ОТПУСК В РИМЕ
Грузовик несколько раз чуть не перевернулся, проезжая по бесчисленным снарядным воронкам. Отпускное свидетельство шелестело в нагрудном кармане моей грубой маскировочной куртки, обещая две недели забвения в Гамбурге. Адъютант прошептал что-то о возможности получить штемпель, разрешающий въезд в Данию. В полку дать мне этого разрешения не могли, но если в Гамбурге удастся добиться его, я мог бы поехать в Копенгаген. Хотя что там делать? Махнуть в Швецию, чтобы шведы выдали меня? У них это было обычным делом. Три дня назад из нас набрали расстрельную команду для казни двух летчиков, которые дезертировали из Рима и добрались до Стокгольма. Обратный путь они проделали в наручниках. Шведские полицейские доставили их в Хельсингборг и там передали полиции вермахта. Кончилось все тем, что мы расстреляли их. Один умер, проклиная шведов.
— Куда направляешься? — спросил меня пожилой обер-ефрейтор с красными гренадерскими галунами на погонах.
Я молча поглядел на него. Я не мог ответить.
— Спрашиваю, куда направляешься? — повторил он с крестьянским упрямством.
— Тебе-то что, черт возьми, свинья тупая? Разве я спрашивал, куда ты едешь?
— Ты, кажется, хочешь получить по морде, сопляк. Я тебе в отцы гожусь.
— Ну, давай. Я готов.
Я снял ремень и обмотал его концом руку, готовый драться.
Обер-ефрейтор заколебался, не понимая, почему я так раздражен. Но мне требовалось сорвать на ком-то зло, и старик вполне подошел бы для этого. Если б он только ударил меня, я бы убил его. Мне было плевать, чем для меня это кончится. Я чувствовал необходимость сделать что-то отчаянное после сводящих с ума шестидесяти двух часов, проведенных в вонючей танковой башне.
Казалось, меня окружают солдаты из тыловых частей, но в задней части кузова я заметил двух моряков в мятой форме с пятнами масла. Пуговицы на их бушлатах позеленели. Один потерял ленточку бескозырки, а что написано не ленточке у другого, нельзя было разобрать при всем желании. По эмблемам на рукавах я понял, что это подводники. Я был не прочь поговорить с ними, и, казалось, они тоже хотели бы поговорить со мной. Но они, как и я, не решались сделать первый шаг.
Когда мы приехали в Рим, я мог успеть на северный экспресс, но сперва мне требовалось отправиться в госпиталь № 12, доставить по поручению Одноглазого пакет, адресованный женщине-врачу. Невероятно, но наш одноглазый генерал влюбился. Мне очень хотелось увидеть эту женщину. Если она выглядела так же, как Одноглазый, то особого внимания не заслуживала. Но женщина оказалась на удивление хорошенькой, и я залез с ней в постель как заместитель Одноглазого.
Мои карманы были набиты письмами, взятыми, чтобы их не прочел военный цензор; они представляли собой неплохой набор изменнических посланий. Самым опасным наверняка было письмо Порты. Оно было адресовано его другу, дезертиру, скрывавшемуся уже пятый год, который организовал вместе с одним полицейским своего рода «нелегальную группу», оказывающую помощь тем, кто мог за нее заплатить. Но горе тому, кто попадал в их лапы, не имея денег. У Порты существовало с ними некое деловое соглашение; что оно представляло собой, было загадкой, но масштаб этого соглашения был наверняка грандиозным. После войны друг Порты стал начальником полиции в одном хорошо известном немецком городе. Не стану указывать, в каком, чтобы он не возбудил против меня дело о клевете.
Грузовик, дребезжа, въехал в Рим. Несколько шелудивых собак долго бежали за нами с лаем. Мы остановились возле казармы, отвратительного места с облезлыми стенами. Видно было, что населена она не законными обитателями. Те были далеко — лежали мертвыми в африканских песках или гнили в лагерях военнопленных в Ливии.
Какой-то фельдфебель принялся орать на нас.
— Пошел ты, — крикнул один из матросов, спрыгнув на землю. Бок о бок, с ранцами на спине, оба вышли из ворот казармы. Я побежал за ними, не обращая внимания на крики фельдфебеля. От них пахло машинным маслом и морской водой. Мы шли и шли. Дойдя до Испанской лестницы, остановились отдохнуть. Потом отправились на виа Марио деи Фиори и зашли в бар, тесное помещение с длинной стойкой. Регулировщик движения со спущенными на шею защитными очками, с сигаретой в уголке рта что-то напыщенно говорил. Весь его мундир был обрызган водой из луж. Увидев нас, он умолк.
За стойкой сидели две шлюхи; судя по виду, период ученичества был у них далеко позади.
Бармен, высокий, толстый гигант в пуловере с короткими рукавами, с шейным платком, лениво протирал стакан. Полицейский произнес громким шепотом:
— Attenzione! Дрянные немцы!
Тот из матросов, что был пониже, пошел прямо к нему, положив руку на штык в ножнах.
— Приятель, — заговорил он. — Ты римлянин. Мы немцы. Покладистые ребята, никого не трогаем, пока нас не разозлят. Думаю, наш друг за стойкой так же относится к жизни. Хочет только того, на что имеет право. Обе дамы за стойкой славные, пока получают то, на что имеют право. — Вынул из ножен штык, поковырял им в зубах, потом наклонился к полицейскому, при этом его шея вытянулась, обнажив красную, обожженную кожу, какую видишь у тех, кто выскочил из заполненной паром комнаты в последние секунды. — Но запомни, пожалуйста, полицейский, никто из нас не дрянной. Ты знаешь римские улицы и дороги, я — море. Я таился в подлодке на глубине, поджидая большие конвои, точно так же, как ты таился за камнем, поджидая забулдыг. — Убрал в ножны штык и стукнул ладонью по стойке. — Пива. Разбавленного на четверть сливовицей. Потом «шампанского бедняка».
Бармен понимающе улыбнулся. Вытер живот шейным платком.
— Побыстрей хотите опьянеть, значит?
Он почесал зад и зубами вытащил пробку из бутылки шампанского.
Мы трое еще и словом не обмолвились. Не могли, пока не выпили по первому стакану — это ритуал, которому нужно педантично следовать. Они не интересовали меня, а я — их, пока мы не выпили по стакану пива со сливовицей. Над нашим пивом бармен хлопотал долго. Хлопоты заняли у него четверть часа.
— Палочки нужны? — спросил он.
Наше молчание сказало ему, что да.
Бармен поставил перед каждым из нас литровую кружку, сунул в них не совсем чистые палочки грязным концом вверх. Достал из большого глиняного горшка ягоды можжевельника и положил понемногу в кружки. Потом придвинул миску с оливками и анчоусами. Шпажек, как это заведено в приличных заведениях, к ним не полагалось. Мы лезли в миску пальцами.
