Глава 2 Приказ Лаврентия Берии
Тремя днями ранее. Москва, Народный комиссариат внутренних дел (НКВД)
1
Проходя по широким коридорам Лубянки, Громов задержался у стенной газеты «Чекист» и среди прочего материала с удовольствием прочитал короткую заметку:
«Коллектив Наркомата сердечно поздравляет нашего старейшего работника, ныне чекиста-смершевца Громова Василия Петровича с присвоением ему воинского звания «генерал-майор»…
…И впредь высоко держи знамя великой партии Сталина – Ленина, будь беспощаден к врагу…»
Не задерживая взгляд на обычных в таких случаях штампах, новоиспеченный генерал дважды перечитал стихотворные строки какого-то местного поэта, помещенные в конце статейки:
«Товарищ Громов, так держать! Грядет Победы час: пора фашиста добивать!»
«Действительно, пора», – усмехнулся и последовал дальше по казенной красной дорожке вдоль обитых черной кожей дверей с белыми оваликами номеров. Ему было приятно, что здесь о нем помнили, хотя прошло уже почти два года как Громова перевели в военную контрразведку «Смерш». Впрочем, в ведомстве Лаврентия Павловича Берии ему приходилось бывать довольно часто – этого требовали интересы службы. Вот и сегодня он прибыл сюда по приказу своего шефа, генерал-полковника Абакумова, для обсуждения некой сверхсекретной операции, о деталях которой ему ничего не сообщили. «Узнаешь на месте от полковника Эйтингера, – загадочно сообщил Абакумов во время короткого телефонного разговора час назад. Многозначительно помолчав, добавил: – Возможно, вас примет сам нарком».
Подойдя к нужной двери, Громов машинально глянул на наручные часы: два пополудни – как и было условлено. Он любил точность во всем, справедливо полагая, что в их специфической службе мелочей не бывает. Постучав для порядка и не дожидаясь приглашения, решительно вошел в кабинет.
– Здравия желаю, товарищ генерал! – с лукавой улыбкой громко поприветствовал его хозяин кабинета, поднимаясь из-за письменного стола и выходя навстречу.
– Да ладно тебе, Наум Исаакович! Что за официоз? С каких это пор ты стал обращаться ко мне по званию – тем более когда мы одни?
– Так ведь то было раньше! А теперь ты у нас генерал, важная шишка!
– Да ну тебя к черту! – Громов бесцеремонно хлопнул старого приятеля по плечу, и оба рассмеялись.
Обменявшись рукопожатием, офицеры расположились в черных кожаных креслах, стоящих перед письменным столом. Несмотря на то что по возрасту Эйтингер был на полтора года старше Громова (в декабре тому исполнилось сорок три), внешне он выглядел значительно моложе. Генерала старили рано поседевшие волосы, к тому же при своем высоком росте был он чересчур худ и имел нездоровый землистый цвет лица – мучила застарелая язва желудка. Хозяин кабинета, среднего роста и телосложения, с аккуратно зачесанными назад темными волнистыми волосами запоминался, прежде всего, цепким, словно пронизывающим собеседника насквозь, внимательным взглядом близко посаженных темно-карих глаз. На обоих ладно сидели тщательно отутюженные темно-зеленые мундиры, отливающие позолотой пуговиц и погон. На левой стороне генеральского кителя Громова, чуть повыше внушительной колодки орденских планок, эффектно выделялась Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Интересно, что служебные биографии этих таких не похожих друг на друга внешне (да и внутренне) людей были во многом почти идентичны: в девятнадцатом году оба вступили в большевистскую партию; в начале двадцатых с интервалом в несколько месяцев влились по партмобилизации в ряды ВЧК-ОГПУ. Но познакомились лично Громов и Эйтингер только в июле 40-го, в период подготовки легендарной операции «Утка» – убийства Льва Троцкого. В августе того года в числе нескольких секретных сотрудников НКВД они лично выезжали в Мексику, где и была осуществлена руками некоего Меркадера эта громкая акция. Именно с той поры между чекистами установились приятельские, почти дружеские отношения…
– Давненько мы с тобой не виделись, наверное, не меньше полугода, – заметил Громов.
– Ничего не поделаешь, Василий Петрович, – война, дел невпроворот. Да и ведомства, как ни крути, у нас теперь разные. Раз уж встретились – от всей души поздравляю с генеральской звездой!
При этом Эйтингер кивнул на погоны собеседника, где красовалось по большой генерал-майорской звезде.
