БЕССУДНЫЕ КАЗНИ
Среди ночи на аэродроме возле Сталинграда приземлился «Хейнкель 111». Никто в 6-й армии не знал о его прибытии, никто не догадался бы о личности прилетевшего на нем пассажира. При посадке присутствовало только несколько отобранных унтер-офицеров из десантного полка МАТУК. Самолет тут же замаскировали, и заступившие на его охрану десантники получили приказ стрелять без предупреждения.
Первым с самолета сошел Теодор Эйке, человек, прежде всего ответственный за управление концлагерями, командир 3-й танковой дивизии «душегубов». Свирепая жесткость Эйке и, разумеется, его подчиненных потрясла даже фюрера, и вся дивизия была лишена отпусков до конца войны. Держи зверей за решеткой, пользуйся вовсю их в высшей степени отталкивающими способностями, но не выпускай на волю среди гражданского населения…
Следом за Эйке вышла группа эсэсовцев, мастеров в нацистском искусстве ликвидации. Их ждали мотосани, предоставленные десантным полком, но постоянного водителя заменил обершарфюрер Генцель, любовно прозванный в Дахау «Убийцей».
Мотосани со зловещими пассажирами понеслись в снежных облаках к Сталинграду, к штабу 6-й армии. С саней по приказу вечно бдительного Эйке убрали опознавательные знаки военно-воздушных сил и заменили буквами СС. Он обращал почти психопатическое внимание на детали и ничего не оставлял на волю случая: это могли подтвердить заключенные Дахау, начиная с австрийского канцлера Курта фон Шушнига, одного из «особых», и кончая самыми жалкими евреями, которых вытащили из укрытии в берлинских закоулках.
6-я армия устроила штаб в подземном бункере, ранее принадлежавшем НКВД. Неожиданное появление Эйке вызвало там суету и неразбериху. Паника быстро распространилась но бункеру вплоть до самого генерала Паулюса. Когда Эйке вошел в его кабинет, он встал и протянул слегка дрожавшую руку. Эйке не обратил на это внимания. Он стоял в дверях, расставив ноги, и с холодным презрением оглядывал Паулюса с головы до ног. Генерал представлял собой жалкую фигуру, закутанную в две потерявших форму шинели, походил на маленькое, серое существо, раньше времени пробужденное от спячки. Эйке был одет в неизменное кожаное пальто, хорошо скроенное и элегантное. Он, не спеша, закурил сигару и лишь потом заговорил.
— Кто вы? — презрительно спросил он.
— Я генерал Паулюс. — Командующий армией робко улыбнулся и опустил руку. — Можно узнать, с кем имею честь говорить?
— Честь? — произнес со смехом Эйке, смакуя это слово. — Да, вы удачно выразились. Мне нравится. — И неторопливо вошел в комнату, пренебрежительно глядя по сторонам. — Вы имеете честь говорить с обергруппенфюрером СС Теодором Эйке. Я здесь от имени фюрера. Он хочет знать, что здесь происходит.
— Что происходит…
— В частности, — продолжал Эйке, — ведете вы войну или устраиваете себе зимний курорт?
Паулюс начал с беспокойством массировать пальцы. Длинные, изящные, тонкие, предназначенные для более благородных дел, чем война. Пальцы пианиста или хирурга. Изваянные природой, чтобы созидать, а не уничтожать.
— Когда я вошел, — безжалостно заговорил Эйке, — первой мыслью было, что меня привезли не туда. Вы показались мне больше похожим на… старого большевистского заключенного, греющегося в немецкой шинели, чем на командующего 6-й армией! Вид у вас не очень-то генеральский, а?
— Нам всем здесь приходится очень трудно… — начал Паулюс, но Эйке снова перебил его.
— Я не удивляюсь отсутствию дисциплины в ваших войсках, генерал! Атмосфера здесь насыщена пораженческим духом… и он идет прямо сверху! Очевидно, придется сказать фюреру, что один из его генералов перестал сражаться.
— Это неправда!
Изящные руки задрожали. Протест Паулюса прозвучал скорее оправданием, чем возмущением, однако на его защиту выступил начальник штаба. Генерал Шмидт был полной противоположностью командующего: твердый, вспыльчивый, очень уверенный в себе.