Чокнувшись кружками, мы стали жадно пить большими глотками. Высокий матрос, тощий, как жердь, угостил нас сигаретами «Кэмел». Почесал промежность и оценивающе уставился на двух шлюх.
— Мы держим путь в госпиталь, — объяснил он. — У Карла что-то лопнуло внутри, когда на него упала торпеда, меня донимает застарелый сифилис, и нам обоим нужно смазать ожоги. — Распахнул вырез фланельки и показал красную, обожженную плоть. — Результат бомбежки возле Кипра. Мы пролежали на дне двое суток, потом капитан потерял терпение. Не стал слушать первого помощника и поднялся на перископную глубину. Молодой был, неопытный. Всего двадцать один год. Первому помощнику было сорок семь, старый морской волк. До подводного флота плавал на трампе. Когда мы вытащили его из командной рубки, плоть тлела у него на костях. Кипящее масло. А капитана так и не нашли. Исчез. Все время добивался Рыцарского креста. Кроме него погибло тридцать семь человек. Но мы привели в порт старое корыто. Благодарить за это нужно второго механика.
— Зачем рассказывать ему все это, — сказал тот, что пониже, которого звали Карл. — Давай промочим горло.
Каждый из нас по разу заплатил за троих. Потом бармен выставил выпивку за счет заведения. Пригласили полицейского, и он тоже выпил с нами. Остатки мы вылили девицам в декольте.
Вошла еще одна девица.
— Ого, — сказал Карл, ткнув высокого в бок длинным пальцем. — Эту я не прочь трахнуть. Интересно, сколько она запросит? Я бы дал пятьсот за ночь.
Карл поговорил с девицей о цене, и они сошлись на пятистах марках и десяти пачках сигарет «Лаки Страйк». Девица жила на втором этаже над баром. Отто и я пошли с ними. Бармен дал нам с собой несколько бутылок.
— Через полчаса я закрою и поднимусь, — крикнул он нам вслед.
Мы поднялись по крутой лестнице. Девица шла первой, и нам были видны до верху ее ноги. На ней были красные трусики с черными кружевами. Чулки у нее были длинные, возбуждающие, с черным верхом.
Карл жадно хихикнул и схватил ее за бедро.
— Хорошее у тебя оснащение!
Мы пошли за девицей по совершенно темному коридору, натыкаясь на что-то, глупо посмеиваясь и зажигая по очереди спички. То и дело останавливались выпить по глотку пива.
За одной из дверей страстно стонала женщина. Из другой комнаты слышался похотливый мужской смех. Протестующе скрипела кровать. Что-то упало. Очевидно, бутылка, так как покатилась по полу.
Отто наклонился и посмотрел в замочную скважину.
— Sbrigatevi! — раздраженно прошептала девица. — Какого черта застряли там?
— Успокойся, — ответил Отто. — Мы держим путь в док. Спешить незачем.
— Если вы не идете, найду себе другого пентюха. Ночь коротка. Я занята. — Встряхнув головой, она отбросила назад иссиня-черные волосы. — В чем дело? Хотите трахаться или нет?
— Идем-идем, — проворчал Отто. — Мы просто остановились глотнуть пива. Карл, ты когда-нибудь задумывался, почему это шлюхи вечно спешат? Они самые трудолюбивые люди на свете. Помнишь ту высокую, тощую в Салониках, которая брала сразу по два клиента? Она была так занята, что не смотрела на старшину Груббе. Он смылся с ее заработком за четыре ночи, она погналась за ним, рассекла лоб о швартовную тумбу и упала в воду.
— Не называй меня шлюхой, — воскликнула девица, немного понимавшая по-немецки. — Для тебя, матрос, я лоретка, гетера, кокотка, жрица любви, кто угодно, но не шлюха.
— Ладно-ладно, — примирительно сказал Отто. — Давай войдем в док и выверим компасы. Кстати, как звали тебя в детстве?
— Лолита.
— Лолита, — с удовольствием произнес Отто. — Лолита. Карл, забирался ты когда-нибудь в постель с девицей, носящей такое имя?
— Не помню. Ну, пошли, Лолита, покажи нам свою койку.
Отто уронил бутылку пива, она покатилась по полу и вниз по лестнице. Он хотел схватить ее, выронил остальные бутылки, которые держал под мышкой, потерял равновесие и заскользил по ступеням, поднимая жуткий шум.
Мы с Карлом поспешили на помощь, громко топая по тихой лестнице. Двери стали распахиваться. Мужчины и женщины бранили нас так, как могут только итальянцы. Какой-то недомерок, стоявший возле огромной девицы, пообещал набить нам морду, но, увидев Отто, поспешил спрятаться в комнате и забаррикадировал дверь комодом и биде.
У подножья лестницы появился бармен, лицо его блестело от пота, в руке он держал дубинку.
— Per Вассо! Accidenti! Ребята, если кто-то вам досаждает, я разберусь с ним.
— Нет, просто я уронил бутылку, — объяснил Отто.
— Разбилась она? — обеспокоенно спросил толстый бармен.
— К счастью, нет. Но какие тут отвратительные лестницы! Они напоминают мне о Нагасаки. Там я тоже съехал на заднице по ступеням. В ту ночь и подхватил сифилис. Она была японка, всего с тремя пальцами на правой ступне.
— Сифилис! — закричала Лолита. — Тогда у вас со мной не будет никаких дел!
Она помчалась по коридору, потом хлопнула дверь.
Карл начал ругаться.
— Ну, идиот! Какого черта объявил про свой сифилис? Неужели не понимаешь, Отто, что такие вещи совершенно секретны? Слышал ты, чтобы я болтал про трипак, который подхватил, когда мы заправлялись топливом в Пирее? Кстати, по твоей вине, Отто. Ты настоял, чтобы мы пошли в то чертово кафе. Пошли бы на телефонную станцию, как я предлагал, и ничего бы не случилось.
— Кто сказал, что те телефонистки не были заразными? — вызывающе произнес Отто. — Если тебе судьба подхватить его, то подхватишь, даже если проникнешь в королевский дворец и заберешься в постель с принцессой.
Мы уселись на ступеньки и открыли две бутылки; потом снова стали медленно подниматься, останавливаясь на каждой площадке глотнуть пива.
— Пиво уже не то, что раньше, — ворчливо заговорил Отто. — Пахнет пивом, называется пивом, стоит, как пиво, а на вкус вода водой. Когда пиво становится скверным, пора прекращать войну. Никто не может воевать без приличного пива.
— Вы кадровые служаки? — спросил я.
— Конечно, кто же еще? — отрывисто ответил Карл и плюнул на стену. — Мы с Отто вместе ходили в школу. Вместе росли и вместе в двадцать четвертом году завербовались в военный флот. Это была единственная постоянная работа, какую нам могли предложить. Мы сразу же подписали контракт на двенадцать лет. Что толку делить жизнь на части? Вот с тех пор остаемся там.
