Das waren die gewöhnlichen Schaukeln
Это были обычные качели. Вверх — вниз, надежда — отчаяние. Прошел февраль, большая часть марта, русские не переходили в наступление — выдохлись, факт! Крепость Кюстрин продолжала держаться, несмотря на мрачные пророчества Юргена. И несмотря на непрерывную бомбардировку и атаки русских. Возможно, дело было в том, что русским так и не удалось окружить крепость, оставался довольно широкий, в два-три километра, коридор, по которому в крепость текли подкрепления и боеприпасы.
Конечно, от радовавшего Юргена немецкого превосходства в воздухе не осталось и следа: те давние успешные воздушные атаки на русские плацдармы были коротким выбросом, все встало на свои места, едва русские подтянули зенитную артиллерию и истребительную авиацию. Лишь изредка немецкие самолеты прорывались к Одеру и бомбили наведенные русскими мосты. К удивлению Юргена, мосты выдержали паводок. Более того, даже паводок сыграл на руку русским — вода поднялась ровно настолько, чтобы скрыть под собой полотно мостов, но не воспрепятствовать движению по ним техники и людей.
Два раза Юрген наблюдал, как немецкие летчики совершали то же, что и русские летчики в 41-м, — направляли свой самолет в скопище вражеской техники и погибали, врезавшись в землю. Бывалые солдаты рассказывали об этом со смешанными чувствами уважения к мужеству противника и возмущения фанатизмом большевиков. Толку от этих подвигов было не больше, чем от прицельного бомбометания, в периоды отчаяния они лишь добавляли ощущение какой-то безысходности, но в период роста надежды они побуждали восторгаться храбростью летчиков — с такими героями мы не можем проиграть!
Несмотря ни на что, немецкая артиллерия продолжала исправно работать, обстреливая русские позиции вокруг крепости и помогая ее защитникам. Наибольший урон русским наносило гигантское орудие, установленное на железнодорожной платформе, — Юрген видел его краем глаза в Зеелове, его вместе с вагонами для орудийной прислуги и боеприпасов тянули сразу два локомотива. Это был, конечно, не варшавский «Малыш Циу» с его 540 мм, но калибр все равно был солидный, — 305 мм, а работала пушка куда надежнее мортиры, да и дальность стрельбы была несравненно больше. «Давай, Леопольд!» — радостно кричали солдаты, когда до них доносились звуки выстрела орудия, их было слышно за много километров.
Пик надежд пришелся на показ хроники о посещении фюрером фронта. Ролик был короткий, его показывали по очереди в разных ротах. Фюрер выглядел изможденным и едва приподнимал руку в традиционном приветствии, но это никого не смутило, ведь у него не было ни одной минуты для отдыха, ведь он сутками не спал, вырабатывая план спасения рейха. Нет, не спасения — победы! Такое настроение царило в блиндажах после просмотра хроники. Фюрер на фронте, на их фронте — это говорило о многом! И никто не принимал во внимание, что Врицен, в котором побывал фюрер, находится от их позиций в тридцати километрах, а рейхсканцелярия — в шестидесяти. Берлин был тылом, Врицен — фронтом, почти передовой, на одной линии с ними.
Падение вниз было быстрым и ужасным. Как водится. То, что произошло, невозможно было вообразить ни в какой армии, тем более немецкой. С другой стороны, если это где и могло случиться, то только в немецкой армии. Дело было так.
Проводилась плановая перегруппировка частей в районе кюстринского коридора. Командир мотопехотной дивизии, оборонявшей коридор, сверился с приказом, посмотрел на часы — время! — и отдал распоряжение начать отход. Юрген с товарищами как завороженные смотрели на то, как немецкие части покидают позиции, а на смену к ним никто не приходит! Генерал, командовавший дивизией, не только не дождался смены, но даже не повернул голову, чтобы убедиться, что она идет. Он строго выполнял приказ!