— Обергруппенфюрер, вы не должны так говорить! Я подам жалобу!
— Это ваше право, — признал Эйке. — Пожалуйста, подавайте… Кому будете адресовать ее? Фюреру? Если да, могу избавить вас от хлопот: я его официальный представитель в Сталинграде.
Он вынул из внутреннего кармана пальто документ и бросил на стол. По этому документу обергруппенфюрер Теодор Эйке имел полную власть устраивать от имени фюрера Адольфа Гитлера трибуналы и выносить те приговоры, какие сочтет нужным.
Паулюс в отчаянии схватился за голову.
— Что фюрер хочет знать? Разве он не получал моих докладов о положении здесь? Я изложил ему свои предложения в общих чертах — генерал Шмидт составил превосходный план, который можно почти немедленно привести в действие. Фюреру нужно только одобрить его, и я уверен, что мы сможем спасти по крайней мере часть 6-й армии.
Эйке с презрением посмотрел на Паулюса.
— Фюрера интересует только победа, а не спасательные операции. Видит Бог, он дал вам достаточно времени. А вы только и способны клянчить у него солдат, продовольствия, боеприпасов… Что вы сделали с солдатами, которые у вас были? Куда девались все боеприпасы? Истратили на фейерверки?
— Это нелепое… — начал было во весь голос генерал Шмидт.
Эйке повернулся к нему.
— Вся эта болтовня о планах и предложениях лишь попытка прикрыть свою неспособность! Фюрер поручил мне напомнить вам, что немецкая армия не бежит от орды советских недочеловеков! Должен сказать еще раз, что фюреру нужна только победа!
— Как ее одержать? — сухо спросил Шмидт.
— Как? — выкрикнул Эйке. — Это забота не моя и не фюрера! Как выиграть это сражение, решать вам — потому вы и носите генеральское звание. — Он шагнул к Шмидту и направил на него указующий палец. — Но вы спрашиваете меня! Как? Хорошо, скажу… Изгоните большевиков из Европы, вот как! Господи Боже, у вас в этой треклятой армии двадцать пять дивизий… шестьсот тысяч людей и восемьсот танков… чего вам еще нужно? С такими силами можно выиграть пять мировых войн, тем более покончить с горсткой примитивных советских крестьян!
Генерал Хубе, сидевший все это время молча, теребя пустой правый рукав, больше не мог выносить наглости Эйке. Он поднялся с побледневшим от гнева лицом.
— Вы понимаете, с кем разговариваете? Это вам не концлагерь, знаете ли, это Сталинград! И мы не заключенные, а офицеры и солдаты!
— А, — произнес Эйке, поворачиваясь к нему, — вы генерал Хубе, так ведь? У меня есть для вас сообщение. От генерала Бургдорфа.
Он протянул Хубе письмо от начальника управления делами личного состава. Это был приказ вернуться в Германию и явиться в ставку фюрера. Хубе смял письмо и сунул в карман. Он интуитивно чувствовал, что этот приказ не предвещает ничего хорошего. Хотя он мог означать и продвижение по службе, генерал в этом сомневался. Вызовы к фюреру бывали сомнительной честью даже в лучшие времена. Мысли Хубе сразу же устремились к возможности собственной казни… тюремное заключение — расстрельная команда — ликвидация всей его семьи… Он бросил взгляд на Эйке, злорадно смотревшего на него из облака сигарного дыма, и с усилием произнес:
— Благодарю вас.
Хубе сел за стол и больше не принимал участия в разговоре. Ему казалось, что в любом случае, останется ли он ждать русских в Сталинграде или вылетит в Германию на вызов фюрера, его почти наверняка ждет смерть.
Генерал Паулюс тоже молчал. Он не был создан для войны. Ему хотелось только пребывать среди своих книг, сокровищ искусства, читать и думать, быть в добрых отношениях с окружающими, никому не мешать и вести спокойную жизнь.
Эйке насмешливо кивнул трем генералам. Заметил это лишь все еще враждебно настроенный Шмидт.
— Мне нужно ехать, — сказал Эйке, — но я скоро вернусь.
