Эпилог

Велиж оставался таким же, как и прежде. Сплошные руины. Бои прекратились, и в разрушенном городе установилась тишина. Ветер гнал по небу облака и мел по земле мелкий снег.

Шерер вместе с остатками своей дивизии уже был в Велиже. Если 277-й полк был полностью уничтожен в Великих Луках, то 251-й и 257-й разгромлены на окраине города. В начале января они поменялись участками фронта с другой дивизией и заняли более спокойные места на переднем крае близ Велижа. Многие из его солдат помнили Велиж первого года войны. Выглядел город точно так же, как и тогда.

Два полка дивизии, которым посчастливилось пережить те суровые бои, существовали лишь на бумаге. На деле они просто не имели права именоваться полками. В Черноземе, защищавшем фланг Волера, русские постепенно оттеснили солдат Шерера с железнодорожной насыпи в чистое поле. После жидкой грязи конца осени ударили морозы ранней зимы. Земля замерзла и стала настолько твердой, что окопаться не было никакой возможности. Снега было очень мало. Последний мощный удар русских войск был ужасен. Немцам пришлось занять позиции в открытом поле, на ровной замерзшей земле, где не было ровным счетом никаких укрытий и где нельзя было вырыть даже небольшой окоп. Вскоре появились русские танки. Противотанковых орудий у Шерера не осталось. Бронемашины противника ворвались на позиции немецких войск и стремительно уничтожили целую роту. Многие солдаты и офицеры нашли смерть под их гусеницами. Тела погибших превратились в кровавое месиво, вдавленное в землю.

Случившееся потрясло генерала. Однако бои продолжились, и в это самое время фон Засс и 277-й полк продолжали удерживать Великие Луки.

Вышеупомянутая танковая атака противника отрицательно сказалась на моральном духе немецких солдат, и Шереру не нужны были посредники, чтобы донести это до его сведения. До этого он в течение многих недель пребывал в убеждении, что должен сделать все, что в его силах, чтобы помочь немецким солдатам, оказавшимся в осажденном городе, который находился в нескольких километрах к северу от расположения его дивизии. Если он не сможет принять участие в боевом задании, порученном Волеру, то обязательно постарается удержать Чернозем, чтобы прикрыть его с фланга. Поэтому два полка Шерера медленно истекали кровью, погибая под гусеницами советских танков.

Мертвая земля была щедро удобрена плотью и кровью погибших немцев. Оставшиеся в живых медленно отступали. Шерер очень боялся за их судьбу, а также за свою собственную. Испытывая огромную физическую и душевную усталость, он чувствовал, что напряжение постепенно сводит его с ума. Ему никак не удавалось избавиться от двух мучительных образов: жутких боев при Черноземе и воображаемых — тех, о ходе которых сообщалось по радио из Великих Лук.

Фон Засс и его люди все еще упорно оказывали сопротивление. Если бы не они, то Шерер попросил бы подкрепления еще раньше. Он это прекрасно знал, но никак не мог заставить себя и унизиться до подобной просьбы до тех пор, пока день за днем по радио раздается голос фон Засса. Наконец к Чернозему прорвался Шевалери со своей дивизией. Это было в первую неделю января.

Вместе с пришедшей на помощь дивизией Шерер двинулся на Велиж, находившийся примерно в тридцати пяти километрах. Однако до кольца блокады, сомкнувшегося вокруг Великих Лук, было все еще далеко. Со своего старого командного пункта в Ново-Сокольниках Шерер попрощался с фон Зассом. Прощайте, прощайте.

Однако все оказалось не так. Даже в Велиже он не мог удержаться и первую половину января почти круглосуточно находился возле мощного радиопередатчика и постоянно общался с фон Зассом. Ему особенно не о чем было сказать, но все равно он не мог поступить иначе. Он продолжал сообщать о продвижении Волера, двигавшегося с черепашьей скоростью, хотя фон Засс отлично знал об этом, потому что имел постоянную связь с Волером. Ничего нового или утешительного Шерер сказать не мог и поэтому повторял то, что уже было сказано ранее. Он слушал ответы фон Засса, повторял свои рассказы о Холме, о том, как они тогда держались, отбивая атаки противника. Шерер подозревал, что фон Засса утомили его бесконечные разговоры, однако все равно никак не мог заставить себя прекратить общение с командиром осажденного гарнизона.

Затем все неожиданно закончилось.