— И все еще рядовые матросы? — удивился я.
— Мы давно могли быть штабс-фельдфебелями, — усмехнулся Отто. — Нас разжаловали пять раз. Слишком много девок и пива. И слишком много идиотичных офицеров. Но жизнь была веселой, пока не началась эта гнусная война. Теперь из трехсот семидесяти пяти, учившихся в школе подводников в Киле, уцелели только мы двое.
— Что будете делать, когда мы проиграем войну и с военным флотом будет покончено?
— Не говори, сынок, о том, чего не знаешь, — сказал Карл, укоризненно покачав головой. — Военный флот так просто не отменишь. Вот вас, всех остальных, пошлют к черту. Подводные лодки на какое-то время у нас заберут, но поставят тралить мины.
Отто уже дошел до двери Лолиты и угрожал разбить выстрелом замок, если она не откроет. Побряцал карабином, дабы она слышала, что он не шутит.
— Отойди от двери, стреляю, — проревел он.
Изнутри раздался лязг двух задвигаемых засовов, и понесся поток брани. Лолита грозилась напустить на него Муссолини, Бадольо, Черчилля и папу, если он не уйдет.
В конце коридора открылась дверь, и нас пригласила к себе некая гостеприимная девица. Отто надел вещмешок и взял на ремень карабин, забыв о Лолите.
Мы обменялись рукопожатиями и представились. Девицу звали Изабелла. У нее возле умывальника стоял целый бочонок пива, с потолка свисали на веревочках кружки.
Отто тут же разделся. В носках у него были большие дыры, на брюках плесень. Он указал на свои сапоги.
— Не могу высушить эти чертовы чеботы. Нам пришлось идти по воде. Подводная лодка не могла подойти к берегу. Собачья жизнь у матроса.
Изабелла спустила юбку и вылезла из нее. На ней была короткая нижняя юбочка, восхитившая нас. Мы с Карлом сели на край кровати, каждый с кружкой пива. Отто с Изабеллой дружелюбно пререкались из-за позы. В конце концов она сдалась и встала на кровать коленями. Карл и я слегка мешали, и нам пришлось подвинуться. Потом ей не понравился презерватив, и мне пришлось достать другой из нижнего ящика комода. Изабелла проследила, чтобы он был надет правильно.
— Теперь мы готовы, — сказала она.
— Отлично, — проворчал Отто. — Тогда за дело.
Карл стал описывать мне жизнь на плавучих базах, куда они доставляли пленных.
— На одной из них я трахался лучше всего в жизни, — сказал он. — Она была негритянкой, необузданной, как дьявол. Задница у нее вертелась, как маховик на паровом катке.
Отто с довольным выражением на лице сел. Настала очередь Карла. Снимая брюки, он продолжал рассказывать про негритянку.
Изабелла обвила ногами его бедра.
— И я пока был на ней, — продолжал Карл, — ел икру ложкой из миски. Дам тебе сотню сверху, если сделаешь это по-французски, — сказал он Изабелле.
— Как хочешь. Выкладывай деньги.
— Пытался провести ее на подлодку, но капитан увидел, как мы спускались в кормовой люк. Я получил двенадцать суток, но она десять раз стоила того. Хорошая у тебя попка, — сказал он со вздохом, ущипнув зад Изабеллы.
Отто выбросил в окно использованный презерватив и поставил сапоги сушиться к радиатору.
— Слушай, Свен, что если мы объединим силы на пару деньков? Госпиталь может подождать. Думаю, нам нужно осмотреть этот город, который хотят повидать все культурные люди. Знать Рим — само по себе образование.
Я согласился, хотя это означало пожертвовать двумя драгоценными днями.
— Наш первый помощник рассказывал мне про одну хорошую гостиницу. Адрес у меня есть. Он все рассказал мне о ней, когда мы были в спасательной шлюпке в Бискайском заливе.
— Вас торпедировали?
— Нет, подбили с треклятого самолета. Мы заряжали аккумуляторы. Он появился будто прямо из солнца и ударил по нам из автоматической пушки. Капитан со старшим механиком сидели на носу и курили. Их убило первой очередью. Второй — весь орудийный расчет. Само собой, начали срочное погружение. А мы с первым помощником были на кормовой части палубы. Хотели открыть люк, но его уже задраили изнутри. Первый помощник едва успел спустить шлюпку, и мы прыгнули в нее в сапогах, с пистолетами и всем прочим. Нужно было отплыть подальше, чтобы нас не утянуло вниз. Эти типы развернули подлодку, и нас едва не задело боевой рубкой. Через два дня нас подобрал торпедный катер. Видел бы ты физиономию Карла, когда мы носом к носу столкнулись в столовой Третьей флотилии в Бордо.
Карл приподнялся, упершись локтями в грудь Изабеллы и, сделав паузу, заговорил:
— Бог свидетель, я в жизни не испытывал такого страха. Когда этот чертов самолет улетел, мы всплыли и стали искать вас. Искали всю ночь. Даже включали прожектор, хоть это и запрещено. На другой день собрали все ваши вещи и устроили похороны. Поэтому, увидев тебя в Бордо, я чуть не обмочился со страха.
Они с Изабеллой возобновили свое занятие.
Послышался сильный стук в дверь.
— Кто там еще? — раздраженно спросила Изабелла. — Via di qua!
— Не кричи так. Это я, Марио, — послышался пропитой голос бармена.
Отто открыл дверь, и Марио вошел, пошатываясь; на плече он нес ящик пива.
— Принес несколько бутылок на тот случай, если вас замучила жажда, — сказал он, ставя ящик посреди комнаты. Похлопал Изабеллу по заду. — Вся в трудах, — сказал он и засмеялся. Потом запрокинул голову и одним духом осушил бутылку.
Карл закончил свое дело. Отто сказал, что хочет сделать еще один заход, и занял позицию между крепкими бедрами Изабеллы.
— Вот что придает сил усталому герою, — сказал он. И положил ноги Изабеллы себе на плечи. — В море приходится обходиться без этого.
— Без презерватива — нет, — сказала, высвободясь, Изабелла. Мне снова пришлось рыться в нижнем ящике комода.
— Надеюсь, документы у всех вас в порядке, — сказал Марио. — Через час здесь будет полиция вермахта.
— Мне бояться нечего, — сказал я и довольно засмеялся.
— Отпускные документы у тебя выписаны в Рим?
— Нет, в Гамбург.
— Тогда тебя заберут. Смотри, не попадись им здесь. Хотя, черт возьми, времени еще много. В цокольном этаже живет слепая старуха, слух у нее острый, как у ласки. Как только услышит что-то, разобьет бутылку о стену во дворе.