Теперь его путь лежал в 71-ю дивизию, расположенную у реки Царица. Он бодро вошел в штабной бункер и ударил по столу великолепным золотым жезлом с эмблемой в виде мертвой головы, личным подарком фюрера. При его появлении все настороженно подняли взгляд, командир дивизии генерал фон Хартман медленно встал и пошел ему навстречу. Они с Эйке давно знали друг друга. Эйке некогда был мелкой сошкой в полковой канцелярии, а фон Хартман — его начальником. Обнаружив махинации с бухгалтерскими книгами, фон Хартман добился его перевода в команду по разминированию. Теперь он видел Эйке в новой форме офицера СС, но не выказал ни малейших признаков страха.
— Давно мы не встречались, — холодно произнес он.
— Да, верно, — подтвердил Эйке, взяв золотой жезл подмышку. — Но я не забыл, как дурно вы со мной обошлись.
Он ободряюще улыбнулся фон Хартману и расстегнул пальто, оно распахнулось, обнажив множество наград на груди.
— Так вот, генерал, фюрер отправил меня сюда выяснить, что же здесь происходит. Он отнюдь не доволен вашими успехами. И не может понять, почему орда полуцивилизованных дикарей доставляет столько неприятностей немецкой армии.
Генерал молча кивнул. Эйке снял перчатки и обернул ими жезл, которым оживленно постукивал по голенищу.
— Если вы не против, я бы хотел провести инспекцию вашей дивизии.
— Пожалуйста, — согласился фон Хартман, которому не терпелось избавиться от этого человека.
Он отправил гостя ознакомиться со 191-м полком, которым командовал гауптман Вайнкопф. Эйке выразил желание ехать на мотосанях, но сопровождающий офицер покачал головой.
— Не советую. Это не самый безопасный способ передвижения.
Эйке повернулся к нему, надменно вскинув брови.
— Боитесь, лейтенант? Кажется, я начинаю понимать, почему 6-й армии никак не дается победа…
Лейтенант пожал плечами. Если Эйке не беспокоился о своей безопасности, это было его личным делом; сам же лейтенант давно утратил всякую надежду выйти живым и душевно здоровым из сталинградских ужасов, и погибнет ли он сегодня или завтра, не имело ни малейшего значения. Вся его семья была уничтожена при воздушном налете на Кельн, и после этого он перестал беспокоиться о своем будущем.
Едва сани проехали несколько метров, как снег вокруг них стал взлетать громадными фонтанами. Эйке невольно вздрогнул.
— Русские минометы, — равнодушно сказал лейтенант. — Не обращайте внимания, это пустяки. Сейчас откроют огонь полевые орудия.
И едва он договорил, словно бы в подтверждение его слов начала стрелять русская артиллерия. Лейтенант взглянул на Эйке и улыбнулся. Обергруппенфюрер дрожал.
— Очень уж холодно, — пробормотал он, объясняя бившую его дрожь.
— Вы находите? — спросил лейтенант, начинавший веселиться. — Я как раз подумал, до чего мягкая погода. Утром мы даже видели нескольких снегирей. Это самые непостоянные гости, в скверную погоду не появляются…
Эйке с подозрением взглянул на него, но лейтенант непринужденно повернулся и указал на холмы впереди.
— Нам вскоре предстоит ехать по лощине. Пожалуй, следует предупредить вас… когда мы появляемся в дальнем ее конце, русские выходят из себя. Может стать очень шумно.
— Ничего, — ответил Эйке, начавший потеть, несмотря на холод. — Поезжайте.
Сани въехали в лощину, и едва из нее показался их нос, земля словно бы разверзлась под ними, туча снега окутала сани и пассажиров, Эйке в испуге лег, за ним и другие эсэсовцы. Сани остановились, лейтенант спокойно сошел с них и встал, глядя на Эйке.
— Все, — произнес он обыденным тоном.
— Как это — все?
— Приехали. Дальше пойдем пешком.
Они отправились искать гауптмана Вайнкопфа, русские непрерывно беспокоили их. Эйке раздраженно огляделся.
— Что это с ними? Они всегда ведут себя так?
— О, это пустяки, — с улыбкой успокоил его лейтенант. — Несколько дней назад они уничтожили целый батальон за две минуты… Сюда, пожалуйста, гауптман Вайнкопф ждет нас.
— Удивляюсь, что у вас гауптман командует полком, — неодобрительно сказал Эйке.