Это принесло чувство огромного облегчения. Шерер не мог ничего поделать и ощущал лишь то, что с его плеч свалилась тяжелая ноша, оставив его душу опустошенной. В нем поселились неуверенность в собственных силах, стыд и облегчение. Впрочем, тут не стоило говорить о стыде, потому что в судьбе погибших немецких солдат не было его вины. Но разве он мог реагировать на это как-то иначе? Примерно день он не мог заставить себя произнести даже слово. Метцелаар несколько раз пытался заговорить с ним, однако отступил от него, когда понял, что Шерер не желает ни с кем общаться и не нуждается ни в чьем обществе. Позже… может быть.

Он по-прежнему относится к Холму как скряга, накопивший груду золота, которое нельзя сплавить в слитки или когда-нибудь полностью потратить или поменять на что-либо. Он пытался так не думать, потому что это, несомненно, были постыдные мысли, но он слишком устал от напряжения последних месяцев и не мог не вспоминать о Холме. По крайней мере, так было на сознательном уровне, хотя от этого ему было не намного лучше.

Даже после того, как фон Засс в последний раз подавал знак окончания передачи, Шерер продолжал сидеть возле радиопередатчика, чтобы узнать что-нибудь о судьбе группировки, которая сумела вырваться из западного котла, из цитадели. Час шел за часом. Дальнейшее ожидание сделалось невыносимым. Генерал отчаянно нуждался в сне. Нужно было хотя бы немного поспать, потому что он рисковал свалиться без чувств в любую минуту. Шерер хорошо это понимал, но, давно уже нуждаясь в полноценном сне, он никак не мог заснуть и по ночам по многу часов бодрствовал, лежа на кровати. Поэтому он вышел из здания, в котором находился узел связи, чтобы немного подышать холодным ночным воздухом.

То же самое он сделал и месяц назад, в Ново-Сокольниках.

Он не стал уходить далеко, потому что слишком устал, да и не слишком хорошо знал Велиж. Ново-Сокольники превратились в развалины, но казалось, будто это место всегда было таким — жалкой деревушкой, насчитывавшей всего несколько убогих домишек. Велиж был значительно больше, небольшой городок, в котором сохранилось несколько каменных домов, правда, существенно разрушенных, возвышавшихся среди фундаментов сожженных и искореженных снарядами деревянных изб.

Дивизия, ранее занимавшая Велиж, оставила после себя необычные сооружения. Разрушенные избы стали хорошим источником древесины, и поэтому дверные и оконные проемы всех занятых немецкими солдатами каменных домов были закрыты щитами из досок, которые ставились на землю и прислонялись к стенам. Они служили экранами, защищавшими от шрапнели. Шерер признал это разумным изобретением, несмотря на то что город после прихода его дивизии больше не подвергался артиллерийским обстрелам. Может, эти защитные экраны сейчас и не столь нужны, но смотрятся они забавно, придавая городу Велижу необычный облик.

Шерер не стал уходить далеко и вскоре оказался возле здания, в котором размещался дивизионный узел связи. Он немного постоял, дымя сигаретой, на противоположной стороне улицы. Мимо него время от времени проходили солдаты, и лишь немногие узнавали его и приветствовали согласно уставу. Остальные проходили в полуметре от него и не узнавали.

К тем, кто останавливался, он иногда обращался тоном усталого фельдфебеля, спрашивая, как дела. Большую часть своей карьеры военного он был штабным офицером и полковой службы не знал. Однако то, что Шерер пережил в Холме, сделало его другим человеком, и он узнал то, чего никогда не испытал бы, служа в штабе.

В доме на противоположной стороне улицы горел свет, падавший сквозь щели в защитных экранах окон. Из дома вышел Матцелаар. Он огляделся по сторонам, заметил Шерера и окликнул его, чтобы убедиться, что это действительно генерал.

Шерер двинулся ему навстречу.

— Те, кто вырвались из цитадели, установили контакт с группировкой Волера.

— Сколько их? — поинтересовался Шерер.

— Примерно сто человек. Майор Трибукайт убит.

— Как обстановка в восточном котле?

— Никаких сообщений оттуда пока не поступало, герр генерал.

— Из цитадели еще кто-нибудь вырвался?

— К счастью, да. Точные цифры пока неизвестны. Правда, скорее всего, лишь небольшая горстка людей.