– Значит, так, – категорично заявил Громов. – Сегодня вечером жду у себя дома – «обмоем» звание! На той неделе я собирал ближайших сотрудников в «Праге», начальство позвал – сам понимаешь. Хотел и тебя пригласить, звонил, но мне сказали – ты в командировке.
– И как прошел банкет?
– Ну, банкет – это громко сказано! А в целом ничего, на уровне – сам Абакумов зашел поздравить. Так ты понял насчет вечера?
– Постараюсь…
– Никаких «постараюсь»! Буду ждать. А теперь докладывай: зачем «скромный» смершевский генерал вдруг понадобился вашей конторе?!
Эйтингер многозначительно посмотрел на коллегу и, понизив голос, спросил:
– Ты что-нибудь слышал о так называемой урановой бомбе – иногда ее называют атомной?
– Конечно, – спокойно отреагировал Громов. – Из донесений нашей агентуры с «той стороны» мы знаем, что немцы якобы работают над какой-то чудо-бомбой. Геббельсовская пропаганда хвастливо называет ее оружием возмездия – по-другому, атомным. Сведения довольно противоречивые: возможно, обычная пропагандистская шумиха.
– Да нет, не шумиха… Немцы действительно разрабатывают такое оружие: в местечке Куммерсдорф, недалеко от Берлина, по нашим сведениям у них целая подземная лаборатория – завод. Там они сосредоточили немалые запасы урановой руды – все, что в свое время вывезли с горных месторождений Болгарии. Природный уран, чтоб ты знал – основное сырье для этой самой бомбы.
– Значит, все это серьезно?..
– Более чем серьезно, – кивнул Эйтингер. – Тем более нам неизвестно, насколько далеко гитлеровские ученые продвинулись в своих разработках…
– Ну а мы?! – нетерпеливо перебил Громов. – Мы-то как? Наверняка и наши академики не зря свой хлеб едят!
– Верно, Василий Петрович, не зря. Работают наши академики. Кроме того, есть сведения, что серьезных успехов по атомной бомбе добились американцы.
– Она что, действительно может обладать большой разрушительной силой?
– Огромной! Это подтверждается теоретическими выкладками наших крупнейших ученых.
Офицеры помолчали. Затем Громов с полуутвердительной интонацией спросил:
– Как я уже понял, разговор о бомбе ты завел не случайно – ведь так?!
– Так. По роду службы мне приходится заниматься рядом вопросов, связанных с атомной проблематикой…
– Погоди, Наум, не гони лошадей! – протестующе воскликнул генерал. – Ты меня знаешь: люблю точность и ясность! Поэтому, не обессудь, просвети военную контрразведку: с каких это пор твоя контора влезла в сферу деятельности госбезопасности? До сих пор, насколько я знаю, атомной разведкой занималось 1-е Управление НКГБ. По крайней мере, все агентурные донесения и прочие оперативные материалы по сверхбомбе мы направляем туда.
– Все правильно. Но с недавних пор кое-что изменилось. С начала нынешнего года проект по созданию атомной бомбы вместо Молотова возглавил наш нарком. В составе НКВД образована специальная группа «С» во главе с генерал-лейтенантом Судоплатовым, моим непосредственным начальником. Задача группы: сбор, перевод и обработка информации по атомному проекту, полученной оперативно-агентурным путем за границей – в том числе в Англии, США и Канаде.
– С этим все понятно. Другой вопрос: я-то зачем вам понадобился?
– Сейчас узнаешь, Василий Петрович!
Эйтингер энергично встал и прошел к массивному сейфу, стоящему в углу кабинета – около входной двери. (Письменный стол и кресла, в которых расположились офицеры, находились на противоположной стороне – у окна.) Скромную казенную обстановку дополнял шкаф для одежды. Черная тарелка репродуктора на стене, рядом портрет Сталина – вот и все инвентарное имущество. Плюс два черных телефонных аппарата на столе – для внутренней и наружной связи. По полу протянулась та же, что и в коридоре, красная ковровая дорожка.
Вернувшись на место, полковник протянул Громову два небольших листка синей бумаги из картонной папки, которую достал из сейфа. Генерал бегло просмотрел текст, удивленно взглянул на коллегу, потом внимательно перечитал еще раз. Это были дешифровки радиограмм, переданных в Центр из-за линии фронта:
...
«Сов. секретно.
Экз. №…(копия).
Радиограмма № 038/45 от 09.02.45 г.
Из Берлина Генриху.