Отто выбился из сил; Изабелла сидела на биде, широко расставив ноги. Это зрелище разожгло у Марио похоть. Они не потрудились лечь на кровать и проделывали это прямо на полу. Бутылка пива была под рукой у Марио, и он пил, не прерывая своего дела. Никто из нас не имел ничего против. С какой стати? Изабелла работала, мы были ее клиентами. Это было то же самое, что зайти в лавку и выпить пива в задней комнате.
Марио потел.
— Ф-фу ты, — пропыхтел он. — Совсем вышел из формы. Нужно проделывать это почаще.
— Можешь делать это здесь как угодно часто, — сказала Изабелла, — пока платишь. В противном случае лавочка закрыта.
— Парня у тебя нет? — спросил Отто.
— Сейчас нет. Его схватили неделю назад. Отправили с евреями.
— Интересно, что с ними делают, — сказал Карл.
— Уничтожают, — сказал Отто. — Я слышал, на них пробуют химическое оружие.
— Говорят, их травят газом в больших концлагерях в Польше, — сказал Марио.
— А ты будешь трахаться? — спросила Изабелла, указывая на меня. — Если да, давай проделаем это сейчас, пока я в форме.
Я попытался уклониться, но другие сочли, что я просто стесняюсь, и приободрили меня. К чему это описывать? Карл прервал нас посреди этого занятия, неожиданно потребовав:
— Покажи подмышку. Не наколота там у тебя группа крови?
Я был так удивлен, что бездумно поднял правую руку, потом вышел из себя.
— Старые соленые шкуры, будете еще здесь распоряжаться!
И схватив наполовину полный ночной горшок, запустил им в Карла. Карл молниеносно уклонился, и горшок угодил в пившего из бутылки пиво Марио.
Он утер с лица вонючую жидкость, изрыгая поток злобных ругательств. И отбросил нас с Изабеллой друг от друга.
— Паршивый немецкий хам! — кричал Марио. — Трахаешь по сходной цене итальянку и швыряешься горшками в приличных людей!
Он попытался вспрыгнуть мне на живот, но я успел откатиться.
Отто с Карлом бросились на него и сумели повалить. Высокий Отто уселся верхом на его груди, а Изабелла оказывала первую помощь — пивом со шнапсом, щедро вливая их ему в рот, дабы его успокоить. Самообладание медленно возвращалось к Марио, но прежде, чем он согласился вести себя разумно, Изабелле пришлось пообещать в награду ублажить его, и пока он ублажался, мы пели хором «О, Tannenbaum!»
— Вижу, ты птица нашего полета, — с серьезным видом сказал мне Карл.
У основания вентиляционной шахты о трубу разбилась бутылка. На узкой лестнице послышались торопливые шаги. Незваные гости в кованых сапогах старались ступать тихо. Полицейские вермахта, треклятые охотники за головами.
Марио поспешно оторвался от Изабеллы.
— Черт возьми, ребята, они здесь. Слепая старуха их услышала. Быстро на крышу! Sbrigatevi!
Я попытался заползти под кровать, но меня вытащили за ноги.
— С ума сошел? — прошипела Изабелла. — Они первым делом станут искать там.
Марио вытолкал нас в окно.
— Вылезайте, обормоты! И сидеть тихо! Если они найдут вас, то закроют бар и все это предприятие. Черт бы побрал вас, немчуру! По мне, стреляли бы вы друг в друга сколько угодно, только оставили бы в покое нас, римлян.
Я взял свой пистолет в зубы, повесил две гранаты на шею. При взгляде вниз у меня закружилась голова.
Следом за мной вылез Карл. Он забыл свои брюки и сконфуженно улыбался. Матросские ранцы и мой вещмешок спустили в ствол вентиляционной шахты. Труднее всего пришлось с карабинами. Их засунули в трубу и надеялись, что патроны не взорвутся. Прятались от полиции не только мы. Все цеплялись за стены, как плющ. Я стоял носками на выступающем кирпиче и держался пальцами за свес крыши.
— Не смотрите вниз, — предостерегла Изабелла.
Господи, как я боялся! Почему за нами охотятся свои же? Что мы сделали? Дали себе волю на одну ночь. И только. Мы солдаты, нам нужна передышка. Черт бы побрал всех полицейских.
— У меня там остались кобура и фуражка, — взволнованно прошептал я.
— Идиот, — ответил шепотом Карл и постучал ногой в окно. Марио выглянул.
— Per Вассо! Вы, немцы, худшие на свете бестолочи, — сказал он, подавая то и другое.
Через несколько минут мы услышали, как распахнулась дверь. Полицейские обращались с Изабеллой, как с последней тварью, били Марио и насмехались над Италией. Потом распахнулось окно. Мы плотно прижались к стенам, превратились в не издающую ни звука кирпичную кладку. Если будем обнаружены, это смерть. Никакие объяснения нас не спасут.
Я спустил предохранитель пистолета. Карл взял в зубы шнур гранаты. В свете из окна я увидел каменное лицо под стальной каской. Луч фонарика опустился в колодец двора. Господи, помоги нам. Только на сей раз. Пусть они исчезнут, и мы утром пойдем на мессу. Ты ж не против, что мы позволили себе поразвлечься!
Послышались крики охотников за головами и треск древесины. Кто-то пронзительно завопил. Звук ударов дубинок по телу. Пистолетный выстрел. Звон стекла. Брань и проклятья.
— За этой свиньей, — приказал пропитой голос.
Кованые сапоги застучали вниз по лестнице. Интересно, схватят ли они его. Нужно дойти до отчаяния, чтобы стрелять. Они переломают ему все кости. В полицейских вермахта нельзя стрелять безнаказанно. На тихой улице заработал мощный мотор. Затрещали два мотоцикла БМВ.
Ну, вот, они уходят. С ночным уловом.
Мы медленно продвигались вдоль парапетной плиты. Перед тем как влезть в окно, Отто сказал:
— Осторожнее. Может, они устроили старый трюк — сделали вид, будто ушли, чтобы выманить нас.
Я глубоко вдохнул. Казалось, мой мозг обнажен. Я сорвал ноготь, и он висел на ниточке, причиняя жуткую боль, если чуть пошевелить пальцем.
Одно из окон распахнулось, из него высунулся человек в каске. Полицейский смотрел во двор, луч фонарика двигался по противоположной стене, в какой-то квартире торопливо задернули штору.
Мы услышали, что на крыше кто-то есть. Световой люк предательски стукнул. Мы затаили дыхание.
В конце концов окно открылось, Марио с Изабеллой высунули головы.
— Чертовы немцы, вы принесете мне смерть, — сказал Марио. — Меня чуть не убили. — Он так перепугался, что его грязный пуловер пропитался потом. — Если мне попадется кто из этой своры, удавлю своими руками. Завтра я пойду к мессе. В Бога не верю, но все равно. — Утер лоб шейным платком. — Рита, дура набитая, прятала одного немца в шкафу. Дезертира из люфтваффе. Он скрывался уж три месяца. Я его однажды выгонял. И у него были итальянские документы. Мог бы выйти сухим из воды, если бы не прятался в шкафу. Даже корова заподозрила бы, что там кто-то прячется.