Шерер замолчал, поеживаясь от холода. Ночь была холодной. По небу бежали гонимые ветром облака, иногда ненадолго открывая взгляду ночные звезды. Трибукайт командовал одной из егерских частей. Генерал знал его по боям близ Чернозема, в которых несколько недель принимали участие егери.

— Я все понял, благодарю вас, — произнес Шерер.

Последние донесения поступили два дня назад. После этого из котла удалось вырваться лишь одному солдату, с великим трудом преодолевшему расстояние в шестьдесят с лишним километров, которые он прошел по дуге, двигаясь в северном направлении. Таким образом, ему удалось добраться до Ново-Сокольников. Он был самым последним. До него покинуть котел смогла группа в восемнадцать человек, преимущественно раненых. Эти люди узнали о гибели Трибукайта и отказались остаться в цитадели. Их, должно быть, беспокоили мысли о том, что они совершают предательство. Этих солдат невозможно было винить в измене воинскому долгу, потому что они с оружием в руках боролись за выживание. Когда они добрались до позиций немецких войск, у них был вид людей, находящихся на грани полного отчаяния. Лейтенант, который вел их, погиб точно так же, как и лейтенант Риттер из группировки Дарнедде — от осколка вражеского снаряда. Он был убит незадолго до того, как его отряд добрался до своих.

Итак, все закончилось.

Они продолжали получать сведения о том, что происходило в Сталинграде, за тысячи километров от них. Все делали вид, будто это им неинтересно в свете их собственных мучений. В действительности это было вовсе не притворство, хотя они полностью не могли обуздать некоторое механическое любопытство в отношении судьбы Сталинграда. Название этого волжского города с прошлого лета не сходило со страниц газет, сводок Верховного командования или разговоров обывателей. В конце лета и осени минувшего года в ходе боев 6-я армия была разбита. До этого ей удалось захватить большую часть этой сталинской цитадели на Волге. В ноябре немцы были окружены, и русские развернули мощное контрнаступление ровно за неделю до того, как в кольцо осады были взяты Великие Луки.

Великие Луки оказались полностью в руках советских войск 17 ноября 1943 года. Окруженные в Сталинграде немецкие солдаты были обречены на голодную смерть. Огромный котел, в котором оказались триста тысяч человек, — это численность какого-нибудь небольшого европейского народа — 3 февраля сократился до пространства в несколько квадратных километров, в центре которого находился командный пункт фон Паулюса. Сам фон Паулюс в тот же день капитулировал. Шерер узнал об этом в Велиже. Наверно, каждый второй немец, находящийся в рядах вермахта, узнал об этом, находясь в окопах на протяжении всей линии фронта, протянувшейся от Балтийского до Черного моря.

Великие Луки — город значительно меньший, чем Сталинград, всего лишь крошечная точка на карте, оборонялся семью тысячами немецких солдат, которые понесли огромные потери. Холм оставался в руках немцев до 1944 года.

В 1977 году Шерер, давно ушедший в отставку, сел на самолет, доставивший его из Германии в Лондон. Через несколько часов он оказался в месте назначения — в одном из домов Кенсингтона. Он вспомнил упомянутый в письме номер дома и вскоре нашел его. Четыреста двадцать три. У него точно такой же номер дома. За последние месяцы он подметил в своей жизни массу странных совпадений. Он не придавал этому особого значения, однако не мог не обратить на них внимания. Он не верил в присутствие незнакомой направляющей руки судьбы, однако вышеупомянутые малозначительные совпадения последнего времени — некоторые из них совершенно удивительные — стали происходить в его жизни все чаще и чаще. Это побуждало к раздумьям, но замеченные им странности жизни быстро забывались и приходили на ум только тогда, как происходили новые.

Шерер рассказал об этом хозяину дома, пригласившего его к себе в гости. Тот признался, что тоже подметил случайное совпадение номера дома. И гость, и хозяин раньше никогда не встречались, но быстро прониклись взаимной симпатией и легко завязали разговор. Дом в Кенсингтоне и дом в Галле. Они устроились в комнате на втором этаже, уютной, плотно заставленной мебелью, внутрь которой через шторы проникал внешний свет. Хозяин был грузным немолодым мужчиной, внешность которого говорила об увлечении едой и спиртными напитками или, скорее всего, о былом увлечении. Ныне он страдал от диабета. Он писал книгу о Холме. Сам он также принимал участие в войне и поэтому быстро нашел общий язык с гостем из Германии. Лукас не был дилетантом. Спустя какое-то время они уже беседовали вполне свободно и не испытывали неловкости при случайно возникавших в разговоре паузах.