Русские будто того и ждали. Они немедленно заполнили освободившиеся позиции. Сменная дивизия пришла, возможно, тоже в строгом соответствии с графиком, но вместо обустройства на новых позициях ей пришлось с ходу атаковать русские части. Кончилось это плачевно. Дивизия откатилась назад с большими потерями, коридор был перерезан.
О том, что послужило причиной фатальной неразберихи и кто был в этом виноват, можно было только гадать. Подполковник Фрике, прибывший в батальон немедленно по получении известия о катастрофе, был уверен, что во всем виноваты Гиммлер и его окружение.
— Сунулись в армейские дела! — громогласно объявил он. — А я предупреждал!
Фрике, неизменно лояльный по отношению к вышестоящему начальству, на этот раз не жалел слов и выражений. Причина этого прояснилась быстро: Гиммлер больше не был его вышестоящим начальством, он не был больше командующим группой армий «Висла». По случайному или неслучайному совпадению именно в день катастрофы Гиммлер сдавал дела новому командующему.
Они не сомневались, что их бросят в первых рядах в контратаку на позиции, занятые русскими. Фрике уже отдавал соответствующие распоряжения. Но приказ так и не поступил. Решение принималось на самом верху, на уровне начальника Генерального штаба, а то и самого фюрера, там двигали дивизии, армии, группы армий, об их батальоне, возможно, просто забыли. Другим объяснением были упорно ходившие слухи, что командование уже давно планировало контрнаступление на их участке фронта и фатальная перегруппировка была лишь частью плана подготовки к этому контрнаступлению. Соответственно на передовую были подтянуты свежие дивизии, их и бросили на деблокирование коридора. Неизвестно, на что рассчитывало командование, собранных для контрнаступления сил не хватило даже для того, чтобы выбить русских из коридора и с двух плацдармов, захваченных ими еще в ходе зимнего наступления и каким-то невероятным образом удерживаемых до сих пор. Юрген с товарищами лишь с болью в сердце смотрели, как русская артиллерия и авиация расстреливают немецкие танки и пехотные части на голом пространстве одерской поймы. Это был полный провал.
Казалось, что хуже некуда, но они забыли о Кюстрине. Лишенная путей снабжения, а еще более деморализованная полным окружением, крепость пала. Над ней был поднят красный флаг. Наверно, русские извели на него целую простыню, потому что флаг был виден даже с их позиций. Они смотрели на него в бинокль и все глубже погружались в пучину отчаяния, корчились, как грешники на сковородке.
Масла в адский огонь добавил Фрике.
— Ну вот, — сказал он как-то вечером заунывным голосом, — сняли начальника Генерального штаба генерал-полковника Гудериана. Последнего генерала, который мог сказать фюреру правду в лицо. Который мог донести до фюрера объективную информацию о ситуации на фронте, — исправился он, но это ничего не меняло.
Так прошла последняя неделя марта, это была настоящая Страстная неделя. Наступило 1 апреля, День дурака и Пасха, все вместе. В честь праздника выпили шнапса, закусили, чем Эббингхауз сообразил, и — воскресли, воистину воскресли! Разговорились, расшутились, разошлись, пошли всякие розыгрыши, как и положено в День дурака. И погода была под стать, по-весеннему тепло, легкий дождик, туман — отличная погода для тех, кто понимает! На редких оставшихся кустах как по заказу проклюнулись листочки — красота!
Юрген отправился к подполковнику Фрике поздравить того с праздником. У Фрике сидело несколько офицеров, включая Вортенберга и Ферстера. Они пили коньяк. Налили и Юргену, ведь они все были боевыми товарищами, без чинов.
— Отличная новость, господа! — провозгласил Фрике приподнятым голосом. — Из-за Одера через двойное кольцо противника прорвалось несколько батальонов во главе с комендантом Кюстрина. Настоящие герои! Если этот доблестный офицер прибудет в наш батальон, я первый пожму ему руку.
— Вы полагаете, что может прибыть? — многозначительно спросил Вортенберг.