— Они нашли итальянского дезертира и англичанина, — сказала Изабелла. — Который бежал из лагеря военнопленных номер триста четыре.
Комната заполнилась людьми, говорившими на смеси языков. Мы тесно сидели на широкой кровати. Большинство смеялось от облегчения, но в углу комнаты сидела хорошенькая девица с застывшим лицом. Англичанин был ее другом.
— Его стащили за ноги по лестнице, — прошептала она. — Голова его издавала прощальный стук о каждую ступеньку.
Регулировщик движения, с которым мы виделись в баре, протянул ей бутылку шнапса, но она отстранила его руку, пробормотав что-то, чего я не расслышал.
— Схватили его, вот как? Будь они прокляты, — сказал Марио. — Завтра они должны идти в горы. Партизаны поджидают их.
— Глупо находиться в Риме без документов, — с профессиональной уверенностью сказал регулировщик. — Здесь не спрячешься.
— Где они нашли Гейнца? — спросил остроносый мужчина, устроивший сцену в соседнем ресторане.
— Под раковиной в туалете, — ответила опухшая от слез девица. — Когда они уже уходили, один вернулся и посветил фонариком под раковину. Он был даже не из этих громил. Всего-навсего ефрейтор. Он был не злым. Лишь рассмеялся и сказал Гейнцу: «Вылезай, малыш. Сидеть там, должно быть, скучно». Гейнц выхватил пистолет и выстрелил в него. Лишь ранил в руку. На выстрел прибежали остальные и забили Гейнца насмерть прикладами. По лестнице спустили пинками. Он лежал на каждой лестничной клетке, пока они не спускались и не сбрасывали его пинками оттуда.
— Ты уверена, что Гейнц мертв? — спросил Марио между двумя глотками пива.
Опухшая девица кивнула.
— До чего ж ненавижу я этих охотников за головами! — злобно выкрикнул Отто. — Сущие мясники.
Он расстегнул бушлат и, казалось, хотел устроить долгую демонстрацию своих шрамов, но Карл оборвал его.
— Заткнись ты! Плевать на охотников за головами. Наслаждайся войной. Мир будет долгим и отвратительным. Разве ты не получил вдоволь секса и пива? Разве не сидишь с друзьями? А ищейки ушли. Так какого черта ропщешь? Чего еще тебе нужно? Разве Господь не добр к нам?
Изабелла поставила на граммофон пластинку, и все принялись танцевать свой любимый танец, не обращая внимания на музыку. Одна из девиц получила синяк под глазом. Марио разбил бутылку о голову регулировщика. Мы помочились из окна. Девицам это было непросто. Приходилось держать их, чтобы они не потеряли равновесия. Ни одна не хотела выходить из комнаты — вдруг произойдет что-то интересное, пока ее не будет.
Марио с итальянским матросом взяли аккордеоны, а мы отыскали где-то человека с шарманкой. От жуткого шума задрожал весь дом. Перегородка между комнатой Изабеллы и соседней рухнула.
Регулировщик и одна из девиц приняли серьезное решение покинуть этот мир вдвоем. Приготовились совершить самоубийство. Мы помогли им наполнить ванну, но когда подержали их немного под водой, они передумали. Карл разозлился, стукнул их лбами и назвал бесхарактерными идиотами, которые сами не знают, чего хотят.
Совокупляющиеся пары лежали в коридоре и на лестнице. Марио поставил грязные ноги на мою работающую поясницу. Он не собирался мешать нам с Анной, но, когда он откидывался назад, сунув голову между пышных грудей Луизы, ставить их было больше некуда. Потом растянул до отказа аккордеон и сплюнул отрыгнутое пиво в цветочную вазу; желтые цветы в ней протестующе закачали головами.
Du hast Gluck bei den Frauen, bel ami,
Gar nicht elegant, gar nicht charmant…
Назвать это пением было нельзя. То был дикий, восторженный рев. После каждой строки Марио переводил дыхание. Пуловер его задрался, обнажив большой волосатый живот.
Отто с девицей появились из-под кровати, где провели довольно долгое время. Потом Отто затолкал ее обратно далеко не чистой ногой. Девица приехала из Варшавы и осела в Риме со многими другими беженцами. Она неустанно рассказывала о поместье своего знатного отца.
— А теперь помолчи, Зося, — крикнул Отто. — Надоело слушать о твоих треклятых клячах и ландо. Я никогда не буду править белыми лошадьми.
Он повернулся спиной к кровати, и одна из девиц села ему на плечи, свесив голые ноги. Отто ухватил ее под коленки и запел:
Wir lagen vor Madagaskar
Und hatten die Pest au Bord…
Он пел о тяжкой участи ловца сардин, который, проведя всю ночь в бурном море, вытаскивает усталыми руками сети и находит там всего одну рыбку; кормить многочисленных детей ему больше нечем.
К нам присоединились две девицы из высшего общества со своими прожигающими жизнь друзьями. Им надоели антиквариат и изящный хрусталь — захотелось видеть грязные ногти, слышать грязную брань, ощущать запах прокисшего пива. Одна из них сказала, что ее мать отравилась вместе с любовником.
— Моя мать была шлюхой. Ну и черт с ним. Не хочешь трахнуть меня? — спросила она Карла и забросила руки ему на шею. Они заняли позицию в коридоре.
Подошел шатавшийся Отто, его поддерживали две голые девицы.
— Не доверяйте дворянам, — выкрикнул он, обвиняюще указывая пальцем на одного из парней. — Они все лжецы. Притворяются коммунистами и уговаривают нас, честных трудяг, поднимать красные флаги.
Одна из светских девиц со смехом повисла у меня на шее. Отто попытался помочь ей расстегнуть молнию и разорвал донизу юбку.
— Черные трусики, короткая нижняя юбка! — выкрикнул он, схватил девицу за руку и швырнул на кровать. — Надавать бы им пинков в задницу, липовым пролетариям. — И крикнул ее другу: — Разве ты сейчас не коммунист, красавчик?
Карл запел:
Die Neger in Afrika sie rufen alle laut:
Wir wollen heim ins Reich!
— Ты коммунист? — угрожающе заорал Отто.
Парень кивнул. Вскинул сжатую в кулак руку и гордо выкрикнул что-то вроде «Рот фронт».
— Детская игра, — презрительно произнес Отто. Достал из бушлата пистолет и бросил парню. — Тогда выйди на улицу, найди гестаповца или полицейского вермахта и прикончи. Только ты, конечно, не осмелишься. Знаю я вас, шваль из гостиных. Знамена, офицеры-кадеты, паркетные лейтенанты, тьфу! Ни у кого из вас нет мужества древних римлян.
Аккордеоны смолкли. Все вдруг заинтересовались происходящим. Отто продолжал свое. Он был типичным матросом-подводником и ненавидел все, связанное с высшим обществом; слово «интеллектуальный» действовало на него, как красная тряпка на быка.