— Они сражались храбро, как львы, — заметил Шерер.

Он произнес эти слова с какой-то спокойно-упрямой гордостью, не думая о том, какое впечатление они могут произвести на собеседника, помня о том, что истина не зависит от той формы, в которой она выражена. Лукас изучил огромное множество малоизвестных, почти мистических фактов о войне Германии с Россией и был поражен необъяснимой счастливой судьбой остатков военной группировки Шерера, выдержавшей сто пять дней осады в Холме. Он хотел узнать даже самые незначительные подробности этих драматических событий, и Шерер, как будто находясь в трансе, долго и охотно отвечал на все его вопросы.

За последние тридцать лет он ни разу не рассказывал так подробно о тех далеких событиях, да его до Лукаса никто и не просил об этом. Впрочем, он ни от кого не ждал подобных вопросов и предполагал унести с собой в могилу воспоминания о том, что происходило в грозные дни войны.

Он превратился в сухонького сморщенного старика в очках с толстыми стеклами и седой бородкой и стал похож на старого еврея, безропотного, трагического, стойкого и спокойного. Он сказал, что они сражались храбро, как львы, и в его сравнении прозвучали едва ли не религиозные благоговейные нотки.

Они долго говорили о Холме, как будто все остальное на свете для них не существовало. Холм был чем-то вроде небольшой вселенной, в которой происходило все, что только можно представить себе, где открывается едва ли не бесконечное число глубоких подходов к событиям тех месяцев. Тем не менее время от времени они вели разговор и о других делах. Шерер начал рассказ о встрече с Гитлером в 1942 году, когда осада закончилась и он вернулся в Германию в отпуск. Лукас попросил его поделиться своими впечатлениями о Гитлере, и Шерер охотно откликнулся на его просьбу. Он вспомнил также о том, что второе его возвращение в Германию, в 1943 году, прошло совершенно иначе. После Великих Лук он был физически измотан, находился на пределе сил. Даже после Холма он не испытывал такой усталости. На этот раз отпуска ему не полагалось, и его выхлопотали ему фон дер Шевалери, Волер и Клюге, командующий группой армий «Центр».

— Привилегии воинского звания, — тихо произнес бывший генерал, устремив взгляд куда-то в пространство. От стекол его очков отражались блики света, проникавшего в комнату. — Бедняга фон Засс, — продолжил он. — Я не слишком близко знал его. Он был пруссак, впрочем, не типичный. Он обладал приятными манерами, так же как и Гудериан. В те дни мне казалось, что он недостаточно опытен. Но он сделал все, что мог сделать человек, находившийся на его месте.

Он передал Лукасу клочок бумаги. Это была вырванная из книги страница со списком немцев, повешенных русскими в 1946 году на центральной площади Великих Лук. Лукас и раньше слышал об этом, занимаясь сбором материалов для своей книги, читал немало интервью с ветеранами вермахта. Он стал изучать имена, перечисленные в списке. Тогда были повешены фон Засс и еще четыре офицера. Далее приводились имена других офицеров и рядовых, приговоренных к двадцати пяти годам заключения в трудовых лагерях. В 1955 году советские власти их освободили, и они вернулись в Германию.

Лукаса это удивило. Это не был традиционный русский суд над военными преступниками, в котором причудливо переплетаются реальные и надуманные обвинения. В случившемся было много загадочного. Лукасу это было хорошо известно, как было известно и то, что фон Засс был ни в чем не виноват. Он лишь дважды отказался от условий капитуляции, доставленных русскими парламентерами. То, что русские в конечном итоге отомстили ему, Лукаса нисколько не удивило. Его удивило лишь то, что казнь на площади Ленина в Великих Луках была уникальной в своем роде. Многие пленные немецкие офицеры и солдаты были казнены в Сибири или в подземных казематах Москвы — это были широко известные факты. Однако он не мог припомнить ни одного подобного случая публичной казни на площадях разрушенного Сталинграда, Демянска, Харькова, Киева, Минска, Смоленска или Севастополя, Ржева, Витебска, Орла.

Он представил себе, как фон Засс три года отсидел в русской тюрьме, прежде чем его привезли обратно в Великие Луки, где он встретил свой смертный час. Лукас поинтересовался соображениями Шерера на этот счет, но тот, пожалуй, не уловил истинной сути вопроса, а просто отозвался о русских в такой манере, в какой они этого заслуживали.