Источник Фишер сообщает, что 6-м Управлением РСХА готовится заброска в дальний советский тыл спецагента, имя которого ему не известно. Цель заброски: обнаружение и доставка в Берлин особой тетради, имеющей огромную практическую ценность для успешного завершения работ по урановой сверхбомбе. Фамилия автора научных записок: профессор Зайцев, до войны проживал в г. Энске.
Зигмунд»
...
«Сов. секретно.
Экз. №…
Радиограмма № …от …
Из Берлина Генриху.
…Из сообщения Фишера следует, что предполагаемая дата заброски по оперативной разработке «Тетрадь»: 20–22 февраля.
Способ заброски, маршрут и его конечную точку на советской территории выяснить не удалось; так же как и местонахождение «тетради Зайцева». Фамилия кандидата, отобранного для выполнения данной акции: Яковлев, он же Розовский (агентурная кличка «Крот»).
Зигмунд»
– Остается только повторить расхожую фразу литературного классика: «Ба!.. Знакомые все лица!» – воскликнул Громов, откладывая радиограммы на стол. – Теперь начинаю догадываться, зачем понадобилась моя «скромная персона»! Яковлев – Крот?!
– Верно догадываешься!
– Но в последнее время разработкой этого фигуранта занимался полковник Фролов из 4-го Управления Смерша.
– Три дня назад его положили в госпиталь и, похоже, выпишут еще не скоро.
– Иван Ильич заболел? – вскинул брови генерал. – Вот не знал! Что с ним?
– Что-то с легкими. Как будто крупозное воспаление – так я слышал. Как обычно, в подобных случаях наше начальство связалось с вашим, и вот – рекомендовали тебя. Ты знаешь этого Яковлева, ты с ним уже работал, пусть заочно…
– Ну, это громко сказано! – перебил коллегу Громов. – «Знаешь Яковлева!» А что это за тетрадь, которую должен добыть этот самый Крот! Она что, действительно так ценна? И кто такой профессор Зайцев?
Вместо ответа Эйтингер, не вставая с кресла, достал из папки и протянул генералу еще один лист, с убористым машинописным текстом. Тот углубился в чтение, а полковник пересел за письменный стол и взял трубку внутреннего телефона:
– Иванов? Да, я. Распорядись насчет чая – два стакана – покрепче! Нет, больше ничего не надо.
Откинувшись на стуле, улыбнулся чему-то своему, потом негромко заметил:
– Чай у нас в буфете сейчас замечательный – английский. Союзнички по ленд-лизу поставляют.
– Что? – рассеянно оторвался от текста Громов. – Какой чай?
– Я говорю, чай у нас замечательный, какой-то особо ценный сорт из Цейлона. Сейчас посыльный принесет: у себя на спецдаче в Малаховке ты такого не пробовал!
Генерал ничего не ответил и снова углубился в чтение автобиографической справки, по давней чекистской привычке фиксируя внимание на ключевых моментах:
«Зайцев Иван Григорьевич, 1890 года рождения, выпускник Петербургского технологического института (1912 года), ученик знаменитого Розинга (изобретателя электронно-лучевой трубки – «отца» телевидения).
…В 1927–1937 годах преподаватель Энского политехнического института, доцент, затем профессор и заведующий кафедрой физики…
…В 1937 году арестован по обвинению в антисоветской деятельности. Умер от сердечного приступа 12 января 1938 года, находясь под следствием во Владимирской спецтюрьме НКВД…»
– Так что за тетрадь оставил после себя этот профессор? – спросил Громов, дочитав текст.
– Да черт ее знает! – в сердцах бросил Эйтингер. – Но по всему выходит, что она действительно существует и содержит нечто важное!
Из дальнейших пояснений Громов узнал, что после той радиограммы с упоминанием Зайцева и его тетради группа сотрудников НКГБ-НКВД немедленно выехала в город Энск (это на полпути между Смоленском и Москвой). Там они провели обыск на квартире вдовы ученого, а также на кафедре в институте, изъяв оставшиеся после него записи. Затем бумаги были привезены в Москву (все они уместились в портфеле) и переданы для изучения ученым-атомщикам.
– Так, может быть, все уже изъято, и немцам больше нечем поживиться? – заметил Громов. – Бумаги проверили?
– Вот в том-то и дело, что проверили! По предварительному заключению наших специалистов, в них содержатся черновые расчеты по теории цепной ядерной реакции и прочим мудреным штукам, в которых мы с тобой все равно ничего не смыслим. Причем сделанные на высочайшем уровне!
