искал свою роту. Оказалось, что все мы без разбора приговорены к смерти.
— Черт бы их побрал, — злобно произнес один арестованный. — Даже ни о чем не спросят, пришпилят на тебя треклятую бирку, и все, приятель, конец.
Он был совершенно прав. Всего через две минуты появился фельдфебель и с важным видом приколол нам к груди кусочки картона.
— Что это значит? — возмущенно спросил Малыш.
Тот арестованный махнул рукой.
— Смерть, вот что… Не волнуйся, нам всем их навесили.
Дверь открылась, вошли двое жандармов. Оглядели чердак и поманили солдата, одиноко сидевшего в углу.
— Пошли! Твой черед, ты, похоже, заждался.
Его увели, послышались выстрелы, топот ног, и жандармы вернулись. На сей раз они ушли с громко протестовавшим унтер-офицером. Когда мы досчитали до пятидесяти трех, раздалась стрельба, когда до ста, жандармы вернулись за новой жертвой. Время от времени эта процедура нарушалась приводом новых арестантов. Какой-то оберфельдфебель ухитрился убить одного жандарма и спустить по лестнице другого, но сам получил такую серьезную рану, что его пришлось нести на расстрел на доске.
— Скоро уведут и нас, — сказал я.
— Иду на спор, меня они прикончат последним, — сказал Малыш с простодушной гордостью, разминая свои громадные мышцы.
Мы оба повернулись к Порте, однако на сей раз он ничего не сказал.
— Обдумываешь что-нибудь? — спросил я с надеждой.
— Что тут обдумывать? — ответил он.
Я пожал плечами.
— Мне всегда это представлялось не так. Я думал, что погибну внезапно… наступлю на мину, что-нибудь в этом роде… Странно все оборачивается, правда?
— Чертовски странно, — ответил Малыш.
Тут вернулись оба жандарма. Оглядели чердак, их взгляд прошел по мне, на миг вернулся, но в конце концов остановился на ком-то другом.
— Был на волосок, — сказал я, когда жандармы выталкивали в дверь свою жертву.
— Потом твоя очередь, — предположил Малыш.
— Идем на спор? — сказал я.
Внезапно откуда-то снаружи послышался знакомый лязг танковых гусениц. Мы бросились к окну, но не успели добежать до него, как раздался гром орудийной стрельбы, а затем частый треск пулемета. Увидеть в окно мы ничего не могли, оно было слишком высоким и маленьким. Малыш влез на стропила, пробил в камышовой крыше дыру и высунул в нее голову.
— Что там?
— Что происходит?
— Что случилось?
— Там русские! — ответил Малыш. — Повсюду скачут казаки… только что проехали два танка — вся деревня в огне…
— Бежим! — крикнул Порта и бросился всем телом на дверь.
Малыш с рослым фельдфебелем налегли на нее плечами и выломали. У подножья лестницы валялся жандарм с простреленной головой. Малыш схватил его автомат, и мы все побежали во двор. Фельдфебель позвал нас обратно.
— Что вы, черт возьми, будете делать без документов? — закричал он нам вслед. — Да еще с красными бирками на груди… совсем спятили!
Только мы трое остановились в нерешительности, остальные неслись в панике со всех ног.
— Говорить хорошо, — ответил Порта, снимая бирку приговоренного и бросая в снег, измятый танками и конскими копытами. — У нас отобрали документы, когда привели сюда.
— Без них вам наверняка кранты. Нет документов — и ты труп на этой войне.
— А твои при тебе? — вызывающе спросил Малыш.
— Нет… — Фельдфебель нахмурился, потом щелкнул пальцами. — Погоди-ка! Дай сюда эту штуку!
Он выхватил у Малыша автомат и пошел обратно в дом, мы за ним, прошел по коридору и молча указал на закрытую дверь.
— Здесь, — еле слышно прошептал фельдфебель. — По-моему, они в этой комнате.
От автоматной очереди дверь распахнулась. Еще очередь, и трое жандармов с разинутыми в удивлении ртами повалились со стульев. В ящике стола мы нашли целую стопу документов. Наши, по счастью, лежали почти на поверхности.
— Надо поджечь дом, — сказал фельдфебель. — На всякий случай…
— На какой? — беззаботно спросил Малыш.
— На тот, если какой-нибудь любознательный тип заглянет сюда и увидит наши фамилии в одном из треклятых списков! Хотите, чтобы вас вскоре расстреляли из-за того, что мы не доделали работу?
Мы подожгли дом и пошли по уже безлюдной улице.
— Тебе с нами по пути? — спросил фельдфебеля Порта.
— А это куда?
— В нашу роту, если сможем ее найти.
— Э, нет! Покорно благодарю, с меня хватит. Я очень долго ношу мундир — иногда думаю, что слишком долго. В прежние дни я был в СА… — Он потряс головой. — По горло сыт. Эта история явилась последней каплей.
— И что будешь делать? — спросил я.
— Наверное, перейду на ту сторону. Найду русских и сдамся. Лучше встретить конец войны в лагере для пленных, чем воевать и дальше.
— Русские пленных не берут, — сказал Порта. — Они тебя расстреляют.
— Или привяжут к лошади и поволокут, — оживленно добавил Малыш. — Я однажды видел такое.
Фельдфебель пожал плечами.
— Придется рискнуть.
— Что ж, всего наилучшего, — сказал Порта без особой надежды. — Война надоела мне, как и тебе, но в лагерь для пленных я не хочу. Особенно в русский… Вот от возможности переправиться через Дон не отказался бы!
— Через Дон? — Фельдфебель хохотнул. — Ничего не выйдет. Через сутки замерзнешь в степи насмерть. Там даже волки не могут выжить. Приходят в деревни и роются в отбросах, ищут еду. А если думаешь, что сейчас холодно, погоди: ударит мороз в тридцать градусов, узнаешь, что это такое! Будешь думать, что я в лагере для пленных…
— С простреленной башкой, — сказал Порта.
Мы обменялись с фельдфебелем рукопожатиями и пошли в одну сторону, он в другую. Что сталось с ним, мы не знали, однако нам часто приходилось вспоминать его слова.
В километре от деревни мы нагнали небольшую группу раненых, они плелись отыскивать свои полки. Мы остались с ними, по пути к нам то и дело примыкали другие отставшие от своих частей, и группа в конце концов весьма заметно увеличилась.
Несколько часов спустя, в местечке Ракотино, мы увидели знакомые лица. Наша рота находилась там, но ребята не успели как следует нас встретить, русские тут же снова пошли в наступление, и нам приказали отойти на новые позиции к югу.