Холм явился неисчерпаемой темой для разговоров, и поэтому Шерер остался на несколько дней в Лондоне, проведя их в доме Лукаса.

Домой он вернулся вечерним авиарейсом, успев осмотреть кое-какие достопримечательности британской столицы. Бессодержательность современной жизни, мелькание и шум телевизионных экранов теперь не производили на Шерера особого впечатления, в отличие от предыдущих десятилетий, даже в иностранном городе, где многое могло показаться новым и необычным. Его мнение о нынешней эпохе лет десять-пятнадцать назад было гораздо уважительнее, чем сейчас. Теперь он с большим равнодушием стал относиться к жизни, заинтересовавшись вещами иного свойства, по всей видимости, чувствуя неотвратимое приближение смерти, когда прошлое кажется милее настоящего. Он отлично понимал, что мир изменился, что больше нет войны, и иногда удивлялся, как это подобное может быть. Он знал, что небольшие вооруженные конфликты происходят почти постоянно, да и убийства никуда не исчезли и периодически случаются во всех уголках планеты. Однако большой разрушительной войны, в которую вовлечено много стран, больше нет. Шерер понимал, что живет в такой цивилизации, где нет ни войны, ни ожидания войны, и задумывался над тем, что бы это могло значить. Неужели люди, поколение за поколением не ведающие войны, достигнут какого-то другого, нового уровня жизни? Вот уже много лет он ждал того, что мир рухнет, как это не раз бывало раньше, но в последнее время начал размышлять о том, что будет, если еще несколько поколений проживут без войн, и что это будет за жизнь.

Подобное любопытство его самого нисколько не удивляло. Многое в последние годы происходило столь медленно и естественно, что не вызывало особого удивления. Разумеется, Шерер оставался скептиком, лишь наивный глупец относится к жизни без скептицизма. Однако он слишком долго ждал наступления новой войны, устал от этого ожидания и перестал гадать, когда же именно она может разразиться. Вместо этого он начал высчитывать, сколько еще времени продлится мир на земле.

Но теперь даже такие размышления приобрели более или менее подсознательный характер, достаточно редко занимая его воображение. Он состарился, смерть уже близка. Шерера все чаще одолевали воспоминания о прошлом.

Он самолетом вернулся обратно на континент. Навстречу им двигался, мигая бортовыми огнями, другой самолет.

Шерер увидел на западе гряду облаков и небо в просвете между ними. Один из ветеранов Холма при встрече после войны сказал ему, что время от времени он смотрит на облака и видит на них образы погибших товарищей, которые с небес смотрят на него. Шерер вспомнил, что этот человек часто энергично жестикулировал и делал довольно странные высказывания.

Он не в первый раз вспоминал слова о мертвых, которые с небесной выси смотрят на живых. Такое сравнение трудно забыть. Во время полета Шерер смотрел в иллюминатор на плотные облака в вечернем небе. В голове его мелькали различные мысли, большая часть которых не вернется к нему никогда. То же самое происходит и с воспоминаниями, хотя некоторые из них иногда и возвращаются.

Бывший генерал закрыл глаза, но так и не уснул. Время от времени он отхлебывал из стоявшего перед ним стакана с водой. Перед его мысленным взором возникло здание ГПУ в Холме с разрушенным фасадом. Это был результат артиллерийского обстрела 1 мая, когда погиб Бикерс. Лишившись фасада, здание открывало взгляду внутренние помещения на разных этажах, где находились немецкие солдаты в белых маскировочных халатах. На них действительно были маскировочные халаты, несмотря на то что снег уже растаял. Голая пыльная земля произвела на него сильное впечатление и, наверно, ассоциировалась со смертью Бикерса. Все вокруг было покрыто пылью и несколько дней спустя, когда осада была, наконец, снята. К 1 мая земля подсохла, но зелени еще не было, поэтому, когда наступил первый день свободы, на многие километры вокруг простиралась лишь бурая сухая земля и пыль на грудах камня и кирпича и развалинах домов. Именно так и выглядел Холм и его окрестности, когда сюда пришла военная часть вермахта, прибывшая на помощь осажденному гарнизону. Ему тогда почему-то вспомнился северный Китай, где он до войны какое-то время служил военным атташе. Это было в Пекине, где во все стороны простиралась такая же бурая земля.

Приближалась ночь. В семь часов вечера самолет приземлился во Франкфурте.