– Непризнанный гений, умерший в тюрьме, – с нехарактерной для него печальной интонацией заметил Громов. – Как это на нас похоже… Кстати, вспомнил: этот Розинг, упоминаемый в справке, он ведь тоже умер в ссылке в начале тридцатых – осужден по громкому делу спецов-вредителей. Сколько же таких, подумать страшно…
– А ты все тот же неисправимый философ-идеалист, как я погляжу! Всегда удивлялся, как в тебе уживаются чекистская твердость и принципиальность с этакой интеллигентской склонностью к пустому самокопанию.
– Может, нам как раз не мешает лишний раз заглянуть к себе в душу?
– Да ну тебя! – махнул рукой Эйтингер. – Словечки-то какие: «душа»!.. Ты еще бога вспомни!
– Все, молчу! – рассмеялся Громов. – Знаю, не любишь ты, Наум, всех этих философских рассуждений.
– Вот именно! А что касается ареста в 37-м этого Зайцева – так сам знаешь, какое было время! Лес рубят, щепки летят! Ну, так вот, насчет бумаг этого профессора. Оказалось, изъяли наши оперативники не все.
Поймав на себе удивленный взгляд генерала, Эйтингер встал и, заложив руки за спину, начал расхаживать по кабинету, что выдавало его волнение, и уже громче повторил:
– Да, не все! Черт бы побрал этого теоретика: насочинял на нашу голову! Как рассказала его вдова, незадолго до ареста к Зайцеву приезжал из Москвы его младший брат, Федор. Вот ему-то наш профессор и передал на хранение часть своих архивов – видимо, что-то предчувствовал.
– Брата нашли?
– Если бы! В начале войны он был призван рядовым в действующую армию, а летом 42-го пропал без вести на Волховском фронте: воевал там во 2-й ударной…
– У Власова? – уточнил Громов, и в его голосе послышались тревожные нотки.
– То-то и оно! Многие власовцы оказались в плену – да ты сам знаешь…
– Думаешь, этот Федор рассказал немцам о тетради, которую спрятал где-то здесь? Допустим. Но почему они спохватились только сейчас?
– Да потому, что Гитлер до последнего времени не верил в атомную бомбу, и все исследования в этой области были практически заморожены. Надеялись выиграть войну обычными вооружениями, а теперь вот спохватились!
– Когда жареный петух в одно место клюнул! – усмехнулся Громов; выдержав короткую паузу, спросил:
– А что это за «источник Фишер»? Ему можно доверять?
– Да. Тебе могу сказать: под этим псевдонимом скрывается полковник абвера. Завербован спецгруппой НКВД полгода назад, в Кракове. До сих пор он нас не подводил.
– Еще бы! Сейчас они все становятся антифашистами – по мере продвижения наших войск к Берлину! – с неожиданной злостью заметил Громов; хотел еще что-то добавить, но в это время в дверь осторожно постучали.
Эйтингер открыл, пропуская рослого ефрейтора с небольшим круглым металлическим подносом с двумя стаканами темно-коричневого напитка в мельхиоровых подстаканниках и сахарницей.
– Ну вот, сейчас чайку погоняем! – удовлетворенно потер руки полковник, отпустив солдата. – Давай, Василий Петрович, не стесняйся!
Но только офицеры потянулись за чаем (посыльный выставил его на письменный стол), как громко зазвенел телефон внутренней связи. Эйтингер молча выслушал, произнес уставное «Так точно!» и, аккуратно положив трубку, разочарованно констатировал:
– С чаепитием придется повременить: вызывают к наркому. Тебя предупреждали?
– Да. Абакумов предупредил. Это связано все с той же тетрадью?
– Наверняка – будь она неладна!
Полковник сунул документы по «делу» профессора Зайцева обратно в сейф и запер его на ключ. Не забыл запереть и дверь в кабинет, после чего оба направились на третий этаж, где находились апартаменты всесильного шефа НКВД Лаврентия Берии.
2
На исходе 1944 года научный руководитель советского атомного проекта академик Игорь Васильевич Курчатов написал Берии письмо, в котором недвусмысленно отмечал: возглавляющий проект Молотов медлителен, неповоротлив и, возможно, не до конца отдает себе отчет в крайней важности для страны поставленной задачи по скорейшему созданию урановой бомбы. Например, он до сих пор не организовал широкомасштабных геологических изысканий месторождений урановых руд. Лаврентий Павлович и раньше опекал Курчатова, теперь же доложил о его письме с жалобами на Молотова непосредственно Сталину. В результате Верховный назначил ответственным за урановую бомбу самого Берию: в начале 1945 года он стал курировать атомный проект.
Нарком НКВД знал, что делает. Возглавив столь важнейшее для страны дело, он сразу становился самым влиятельным и самым необходимым для Сталина человеком.