Ученого вида девица в очках попыталась вмешаться, Отто грозно сверкнул на нее глазами, и она опомнилась, лишь когда обнаружила, что сидит в дальнем конце коридора.
Молодой человек, которому не мешало бы постричься, вышел с пистолетом в дверь. Двое попытались удержать его.
Ко мне подошла еще одна девица.
— Сбрось свой мундир, пошли со мной, — предложила она. — Война скоро кончится.
Я погладил ее по бедру. Она легла на кровать, свесив ноги, я лег на нее.
Отто все еще рычал:
— Коммунисты! Ничего подобного! Они поднимут руки, завидев тылового полицейского со свастикой на заднице.
Вошел регулировщик с коллегой.
— Черт возьми, какое невезение! — злобно воскликнул он. — Два прокола, оба в передних колесах. Мы с Бруно следовали за двумя девицами в спортивном автомобиле. Они бросали назад гвозди. Такое можно ожидать только от хулиганья. За рулем сидел Бруно, и мы врезались в дерево. Но я знаю одну из этих девиц: ее отцу придется раскошелиться. — И осушил бутылку пива. — Я был в Киренаике, — сказал он Отто. — У меня в ноге засела пуля, поэтому я смог вернуться к работе регулировщика.
— Мне что до этого? — проворчал Отто. — Я военный моряк. Мы, моряки, несем основную тяжесть этой треклятой войны.
— Ничего не знаю об этом, — добродушно сказал грязный регулировщик и протянул ему бутылку пива. — Мои родные поколениями служили в полиции. Отца застрелил в Неаполе какой-то гнусный сутенер. Деда тоже убили. Он был сержантом-карабинером. Тело бросили в канаву.
— Это меня не волнует, — сказал Отто. — Я всегда не мог терпеть полицейских. Они во всех странах одинаковые.
— Я никому не делаю зла, — запротестовал регулировщик. — Но вот девица, которая бросала гвозди, — ей придется туго. Завтра же.
— Если она из высшего общества, — сказал, икнув, Карл, — то долой ей башку. Пожалуй, я и два моих друга пойдем, поможем разделаться с ней.
Все было залито пивом. Одну из девиц вырвало. На ней были голубые трусики. Марио всунул ей в задницу желтый цветок, но ей было так плохо, что она не заметила этого.
Потом Марио и оба полицейских стали, шатаясь, спускаться по лестнице; каждый горланил свою песню. Было пора открывать бар. На первом этаже они начали ссориться, обвиняя один другого в краже у него пива; потом добрая натура Марио взяла верх, и он расплакался. Попытался утереть глаза о полицейскую кобуру. Потом они не могли отпереть дверь бара и решили разбить замок выстрелом из полицейского пистолета. Как только замок был сломан, нашлись ключи. Тут началась новая бурная ссора: Марио требовал компенсации за замок и утверждал, что регулировщик подрывает работу его заведения. Грозился подать в суд за причиненный ущерб. Потом вдруг они вновь стали друзьями.
Я лежал с Элизабеттой под кроватью. Голова у меня раскалывалась, хотелось умереть. Отто стоял на коленях перед унитазом; стульчак охватывал его шею, словно хомут. Карл с Ритой сидели в гардеробе и спорили о высоте потолка. Карл утверждал, что он слишком низкий и не соответствует требованиям.
— Пошли, пьяные вы свиньи, — крикнул Марио. — Надевайте брюки. Пора на мессу. Остальные уже двинулись.
В церкви Святого Андрея стояла приятная прохлада. Мы все с трудом уселись на две скамьи, и наши лица приняли серьезное выражение.
Рита походила на Деву Марию. По крайней мере, на наше представление о Деве Марии.
Один за другим мы подходили к алтарю. Отто протянул Карлу свою фляжку. Идти на мессу для них было чуть ли не подвигом, и им требовалась взаимная поддержка.
Моя девица из высшего общества стояла на коленях рядом со мной.
Отто неуклюже сложил руки на груди. Я смотрел на крест — и вдруг поймал себя на том, что бормочу:
— Спасибо, Господи, за то, что помог нам вчера ночью, когда явились охотники за головами. Помоги и тем, кого они схватили.
В эту минуту на лицо Распятого упали солнечные лучи. Каким усталым Он выглядел! Кто-то взял меня за руку. Это оказался Марио, все еще в пуловере, с шейным платком. От него несло пивом.
— Пошли, Свен. Ты что, заснул?
— Пошел к черту, — проворчал я.
Хватка стала сильнее, чуть ли не жестокой. Подошел Отто. Рубанул меня ребром ладони по затылку.
— Не наглей, сопляк. Без глупостей в церкви. Не делай вид, будто лично знаком с Богом.
Они вытащили меня. Карл хотел стащить серебряный поднос, но Отто и Марио сочли, что это будет слишком.
— Если встретить на улице священника с подносом подмышкой, это дело другое. Приложить ему по затылку и рвать когти с подносом; но в церкви красть нельзя. Существуют какие-то границы.
Карл сдался, но был разочарованным и злобным — до того злобным, что сильно ударил по голове шарманщика, от чего тот уронил шарманку, и заорал на него:
— Как ты смеешь крутить свою пошлую музыку возле церкви, нечестивый макаронник?
Часа через два мы простились с Марио и девицами, решив осмотреть достопримечательности. Посетили несколько баров и таверн, где не снимали ранцев и рюкзака.
Вскоре мы остановились выпить пива и посетить бордель. Оказались также на выставке картин, но это было ошибкой. Карлу понравилась картина с изображением обнаженной женщины, но, услышав цену, он захотел избить членов комитета выставки. Те пригрозили вызвать полицию. Такие всегда грозят полицией. Если б они предложили нам по стакану пива, им бы не пришлось заменять толстое листовое стекло в четырех больших окнах.
Мы зашли в фешенебельный ресторан на виа Кавор и обнаружили, что не нравимся метрдотелю и четырем официантам. Началось с того, что гардеробщица отказалась принимать ранцы и вещмешок. Атмосфера ухудшилась, когда Отто решил сменить носки в фойе, но взрыв произошел, когда нас отказались обслуживать. Карл разозлился и обложил официантов всевозможными ругательствами, потом бросился на кухню, схватил большое блюдо равиоли и выбежал, разметая служащих, будто тайфун.
Двум пожилым полицейским удалось соблазнить нас пойти в таверну в переулке, где мы оказались более желанными посетителями. Пока мы шли туда, Карл непрестанно бранил высшее общество. Блюдо с равиоли он не бросал. В ресторане наверняка сочли его дешевой платой за то, что от нас избавились.
Когда мы уселись в таверне, Карл угрожающе поднес под нос полицейским половник.
— Тротуарные адмиралы, вы понимаете, что мы пошли с вами добровольно, не так ли?