— Нужда заставляет, и все такое прочее… он самый опытный из оставшихся в полку офицеров. Всех прочих перебили русские.
— Всех? Вы хотите сказать…
— Хочу сказать, — перебил лейтенант, — что офицеры недолго остаются в живых в этой части света… Вот мы и пришли.
Они застали гауптмана Вайнкопфа играющим в карты с солдатами. Они грудились под тремя шинелями, сидя на штабелях русских винтовок. Стол им заменяли две канистры.
— Это обергруппенфюрер Эйке, — сказал лейтенант с несколько пренебрежительной интонацией.
Солдаты подняли взгляд. Гауптман Вайнкопф выбрал карту, положил на канистру, сдвинул вместе остальные и кивнул.
— Угу, — произнес он.
Эйке тщетно ждал, что эта группа поднимется и отдаст ему честь. Ничего не последовало.
— Я прибыл как представитель фюрера, — сказал он.
Гауптман вскинул на него глаза.
— Вот как?
— Я приехал для инспекции вашего полка.
— Прошу, — сказал гауптман и махнул рукой. — Большинство солдат там, в своих блиндажах. Можете идти и осматривать их, когда угодно. Но должен предостеречь, сейчас они слегка нервные. Стреляют во все, что движется, так что держите ухо востро.
Лейтенант отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Эйке раздул щеки.
— Вы сказали — держите ухо востро? — повторил он.
— Если не хотите, чтобы вам снесли голову, — подтвердил гауптман и снова взялся за карты.
— Так не разговаривают со старшими по званию! — выкрикнул Эйке.
Гауптман неторопливо поднял на него взгляд. Неторопливо пожал плечами.
— СС, — произнес он. — Здесь это не имеет никакого значения. Мы солдаты.
— Солдаты! — Эйке раздраженно хмыкнул. — Вы называете себя солдатами, вот как? Сидите здесь, играете в карты, когда нужно выигрывать войну! Фюрер узнает об этом!
— Как вам будет угодно, — равнодушно сказал гауптман.
Эйке свирепо поглядел на одного из рядовых.
— Ты кто? Чем занимаешься, когда не сидишь за картами?
— Подбиваю танки, — лаконично ответил парень. Уточнять он не потрудился. Он мог бы сказать Эйке, что только накануне вывел из строя ручными гранатами и минами целых двенадцать Т-34, но ему это не пришло в голову. Ему было девятнадцать, но он уже воспринимал свое дело как нечто само собой разумеющееся. Был специалистом по уничтожению танков, но если доживет до мирного времени, обнаружит, что на его ремесло нет никакого спроса.
Эйке заворчал и пошел к выходу, безмолвные спутники последовали за ним. Лейтенант крикнул ему:
— Берегитесь снайперов, обергруппенфюрер! Вчера одному майору разнесли череп, потому что он не пожелал опускать голову!
Эйке неприязненно поглядел на него, однако опустился на четвереньки и тяжеловесно пополз по снегу к первой линии блиндажей. Наблюдательные русские тут же открыли огонь. Первой жертвой стал обершарфюрер Вильмер, получивший пулю между глаз. Шарфюрер Двинге наступил на мину. Едва группа достигла первых блиндажей, один из солдат изумленно вскрикнул, когда взрывом снаряда ему оторвало ногу. Боли он, казалось, не испытывал; лишь таращился, сидя, на неровный обрубок, из которого кровь хлестала в снег. Второй снаряд разорвался поблизости.
— Господи Иисусе! — вскричал Эйке.
Убийца из Дахау, губитель тысяч евреев бездумно воззвал к еврею о спасении, но не увидел в этом никакого парадокса. Он оттолкнул с дороги искалеченного солдата. От одноногого никакой пользы, пусть он умрет быстро и тихо, а снег укроет его саваном.
Эйке упорно полз вперед, наконец спрыгнул в траншею и оказался рядом с пулеметчиком. Тот искоса глянул на него.
— На вашем месте я бы не болтался здесь долго. Русские, похоже, могут распознать офицера за километр. Вчера тут погиб один генерал, потому что зашел далеко вперед.
— Вот как? — нервозно произнес Эйке.
Он оставил пулеметчика и шел дальше, пока его не остановил молодой лейтенант со старческим лицом и спросил, что он делает.