— Оцениваю шансы в пятьдесят на пятьдесят. Могут и расстрелять. Насколько мне известно, он так и не получил разрешения на прорыв. А наверху сейчас щедро раздают смертные приговоры за нарушение приказа. По большей части заочно, ведь коменданты сдавшихся крепостей и гарнизонов находятся в русском плену и недоступны для исполнения приговора. А тут подсудимый, можно сказать, сам принес свой крест на Голгофу, — отдал дань празднику Фрике, — могут устроить показательную экзекуцию.
— Но это будет несправедливо! — воскликнул Вортенберг. — Он спас жизни солдат! Он спас их от худшего, чем смерть, — от русского плена!
— Такова жизнь, обер-лейтенант, таков закон. Мы, солдаты, понимаем это лучше других, во всяком случае, лучше тех, кто эти законы придумывает, кто их применяет и кто приводит в исполнение. В расстреле нет ничего постыдного. Смерть от пули для солдата — достойная смерть. Он умрет с чувством выполненного долга.
Так начался апрель, и последующие две с лишним недели качели шли вверх. Они быстро привыкли к тому, что находятся в передней линии обороны и между их траншеями и окопами русских простирается лишь чистое пространство. Собственно, «старикам» к этому было не привыкать, но вскоре успокоились и новобранцы, они часто с интересом разглядывали в бинокли русских, которые стояли в непосредственной близости от них. Главным словом тут было — стоят. Вскоре оно было у всех на устах: стоят!
Недавняя катастрофа на кюстринском коридоре, конечно, не была забыта, ее невозможно было забыть, потому что результат постоянно маячил перед глазами, но она была переосмыслена. Случилось досадное недоразумение, не более того. Успех русских был случаен и не вытекал из логики борьбы. Крепость Кюстрин отдали сознательно и правильно, чтобы не распылять силы, она не имела большого военного и тем более стратегического значения. За счет это мы спрямили линию фронта и ликвидировали опасный выступ в нашей системе обороны. Продвижение русских на несколько километров на этом участке — кажущееся, этот мнимый успех станет лебединой песней их наступления. У них нет сил продолжать наступление. Они выдохлись!
Через неделю пришла пора обсуждать перспективы немецкого контрнаступления. С каждым днем перспективы прояснялись, все более радужные. Для этого были веские основания — верные слухи и приказы фюрера.
— Мне только что звонил мой однокашник по училищу, он служит в штабе 9-й армии, — делился полученными сведениями Вортенберг, у него при всех штабах были однокашники по школе или училищу. — Он сказал, что командующий армией генерал Буссе получил от фюрера телеграмму, в которой говорится о скором прибытии пятисот танков и ста длинноствольных орудий.
От этого захватывало дух. Если один «Леопольд» навел столько шороху на русских, то на что способны сто орудий? Они просто сотрут русских в порошок.
— Как вы думаете, зачем мы вырыли столько траншей, которые явно избыточны для сил нашего батальона? — задавал риторический вопрос вернувшийся в строй командир второй роты лейтенант Вайсмайер. — Для специальных дивизий с новым оружием, которые прибудут в ближайшее время для нашего подкрепления!
О, новое оружие, чудо-оружие! На него возлагали если не все, то большие надежды. Эти надежды не могло поколебать ничто, даже действительно поступающие образцы нового вооружения. Однажды вечером к ним прибрел фольксштурмовец Штульдреер, в руках он держал палку с привязанным к ней камнем.
— Диагноз очевиден: старик впал в детство и решил поиграть в древнего человека, отправляющегося на охоту, — сказал Граматке.
— Вот, сегодня выдали, — сказал Штульдреер, он был глуховат на оба уха и не обратил внимания на замечание Граматке. — Называется «Фольксхандгранате-45». Вот я и подумал: к чему бы это?
— Граната? Дайте посмотреть. — Красавчик, не дожидаясь ответа, подошел и взял каменный топор из рук старика. Когда-то он окончил курсы минеров и знал толк в разных взрывающихся устройствах. — Кусок бетона, с ноготок тротила и детонатор № 8, — вынес он вердикт.