За пивом они уверили нас, что у них в этом нет никаких сомнений.
Поздно вечером мы оказались у фонтана. Карл плавал кругами по бассейну, демонстрируя мне, как надевать спасательный пояс в дурную погоду, а мы с Отто создавали волны. Потом распахнулось окно, и сонный вульгарный голос начал выкрикивать брань и угрозы по поводу нашей шумной демонстрации спасения утопающих.
— Чертов скандалист-макаронник, — крикнул из воды Карл. — Как ты смеешь мешать немецким военным морякам во время учений по спасению жизни?
Отто поднял камень и запустил прямо в лицо орущему римлянину. Тот психанул и хотел выпрыгнуть из окна, но супруга в отчаянии удержала его. Как-никак, жили они на втором этаже. Потом Отто бросил еще один камень и угодил в другое окно. Тут началось настоящее столпотворение. Проснулась вся улица, и началась большая драка. Это походило на маленькую революцию, из которой мы вышли, когда она достигла разгара, и люди забыли, с чего все началось.
На другое утро мы решили, что все пойдем в госпиталь, но судьба распорядилась иначе. Как нарочно, мы оказались в обществе итальянского матроса, отправлявшегося на военно-морскую базу в Геную. С ним был капрал-берсальер, только что вышедший из госпиталя в Салерно, где ему выдали ножной протез. Протез причинял ему боль, поэтому капрал носил его под мышкой и ковылял на костыле. Изначально у него было два костыля, но он продал один пастуху. Пастух в костыле не нуждался, но пытался заглянуть в будущее.
— Кто знает, что на такой войне может случиться, — сказал он. — Мне что-то подсказывает, что рано или поздно возникнет дефицит костылей.
Они подошли к нам, когда мы сидели на ступенях лестницы на виа Торино, подкрепляясь жареными сардинами. Мы предложили им место, угощенье и впятером опустошили блюдо. Потом, блуждая по узким переулкам, поджарили на листе жести картофельные оладьи, разведя огонь на маленькой площади. Потом нас внезапно охватило стремление к чистоте, и мы отправились в общественную баню. К сожалению, там поднялся шум, когда мы выломали дверь в женское отделение, и нам пришлось бежать со всех ног. Совершенно голые, держа в руках одежду и вещи, мы бежали вдоль казавшегося нескончаемым ряда заборов и сараев.
Расстались мы на мосту Умберто. Итальянцы решили, что лучше им больше не задерживаться. Они были в пути уже месяц. Документы их были проштампованы, но печати были поддельными. Мы прощально махали, пока видели друг друга, потом стали перекрикиваться.
— Ребята, встретимся, когда окончится война. С первого по третье ноября после заключения мира, — крикнул итальянский матрос из какого-то переулка.
— Не пойдет, морячок, — крикнул в ответ Карл. — Вдруг она окончится четвертого ноября, и тогда встречи придется ждать целый год. Что, если ровно три месяца спустя после войны? Встретимся здесь?
— Там, где вы, или там, где мы? — крикнул матрос.
Нас уже разделяло большое расстояние, и слышать друг друга было трудно. Люди останавливались и непонимающе глядели на нас. Карл приложил руки ко рту рупором.
— Встретимся посередине моста Умберто, и каждый принесет ящик пива.
— Идет. В какое время вам всего удобнее? — крикнул итальянец.
— В четверть двенадцатого, — ответил Карл.
— Приедете поездом или морем? — прокричал моряк.
— Не задавай глупых вопросов. Поездом ездят только по крайней необходимости.
— Из Анцио в Рим каждый час ходит автобус, — донесся издали голос моряка.
Мы перекликнулись еще несколько раз во весь голос, но были уже так далеко друг от друга, что ответы представляли собой лишь слабое эхо.
На другой день рано утром мы отправились в госпиталь на виа ди Сан-Стефано. Приехали туда мы на такси, водитель сидел на пассажирском сиденье, а мы втроем — на водительском, и поочередно правили. Таксист согласился на это после недолгих убеждений.
— Теперь главное — держаться фарватера, — сказал Карл, когда мы свернули в ворота.
— Я твердо держусь левой стороны, так что все будет в порядке, — ответил Отто, державший руль.
Дневальный удивленно вытаращился на нас. Он еще ни разу не видел такого прибытия. Отто лихо развернулся и подъехал к ступеням.
— Отдать якорь, — приказал Карл.
Попивая пиво, мы попрощались со старым таксистом и его лошадкой.
— Куда вы? — раздраженно спросил дневальный.
— Спрашивали мы тебя, куда ты идешь? — ответил Карл. — Какое тебе, черт возьми, дело?
— Я должен спросить, — сказал дневальный.
— Ну вот и спросил; а теперь заткнись.
Дневальный пожал плечами и вернулся к воротам.
Путь в канцелярию указывала стрелка.
— Я не позволю этим клистирным героям помыкать мной, — сказал Карл. — Если они будут со мной любезны и вежливы, существует небольшая вероятность, что и я буду вежлив с ними. Иначе они проклянут тот день, когда встретились с Карлом Фридрихом Вебером.
Не обращая внимания на табличку «Постучите и ждите», мы ввалились в канцелярию.
Унтер-офицер медицинской службы в шитом на заказ мундире сидел в кресле-качалке, водрузив ноги на стол, и старательно смазывал волосы бриллиантином, укладывая их волнами. Позади него висел на стене портрет Адольфа Гитлера.
— Привет, привет! — сказал Карл, бросив на пол со стуком сапоги и ранец.
Благоухающий унтер не соизволил взглянуть на нас.
Карл сделал еще попытку привлечь его внимание к нашему присутствию.
— Эй, ты, помощник смерти! Клиенты пришли!
Госпитальный герой поковырял в зубах ларингоскопом и повернулся к окну.
— Вы, должно быть, ошиблись адресом.
— Ничего подобного. Это заведение — госпиталь, разве не так?
— Совершенно верно. Вы находитесь в Ospedale Militare и разговариваете с главным регистратором. Здесь становятся в уставную стойку и докладывают о причине своего появления.
— Да пошел ты, — сказал Отто.
— Что я тебе говорил? — усмехнулся Карл. — Давай подержу его за горло. Гнусная тыловая крыса!
— Кончай, приятель, будь разумен, — убедительно сказал Отто. — Мы должны войти в док.
— В таком случае вы явились не туда. Здесь госпиталь, а не верфь.
— Чего разговаривать с ним, — сказал Карл. — Давай надаем ему по морде и смоемся.
Отто сделал еще одну попытку.
— Не знаю, как это называется на вашем медицинском языке. Мы должны встать здесь на ремонт. Капитальный.
Унтер старательно разглядел свои блестящие волосы в зеркале на противоположной стене. Надушил одеколоном лицо.
— Другими словами, вас должны госпитализировать. В таком случае у вас должны быть бумаги от вашего врача. Вы ранены?