— Просто смотрю, — холодно ответил Эйке. — Фюрер ждет от меня доклада.
— Отлично. — Лейтенант схватил его и бесцеремонно втащил в блиндаж. — В таком случае, может, скажете ему, что мои солдаты стараются сражаться с противником на пустой желудок. Горячей пищи не было больше недели! Как от них ожидать побед, если они не получают своего пайка?
— Вряд ли это вопрос для фюрера, — ответил Эйке. — Я удивляюсь, что офицер вашего ранга не может сам разобраться с пайком. Предлагаю заняться начальником полевой кухни. Возможно, этот человек крадет.
— Полевая кухня! — Молодой лейтенант со старческим лицом хрипло рассмеялся. — Мои солдаты не видели ее так давно, что забыли, как она выглядит!
Эйке потер лоб.
— Мне трудно поверить этому, лейтенант. Как вы питаетесь, если у вас нет полевой кухни?
Лейтенант подался вперед, приблизив серое, морщинистое лицо к лицу Эйке.
— Охотимся. Убиваем. А если нет времени идти на охоту, сидим голодными.
— Возмутительно! — Эйке повернулся и щелкнул пальцами одному из своих людей. — Гратволь! Запиши! Позаботься, чтобы дела здесь привели в порядок. — И снова обратился к лейтенанту. — Виновные в таком положении дел будут расстреляны, могу вас в этом уверить.
— Огромное спасибо, — сказал лейтенант. — Это большая помощь.
Тут в блиндаж вбежал унтер-офицер и оттолкнул Эйке с дороги.
— Противник атакует!
Лейтенант схватил автомат, несколько гранат и бросился наружу, унтер-офицер — следом. Эйке и его люди остались одни, дрожа в покинутом блиндаже. Такой войны они еще не видели. Сидя на корточках, прикрыв голову руками, они прислушивались в ужасе к свисту пуль, разрывам снарядов, громким выстрелам тяжелых орудий. Наверху и вокруг них шла непрерывная, беспорядочная деятельность. Люди бегали, пригибались, падали. Сапоги топали по убитому снегу. Проезжали тяжелые машины. Раздавались свистки и крики. Эйке не представлял, что происходит, он был способен лишь сжиматься в комок и ждать результата.
Атака была отбита. Молодой лейтенант вернулся в блиндаж и расстелил на полу карту, не обращая внимания на Эйке. Обергруппенфюрер с важным видом откашлялся.
— Вы в силах удержать эту позицию, лейтенант?
— Что?
Лейтенант поднял взгляд, увидел Эйке и нахмурился. Было ясно, что он совершенно о нем забыл. Стал вспоминать, и морщины на его лбу медленно разглаживались.
— Даже не знаю, обергруппенфюрер. Возможно, нет, но будем держаться, сколько сможем. Война, разумеется, уже кончена, но мы можем умереть в бою точно так же, как и другим образом.
Эйке высокомерно вскинул голову.
— Я мог бы расстрелять вас за это, лейтенант! Война никоим образом не кончена.
Лейтенант пожал плечами.
— Это звучит точно так же, как заявление фюрера, что мы воюем со страной недоразвитых дикарей… Вздор, нелепость! Бред сумасшедшего! Почему он сам не прилетит сюда и не посмотрит?
Один за другим прозвучали три выстрела. Молодой лейтенант камнем упал на пол, смяв карту. Эйке спрятал револьвер и жестом велел своим людям следовать за ним. Они вышли из блиндажа, не оглядываясь.
Инспекция продолжилась в Девятом танковом полку. Эйке потребовал к себе повара.
— Унтер-офицер, я слышал, что солдаты здесь полуголодные. Что можете сказать на этот счет?
Повар пожал плечами.
— Дайте мне продуктов, я сварганю что-нибудь. Без них ничего не приготовишь, так ведь?
— А полевая кухня? — спросил Эйке. — Как вы можете воевать без полевой кухни?
— Понятия не имею, — ответил повар. — Но у нас ее нет.
— И как же вы кормите людей?
— Главным образом отправляем команды для реквизиции. Стреляем лошадей и прочих животных. Из конины получается очень питательная тушенка. Для этого, само собой, конину нужно раздобыть. Найти лошадей сейчас нелегко.