— И вот что я надумал, — продолжал между тем Штульдреер. — Начальство нам эти гранаты специально выдало, чтобы они в руки русских попали. Те подумают, что у нас с оружием совсем швах, полезут очертя голову вперед, тут-то мы их всех покоцаем из винтовок и в контрнаступление перейдем, ворвемся во вражеские окопы на плечах противника.
— Если всех покоцаем, не на чьих плечах врываться будет, — сдерживая улыбку, сказал Красавчик. — Не усердствуйте при стрельбе, парни, оставьте немного тягловой силы.
— Я бы и сам ее русским подбросил, да кости ломит от сырости, сил нет! — перешел к сути дела Штульдреер. — А вам, молодым озорникам, это только в радость. Или нет?
— В радость, дедушка, в радость, — немедленно откликнулся Клинк, — сейчас сделаем! — Он все же кинул быстрый взгляд на Юргена и дождался ответного кивка. — Это нам как два пальца… Подбросить — это даже легче, чем украсть. — Он положил гранату на бруствер, занес ногу на приступку.
— Только смотри, чтобы не взорвалась, — напутствовал Клинка Штульдреер, — в этом вся соль замысла.
Клинк вернулся через полтора часа, чрезвычайно довольный собой. Еще более довольным выглядел Штульдреер, он все полтора часа потчевал молодежь рассказами о Великой войне. Они слушали его одним ухом, а вторым ловили звуки со стороны русских окопов, куда скрылся их товарищ. Вот они облегченно выдохнули, и Штульдреер перешел к заключительной части речи.
— Вот что говорит мой опыт: когда нам удастся прорвать линию фронта… — он говорил «когда», а не «если», как о деле решенном. — … Мы вырвемся на оперативный простор и начнем быстро наступать.
Предшествующий рассказ Штульдреера сводился к детальному описанию прорыва французских позиций в 18-м году. Знал Юрген и о том, что вскоре после этого Штульдреер попал в плен. Выходило, что он пострадал от этого прорыва. По их батальонным канонам он мог считаться экспертом по прорывам. Его мнению можно было доверять. Они прорвут линию русских укреплений, их контрнаступление будет успешным. Такой неожиданный вывод сделал Юрген из рассказа старого ефрейтора. В те дни они верили в то, во что хотели верить — в грядущую победу.
После посещения Штульдреера из словосочетания чудо-оружие незаметно выпала вторая половинка. Чудо — вот на что они теперь надеялись, чудо — это было так реально. Юрген дошел до того, что стал прислушиваться к словам Граматке, который сыпал историческими примерами чудесных спасений. Все было в тему, с эффектными паузами, мелодраматическими отступлениями и патетическими восклицаниями. В 1688 году турки дошли до Вены и — откатились. Турки, русские — какая разница? Азиаты! Почти через сто лет русские (!) подступили к Берлину (!!), Даже вошли (!!!) в Берлин, величайший прусский король Фридрих II, Фридрих Великий, уже готовился принять яд от унижения поражением, но — о чудо! — умирает русская императрица Елизавета, на престол вступает император Петер, он наш, голштинский, ура, мы спасены, мир, победа!
И чудо не замедлило свершиться. 14 апреля вечером, когда опустилась тьма, Фрике объявил общее построение и сообщил на нем о смерти американского президента Рузвельта.
— Теперь, когда с лица земли исчез один из величайших преступников всех времен, наступил решающий поворот во всей войне! — воскликнул он.
Впрочем, эта была цитата из приказа фюрера. Фрике от волнения просто поспешил озвучить ее. Он передал полный текст приказа Вортенбергу, и тот прокричал его не менее взволнованным голосом.
— Берлин останется немецким. Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не станет русской. Сплотитесь воедино! В этот час на вас, мои герои Восточного фронта, смотрит весь немецкий народ, надеясь, что ваша решимость, ваша преданность, ваше оружие и ваши командиры потопят большевистское наступление в крови. Судьба войны зависит от вас!
— Да! — кричали солдаты. — Хайль Гитлер!