— Да, — кивнул Карл. — Только это было давно. Мы явились не поэтому.
— Я от шлюхи заразился, — сказал Отто.
— Тогда вы пришли не по адресу. Это хирургическое отделение.
Унтер снисходительно улыбнулся
— Чего ты толкуешь с этим дерьмом? — сказал Карл. — Дай ему пинка в это самое место, вышвырни в иллюминатор и пошли отсюда.
Унтер не обратил внимания на этот доброжелательный совет.
— Вам нужно в кожно-венерическое отделение, оно находится в терапевтическом стационаре. В комендатуре вам скажут, где он находится; в управлении военными перевозками на железнодорожной станции вам скажут, где находится комендатура, а дорогу к железнодорожной станции укажет любой полицейский.
— А ты не знаешь, где находится этот чертов стационар? — раздраженно спросил Отто.
— Знаю, конечно. Мне положено.
— Ну так скажи, — негодующе выкрикнул Отто.
— Морячок, я главный регистратор хирургического отделения, а не справочное бюро.
— А чем, собственно, ты занимался до войны? — спросил Отто.
— Собственно, я не понимаю, зачем тебе это знать, — спокойно ответил унтер, — в частной жизни мы никогда не встретимся; но, раз тебе любопытно, так и быть, нарушу свое правило и скажу. Я был делопроизводителем второго класса в берлинском муниципалитете.
— Ну, с меня хватит, — воскликнул Карл, поддернув брюки. — Делопроизводитель, тьфу! Писаришка паршивый. Самая гнусная тварь на свете.
Он схватил бутылку с чернилами и запустил в стену за спиной унтера. За ней последовали книги. Большой книжный шкаф мгновенно опустел.
Мы с Карлом вскочили на стол, схватили унтера за волосы и стали бить лицом о столешницу. Отто открыл банку клубничного джема и стал старательно втирать его в набриллиантиненные волосы унтера, а Карл тем временем выливал бриллиантин и одеколон на его щегольской мундир. Мы разорвали несколько подушек и осыпали его перьями. Потом открыли две банки мармелада, размазали его по лицу унтера, по перьям, и он стал похож на больную курицу. В кабинет заглянула медсестра, но, когда мимо ее головы пролетел медицинский словарь, поспешно скрылась.
Перед уходом Карл затолкал пачку бумаг в горло оравшему унтеру. После этого, весьма довольные собой, мы покинули кабинет, в котором учинили разгром.
— Излечимся раньше, чем попадем в госпиталь, — простонал Отто. — Мы уже три недели в пути.
Когда мы уже прошли довольно приличное расстояние по виа Клаудиа, возле нас остановился «кюбель», из которого выскочили двое полицейских вермахта в касках.
— Вы арестованы, — сказал один из них.
— Ничего не знаю об этом, — усмехнулся Карл.
И огрел изо всей силы первого пряжкой ремня по лицу. Полицейский упал и стал ползать, ослепленный, стонущий. Улица опустела за несколько секунд. Такси с двумя пассажирками унеслось на полной скорости.
Второй полицейский схватился за кобуру. Я вскочил ему на спину и укусил за ухо. Карл пнул его в живот и с громким стуком саданул кулаком по кричащему лицу. Потом мы принялись бить их лицами об асфальт.
Я вскочил в «кюбель», завел мотор, включил вторую скорость и выпрыгнул. Машина с грохотом врезалась в здание на углу виа Марко Аурелио.
Мы пошли дальше. Возле Колизея Карла осенила мысль. Порывшись в ранце, он достал бутылку рома, и с ней мы вернулись к лежавшим без сознания охотникам за головами.
— Ополосните рот, пожалуйста, — сказал Карл, вливая каждому в горло по полстакана. Потом мы облили их мундиры так, что ромом стало нести за километр, и бросили пустую бутылку на переднее сиденье разбитой машины.
— Пробка, — задумчиво произнес Карл.
Отто громко захохотал — это был настоящий утробный смех, — подошел к полицейским и сунул пробку одному из них в брючный карман.
— А теперь, где телефон? — сказал Карл, восторженно усмехаясь.
Мы втроем втиснулись в телефонную будку. После долгих пререканий узнали номер коменданта города. Говорить стал Отто, голос у него был наиболее убедительным.
— Герр генерал, а, ну, ладно, герр обер-лейтенант, мне все равно, в каком вы чине. А кто не наглый? Вам-то что до этого, черт возьми? Думаете, я не видел этих шпагоглотателей раньше? Хотите знать, с кем разговариваете? Думаете, я слабоумный? Почему звоню? Вам-то какое дело? Алло, алло! — Эта свинья положила трубку.
От удивления Отто разинул рот.
— Грубияны они, — проворчал Карл. — Давай я поговорю. Номер у тебя есть? Ты все испортил. Я покажу, как это делается.
Он спросил номер.
— Попросите дежурного офицера, — прорычал он. — Говорит профессор Брандт. До последней минуты я считал, что полиция вермахта должна поддерживать порядок, но что я вижу теперь? Ваши люди дерутся с пьяными штатскими, гоняются за ними на служебных машинах. Возмутительно, герр гауптман, что вы допускаете подобные вещи. Сейчас ваши люди лежат мертвецки пьяными на углу виа Марко Аурелио и виа Клаудиа… разбили свою машину…
Улыбаясь во все лицо, Карл с силой положил трубку.
Искушению остаться и посмотреть, что последует, мы не поддались.
Остаток дня и ночь мы провели вместе, потом я расстался с матросами возле венерического отделения стационара. Когда я уходил, они крикнули из окна первого этажа:
— Не забудь о встрече на мосту Умберто после войны!
— Ни за что не забуду, — крикнул я в ответ.
Я шел, пятясь, до самого угла, чтобы не терять ребят из виду. Помахал им рукой, они в ответ — бескозырками.
— Отпразднуем мир у Марио, — прокричал Отто.
Я ушел, но на середине улицы повернулся и побежал обратно к углу. Было очень жаль расставиться с ними. Они все еще стояли у окна. Увидев меня, замахали бескозырками и запели матросскую прощальную песню. Тут я со всех ног побежал по узкой улочке. Я должен был расстаться с ними, пока ничего не случилось.
Я зашел в парк и сел на скамью, охваченный тоской. Ветер дул с юга и доносил звуки артиллерийской стрельбы под Монте-Кассино, напоминавшие непрерывный, угрожающий гром. Затем я отправился в управление военных перевозок на вокзал, чтобы заменить требование на билет, собираясь отправиться в аэропорт и попытаться вылететь транспортным самолетом.
Обер-фельдфебель изучающе посмотрел на меня.
— Не знаешь, что произошло вчера? — Он стоял, покачивая на ладони мои отпускные документы. Потом медленно разорвал их. — Началось массированное наступление. Все отпуска в группе армий «Юг» отменены.