— А когда не удается прибрать к рукам лошадь? — саркастически спросил Эйке. — Тогда что едите? Снегирей?
— Пока что нет. Когда нет ничего другого, едим печень.
— Печень? — удивленно переспросил Эйке. — Где вы ее берете?
Повар с сожалением посмотрел на него.
— Человеческую печень… из трупов. Очень вкусная, вы бы поразились. Хороший кусок обжаренной печени…
Эйке вышел на нетвердых ногах, прижимая ко рту платок. Больше он не заговаривал о полевых кухнях. Солдаты в Сталинграде стали каннибалами…
— Почему не идете в атаку? — крикнул он пожилому майору, схватив его за руку, чтобы привлечь внимание к себе.
Майор смерил его мрачным взглядом налитых кровью глаз.
— Куда идти?
— Куда угодно, черт бы вас побрал! Мне надоело видеть, как люди слоняются в ожидании, когда придут русские и перебьют их!
— А что еще остается делать? Мы окружены… Кроме того, кончаются боеприпасы, и нас недостаточно, чтобы уничтожить отару овец. — Он задумчиво рассмеялся. — Я командую батальоном, в котором осталось меньше полуроты солдат! А этот маньяк в Берлине все равно вопит, требуя победы…
Майора привязали к дереву и расстреляли. Эйке и его группа двинулись на поиски новых жертв.
Следующим расстреляли гауптмана-сапера: он взорвал свое оборудование, чтобы не оставлять русским, но разрешения не спросил и потому, на взгляд Эйке, был повинен во вредительстве. Он тоже был казнен без суда и умер нераскаявшимся.
Охота продолжалась. Оберст Йенк, командир 9-го пехотного полка, приказал отступать, когда большинство его солдат оказалось перебито. Он был повешен на крыле ветряной мельницы.
Они явились с инспекцией в импровизированный госпиталь и сорвали бинты у двухсот людей, чтобы осмотреть тяжесть их ран. Кое-кто от этого умер. Кое-кто оказался совсем не раненым или с такими ранами, которые Эйке счел несерьезными. Было расстреляно сто девяносто семь человек, включая врачей.
Эсэсовцы неумолимо двигались вперед. Отборный итальянский полк «Савойя» оказался неожиданно богатым охотничьим угодьем: добычей стали шестьдесят восемь офицеров, приказавших грабить немецкие склады, чтобы спасти своих солдат от голода.
Над Сталинградом бушевало горячее дыхание преисподней. Было вполне достаточно противостоять русским и без вмешательства мясника из Дахау. Для многих оно явилось последней каплей: они застрелились, не дожидаясь, когда их застрелит Эйке.
На станции Царица группа увидела толпу исхудавших румынских детей с огромными глазами и тоненькими ножками, просивших у солдат хлеба.
— Уничтожить это отродье! — приказал Эйке.
Эту задачу взяли на себя румынские войска. Они были злобными, неукротимыми, постыдно трусливыми в бою, но сущими зверями перед детьми. Эйке наблюдал, как они ликвидируют соотечественников, потом повесил без разбору половину части по обвинению в трусости перед лицом противника.
Майор-пехотинец вывел свой поредевший батальон под сильным огнем, сохранив жизнь уцелевшим солдатам. При этом он лишился обеих ног и был отправлен самолетом из Гумрака в Германию. Узнав об этом, Эйке сразу же распорядился арестовать майора в Германии и отправить в Торгау, где его через несколько дней расстреляли на носилках.
Католического священника из 44-й дивизии расстреляли за проповедь об Иисусе из Назарета. Как кто-то коварно указал кровожадному Эйке, Иисус был евреем. В приступе антисемитизма Эйке приказал повесить священника за ноги и перерезать ему горло. Он провисел несколько дней, его распятие на красной ленте раскачивалось туда-сюда. Никто не подумал перерезать веревку, и солдаты стали пользоваться трупом как своеобразным указательным знаком. Иди прямо, пока не дойдешь до мертвого священника. Потом первый поворот налево, и выйдешь на нужную дорогу.
После этой вакханалии убийств Эйке вернулся самолетом в Германию и представил фюреру доклад, покинув 6-ю армию в смертельной агонии, в сокрушительных объятьях наступающих советских войск.