В просторной приемной Громова и Эйтингера встретил молодой лощеный подполковник с безукоризненной выправкой, который незамедлительно проводил обоих к «высокому» начальству.
Застыв по стойке «смирно» на пороге внушительного по размерам кабинета, офицеры почтительно поздоровались с его хозяином – тот стоял у окна и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Невысокий, несколько тучноватый Берия был в генеральской форме (звание Маршала Советского Союза он получил чуть позже – в июле 45-го): над орденскими планками на левой стороне мундира выделялась Золотая Звезда Героя Социалистического Труда. Это почетное звание он получил за успехи в области производства боеприпасов и вооружения. (Как заместитель Председателя Государственного Комитета Обороны, Берия курировал оборонную промышленность.) Обширная плешь и тронутые сединой виски старили наркома – ему можно было дать больше своих сорока пяти.
Отвернувшись от окна и блеснув стеклами пенсне (очки не признавал), Берия негромко произнес с характерным кавказским акцентом:
– Садитэсь и слушайте, что нам тут акадэмики пишут.
Он указал на стулья вокруг длинного, покрытого зеленым сукном стола для заседаний, в середине которого уже сидел невзрачный маленький человек в сером штатском костюме, белой рубашке и при галстуке – перед ним на сукне лежала какая-то бумага. Оперативники разместились рядом, ближе к выходу – при этом Эйтингер быстро шепнул Громову, кивнув на штатского: «Профессор Терлецкий, заместитель Судоплатова по науке». Тот между тем достал из нагрудного кармана очки, не спеша их надел, так же неспешно начал монотонное чтение: «Комиссия в составе… изучив записки и расчеты покойного профессора Зайцева И.Г… на основании… пришла к следующим выводам: в бумагах ученого содержатся предварительные наброски по расчету критической массы расщепляемых элементов – урана-235 и плутония; конструктивные разработки для создания сверхскоростной центрифуги для разделения изотопов урана; некоторые предложения по проблеме приведения в действие урановой бомбы…»
Пока Терлецкий зачитывал документ, на что ушло не менее шести-семи минут (принимая во внимание медлительную манеру чтения), Берия расположился за массивным письменным столом, что стоял у противоположной от входа стены. Таким образом, стол для заседаний теперь находился от него по левую руку. Над головой наркома висел большой портрет Сталина.
«…следовательно, данные материалы, хотя и представляют всего лишь отдельные фрагментарные черновые наброски – имеют несомненную научную и практическую ценность», – закончил, наконец, профессор и выжидательно посмотрел на Берию.
– Это все? – властным голосом спросил тот, откинувшись на спинку кресла.
– Не совсем, товарищ Берия, – ответил Терлецкий и достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист обычной тетрадной бумаги в клеточку, развернув его, пояснил:
– Я разговаривал с академиком Харитоном – по поводу этого Зайцева. Оказывается, они были знакомы.
– Вот как?! – подался вперед нарком. – Это уже интерэсно! Продолжайте, Тэрлэцкий!
– Оказывается, у них там в Энске с середины тридцатых годов велись серьезные исследования в области ядерной физики. Зайцев, будучи зав. кафедрой, вел научную переписку и лично встречался с нашими корифеями – в частности, с Иоффе и Харитоном. В разговоре со мной Юлий Борисович очень высоко отзывался о Зайцеве применительно к ядерным разработкам того времени.
Терлецкий поднес ближе к лицу листок и пояснил:
– Я тут записал некоторые из тем, которые обсуждал Зайцев с московскими коллегами-учеными…
В этот момент в дверь вежливо постучали, и на пороге вытянулся все тот же лощеный подполковник:
– Извините, товарищ нарком! Срочная телефонограмма. Товарищ Поскребышев просил передать, что совещание Политбюро переносится на более раннее время.
Офицер подошел и положил перед Берией синий бланк. Небрежным жестом отослав адъютанта, нарком поднялся из-за стола. Встали и присутствующие.
– Думаю, вам вполнэ достаточно и того, что здэсь уже сказано, – повернулся Лаврентий Павлович к Громову и Эйтингеру. – Нэ так ли?
– Так точно, товарищ нарком! – почти одновременно ответили те.
– Та тэтрадь, о которой упоминается в шифровках из Бэрлина, – Берия выдержал короткую паузу и веско прихлопнул пухлой ладошкой по столу, – она должна быть здэсь!
При этом он взглянул на офицеров тем особым взглядом, который (они знали) не предвещал ничего хорошего – конечно, в случае невыполнения приказа.