Они совершенно не принимали во внимание, что всего три дня назад им официально объявили, что русские уже заняли Вену и Кёнигсберг, американцы — Геттинген и Ганновер, что бои идут под Нюрнбергом и в Тюрингском лесу. Судьба войны решалась под Берлином, на Одерском фронте, на их фронте. Все остальное были детали.
Западный фронт можно было вообще не принимать в расчет. После смерти Рузвельта военные действия на нем неизбежно должны были прекратиться.
Перемирие — сепаратный мир — совместная борьба с большевиками. Этот путь они прошли за три дня. Разговоры о сепаратном мире уже не рассматривались как государственная измена, о нем говорили все и вслух, даже подполковник Фрике в присутствии младших чинов. Фрике вернулся к ностальгическим воспоминаниям о 1918 годе.
— Когда большевики пришли к власти в России, они немедленно подписали с нами сепаратный мир в Бресте, да-да, Юрген, в хорошо вам знакомом Бресте. Благодаря этому мы получили возможность снять наши войска с Восточного фронта и перебросить их на Западный, получив тем сам численный перевес над противником. План великого Людендорфа включал прорыв массированной обороны противника и расчленение союзных войск, — англичан мы сбрасывали в море, а лягушатников отгоняли к Парижу. Теперь мы сделаем то же самое, но в обратном направлении. Мы заключим сепаратный мир с союзниками, англичанами и американцами, перебросим освободившиеся войска на Восточный фронт, прорвем оборону русских и погоним их — через Брест! — назад на азиатские просторы, войдем в Петербург и Москву и задушим большевизм в его логове. Это будет блестящим завершением войны!
На этот раз Юргену даже в голову не пришло спросить у Фрике, чем на самом деле закончилось наступление 1918-го года. Военная судьба переменчива. Не вышло тогда, тем вернее выйдет сейчас.
Прибытие дивизии «Нордланд» еще больше укрепило их надежды. Опытные викинги стоили десятка свежих дивизий. Общим голосованием постановили, что контрнаступление начнется 20 апреля, в день рождения фюрера, и что именно в этот день фюрер наконец отдаст приказ о применении нового чудо-оружия. Иначе просто быть не могло.
Качели дошли до верхней точки, застыли на мгновение и потихоньку, поначалу почти незаметно двинулись в обратный путь.
Первый тревожный звоночек прозвучал еще в памятный день 14 апреля. Русские предприняли атаку с южного плацдарма, продвинулись километра на три и сумели удержаться на новых позициях, несмотря на яростные контратаки немецких войск.
— Обычная разведка боем, — несколько пренебрежительно заметил Фрике, — русские прощупывают нашу оборону и оценивают нашу готовность перейти в контрнаступление. Обычные тактические ухищрения. Описаны в любом учебнике военного искусства.
Еще через день, с наступлением темноты, они были буквально оглушены ревом многочисленных громкоговорителей, установленных напротив их позиций. После бравурной музыки зазвучали пропагандистские речи на подозрительно правильном немецком языке. Говорившие представлялись членами комитета «Свободная Германия», созданного из немецких военнопленных.
— Предатели Зейдлица, — сквозь зубы сказал Фрике. — Эх, Зейдлиц, Зейдлиц… А какой генерал был!
Солдатская молва быстро превратила пропагандистов в «армию Зейдлица». Но качели тогда еще не сильно отошли от верхней точки, так что это было истолковано в их пользу — видно, плохи у русских дела с резервами, если они вынуждены привлекать части из немецких военнопленных. Каждый прислушивался к себе — стрелять в соотечественников не хотелось. Тем менее вероятно, что те будут стрелять в нас, следовал неопровержимый вывод. Они перейдут на нашу сторону при первой возможности, ведь это же наши немецкие парни!
Единственно, что напрягало, — так это урчание танковых двигателей, которое пробивалось даже сквозь грохот громкоговорителей. Русские перебрасывали танки и другую тяжелую технику на расширенный плацдарм. Танков, судя по не прекращающемуся всю ночь урчанию, было много.
